bannerbannerbanner
полная версияСто лет одного мифа

Евгений Натанович Рудницкий
Сто лет одного мифа

Полная версия

Глава 21. Виланд претендует на власть на Зеленом холме

Оказавшиеся по обе стороны общей границы и связанные пактом о ненападении, два диктатора были обречены на противостояние – вопрос был только в том, кто из них первым вступит в битву. Считается, что, успокоив на некоторое время Сталина, Гитлер одержал дипломатическую победу, давшую ему возможность напасть на Советский Союз в самый удобный для Германии момент. Поэтому он не стал ждать, пока Англия выдохнется и прекратит свои бомбардировки, и рано утром 22 июня 1941 года начал наступление по всему фронту от Прибалтики до Молдавии. В Ванфриде читали восторженные газетные сообщения об успехах вермахта на Восточном фронте. По радио рассказывали, как танковые клинья рассекают не способные оказать сопротивление и отступающие в панике советские воинские части, окружают их и принуждают сдаться. Потери противника неисчислимы, пленных – сотни тысяч! Советские города сдаются один за другим! Поначалу речь шла главным образом о мало кому известных городах Украины, Белоруссии и Молдавии, которые нужно было искать на географических картах или читать о них статьи в энциклопедии. Но фронт быстро приближался к столицам – Минску и Киеву, – не говоря о вожделенном Ленинграде. К осени должна была сдаться Москва. Однако информацию из первых рук Вагнеры получили только после того, как демобилизовалась заболевшая дизентерией Верена. Она была единственной из детей Винифред, оказавшейся на театре военных действий, поскольку после полученного в польскую кампанию ранения Вольфганг был признан негодным к строевой службе, а Виланда внесли в утвержденный Гитлером список деятелей культуры, не подлежащих призыву.

В то, о чем рассказывала Верена, никто не хотел верить. Во время службы в Бессарабии она слышала доносившиеся из стоявшего на тридцатиградусной жаре под палящими лучами солнца эшелона крики пленных, которые просили пить, но не получали воды. Такое бесчеловечное обращение с людьми произвело на девушку настолько сильное впечатление, что она рассказала об увиденном во время состоявшейся вскоре в Берлине встречи с Гитлером, и тот будто бы «пришел в ужас от подобных мерзостей румын». Чтобы такое «свинство» больше не повторилось, он даже пообещал провести тщательное расследование и наказать виновных. В Ванфриде этот неприятный эпизод расценили как чистую случайность и списали на издержки войны, тем более что победные реляции поступали не только с Восточного фронта, но и из Африки, где немецкие войска громили англичан и прорывались к Суэцкому каналу.

Все это происходило в преддверии и во время очередного «фестиваля военного времени», проводимого по той же программе, что и в прошедшем году. Примерно таким же был и состав исполнителей, только вместо Хёслина Кольцом на этот раз дирижировал Титьен. Теперь он получал гонорары не только как художественный руководитель и режиссер, но и как ведущий дирижер, взявший на себя львиную долю репертуара, и это вызывало сильное недовольство вставшего к нему в оппозицию Виланда. Были увеличены также гонорары исполнителей, в связи с чем жена архивариуса Ванфрида Гертруда Штробель писала: «Ведущие солисты получают теперь по 3000 марок за каждое выступление! Фюреру приходится существенно увеличить дотации».

Как обычно, решение о проведении фестиваля было принято по особому распоряжению Гитлера в последний момент. Если верить воспоминаниям Вольфганга Вагнера, ему пришлось сыграть при этом главную роль, поскольку на переговоры с фюрером осмотрительный Титьен послал его вместо себя: «На 1941 год уже были готовы три разных варианта: 1. Так называемый большой план, предусматривавший новые постановки Тангейзера и Парсифаля с декорациями Виланда. 2. Повторение программы 1940 года. 3. Отказ от проведения фестиваля, чтобы заняться перестройкой здания Дома торжественных представлений (задуманного Рихардом Вагнером как временное) для придания ему монументального облика. Из-за военного положения и последующего развития событий удалось осуществить лишь второй вариант». Остается только недоумевать, почему на этот раз о проведении фестиваля Винифред не договаривалась с фюрером сама.

