Евгений Натанович Рудницкий
Сто лет одного мифа
Через две недели после мюнхенского путча были распущены и запрещены как НСДАП, так и Коммунистическая партия. Однако национал-социалисты никуда не делись и объявили 1 декабря о создании Байройтского народного блока, во главе которого встал Эберсбергер, и Народного союза, провозгласившего своей целью «внутреннее и внешнее освобождение немецкого народа арийско-германского происхождения». Людендорфа как героя войны не стали брать под стражу, но Гитлер, по полученным в Байройте сведениям, был 11 ноября арестован в доме своего соратника Ганфштенгля и отправлен в тюрьму Ландсберг. Винифред сразу же начала собирать подписи под письмом Чемберлена, которое представляло из себя признание в солидарности с оказавшимся под следствием Гитлером: «Сегодня мы… храним и бережем любовь к Вам, доверие к чистоте Ваших помыслов и веру в победу Вашего дела; и то, что 9 ноября Вы, как и другой наш вождь, благородный герой Людендорф, прошли невредимыми через направленный на Вас огонь, мы считаем божественным предзнаменованием; этой граничащей с чудом неуязвимостью Провидение ясно показывает, что вы оба необходимы для великих дел!» Под этим письмом было собрано более тысячи подписей; первыми подписались супруги Чемберлен, Зигфрид, Винифред и Ганс фон Вольцоген. Вместе с воззванием Чемберлена Винифред послала узнику личное письмо, приложив к нему либретто оперы Зигфрида Кузнец из Мариенбурга. Она, разумеется, хотела привлечь внимание Гитлера не к любовной истории рыцаря Альфреда фон Юнгингена и девицы Фриделинды, а к историческим событиям, на фоне которых разворачивается действие оперы, а именно к противостоянию тевтонцев во главе с Генрихом фон Плауэном и одержавшими над ними победу и заточившими героя в темницу войсками Польши и Литвы. Новый друг Вагнеров должен был понять, что им близки его проблемы и Зигфрид переживает за судьбу униженной Германии так же, как и вождь НСДАП: «Если эта книжечка поможет Вам скоротать долгие часы, то она вполне оправдает свое предназначение!» Сообщив ему также, что во время недавнего посещения Берлина они жили у общих друзей Бехштейнов, Винифред завершила письмо словами: «Вы должны знать, что Ваш дух пребывал с нами! Преданная Вам Винифред Вагнер». Гитлер получил из Байройта также пьесу Ганса фон Вольцогена Легенда о Лонгине, так что у него было чем заполнить свой досуг, делая перерывы в работе над Моей борьбой.
Узника поместили в одной камере с его секретарем Рудольфом Гессом. Как писал в своих мемуарах Эрнст Ганфштенгль, их камера напоминала скорее жилое помещение, где имелось все необходимое для комфортного существования. Охрана обращалась с заключенными крайне почтительно, а некоторые смотрители даже потихоньку приветствовали своего вождя словами «Хайль Гитлер!». Вдобавок эти апартаменты были завалены гастрономическими изысками от поклонниц Гитлера: сырами, пирогами, конфетами, фруктами. Так, Хелена Бехштейн прислала узникам необычайно пахучий молодой мисбахский сыр. Она же прислала граммофон с пластинками, на которых были записаны патриотические марши и одна из песен Вагнера на слова Матильды Везендонк. Ни разу не встречавшаяся до этого с Гитлером супруга издателя Чемберлена Эльза Брукман проделала утомительное трехчасовое путешествие из Мюнхена, чтобы, как она писала, «…лично выразить благодарность тому», кто так много в ней пробудил, рассеял окружавшую ее тьму и «показал путь к свету», и передать привет от участвовавших в путче студентов, «чьи души сжигал позор за предательский удар в спину», а также от общего друга Чемберлена. Винифред не навещала ландсбергского сидельца, но часто ему писала; узнав, в чем он особенно нуждается, она собрала ему и Гессу соответствующий подарок на Рождество. В своих воспоминаниях Фриделинда Вагнер писала: «В писчебумажном магазине на главной улице Байройта она купила большое количество бумаги для пишущей машинки, копировальную бумагу, карандаши, перьевые ручки, чернила и ластики. Мы помогли ей все это упаковать, и это занятие показалось нам таким же веселым, как и сбор прочих рождественских подарков. Она ничего не знала о литературных амбициях Гитлера, однако именно на этой бумаге, этими чернилами и этими ручками был написан первый том Моей борьбы». Известно также, что Мою борьбу под диктовку Гитлера печатал (возможно, на той самой бумаге и под ту же копирку) Гесс. После того как были опубликованы воспоминания Фриделинды, ее матери пришлось оправдываться на комиссии по денацификации: «Я посылала бумагу в огромных количествах. Да боже мой, теперь меня упрекают в том, что я посылала бумагу для Моей борьбы… будто я косвенным образом повинна в том, что была написана Моя борьба». Кроме того, Вагнеры передали на Рождество генералу Людендорфу царский по тем временам подарок – присланный из Америки чек на сто долларов.
