полная версия

Станислав Войтицкий
Принципы

После смерти бабушки мы отдалились друг от друга. Отчасти это объяснялось моим взрослением, отчасти – сложившимися отношениями с Марией. Она нашла лучшие слова, чем мама, проявила больше сочувствия, понимания.

Так странно… Если подумать, порой она заменяла мне мать, но я никогда не воспринимал ее в этом ключе.

Со временем мои чувства к ней только разгорелись, и весьма пылкие.

Думаю, это было естественно. Я же был бурно растущим старшеклассником, у которого была такая близкая и понимающая подруга. Кажущаяся невозможность нашего физического контакта удручала меня, но все же я лелеял надежду на близость – как духовную, так и физическую. В конце концов, однажды нам удалось нечто подобное. К тому же, где-то в Добром должна проживать эта таинственная девушка во плоти.

О, как бы я хотел увидеть ее, обнять, отблагодарить за все, что она для меня сделала. Я чувствовал, что избран ею, хотя и не понимал, почему, чем заслужил такое доверие. К сожалению, Мария была категорически против подобной встречи. И хотя я не понимал, в чем дело, все же не мог найти в себе силы настаивать.

Каждый раз, когда мы разговаривали – мысленно, во сне или у зеркала, мне казалось ужасно стыдным что-либо просить у нее сверх той доброты и поддержки, что она мне давала. Не мог себя заставить, и все тут. Это было просто нечестно с моей стороны.

Но сердцу, конечно, не прикажешь. И она все прекрасно понимала. Я осознаю, что моя тяга к этой девушке может показаться несколько извращенной, но я ощущал ее совершенно естественно. Да, между нами было расстояние, разница в возрасте, жизненный опыт, многочисленные тайны, ее окружающие… Когда тебе семнадцать, все это кажется незначительным, неважным.

Она нашла способ распутать этот узел. Рискованно, но по-своему изящно. Прошла по грани допустимого – как могла только она.

***

– Здравствуй, Саша.

Мария сидела на моей кровати, прямо в моей квартире. Как жаль, что это был лишь сон, подумал я. Она сидела, закинув ногу на ногу, и улыбалась. На ней был одет мешковатый темно-синий спортивный костюм с олимпийскими кольцами на груди. Отголоски моды времен Олимпиады-80.

– Привет, – смущенно ответил я.

– Сегодня у тебя необычная аура…

Аурой Мария называла совокупность психоэмоционального состояния человека. Она не видела ее буквально, но безошибочно воспринимала каким-то своим, недоступным мне чутьем.

– Оттенок легкой печали, – сказала она. – С привкусом сожаления. Расскажешь?

Я и не собирался скрывать.

– Вечером нашел в портфеле записку от Томы Коваленко. Предлагает гулять вместе.

– Здорово! – Мария широко улыбнулась мне, то тут же поджала губы. – Но ты не рад. Тебе не нравится эта девочка?

– Почему не нравится? Она хорошая, красивая и умная.

– Но…

Мария видела меня насквозь. Ничего удивительного, если подумать.

– Я просто не хочу с ней гулять, – ответил я, пожав плечами.

– Может, и правильно. Ты симпатичный и умный мальчик, почему бы и не выбрать кого-то еще…

Я печально улыбнулся – не хотел никого выбирать. Едва ли имеет смысл смущаться и что-то скрывать. Этот разговор уже давно назрел.

– Не в этом дело, Маша. Просто я уже люблю другую.

– Ничего себе! А я и не в курсе, – Мария говорила довольно кокетливо. Конечно, она в курсе.

– Мне почему-то кажется, ты прекрасно об этом знаешь, – сказал я, глядя ей в глаза.

Мария задумалась на секунду и грустно сказала:

– Знаю, Саша. Но не знаю, что с этим делать. Я для тебя старовата.

– Не нужно искать причины для отказа, их всегда полно. Может, поищешь доводы «за»?

– И как ты представляешь нас вместе?

– Да как сейчас. Только без разделяющих барьеров.

– Нас разделяет больше, чем ты думаешь, – задумчиво ответила Маша.