Несмотря на повторение прошлогодней программы, приходилось решать множество организационных вопросов, прежде всего обеспечивать доставку публики (все тех же раненых, которых становилось все больше, медсестер и работников оборонных предприятий) по железной дороге, их размещение и снабжение продуктами. Проблему обеспечения горючим решали по распоряжению фюрера в рамках снабжения армии, и ответственному за него генералу Рудольфу Шмундту было велено действовать через обербургомистра Кемпфлера. Судя по записке высокопоставленного армейского интенданта, переданной через него Винифред, дело снабжения обстояло далеко не лучшим образом: «Вы не поверите, как нам здесь тяжело воевать, дороги в ужасном состоянии, практически одна грязь и песок, так что горючего уходит значительно больше, чем мы думали». Из этого следовало, что дела на фронте идут далеко не так блестяще, как об этом писали газеты и вещало радио. Зато порадовала СчР. Организованные Бодо Лафференцем поезда с гостями прибыли не только из «старых», но и из вновь присоединенных областей рейха, в том числе из Данцига, области Варты, Восточной марки (бывшей Австрии) и Эльзаса. В одном из своих интервью Винифред сообщила, что это делалось для того, чтобы «дать эльзасцам их немецкую отчизну, а в качестве приветствия на исконной родине подарить возможность переживания Байройтского фестиваля».

Приличное обеспечение исполнителей продуктами и условия, созданные для их беззаботного существования, вызывали явное раздражение жителей Байройта, которым приходилось во всем себя ограничивать. Недовольство еще больше усилилось из-за распространившегося слуха о готовящейся перестройке Дома торжественных представлений. По этому поводу Гертруда Штробель возмущалась: «Беспечность, с которой разбазаривают рабочие гроши, достигла недопустимого уровня. Тьфу, тьфу и еще раз тьфу!» Для усиления пропагандистского воздействия фестиваля его спектакли транслировались на коротких волнах на заграницу. В перерывах между действиями пояснения на английском языке давали Винифред Вагнер и исполнительница партии Флосхильды англичанка Марджери Бут (будучи замужем за немцем, она после начала войны осталась в Германии и была агентом британской разведки). Русскоязычным комментатором был исполнитель партии Вотана Яро Прохазка.

* * *

Побывавший на фестивале Геббельс записал в дневнике: «Маленький маркграфский город являет собой образ абсолютного мира и благотворной идиллии. Тут почти нет следов войны. На тех берлинцев, у кого еще не спало напряжение от пребывания в миллионном городе, покой этого городка действует как бальзам на беспокойную душу». Однако у жителей Байройта и большинства гостей фестиваля настроение было далеко не столь идиллическим. Надежда на молниеносное завоевание Советского Союза не оправдалась, и ближе к зиме положение в армии сильно осложнилось. Прибывающие в Байройт раненые рассказывали ужасы о ситуации на фронте. Гертруда Штробель записала то, что ей поведал вернувшийся из Украины солдат: «Расстреливают всех евреев (в том числе женщин и детей), бывали случаи голодной смерти русских военнопленных и местных жителей, у солдат полная апатия и подавленное настроение из-за отмены отпусков и лютой зимы – нечего курить, нет ни алкоголя, ни выпечки, одни консервы. Ближайшая полевая почта находится в 200 километрах! Нет даже рождественских елок, поскольку во всей округе нет ни одного дерева (район Харькова)».