Глава 11. Первые послевоенные фестивали
Хотя вагнеровские общества делали все от них зависящее, чтобы за время, оставшееся после проведения денежной реформы, собрать необходимую для фестиваля сумму в несколько миллионов марок, средств катастрофически не хватало, и свою последнюю надежду Вагнеры возлагали на американские гастроли. В соответствии с договором, заключенным осенью 1923 года с нью-йоркским концертным агентством Джалса Дайбера, Зигфрид собирался дать в ряде городов серию концертов под общим названием «Музыка трех поколений»; в них он должен был исполнить симфонические произведения Листа, отрывки из музыкальных драм Рихарда Вагнера и собственных опер. Для начала договорились о двадцати концертах в двадцати городах в течение четырех недель. В случае успеха гастроли можно было продлить. Вагнеры рассчитывали не только на прибыль от концертов для покрытия значительной части расходов на проведение фестивалей, но и на получение Зигфридом дирижерских гонораров и авторских отчислений, которые могли бы существенно пополнить семейный бюджет. Согласно биографу Зигфрида Зденко фон Крафту, тот высказался о концепции гастролей следующим образом: «Пусть Америка создаст для Байройта необходимые основы, а немецкий дух победит Игнатия Лойолу!» Сын Мастера назвал знаменитого основателя иезуитского ордена, подразумевая одного из трех врагов на букву «J», преследовавших еще его отца (иезуитов); еще о двух врагах – журналистах и евреях – посвященные могли легко догадаться. В предвидении этой поездки Зигфрид подготовил по заказу одного американского издательства довольно сумбурно составленный сборник воспоминаний; в 1923 году он был издан также в Германии. Бо́льшая часть этих воспоминаний посвящена давнему морскому путешествию в Юго-Восточную Азию. Автор также надеялся увлечь американцев фестивальной идеей и поэтому уделил ей большое внимание. Он подчеркивал международный характер Байройтских фестивалей, критиковал не в меру восторженных немецких вагнерианцев и льстил зарубежным поклонникам Вагнера, «совершавшим паломничества в Байройт еще в то время, когда немецкая публика блистала там скорее своим отсутствием, чем присутствием». Он напомнил об оказавших поддержку фестивальному движению вагнеровских обществах Лондона, Болоньи, Барселоны и Нью-Йорка и о проводивших регулярные встречи вагнерианцах Парижа. В результате поездки он рассчитывал заработать порядка 20 000 долларов.