– И больше десяти лет мы рядом, сколько бы нас не разделяло. Я две трети жизни знаю тебя, и ничего плохого в тебе никогда не видел. То, что я полюблю тебя, было вопросом времени. Ты и сама это понимаешь. Ты мне не старшая сестра и не мать. Ты – та, кого я люблю.

– Саша, ты не понимаешь, о чем говоришь…

– Тогда объясни мне. Почему у тебя еще есть от меня тайны?

– Потому что если я начну рассказывать тебе все, что знаю, никакого времени не хватит. Я хочу быть тебе близким другом, потому что вижу в тебе много добра и искренности. Разница в возрасте между нами не имеет решающего значения. Я просто не хочу лишать тебя подлинного счастья.

– Я счастлив быть с тобой, Маша. Даже так, как сейчас.

– Но мечтаешь о большем?

– Безумно, – кратко сказал я и почувствовал, как вспыхнули мои уши.

– Хорошо. Давай попробуем преодолеть какой-нибудь барьер, – сказала она, на что-то решившись. Встала с кровати и откинула с меня одеяло. Я засмущался и покраснел от досады, потому что ей открылось мое возбуждение, которое невозможно было скрыть под свободными семейниками.

Но Марию это не интересовало. Или она сделала вид.

– Вставай, Саша, – сказала она и подошла к шкафу с большим зеркалом. Я нерешительно приблизился к ней, ступая босыми ногами по холодному полу.

Мария мягко развернула меня за плечи к зеркалу. Но в отражении меня не было. Там была Маша, и она смотрела прямо на меня. Она аккуратно взяла мою ладонь и потянула на себя.

– Представь, что это окно, – сказала она.

Что-то было не так. Я не ощутил, что рука проходит сквозь какое-то препятствие, но при этом мое восприятие окружающего мира как-то изменилось.

– Не думай. Просто доверься мне.

Она сделала шаг назад, увлекая меня за собой. Я машинально забросил в зеркало ногу, перешагнув на другую сторону. Нога странно расслабилась, так что я упал прямо в зеркало, не в силах удержать свой вес. Я бы наверняка грохнулся на пол, но Мария была наготове. Она подхватила меня на руки и аккуратно отнесла меня к кровати. Маша была удивительно сильной для своего хрупкого телосложения.

– Что со мной происходит? – хотел спросить я, но язык как будто распух и не хотел меня слушаться. Изо рта донеслась невнятная каша из плохо связанных звуков, как у глухого.

– Без паники, – спокойно сказала Мария и погладила меня по голове. Я сразу успокоился. – Ты в зазеркалье, – пояснила она. – В этом месте мы можем физически контактировать. Но ощущения здесь своеобразные.

Я напрягся, чтобы встать, но тело конвульсивно дернулось на кровати. Это меня здорово испугало.

– Все хорошо, – успокаивающе сказала Мария. – Ты всему научишься, просто не спеши. Я тоже через это проходила, и у меня не было наставника.

Я кивнул. Кивок получился хорошо.

– Умница! – одобрила Маша. – А теперь подними правую руку.

Я поднял левую и удивленно на нее уставился. Мое зрение говорило мне о том, что рука была левая, но ощущения были, как от правой. Но родинка, по которой я в детстве отличал левую руку, была на поднятой руке. Так что это все-таки была левая, вот только почему я поднял ее вместо правой?

– Да, здесь все перепутано. И не только право и лево. Я толком не разобралась, как это устроено, но к этому можно адаптироваться. Нужно много практики. Месяцы, если не годы. Ты готов тратить на это свое время?

– Если это поможет мне сблизиться с тобой – безусловно, – хотел ответить я, но бросил на середине фразы. Я сам себя не понимал.

– С речью будет тяжелее всего, – сказала Мария. – Пока давай просто полежим рядом. Ты же этого хотел.

Я хотел намного большего, но не смел мечтать и о меньшем!

Она легла на кровать рядом со мной, я почувствовал приятное тепло ее тела через спортивный костюм… Все ощущалось, как будто происходило взаправду.