В Байройт пришло также известие о гибели Ульриха Роллера в последние дни декабря под Калугой. Он получил призывную повестку в ноябре 1941-го, но, поскольку фамилия молодого сценографа была в списке освобожденных от воинской службы, его отправили не на фронт, а зачислили в спецподразделение СС, которое инспектировало концлагерь Заксенхаузен. Насмотревшись на творившиеся там ужасы (в то время там содержались в основном гомосексуалисты), он уговорил Винифред, чтобы та вычеркнула его из списка незаменимых сотрудников, и потребовал отправки на фронт. Гитлер тогда пребывал в своей Ставке в Восточной Пруссии, при нем неотлучно находился Борман, и у Винифред не было возможности согласовать этот шаг с фюрером. По-видимому, она расценила решение молодого сценографа как его патриотический порыв, которому не следовало препятствовать. Во всяком случае, получив роковое известие, она написала матери Ульриха: «До меня дошла невероятная весть о том, что Ваш любимый сын Ули погиб героической смертью за свое отечество и своего фюрера. В почтительном молчании я склоняюсь перед тем, что Вам приходится пережить… его молодая жизнь оборвалась, и он умер, как и жил, – с верой в нашего фюрера и в национал-социалистическую идею; с верой в великое будущее его отечества. Он был верен до самой смерти и явил нам всем блестящий пример такой верности». Однако, узнав о смерти своего любимца, Гитлер пришел в страшную ярость, что привело к дальнейшему ухудшению его отношений с Винифред. Тем не менее он по-прежнему высоко ценил ее заслуги как руководительницы фестивалей и, если верить мемуарам тогдашнего министра вооружений Альберта Шпеера, как-то признался: «Но госпожа Вагнер все же свела воедино Байройт и национал-социализм – и в этом состоит ее величайшая историческая заслуга».

Гибель старшего друга и первого наставника в искусстве сценографии тяжело переживал и Виланд Вагнер, за три с половиной месяца до гибели Ульриха женившийся на своей давней подруге Гертруде – их свадьба состоялась 12 сентября в Нусдорфе. Вполне возможно, что на этот шаг он пошел под сильным давлением матери, опасавшейся (как выяснилось, совершенно напрасно), что сын унаследовал сексуальные наклонности ее покойного мужа, и стремившейся как можно скорее обзавестись внуками. Во всяком случае, еще незадолго до свадьбы он ухаживал за какой-то блондинкой, как бы намекая Гертруде, что полностью потерял к ней интерес. На бракосочетание в бюро записи актов гражданского состояния Нусдорфа он явился в рубашке апаш а-ля Шиллер, а после завершения церемонии демонстративно снял обручальное кольцо. И все же, имея в виду рождение в этом браке четверых детей и длительное творческое сотрудничество Виланда и Гертруды, их союз нельзя не признать в высшей степени удачным.

 

За три недели до этого радостного события в Ванфриде было получено семистраничное письмо Титьена, который, дождавшись окончания фестиваля, дал наконец выход своей ярости по поводу наглого поведения байройтского наследника. Отклонив образовательный план Титьена и углубившись в изучение оперной режиссуры под управлением Курта Оверхофа, Виланд решил, что его час пробил и ему уже пора занять место руководителя фестиваля, отстранив от руководства утратившую доверие фюрера мать и Титьена с Преториусом. Главными союзниками в объявленной им войне стали архивариус Ванфрида Отто Штробель и его жена, которым он поручил собрать на своего противника компрометирующий материал, способный служить свидетельством того, что Титьен в своей режиссуре, как и Преториус в сценографии, постоянно нарушают традиции Байройта и искажают творческое наследие деда. После состоявшегося 4 августа ежегодного концерта памяти Зигфрида между художественным руководителем фестиваля и молодым претендентом на престол произошло открытое столкновение. Они вступили в яростную перепалку, и каждый старался перетянуть на свою сторону Винифред. По-видимому, поводом для стычки послужил призыв Оверхофа на воинскую службу (которого ему в тот раз удалось избежать). Виланд расценил это как попытку удалить его наставника и как очередной выпад своего главного врага. В упомянутом пространном письме Титьен по-прежнему настаивал на том, что внуки Вагнера еще не готовы к руководству фестивалем (Вольфганг против этого, собственного говоря, не возражал), и требовал, чтобы его оградили от дальнейших нападок: «Следует признать, что во время фестиваля этого года произошли коренные перемены в отношении ко мне молодежи Ванфрида… В одной из бесед господин Кирхнер поведал, будто господин <Виланд> Вагнер как-то рассказал ему в застольной беседе, что он (В.В.) хочет представить фюреру готовый план, разработанный в полном соответствии с намерениями его отца. Он (В.В.) хотел бы взять на себя руководство фестивалями и в связи с этим говорил с д-ром Геббельсом о своем желании поработать в Гейдельберге, чтобы таким образом проверить себя. На вопрос господина Кирхнера, почему он не хочет испытать себя в Байройте, господин Вагнер ответил, что Титьен будто бы не дает молодежи Байройта учиться и делать карьеру». Упомянутый в письме руководитель службы трудовой повинности Кирхнер оказался втянутым в этот конфликт как случайный свидетель.