Вагнеры отплыли в Америку из Бремена на комфортабельном теплоходе «Америка», где они оказались самыми почетными пассажирами; капитан приглашал их к своему столу и угощал самыми изысканными деликатесами, которых они уже давно не видели у себя дома. Они также приняли участие в маскараде и впервые смотрели и слушали выступление настоящего американского джаза. Теоретически они могли познакомиться с этим видом музыкального искусства и в Германии – например, в Берлине, где в период Веймарской республики джаз приобрел большую популярность, – однако дома руководителю байройтского предприятия и его супруге было несолидно и недосуг участвовать в подобных увеселениях, так что встреча с джазом оказалась для Зигфрида, пожалуй, единственной, а Винифред, ее дети и внуки могли наслаждаться им после войны сколько угодно: джазовая музыка звучала и по радио, и по телевидению, и с киноэкранов, поэтому рядовому немцу даже не было необходимости ходить на специальные концерты или в варьете. Первое же знакомство с джазом произвело на Вагнеров не самое благоприятное впечатление, и если Винифред отнеслась к нему скорее снисходительно («В общем все это звучало достаточно мило – не слишком мелодично, но ритмично. При этом европейцы танцевали, вышагивая чопорно и скучно»), то Зигфрид впоследствии не уставал порицать в своих выступлениях джаз и предостерегать юношество от увлечения им: «Разве мы настолько устали и превратились в декадентов, что нашу молодежь уже не увлекают вальсы Штрауса?» Зато он смог в полной мере насладиться предлагаемым на судне угощением, в то время как Винифред страдала от морской болезни. Когда она чувствовала себя лучше, то читала мужу вслух биографию Байрона.
В середине двадцатых чисел января 1924 года они прибыли в порт Эллис-Айленда, где их встретила толпа журналистов и фоторепортеров. Среди встречавших были сын Энгельберта Хумпердинка Вольфрам и выступавшая тогда в Нью-Йорке певица Мари Перар-Пецль. К тому времени агентство Дайбера развернуло шумную рекламную кампанию: из газетных статей и распространяемых листовок широкая публика узнавала о «музыкальной религии Рихарда Вагнера», а также о том, что к Дому торжественных представлений, где ставят его музыкальные драмы, зрители восходят «в духовном экстазе», чтобы «погрузиться в другой мир». Поэтому Зигфрида действительно ждали в Нью-Йорке с нетерпением, и встреча получилась необычайно торжественной. Иное дело, что Нью-Йорк – еще не вся Америка, и гастролеру пришлось столкнуться со множеством трудностей организационного и технического характера. Впрочем, в Нью-Йорке Зигфрида также поджидало множество неожиданностей. Прежде всего, выяснилось, что в Соединенных Штатах уже знают о чеке в сто долларов, переданном Вагнерами на Рождество Людендорфу. Этот чек им прислал живший в США состоятельный ученик Листа Альберт Моррис Бэгби, и судьба чека стала известна баварскому министру юстиции. После того как министр сообщил об этом на заседании ландтага, немецкие газеты ухватились за горячую новость, а в связи с приездом Вагнеров в Америку о ней стала трубить также заокеанская пресса: Вагнеров обвиняли в том, что они передают пожертвованные фестивалю средства на нужды запрещенной нацистской партии, поскольку, как писала своей подруге Винифред, Людендорф был «красной тряпкой для все еще враждебно настроенной по отношению к Германии и зараженной пацифизмом Америки». Чтобы успокоить прессу, Бэгби публично заявил, что послал Вагнерам чек не в виде пожертвования на фестиваль, а в качестве подарка, которым они могли распорядиться по своему усмотрению. Дабы не отпугнуть потенциальных спонсоров и убедить их, что все пожертвования используются по прямому назначению, немецкоязычная нью-йоркская газета Staatszeitung опубликовала 2 февраля статью, где было сказано, что Вагнеры никогда не наживались на пожертвованиях и, кроме того, у членов семьи и у фестивального фонда раздельные счета. Газета выражала надежду на то, что Америка готова «по крайней мере частично оплатить огромный долг признательности Вагнеру и его Байройту», и просила провести «широкомасштабную акцию оказания помощи». Убеждая читателя в том, что материальное положение Вагнеров оставляет желать лучшего, автор статьи сообщал: «На сегодняшний день чернорабочий в Германии зарабатывает за две недели столько же, сколько достойная уважения госпожа Козима и сын Мастера получают в виде годовой ренты».