– Ты не можешь нормально двигаться, – спокойно констатировала Мария, – ощущаешь себя, как плохо настроенный механизм. Но пойми, Саша, даже когда ты овладеешь своим телом в зазеркалье – эта настройка будет далеко не полной. Но оно, пожалуй, и к лучшему…

Я вопросительно посмотрел на нее.

– Видишь ли, знание может довольно сильно отягощать. И проблема в том, что когда узнаешь что-то важное, не удается потом жить, как раньше, будто не знаешь. Но, конечно, кое-что никогда не надоест, так? – Маша подмигнула и прижалась ближе, нежно обняв меня. Я хотел обнять ее в ответ, но вместо этого чуть не ударил.

Проклятое зазеркалье.

Нет. Прекрасное зазеркалье… Неужели это происходит? Я молчал, и не только потому, что не мог внятно разговаривать. Я боялся проснуться.

– Тсс… Просто расслабься, Саша. Это же твой первый раз… Просто расслабься.

Это было так внезапно, так неожиданно… К горящим, как угли, ушам подключилось бешено стучащее сердце и сбивчивое дыхание.

– Потерпи еще чуть-чуть, мне нужно настроиться на твою волну, – прошептала Мария. Я ощутил тепло ее дыхания на своем лице. Ее губы были так близки к моим… Но она не стала целовать меня в губы. Вместо этого нежно, едва-едва коснулась своими мягкими губами моей щеки.

Мое тело пронзило приятной дрожью, все мышцы сжались в одно мгновение, а затем расслаблено освободились. Я застонал в голос, не сумев удержаться от удовольствия, одновременно разочарованно ощущая опустошающую истому между ног, уже знакомую мне по периодическому уединению в запертой ванной комнате.

Мария с прищуром и нежной улыбкой смотрела на меня.

– Это было великолепно, – томным голосом сказала она, и мы весело рассмеялись.

– А ты? – спросил я. Несмотря на то, что мой рот исторг несколько непонятных исковерканных звуков, Маша поняла мой вопрос.

– Это обратная сторона знания о работе гормональной системы головного мозга и способности прямо на нее влиять. Если я хочу испытать эти ощущения, мне достаточно просто захотеть их испытать, – сказала она с сожалением. – Меня не привлекает половая любовь, потому что я слишком хорошо знаю ее подноготную. А изображать что-то… Я плохая актриса, Саша.

Она нежно погладила меня по голове.

– Раньше ты был маленьким потерянным мальчиком. Я опекала и поддерживала тебя, как младшего братика. Но теперь, очевидно, наши отношения вышли за эти рамки. Ты мой друг, Саша. Я тебя тоже очень люблю – но хочу, чтобы у нас все было только платонически. Может быть, тебе это покажется странным, но ты мой единственный друг. Оно как-то само собой так сложилось, и теперь я очень держусь за наши отношения. Это эгоистично, но сейчас ты являешься моей опорой, в каком-то смысле. Я очень боюсь разрушить нашу хрупкую дружбу, и сегодняшняя ночь – это определенно ее испытание. Саша, я не смогу подарить тебе самого главного, что должна приносить любовь – продолжения себя в детях.

Я вовсе не считал это самым главным даром любви.

– Это потому что ты сам еще ребенок, – сказала Маша, будто прочитав мои мысли. – Поверь, когда ты впервые возьмешь на руки маленький запеленатый плачущий комочек счастья, это изменит тебя навсегда.

Я не был согласен с ней тогда, не согласен и сейчас. Мне казалось самым важным слиться воедино с объектом своей любви, и не только физически. Стать чем-то большим, преодолев природное разделение полов – вот что я почитал за счастье.

Но проверить, кто из нас был прав, не вышло – детей у меня до сих пор нет.

***

С Томой Коваленко у меня не очень сложилось. Мы были парой в последнем классе, но до чего-то серьезного, настоящего, так и не дошли. Она была холодной и рассудительной девочкой. Помню ее вытянувшееся от удивления лицо, когда я озвучил ей, что отправлюсь на срочную службу – это было полезно для будущей работы в милиции. Не самое очевидное решение по тем временам. Не такие планы она хотела бы от меня услышать.