Чтобы как следует подготовиться к предстоящему разговору на эту тему с Гитлером – единственным третейским судьей, способным разрешить конфликт, – Виланд подключил Оверхофа к сбору компромата на своего противника (чем уже занимался Штробель). Встреча с фюрером состоялась в конце сентября в Берлине, причем Гитлер принял своего любимца в личных апартаментах. Тогда же в рейхсканцелярии Титьен ждал назначенного ему приема, но только зря потерял время – ему сообщили, что Гитлер уже уехал. Могло показаться, что генеральный интендант прусских театров проиграл битву, однако на самом деле Гитлер в тот раз просто не решился на принципиальные перестановки в руководстве фестивалем, рассудив, что Виланд и в самом деле еще не готов для того, чтобы заменить старого и многоопытного интенданта. Пообещав наследнику престола свое полное содействие в будущем, он убедил его оставить пока все как есть. Таким образом он фактически пустил дело на самотек, рассчитывая, что Титьен не подведет и на сей раз. Полагают, что за всем этим конфликтом, во время которого Оверхоф был призван на военную службу, но вскоре освобожден, чтобы продолжить выполнять обязанности наставника при молодом честолюбце, стояло соперничество Геббельса, благоволившего внуку Вагнера, и Геринга, который пытался во что бы то ни стало сохранить за собой власть над Берлинской государственной оперой и потому защищал ее интенданта от любых нападок. В том, что в разгар войны, когда у нацистских вождей и без того была масса забот, байройтский конфликт вышел на высший государственный уровень, нет ничего удивительного – равно как и в том, что Гитлер отложил принятие окончательного решения до лучших времен. Убедившись, что пока все остается по-старому, Титьен выждал еще пару месяцев, а в декабре послал Винифред письмо, в котором предложил на выбор три варианта решения конфликта: 1. Полный отказ от художественного руководства фестивалями (он знал, что на это не пойдут ни Винифред, ни фюрер); 2. Полюбовная договоренность с Виландом о дальнейшей совместной деятельности – для этого он предлагал провести встречу в Берлине; 3. Примирение с обоими братьями и совместная постановка Тангейзера в Байройте: сам он должен был выступить в качестве режиссера, Вольфганг – в качестве его ассистента, а Виланд – в качестве сценографа. Однако их тройственный союз сложился только спустя полтора года, при постановке Мейстерзингеров на фестивале 1943 года.