Винифред пыталась облегчить жизнь супругу как только могла. Она писала из США: «Я езжу с ним – чтобы избавить его от всего, что требует нервов и времени – большое количество интервью – визитеры – его переписка – вечное укладывание вещей и т. д. и т. п. Он нуждается в постоянном обслуживании – обязательном и каждый раз спешном, и я чувствую, что тут я на своем месте – также и в отношении ухода за ним – в случае, если он заболеет и т. д. и т. п. У меня здесь нет ни одной свободной минуты. О детях в случае необходимости может позаботиться вместо матери кто-нибудь другой – мужчине же приходится трудно». На время их путешествия Винифред распустила прислугу и отдала детей под присмотр знакомых; в Ванфриде осталась только Козима со своей служанкой. Информировать супругов Вагнер обо всех событиях в доме было поручено Даниэле Тоде. А на Зигфрида и вправду навалилось множество забот, связанных с многочисленными репетициями с незнакомыми оркестрами; он писал, что его «отчасти радует, отчасти пугает царящая там сумятица», находил эту напряженную работу «прекрасной» и был готов ради возобновления фестивалей преодолевать любые трудности.
Мало того, что Вагнеры едва успевали улаживать все проблемы, связанные с переездами, репетициями и организацией концертов, – им еще нужно было выполнить задание, полученное от отбывавшего тюремный срок Гитлера. В Нью-Йорке с ними встретился тридцатитрехлетний биржевой спекулянт из Германии Курт Людеке, который уже на протяжении двух лет разъезжал по всему миру, выполняя обязанности личного представителя фюрера и изыскивая в этом качестве денежные средства для НСДАП. К тому времени он уже успел познакомить Гитлера с Муссолини и готовыми поддержать немецких нацистов представителями деловых кругов Швейцарии. Теперь же он собирался воспользоваться приездом Вагнеров в Детройт, чтобы получить с их помощью доступ к жившему там автомобильному королю Америки Генри Форду – до тех пор ему удалось познакомиться только с главным редактором финансируемой Фордом газеты The Dearborn Independent. В Детройт, ставший первой остановкой в концертном турне, Зигфрид и Винифред отправились в одном вагоне с Людеке, и тому, пожалуй, повезло в выполнении его миссии значительно больше, чем его попутчикам. Сделка, которую предложил Форду Людеке, была вполне понятной и нашла горячий отклик в сердце промышленного магната. К тому времени Форд уже успел прославиться в Соединенных Штатах как один самых отъявленных американских антисемитов. Такую славу ему принесла изданная полумиллионным тиражом книга Международный еврей, в основу которой были положены Протоколы сионских мудрецов. Во время встречи с Вагнерами в своей загородной резиденции Дирборн под Детройтом Форд сообщил им, что уже оказывает помощь национал-патриотам Германии: он отправил в Германию несколько грузовиков, выручка от продажи которых пополнила партийную кассу. Форд выразил готовность и дальше оказывать поддержку вождю партии, и после этого его уже ничего не стоило уговорить принять Людеке, который в дальнейшем вел с ним все переговоры. С материальной поддержкой Байройтских фестивалей дело обстояло значительно сложнее, поскольку Форд, предпочитавший американскую музыку в стиле кантри, не проявил никакого интереса к творчеству Вагнера. Тем не менее он посетил концерт Зигфрида в Детройте, а позднее у Винифред появилась даже надежда, что она получит в подарок вожделенный двухместный «форд-кабрио». Однако через несколько лет Форду пришлось раскаяться в своей антисемитской деятельности и отречься от своей книги, поскольку американская «еврейская пресса» представила веские доказательства фальсификации Протоколов и стала угрожать предпринимателю бойкотом его продукции. В июле 1927 года он опубликовал в газете письмо, в котором просил у евреев прощения и заверял их в своей безграничной дружбе. Он сжег свезенные на пяти грузовиках нераспроданные к тому времени экземпляры своей книги и отозвал у издательств право на ее дальнейшее распространение. Тем не менее Форд продолжал поддерживать НСДАП под видом поставок в Германию грузовиков, а книгу по-прежнему издавало и распространяло в Германии немецкое издательство «Хаммер». После 1933 года ее там дарили школьникам и различным заинтересованным лицам. В 1938 году Гитлер наградил Форда «за его новаторские достижения в деле обеспечения масс доступными грузовыми автомобилями» Большим крестом ордена Заслуг германского орла – высшей наградой, которой в то время удостаивали в Германии иностранцев, – и тот принял награду, несмотря на шум, вновь поднятый левой прессой США. Что касается Вагнеров, то они не получили от Форда ни поддержки Байройтских фестивалей, ни двухместного кабриолета, на который надеялась Винифред.