Тома, вероятно, представляла, что станет женой при хорошем муже, занявшем удобное карьерное место с хорошей зарплатой – например, инженера или преподавателя ВУЗа. Зачем ей какой-то милиционер? Она девочка серьезная… Правда, после службы я собирался получить юридическое и метил в прокуратуру, это могло бы поднять мои акции в глазах Тамары… Но я предпочел промолчать. После небольшого скандала она обозвала меня придурком и сказала, что все кончено. Меня это полностью устраивало. Ха, знала бы она, какие профессии будут в моде через десять лет. Как оказалось, следователь прокуратуры – это был неплохой выбор.

Мария продолжала развивать свои таланты, поражая (а иногда даже напрягая) своими способностями. В конце концов, мы совсем избавились от зеркал как обязательного атрибута для связи. Разговаривать друг с другом телепатически стало совсем легко. Хотя при разговоре через отражения у меня не возникало неловкого чувства. В отличие от трансляции мыслей постороннему голосу в своей голове.

Это к лучшему, Мария. Я не люблю эту девушку.

Я всегда знала, что она тебе не подходит.

Тогда почему ты советовала с ней встречаться? В фонарном столбе страсти и то больше.

Потому что тебе необходим опыт отношений с девушкой. Реальной девушкой. Я, конечно, тоже реальна, но иногда нужно общаться и с другими людьми. Чтобы не упустить свой шанс, когда тебе встретиться та самая.

Маша никак не хотела принимать во внимание, что «та самая» – это она и есть.

Взрослея, я все чаще начал возвращаться к мысли о том, что Мария – это плод моего воображения. На тот момент не было ничего, что могло бы четко доказать обратное. Меня это не беспокоило, я просто принимал как есть, и все же чувствовал некоторую эмоциональную неполноценность наших отношений.

Моя служба в «несокрушимой и легендарной» пришлась на золотые годы советского застоя. Переменами уже пахло в воздухе, но в армии это не чувствовалось. Я вступил в комсомол, стал отличником «боевой и политической».

С Марией связь не терял, если так можно сказать. Мы делились новостями, узнавали, кто как провел день. Желали друг другу спокойной ночи перед сном. Иногда Маша не отвечала, была занята. Изучала окружающий мир, да и внутренний тоже.

Пока меня не было в Энске, Мария многому научилась.

Несмотря на то, что понимать, о чем думает человек, Маше никак не удавалось, она могла считывать отдельные чужие мысли (если они достаточно сильные и навязчивые) и визуализировать их.

Могла мысленно перемещаться на значительные расстояния (примерно до ста километров).

Могла видеть образы недавно умерших людей (с ее слов, это было довольно жутко – намертво застывшие полупрозрачные призраки, неделями тающие в воздухе).

Природа ее дара все так же оставалась для нас загадкой. Но, несмотря на это, Мария начала идти к намеченной цели. Сформулировала ее как поиск своего предназначения. Неплохо, для начала.

Маша твердо решила искать ответы, и с каждым днем становилась все более упорной и целеустремленной.

V Полина (1988-2010)

В моей жизни было не так уж много по-настоящему близких людей. Как ни странно, в основном, это были женщины. Я ценил крепкую мужскую дружбу, у меня даже было несколько хороших друзей. Но в основном это все же были профессиональные, уважительные отношения, укладывающиеся в рамки архетипов подчинения руководителю или товарищества коллег (учитывая мою работу в органах, я предпочитаю термин «соратники»).

Женщины – другое дело. Женщины составляли все основное содержание моей жизни.

С мамой у меня сохранились хорошие отношения, несмотря на то, что мы отдалились друг от друга. Она многое для меня значила, но в какой-то момент мы оба поняли, что она не может дать мне то, что действительно нужно – признание моего права самостоятельно определять свою судьбу. Я не разорвал связь с ней, но расстояние было нам необходимо.