* * *

Путешествие Фриделинды по Атлантическому океану продолжалось больше трех недель и не обошлось без приключений – теплоход «Андалусиа Стар» подстерегала немецкая подводная лодка, от которой ему, к счастью, удалось уйти на большой скорости. По пути корабль заходил в Рио-де-Жанейро и Монтевидео и прибыл в Буэнос-Айрес 10 марта 1941 года. На причале девушку встречал предупрежденный Тосканини о ее прибытии интендант театра Колон Эрих Энгель. Будучи евреем, бывший дирижер Дрезденской государственной оперы, известный также как музыковед и биограф Вагнера, бежал из Германии еще в 1933 году и успел неплохо обосноваться в аргентинской столице, где жил со своей женой, певицей Эдитой Фляйшер. Она уехала еще раньше, с 1926 года пела в Метрополитен-опере, а теперь преподавала вокал в оперной школе при театре. Вместе с Энгелем и Фляйшер Фриделинду встречала группа журналистов, в которую затесался агент германских спецслужб, незамедлительно отправивший сообщение своему начальству в Имперской службе безопасности (РСХА): «Прибытие в Буэнос-Айрес Фриделинды Вагнер. – Здесь находится прибывшая 10-го числа сего месяца из Лондона на английском пароходе „Андалусиа Стар“ Фриделинда Вагнер, внучка Рихарда Вагнера и дочь Зигфрида и Винифред Вагнер. Встретившим ее представителям прессы она отказалась давать какую-либо информацию о причинах ее пребывания в Лондоне и Буэнос-Айресе, ограничившись заявлением о том, что у нее есть разрешение на временное пребывание в Аргентине. Однако в комментариях прессы отмечается, что Фриделинда Вагнер „антифашистка“, о чем свидетельствует целый ряд ее статей». Агент также сообщил, что, согласно слухам, ее приезд оплатил Тосканини, прибытия которого ожидают в Аргентине к лету. В сообщении также говорилось, что беженка старается не делиться планами на будущее. Впрочем, своего плана как можно скорее добраться до США она не скрывала.

Семиярусный зал театра Колон, одного из самых больших в мире, вмещал около 2500 зрителей. Там уже выступали бежавшие из Германии дирижеры Фриц Буш и Эрих Клайбер и знакомые Фриделинде по Байройту и Берлинской государственной опере певцы, в том числе Александр Кипнис и Герберт Янсен; вдобавок там была неплохая собственная труппа, так что Фриделинда вполне могла бы найти для себя широкое поле деятельности, по меньшей мере пройти в театре стажировку. Между тем девушка не торопилась найти себе занятие и лишь приглядывалась к окружавшей ее непривычной обстановке аргентинской столицы. В городе издавна проживало множество выходцев из Европы, в основном итальянцев, немцев и восточноевропейских евреев. В последние годы к ним добавились тысячи еврейских беженцев из Германии, но подыскать подходящую компанию было непросто. Хотя после тоскливой жизни в лагерях с их скудной пищей, отсутствием привычных развлечений и свободы перемещения она теперь могла наслаждаться беззаботным существованием в большом шумном городе, ее не оставляло нараставшее день ото дня беспокойство, связанное с неопределенным будущим, которое теперь всецело зависело от приезда в июле ее покровителя. Она бывала в гостях у Энгеля и супругов Буш, с ней охотно общался Эрих Клайбер, с которым она переписывалась еще во время пребывания в Трибшене. По этому поводу биограф дирижера приводит такое высказывания из его письма: «Маленькая Вагнер много общалась с Тосканини и писала мне, что я единственный из ныне живущих дирижеров, о ком он все еще доброжелательно отзывается, – от остальных он не оставил камня на камне. Она также общалась с Кипнисом и ждала революции в Германии. Ее братья на военной службе, а мать уже не так восхищается Адольфом!» По-видимому, Клайбер не совсем верно понял Фриделинду: речь могла идти об охлаждении отношения Гитлера к Винифред, а не наоборот, поскольку та не уставала восхищаться фюрером до конца жизни.

Фриделинда также много общалась с недавно покинувшим Германию знаменитым чилийским пианистом Клаудио Аррау, который, будучи вундеркиндом, с детства учился в Берлинской высшей музыкальной школе, а потом завоевал славу одного из лучших виртуозов Европы. Он, в частности, прославился своими трактовками Листа, и ему было непонятно, почему правнучка композитора так сдержанно относится к его фортепианному творчеству. Это легко понять, если принять во внимание, что она знакомилась с музыкой Листа главным образом на концертах отца, в которых тот дирижировал симфоническими поэмами своего деда. Она также слышала ораторию Легенда о святой Елизавете, но фортепианная музыка Листа звучала в Ванфриде довольно редко. Все же девушка прекрасно понимала, что доброе отношение к ней местных знаменитостей следует отнести скорее на счет ее благородного происхождения и ее близости к Тосканини.