С другой стороны, Вагнеры сознавали, что успех их поездки во многом зависит от того, какое мнение о них сложится у либеральной общественности Нью-Йорка, среди которой тон во многом задавали евреи, осведомленные о близости Вагнеров к националистическим кругам Германии. Поэтому, когда Зигфрид, забыв об осторожности, начинал излагать свою точку зрения на политические события последних лет, обнаруживая свое истинное отношение к незыблемым для большинства американцев демократическим ценностям, Вагнеры нередко попадали в неловкое положение, и между ними и представителями местной элиты возникало явное отчуждение. По словам присутствовавшего на одном из таких приемов нью-йоркского корреспондента либеральной газеты Berliner Tageblatt Джозефа Шейпиро Зигфрид не уставал поносить тогдашнее республиканское правительство Германии и ее президента Фридриха Эберта. При этом он делал в высшей степени пренебрежительные замечания и по поводу считавшегося в США живым классиком немецкой литературы Герхарта Гауптмана, поскольку вставший на сторону веймарского правительства драматург, по словам Зигфрида, перестал его интересовать. В другой раз гость высказался по поводу присутствовавшего с ним на одном приеме Бруно Вальтера, который в то время также выступал в Америке. После того как знаменитый дирижер покинул общество, Зигфрид поинтересовался у сидевшего рядом с ним за столом Шейпиро, «является ли Вальтер по-прежнему горячим поклонником Курта Эйснера». Желая побудить к ответу явно уклонявшегося от него соседа, он добавил, что в Мюнхене быстро покончили с «еврейско-коммунистическими сбродом». Но, услышав от не считавшего себя коммунистом еврея-газетчика, что, по его мнению, в Мюнхене «на смену одному сброду приходит другой», и сообразив, что под «другим сбродом» тот подразумевает Гитлера и его партию, Зигфрид переменился в лице и запальчиво спросил: «Вы называете сбродом организацию, к которой принадлежит генерал Людендорф?» Удивительно, что он все еще не понимал, как в Америке относятся к партии, которой он и Винифред сочувствовали в связи с провалом путча.
Разумеется, во всех неудачах, сопровождавших его во время гастролей, он винил еврейскую прессу, распространявшую выдумки об актах насилия и нападениях на евреев в Мюнхене и Нюрнберге. Поэтому вполне естественно, что после того, как высказывания Зигфрида стали известны нью-йоркскому истеблишменту, его концерты перестали пользоваться популярностью и, как писал корреспондент Berliner Tageblatt, турне потерпело фиаско «в той стране, где больше всего любят музыку, прославляют Вагнера и ставят ему памятники!». Он также писал, что любой американец охотно способствовал бы сохранению Байройтских фестивалей, но не в результате агитации «господина Зигфрида Вагнера с его свастиками и носителями свастик». По мнению Шейпиро, Зигфрид Вагнер «для этого непригоден. Здесь нужен по-настоящему независимый художник типа Бруно Вальтера, Вильгельма Фуртвенглера или Рихарда Штрауса». Журналист также полагал, что «немецкому искусству и славе немецкой культуры такое поведение их представителя нанесло огромный урон». Винифред писала из Нью-Йорка: «В целом к нам лично здесь проявляют радушие и дружеские чувства. Однако мы с ужасом видим, как вражеская пропаганда вновь и вновь разжигает такие антинемецкие настроения, которые невозможны в Германии».