Мария… Мария была со мной всю мою сознательную жизнь. Как тень, в реальности которой я порой сомневался, особенно в детстве. Порой я думал, что она может быть моим вторым «я» – ну и что, что женщина? К счастью или нет – она была полностью реальна. Маша прошла со мной лучшие моменты… и худшие. Была свидетелем счастья и скорби, любви и ненависти. Ее никак не вырвешь из контекста моего прошлого.

А вот о Поле хочется поговорить отдельно, вне жизнеописания, вне хронологии. Пока мы были вместе, в моей жизни происходили и другие события, но я напишу о них потом.

Смысл в отдельной главе для жены заключается в том, что вся моя жизнь делится на три больших периода – до нее, вместе с ней и после. Поля заслуживает отдельного посвящения. Как по мне, больше чем кто либо. Прости, Маша – даже больше, чем ты.

***

Мы познакомились в 1988-ом году. Я уже отслужил положенные два года срочной службы, закончил в Иркутске высшую школу МВД и поступил на вечернее отделение юридического факультета Иркутского Государственного Университета. Несмотря на трудности в совмещении основного места работы и обучения, я смог сдружиться со многими ребятами из юрфака.

В те времена еще сохранялся тот старый, советский дух студенчества. Хороший был период. В нем не было каких-то особенных, ярких моментов (по крайней мере, до Поли), но в целом он вспоминается мне золотым временем. Молодость не позволяла мне устать – ни физически, ни духом.

Мария продолжала быть рядом, но я стал меньше от нее зависеть. Это не было набором дистанции, при котором близкие друзья внезапно обнаруживают, что им неловко даже друг другу позвонить. Это было нашим взрослением, в самом широком смысле. Можно даже сказать, что наша связь стала парадоксальным образом крепче, мы стали понимать друг друга лучше, когда виделись реже.

Если мне нужен был совет, я просто обращался к ней в мыслях, и сразу получал отклик. Маша научилась хорошо ощущать мои эмоции, даже без зеркала. Мысли и тайные рассуждения оставались ей неподвластны (с ее слов), но в любом случае, это, похоже, было временно. Как она умудрялась сохранять чуткость и деликатность с использованием своего дара, ума не приложу. Но меня никогда не отягощало, что я у нее как на ладони.

Иркутские студенты частенько выезжали отдыхать на Ангару, дружили, пели песни под гитару у костра, влюблялись… С учетом антиалкогольной компании, выпивка у будущих юристов была в дефиците, но это не мешало нам хорошо проводить время. Для меня это не было проблемой. Я мог выпить в компании, но не считал это чем-то обязательным для хорошего досуга.

Сентябрь того года был необычно теплым, так что мы рванули на реку необычно большой компанией. Не только вечерниками… Большинство своих товарищей по юрфаку, из тех, кто поехал, я хорошо знал, но были и новые лица.

Особенно меня пленила тихая и загадочная девушка, которая ехала со мной в одной машине. Держалась она несколько особняком, и не проявляла большого интереса к нашему дорожному разговору. Смотрела в окно, наслаждаясь золотым увяданием таежного леса. Круглое, несколько плоское лицо, большие глаза. Черные прямые волосы едва достигали плеч… короткая стрижка ей определенно шла. Девушка была такой маленькой, что сразу хотелось обнять ее и пожалеть. Свободный вязаный свитер только усиливал это ощущение.

Она не принадлежала к какой-либо компании и, когда мы прибыли на место, предпочла прогуливаться несколько в стороне, наслаждаясь природой в одиночестве.

Расспросами у товарищей я выяснил, что эту прекрасную незнакомку зовут Полиной Островской, и была она очень странной, необычной, интересной, но нелюдимой девушкой.

Антон, мой хороший знакомый, предостерег меня от этого знакомства. «Она тебе не подойдет. У тебя открытый характер, ты слишком компанейский. В отличие от нее». Удивительно, как слепы могут быть люди. Услышав это, я сразу почувствовал в Полине родственную душу.