Время шло, но она не торопилась использовать свои связи и опыт для получения какого-нибудь места в театре. О своей неуверенности в том, что сможет обосноваться в Южной Америке она, собственно, писала Тосканини еще из Лондона, ссылаясь при этом на незнакомство с особенностями тамошнего театра. В ответ на рекомендацию Тосканини заняться для начала постановкой произношения местным исполнителям, занятым в вагнеровских драмах (в то время в театре Колон шли Валькирия и Летучий Голландец), она писала, что общение с ними будет затруднено из-за незнания испанского языка; вдобавок ей этого не советовала и Берта Гайсмар. Поскольку для того, чтобы как-то обосновать свое участие в ее судьбе, Тосканини уже сообщил о своем проекте прессе, теперь он сильно огорчился и отложил все дальнейшие переговоры о будущем своей подопечной до встречи с ней в Буэнос-Айресе, а до тех пор поручил ее заботам местного дирижера, своего бывшего ассистента Ферруччо Калузио, который, положа руку на сердце, сам не знал, что с ней делать. Тосканини понял это из письма Фриделинды, писавшей о своей первой встрече с Калузио: «У него был такой мученический вид, словно ему жмут ботинки». Теперь они вместе ждали приезда маэстро, чтобы тот помог Фриделинде поскорее перебраться в Штаты, а работникам театра – избавиться от свалившейся на них обузы.

Фриделинда ждала своего спасителя ровно три месяца – он появился в аргентинской столице 9 июня. С этим городом Тосканини был связан издавна. Он дебютировал там в 1887 году; Аида под управлением девятнадцатилетнего маэстро снискала триумфальный успех. Впоследствии в столице Аргентины он выступал неоднократно – в том числе на открытии театра Колон в 1908 году. За год до появления Фриделинды в Буэнос-Айресе он прибыл туда с недавно созданным специально для него оркестром NBC, но перед началом сезона 1941/42 года рассорился с руководством оркестра, пригласившим нежелательных, с его точки зрения, гастролирующих дирижеров. Поэтому на этот раз он прибыл налегке, чтобы разучить с солистами, хором и оркестром театра Реквием Верди и Девятую симфонию Бетховена. В том, что за год его отсутствия оркестр NBC не распался, основная заслуга принадлежит работавшему с ним в то время Эриху Клайберу – единственному крупному дирижеру, которого признавал привередливый маэстро.

Ко времени приезда Тосканини Фриделинда уже дошла до полного отчаяния: настолько все происшедшее за последние три месяца не соответствовало ее ожиданиям. В своем неопубликованном дневнике, который девушка вела от случая к случаю, она записала: «У меня тяжело на сердце – я мечтаю о тепле и сочувствии. В последний год всего этого было слишком мало. Я думаю, что могла бы прожить жизнь и одна, – но такая жизнь не для меня. Все было, собственного говоря, так хорошо спланировано на годы вперед – до тех пор, пока я не заметила, что не могу планировать даже следующий день».

При встрече со своим покровителем она долго не могла сдержать на людях душивших ее рыданий. Ей хотелось не только еще раз получить удовольствие от его искусства, но и самой принять участие в исполнении музыки, которой он дирижировал. Благодаря его содействию она заключила договор с театром на выступления в качестве внештатной хористки, за что ей выплачивали небольшое вознаграждение – четыре доллара за каждую репетицию и пятнадцать долларов за концерт. Она прекрасно знала исполняемые произведения, и наградой за перенесенное ею мучительное трехмесячное ожидание стала возможность наблюдать со сцены, как маэстро управляет оркестром и хором («у меня было самое лучшее в мире место, и я себя чувствовала как на небе»).