Более успешными оказались выступления в городах со значительным немецким населением – Балтиморе, Чикаго, Питтсбурге и Кливленде; а в Сент-Луисе, где жили сотни тысяч немцев, Зигфрид с необычайным успехом дирижировал отрывками из Риенци, Летучего Голландца, Тангейзера и Мейстерзингеров в «огромном зале, вмещавшим десять тысяч слушателей». В этом концерте принял также участие хор местного Немецкого хорового общества из тысячи человек. Затем состоялся еще один концерт в Нью-Йорке, где помимо отрывков из опер Зигфрида Вагнера певица Эрнестина Шуман-Хайнк (контральто) исполнила также его Сказку о большом жирном колобке. Однако сомнительно, чтобы тамошние слушатели поняли сокровенный смысл этой вещи. У оркестрантов также было немало проблем с исполнением его партитур, им совершенно незнакомых (в отличие от творений Листа и Рихарда Вагнера). В целом гастроли не оправдали возложенных на них надежд. Вместо двух десятков концертов удалось дать только десять, а вместо предполагаемой выручки в 20 000 долларов на банковский счет поступило всего 9552 доллара. Некоторое утешение принесли полученные Вагнерами подарки для их детей. При подведении итогов этой поездки Зигфрид все же сохранял присущий ему оптимизм: «Нам оказывали все мыслимые почести, а американские немцы и итальянцы состязались в том, кто лучше организует наше пребывание в их стране. То же самое я могу сказать об американцах, чья простота и открытость произвели на меня приятное впечатление. Основные черты американцев, которые бросились мне в глаза, – это именно простота, щедрость, сердечность и естественность, здоровье и юношеская свежесть. Поэтому, хотя финансовый результат поездки оказался не столь значительным, как художественный, я ни на мгновение не пожалел о предпринятом путешествии. Я вернулся домой, получив огромные, незабываемые впечатления». В Европу супруги отплыли из Нью-Йорка 28 марта.
* * *
На обратном пути Зигфрид хотел познакомить свою жену с Италией; он и сам был не прочь посетить страну, которую полюбил с детства и языком которой неплохо владел. Впоследствии Винифред вспоминала, что он любил также итальянскую музыку, особенно оперы Верди: «Когда он шел из Дома торжественных представлений после Парсифаля или Кольца в ресторан, то по пути всегда насвистывал мелодии Верди. Все, разумеется, этому удивлялись». В Риме у Вагнеров было много встреч со старыми друзьями Зигфрида, а также с любимым племянником, сыном Бландины Манфредо Гравиной, быстро продвигавшимся по дипломатической карьерной лестнице. Но кульминацией их пребывания в итальянской столице стала встреча в Палаццо Венеция с премьер-министром Бенито Муссолини, которую им организовал Курт Людеке в благодарность за услугу, оказанную ему в Детройте. Сравнивая дуче с вождями немецких национал-патриотов, Зигфрид писал: «Он весь – воля, сила, брутальность. Фанатичные глаза, но в нем нет никакой силы любви, как у Гитлера и Людендорфа. Римлянин и германцы! Мы говорили главным образом о старом Риме. У него есть что-то общее с Наполеоном. Великолепная, истинная раса!» Штассен также вспоминал, что Муссолини производил на Зигфрида сильное впечатление, однако «голубые глаза Гитлера нравились ему больше».
Сразу по возвращении домой на Зигфрида навалилось множество забот, связанных с подготовкой фестиваля. Приходилось экономить на чем только можно и иметь дело со скаредными немцами, не желавшими входить в трудное положение организаторов мероприятия, столь значимого для культурной жизни послевоенной Германии. В мае Зигфрид писал своему венскому другу Людвигу Карпату: «В Америке мне необычайно понравилось, и я теперь с трудом привыкаю к характерной для Германии безрадостной атмосфере мелочности, злопыхательства, зависти! Полное отсутствие щедрости!.. По ту сторону океана манеры у людей лучше, и там уважают достижения культуры. Германия мне уже осточертела! Если бы у меня не было Ванфрида и Дома торжественных представлений, меня бы здесь никто не удержал. – Но нужно все вынести и сделать все возможное, чтобы спасти немецкий дух от окончательной гибели». Выполняя свой патриотический долг, он с тоской вспоминал о щедрости американских друзей и продолжал получать из-за океана значительную помощь в виде детской одежды и продуктов питания (кофе, шоколада, консервов), не говоря уже о полюбившихся ему и Винифред американских сигаретах.