Молодого человека у нее не было, что только повысило мой интерес. Я последовал за ней и обнаружил ее сидящей на стволе поваленного дерева у берега реки. Она склонила голову на бок и подпирала ее рукой, задумчиво наблюдая за размеренным течением воды.

– Привет, – сказал я. – Можно присесть?

Полина кивнула и пересела в сторонку, освобождая мне место и заодно набирая дистанцию. Первый разговор при знакомстве с новым человеком всегда давался мне непросто и неловко.

– Александр, – представился я.

– Я знаю, – спокойно ответила она, ко мне даже не повернулась.

– А я знаю, что ты Полина, – я пытался сыграть уверенного в себе парня. Поля просто пожала плечами – мол, ну и что. – Прекрасная погода для сентября… – сказал я.

– Вы хотите поговорить о Боге? – внезапно спросила меня, я аж вздрогнул. Столь неожиданное предложение, да еще и совмещенное с этим «вы», выбило меня из колеи. Полина посмотрела на меня, ожидающе вскинув брови.

Я не нашелся, что ответить. Угораздило же меня познакомиться с какой-то сектанткой. Но я не успел продумать пути к отступлению.

– Вы, наверное, комсомолец, Александр? Значит, Бог вам не слишком интересен. Как насчет Карла Маркса?

Не сказать, чтобы я был настроен разговаривать про марксизм-ленинизм. Решил контратаковать и тыкать. Не очень вежливо с моей стороны, но что-то в глубине души взъелось… Я ошибочно посчитал ее высокомерной и решил принять вызов.

– Любишь серьезные разговоры?

– Очень люблю. Конечно, я предпочла бы религиозный диспут, но меня и политическая дискуссия удовлетворит. Все лучше, чем банальный разговор о погоде. Кстати, погода прекрасная, вы правы, и тайга выглядит просто великолепно. У вас что-то еще?

Теперь я понял, что имел в виду Антон. Неудивительно, что она была как-то в стороне от всех – заядлая спорщица может легко оттолкнуть, если будет доказывать свою точку зрения без уважения к чувствам оппонента. И вряд ли Полина Островская будет со мной деликатна, подумал я. Ну что ж…

– Чем ты будешь заниматься, когда закончишь юрфак? – спросил я.

– Думаю об адвокатуре по уголовным делам.

– Дискутировать, когда на кону жизнь человека – это не то же самое, что интеллектуальный разговор на отвлеченные темы, который ни к чему не обязывает.

– А ты кем планируешь стать?

«Ты». Она сказала «ты».

– Следователем прокуратуры. Мы можем оказаться по разные стороны баррикад. Будет интересно узнать своего будущего противника поближе.

Полина улыбнулась.

– Саша, ты меня не пугайся, я вижу, какой ты кислый. Это у меня вроде теста. Четверо из пяти убежали, как только услышали про Бога, а пятый сломался на Марксе.

– Значит, я шестой?

– Ты первый, кто прошел тест. Но мне действительно хочется о чем-то таком говорить. Сейчас перестройка, все погружены в политику, а мне это кажется чем-то сиюминутным и преходящим. Предложи тему, удиви меня.

Бойся своих желаний, Полина.

– Я хочу поговорить о современном применении уголовных наказаний в СССР, – спокойно сказал я.

– Ничего себе, – ответила Поля удивлено, но с едва скрытым одобрением. – А что конкретно тебя интересует?

– Как мы пришли фактически к одному универсальному способу наказания – лишению свободы в различных видах.

– Скучаешь по средневековому изобилию? Четвертование, аутодафе, отрубание конечностей…

– Нет, не в этом дело. Я просто хочу знать, почему тюрьма стала безальтернативным способом наказания.

– Есть еще смертная казнь.

– Есть, но она применяется все реже.

– Да, и ее скоро совсем отменят.

– Почему? – удивился я.

– Потому что это правильно, – ответила Полина. – Но давай вернемся к лишению свободы. Суть тюремного заключения очень проста – дать преступнику время на исправление. А длительность этого времени определяется тяжестью содеянного. Конечно, каждому отдельному преступнику нужно разное время, чтобы измениться, но индивидуально закон не напишешь – вот и установили сроки на глазок.