 

В числе исполнителей было много беженцев из Европы, для которых участие в финальном хоре из бетховенской симфонии имело особое значение. Когда уже охваченный войной мир готовился к еще бо́льшим потрясениям, призыв «Обнимитесь, миллионы!» оказывал потрясающее воздействие как на сидящих в зале слушателей, так и на музыкантов. Исполнитель басовой партии и, соответственно, знаменитого начального призыва Александр Кипнис вспоминал: «По моему мнению, это исполнение явно отличалось от других. В нем было больше огня, больше душевного подъема и фанатизма, но в нем не было того, что обозначается словами „sehr gemütlich“ [нем. «очень добродушно». – Прим. ред.]. Я еще вспоминаю последний раздел финала, который начинается с „poco allegro“ и доходит до „sempre più allegro“: если сразу взять слишком быстрый темп, получается банально, но темп, с которого начал Тосканини, и манера, в которой он провел это нарастание, были исключительными». Наиболее сильное впечатление на Фриделинду произвело Adagio: «Почему в этот момент не умирают – в момент полного счастья – когда душа возносится над человеческими бедствиями и тянется в неведомое небесное царство?» Это исполнение было записано во время состоявшегося 24 июля последнего концерта; запись не опубликовали, поскольку Тосканини был связан договором с фирмой RCA, но на старости лет Фриделинда получила ее в подарок. Сравнивая работу Тосканини с интерпретацией Леонарда Бернстайна, Фриделинда писала второй жене своего брата Вольфганга Гудрун: «Полная противоположность – и при этом обе интерпретации воздействуют очень сильно. Тосканини – как разгневанный Зевс, и для этого у него тогда были все основания. Все солисты – беженцы и преследуемые, – мы все были объявлены Гитлером и Муссолини вне закона. Это поражает и воспламеняет… версия Ленни уравновешенная – элизийская – безупречная в сдержанных темпах».

Спустя несколько дней после этого концерта Тосканини и его жена Карла, захватив с собой Фриделинду, вылетели в Нью-Йорк. Добраться туда можно было за один-два дня, но их путешествие заняло почти неделю, поскольку они задержались в Рио-де-Жанейро, где опоздали на пересадку на вылетавший в Штаты самолет. Оказавшегося в столице Бразилии Тосканини ждал радушный прием; им устроили экскурсию по городу и торжественный ужин в ресторане гостиницы «Копакабана», так что время не прошло даром. Затем они сделали еще одну пересадку в расположенном на экваторе в устье Амазонки городе Белем, после чего переночевали на острове Тринидад. 30 июля они приземлились в Майами и уже на следующий день были в Нью-Йорке. В нью-йоркском аэропорту Ла Гуардиа Фриделинду и ее опекуна встречала толпа журналистов.

Судя по записям Фриделинды, она была счастлива снова оказаться в северном полушарии и видеть привычное небо. За эти дни она еще больше сблизилась с Тосканини, и у нее возникло к нему почти любовное чувство – во всяком случае, отеческая забота престарелого маэстро тронула ее до глубины души. Однако, к великому разочарованию девушки, опекун не поселил ее, как она надеялась, на своей роскошной вилле в престижном районе Ривердейл, а направил в расположенную на 73-й улице, неподалеку от Центрального парка, известную гостиницу долговременного проживания «Ансония» (The Ansonia). Это добротное семнадцатиэтажное здание известно главным образом тем, что в нем издавна селились известные музыканты и солисты Метрополитен-оперы – достаточно упомянуть хотя бы Карузо, Стравинского и Рахманинова. К тому времени, когда Фриделинда сняла там апартаменты со спальней, столовой, гостиной, кухней и ванной, в «Ансонии» уже жил Герберт Янсен с супругой. По сравнению с другими беженцами из Европы, многие из которых были уже известными музыкантами, но жили в поисках заработка на пособие и селились с семьями в трущобах, положение Фриделинды, чье безбедное существование оплачивал Тосканини, можно было считать превосходным.