Во время своего пребывания в США Вагнеры продолжали следить за проходившим в Германии судебным процессом над организаторами мюнхенского путча; уже находясь в Риме, они узнали о приговоре, который оказался на удивление мягким. Гитлера приговорили к пяти годам тюремного заключения, но уже к концу 1924 года он был условно-досрочно освобожден. Вдобавок его не выслали в Австрию (чего он страшно опасался), поскольку бывшая родина отказалась его принять. К тому времени, когда в Доме торжественных представлений начались репетиции к предстоящему фестивалю, Народный союз активизировал свою деятельность, и в Байройте стали проходить многочисленные политические демонстрации, которые теперь маскировались под патриотические сходки. На них выдвинулся новый лидер местных праворадикальных сил Ганс Шемм. Еще в 1919 году этот эффектно выглядевший высокий блондин и к тому же блестящий оратор участвовал в «освобождении Мюнхена» в составе фрайкора Эппа. Затем он разъезжал по Верхней Франконии, агитируя за Гитлера и его партию, а во время работы в комиссии, занимавшейся разработкой регламента проведения в Байройте Дня Германии, познакомился с фюрером; уже будучи в тюрьме, Гитлер выслал Шемму разрешение для его активистов носить коричневые рубашки. Защищая в своих выступлениях перед крестьянами Франконии чистоту арийской расы от вредного влияния других рас, в первую очередь семитской, Шемм любил приводить пример с пчелами, немецкая популяция которых была сильно испорчена вредным влиянием чужеродных пчел. По его словам, восстановить прежние высокие качества популяции можно только в результате тщательного расового отбора. Шемма можно было часто видеть во время репетиций в Доме торжественных представлений, где он в перерывах агитировал музыкантов, певцов и работников сцены вступить в Народный союз. Вполне естественно, что новый энергичный функционер довольно быстро вытеснил прежнего руководителя союза Кристиана Эберсбергера.
Во время проходившей в то время кампании по выборам в рейхстаг огромной популярностью пользовался оправданный судом герой войны и любимец обитателей Ванфрида генерал Людендорф, которого активно рекламировал и продвигал Народный союз. По примеру Гитлера Людендорф посетил Байройт, где представился своим главным почитателям – Козиме Вагнер и Чемберлену. По поводу его визита Винифред с восторгом писала бывшему в то время в отъезде Зигфриду: «Сегодня мы как никогда возбуждены и взволнованы. Это поистине человек королевской крови (он ведь из рода шведского короля Эрика XIV!) – высокий, простой, добросердечный, внешне совершенный – и тем не менее неприступный». Из этого послания, сохранившегося в архиве Ванфрида в отрывках, следует также, что перед тем, как героя проводили в покои Козимы, семилетний Виланд вручил ему букет цветов. Во время этого визита гость, как писала мужу Винифред, высказался «о еврейском вопросе, по которому занимал непримиримую позицию». Визит Людендорфа произвел на Чемберлена не менее сильное впечатление, чем прошлогодний визит Гитлера, которому он написал на следующий день: «У меня он <Людендорф> пробыл всего полчаса! С каким человеком мне пришлось встретиться!» В этом послании он называл Гитлера Парсифалем и льстил своему адресату, характеризуя его как «Зигфрида по своей природе». Если учесть, что вожди Народного союза пользовались в то время не меньшей популярностью и среди широких масс, нет ничего удивительного, что заменившее на время НСДАП политическое объединение одержало на выборах убедительную победу. В Байройте за его кандидатов было отдано 7045 голосов, в то время как кандидаты от СПД собрали только 6141. Когда стали известны результаты выборов, Гитлер прислал Зигфриду благодарственное письмо. По его словам этот успех следовало «приписать в первую очередь Вам и вашей супруге». Он писал также об охватившем его чувстве гордости, когда он узнал, что «народ победил именно в том городе, где прежде всего Мастером, а потом Чемберленом был выкован духовный меч, которым мы сегодня сражаемся». Благодарность байройтскому семейству он сохранил надолго. Уже зимой 1942 года, во время пребывания в своей ставке «Волчье логово» в Восточной Пруссии, он рассказывал окружавшим его офицерам: «В то время, когда дела у меня шли хуже некуда, помимо прочих за меня вступился и Зигфрид. Во время заключения пришло письмо от Чемберлена! Я был с ними на „ты“, я люблю этих людей и Ванфрид!»