– В таком случае тюрьма чудовищна неэффективна. Не знаю, кого она там исправляет, но что в заключении прекрасно работает специфическая «школа жизни» и заводятся полезные для криминала знакомства – это факт.

Полина пожала плечами.

– Даже хорошо отлаженный механизм дает сбои. А мы говорим об общественном институте, который по определению не может быть совершенным.

– Тогда почему мы так за него держимся?

– Потому что это лучшее, что мы смогли придумать.

Я качаю головой.

– Сама же говорила выше – есть еще смертная казнь.

– Какой вы кровожадный, Александр! Прямо как Чингисхан. Убил – смерть. Ограбил – смерть. Постирал вещи в проточной воде – тоже смерть.

– Знаешь, у нас таким упырям срока дают вместо расстрельного подвала, что диву даешься. А потом к этим отморозкам в те же тюрьмы подсаживаем взяточников, карманников и мелких жуликов.

– Есть разные тюрьмы…

– Но в рамках каждого конкретного режима контингент может оказаться очень разный. И после взаимодействия между собой преступники лучше не становятся. Потому большая их часть и становится рецидивистами.

– И что бы ты предложил?

– Расширить функции ГУИН, включить в УК дополнительные методы наказаний и широко их применять.

– Но у нас и так богатый набор, – Полина начала загибать пальцы. – Общественное порицание, увольнение, конфискация имущества. По партийной линии могут покарать – вплоть до исключения с позором.

– Правильно. Но это можно распространить на большее количество статей. Я считаю, что необходимо стараться минимизировать количество заключенных – шире применять исправительные работы и штрафы. И не стесняться чаще прибегать к высшей мере социальной защиты – в тяжелых случаях.

– Что за странная тяга так жестоко карать, Саша? – возмутилась моя собеседница.

– Потому что некоторые вещи прощать нельзя.

– Тюрьма – это не о прощении. И не о возмездии. Это о готовности общества смириться с возвращением на свободу бывшего преступника.

– Во-первых, это все равно пятно. Кроме родных, никто тебя не ждет. Да и родные – не факт. А во-вторых, есть такого рода преступники, с возвращением которых никакое общество не смирится.

– Например?

– Убийцы. Те из них, кто убивали из удовольствия или за деньги. И еще те, кто покушался на детей, в самом широком смысле. Детей прощать никому нельзя. Никогда, это абсолютный принцип.

– Да, – кивнула Поля. – Но для этого и существует пожизненное заключение.

– Да разве это справедливое наказание? – пришла моя очередь возмущаться. – Чтобы они спокойно доживали в уединении, с книжкой в руках? Да еще и на народные деньги!

– Справедливость здесь ни при чем. Справедливо будет воскресить убитого и стереть из его памяти весь предсмертный ужас. Это невозможно. Ты ищешь не справедливости, а мести. Но в таком случае расстрел тоже может быть недостаточно адекватен содеянному. Представь себе Винничевского. Как бы ты поступил?

– Казнил через повешение.

– И только? – Полина вскинула брови.

Я напряг фантазию, постаравшись найти баланс между честным ответом и нежеланием ее отпугнуть.

– Предварительно отрезал бы уши и устроил сеанс телефонной связи по тапику.

– С телефоном не поняла.

– ТА-57. Военно-полевой телефон. Крутишь ручку, вырабатывается ток…

– Недурно, – скривилась в отвращении Полина. – Но Винничевский убивал двухлетних детей. Что ты ему не сделаешь – все равно будет мало. Может, зайдем дальше? Может, родителей его казним? А что они, гады, воспитали такую сволочь? К тому же есть способ казни получше. Распятие, например.

Представив распятого Винничевского, я смутился. Девушка сразу это уловила и перешла в наступление.

– Если мы дойдем до конца этого пути, то, оглянувшись, увидим, что сами превратились в жестоких убийц, карающих детей за краденые колоски.