Проживая отдельно от маэстро, Фриделинда часто бывала в его богатом, окруженном палисадником доме, из окон которого открывался замечательный вид на Гудзон и расположенные на противоположном берегу холмы штата Нью-Джерси. На верхнем этаже виллы стояли два концертных рояля, а третий находился внизу. Была также просторная комната с хорошей акустикой, где располагались проигрыватель и мощные акустические колонки, целую стену занимали полки с грампластинками. В этой студии Тосканини любил слушать записи собственных исполнений и сравнивать их с трактовками других дирижеров. Фриделинда имела удовольствие принять участие в сравнительных прослушиваниях отрывков из Тристана и Заката богов, а также произведений Иоганна Штрауса и Сезара Франка, сопровождаемых комментариями маэстро, в результате чего формировался ее собственный вкус к трактовкам мировой симфонической классики. Ей особенно запомнилось его сравнение собственной версии Девятой симфонии Бетховена с записью, сделанной Леопольдом Стоковским. Она была бы вполне счастлива, но благосклонность Тосканини и его готовность делиться своими впечатлениями распространялась не только на нее, но и на многих других особ женского пола, боготворивших своего идола не меньше Фриделинды. Его жена давно к этому привыкла и не придавала этой слабости супруга никакого значения – тем более что ко времени появления Фриделинды в Нью-Йорке отношение маэстро к добивавшимся его расположения дамам было уже чисто платоническим.

В числе посещавших его в Нью-Йорке поклонниц была и знакомая читателю Элеонора Мендельсон, сопровождавшая Тосканини в Люцерне, где Фриделинда с ней и познакомилась. Он так и не смог от нее отделаться, и в Америке эта роковая женщина, красавица и морфинистка, входила в ближайшее окружение маэстро и состояла в лесбийской связи с еще одной еврейской беженкой из его круга – наделенной мальчишески-юной внешностью и любившей при случае нарядиться во фрак журналисткой Рут Ландсхоф. По-видимому хозяин дома смотрел на их альянс вполне снисходительно, поскольку эта пара хорошо вписывалась в его свиту. Элеонора активно помогала устроиться за океаном беженцам из Старого Света, участвовала в благотворительных мероприятиях, помогала Стефану Цвейгу, который так и не добрался до Соединенных Штатов и покончил с собой в Бразилии, а после его смерти выступила в качестве чтицы на вечере его памяти, и это также не могло не вызвать одобрения маэстро.

Тосканини, по-видимому, льстило и неизменно возникавшее в обществе всеобщее оживление, когда на его концертах одновременно появлялись внучка Вагнера и правнучка ненавидимого байройтским Мастером Мендельсона-Бартольди. Однако возникшее у Фриделинды еще в Люцерне неприязненное отношение к бесцеремонной и навязчивой Элеоноре сохранилось и в Америке. На почве ревности к талантливой актрисе и светской львице у нее бывали приступы нервного расстройства; один из них случился после триумфа ее соперницы в монодраме Жана Кокто Человеческий голос, где героиня ночь напролет ждет звонка бросившего ее возлюбленного. Публика восприняла выступление актрисы как акт излияния ее собственной души и бешено ей аплодировала, а критик журнала Aufbau писал: «Ее классически ясное лицо и ее тело переживали эту трагическую симфонию любви, ненависти, ревности, разочарования, одиночества и близости смерти». Была ли экзальтация Элеоноры связана с тем, что маэстро ее разлюбил? Друживший с Элеонорой журналист Лео Лерман спрашивал себя, понял ли Тосканини, что «душераздирающие слова, вложенные Кокто в уста этой бедной женщины, мало чем отличаются от слов, которые бормотала ему в телефонную трубку наша бедная Элеонора, лежа в постели долгими одинокими ночами?» Судя по всему, аналогичные чувства испытывала и Фриделинда; во всяком случае, вскоре она позвонила среди ночи своему наставнику, который вместе с женой Карлой также присутствовал на этом спектакле, и проговорила с ним до утра. По-видимому, страдавший бессонницей маэстро ничего не имел против этого разговора. Возможно, он начал ночные беседы с Фриделиндой первым, и притом значительно раньше.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36  37  38  39  40  41  42  43  44  45  46  47  48  49  50  51  52  53  54  55  56  57  58  59  60  61  62  63  64  65  66  67  68  69  70  71  72  73  74  75  76  77 
Рейтинг@Mail.ru