И все же, поскольку о близости Вагнеров вождям Народного союза было хорошо известно, Зигфрида не на шутку встревожило усиление националистических настроений, которое могло привести к «еврейскому бойкоту» фестиваля. Он почел за лучшее наладить отношения с еврейской общественностью и в июле 1924 года, когда репетиции уже были в разгаре, направил по этому поводу письмо раввину Байройта Фальку Заломону. В нем он довольно неловко пытался оправдаться за царившие в Байройте антисемитские настроения и побудить раввина настроить еврейское население в пользу фестивалей: «Мы противимся марксистскому духу, потому что видим в нем причину всех наших бедствий. Мы не имеем ничего против добрых, национально мыслящих евреев». Он уповал на то, что духовный лидер евреев – такой же сторонник чистоты расы, как и Чемберлен: «Я считаю, что самым большим несчастьем немецкого народа является смешение еврейской и германской рас. Полученный на сегодняшний день результат свидетельствует о том, что бо́льшая часть рожденных таким образом существ – ни рыба ни мясо. В любом случае я предпочитаю иметь дело с чистокровными евреями, чем с полукровками». Почтенный раввин не стал объяснять, что иудейская религиозная самозащита не имеет ничего общего с расизмом и иудеем может стать любой человек, будь то представитель какой-либо расы в чистом виде или мулат, и в своем ответном письме отверг предложенную ему позицию, указав только на то, что евреи в Германии живут испокон веков и за много сотен лет не нанесли ей никакого вреда. Если после этого люди в немецких землях хотят от них отделиться, то евреи не имеют ничего против. Однако он категорически возражал против расового антисемитизма: «Но в последнее время получила распространение тенденция оценивать людей не по их внутреннему содержанию, духовным или нравственным устремлениям, а по „крови“, по „расе“ или как это там называется». Ведь будучи евреем и духовным лицом, он прекрасно знает, «что Бог создал всякого человека по своему образу». Особенно же его возмущало то, что политики используют преследование евреев в качестве «средства для привлечения людей на свою сторону». Вдобавок он заявил Зигфриду: «Именно в вашем доме нашли свое пристанище многие представители националистического движения. Господин Чемберлен – типичный выразитель антисемитской расовой теории. Члены вашей семьи носят свастику… Стоит ли удивляться, что порядочные мужчины и женщины иудейской веры внутри страны и за рубежом сдержанно относятся к тому, что делают Вагнеры, и не желают предоставлять в их распоряжение средства из опасения, что эти деньги косвенными путями попадут к националистам?» Он также с сожалением констатировал, насколько слабое понимание еврейства и немецких евреев обнаружил сам Зигфрид: «Неужели Вы не верите, что люди, которые на протяжении бесчисленных поколений укоренились на своей немецкой родине, чьи сыны погибали за немецкое отечество, должны считать невыносимым разделение на немцев и евреев, которое Вы постоянно подчеркиваете? Евреи живут в Германии уже две тысячи лет и могут претендовать на свою неоспоримую долю в немецкой культуре». Раввин отверг обвинение евреев в особом пристрастии к марксизму («в соответствии с моим опытом и добросовестным убеждением наши старожилы-евреи являются консервативным элементом») и в заключение отметил: «Мы, немецкие евреи, уважаем произведения Вагнера и болезненно воспринимаем то, что этому уважению может наступить конец». Вежливая отповедь раввина несколько обескуражила Зигфрида, но она вряд ли могла изменить отношение евреев к фестивалю – ведь ортодоксальные иудеи, которые прислушивались к раввину, творчеством Вагнера не интересовались, а для евреев-вагнерианцев его мнение не имело никакого значения. Попытки Зигфрида умиротворить националистов тоже не имели успеха, поскольку издаваемые Вольцогеном Байройтские листки уже тогда поместили в качестве девиза высказывание, придавшее фестивалю вполне очевидный политический оттенок: «Борьбе с внешним врагом должна предшествовать внутренняя борьба. У нашей борьбы святая цель. Адольф Гитлер».