Отсылка на сталинские репрессии меня никак не застыдила. У меня было свое мнение о «большом терроре», непопулярное и даже опасное в те годы. По крайней мере, для комсомольца, который был обязан ориентироваться на линию партии, проклинавшей «усатого палача», предателя ленинизма и социалистического дела.

В девяностые годы большинство моих знакомых изменили свое мнение, после чего оно совпало с моим. Но не Полина. Ее отрицание сталинщины не было связано с перестроечной конъюнктурой. Она видела неправосудные перекосы – а они были, кто же будет отрицать – и не признавала их целесообразность. Не могла смириться с рубкой леса – жалела щепки.

Поля была последовательной в своих принципах – и добрых людей с демократическими убеждениями, уважающих права человека и расстрелявших первый русский парламент, ненавидела намного сильнее, чем Сталина.

Лучше жестокий, но честный, чем жестокий и подлый, говорила она.

– А вы неплохо расположились – Антон подкрался к нам незаметно и, вероятно, слышал часть разговора.

Его голос звучал удивленно, он не ожидал, что мы найдем общий язык.

– Цивилизованно дискутируем, – ответил я.

– Может, пойдете к нам? У нас чай готов. Разный. На любой вкус.

Ясно. Пить «разный» чай я не хотел, а от обычного не отказался бы.

– Пойдем? – спросил я Полину и протянул ей руку.

– Пойдем, – ответила она и вложила свою теплую ладошку в мою, позволив помочь ей перешагнуть через лежащее на земле дерево.

Думаю, это была любовь с первого… слова, как бы странно это не звучало. Может, кому-то это покажется нелепым, но я считаю, что самая чувствительная эрогенная зона у человека – что у мужчины, что у женщины – это мозг.

Разговаривая с Полей в тот день, получив от нее телефонный номер, приглашая на очередное свидание, я стремился к обладанию этой прекрасной девушкой прежде всего из-за ее незаурядного ума и характера. До знакомства с ней я не испытывал ничего подобного…

Неужели?..

Я не успел закончить мысленный вопрос, как получил ответ.

Да, Саша, она – та самая.

***

Несмотря на то, что начало нашей совместной жизни пришлось на тяжелое время, я с уверенностью могу сказать, что девяностые – лучшая пора в моей жизни. Пусть это не задевает тех, кто пострадал в те годы, обнищал, потерял близких. Уж поверьте – я тогда работал в милиции, на низовых должностях, и прекрасно знал, каким дерьмом обернулась для страны перестройка. Видел, так сказать, воочию, полный набор – бичей, наркоманов, тупых быков в кожаных куртках и наглых мерзавцев в дорогих костюмах (в Энске малиновых пиджаков среди них было не так уж и много). Все они ненавидели, резали и стреляли друг друга, словно шотландские горцы. В конце должен был остаться только один. Собирая гильзы с бандитских разборок, криминалисты удовлетворенно ухмылялись – можно было не утруждать себя серьезной следственной работой. Мы все словно заключили незримый договор. Нам нужно было просто подождать.

По крайней мере, от наивности и безмозглого сюсюканья новая эпоха отучала великолепно. Мы стали циничными – и в этом было спасение.

В конечном счете, этим последним оставшимся одним стало государство во всей своей многоликости набравшихся сил силовых структур разного уровня. И некогда всемогущие «тузы» дисциплинированно стали послушными ходячими кошельками. А те, кто были глупее – внезапно умерли, или уехали заграницу, где превратились в слабых опущенных шестерок.

Но все это было потом, десятилетие спустя… В момент развала Союза происходящее казалось мне бесповоротной и абсолютной катастрофой. Не из-за краха коммунизма – я ничего в нем не понимал, несмотря на свой комсомольский билет. А из-за полного паралича знакомой мне прежней жизни. Все пилилось по живому – не только заводы и колхозы, но и общественные институты, народы и даже семьи. Мне в милиции было еще не так плохо – органы внутренних дел были республиканскими, и разделиться им было проще. А вот армию просто разорвали на куски, походя растоптав присягу общему Отечеству – а зачем нам теперь нужна армия, ведь все вокруг друзья?