Евгений Натанович Рудницкий
Сто лет одного мифа
Глава 16. «Мерседес-кабрио» и новогодний бал в Берлинской опере
Поздним вечером следующего дня, 29 июня, Гитлер вылетел в Мюнхен, чтобы лично руководить акцией, вошедшей в историю как «ночь длинных ножей». Устроенная Гитлером резня тех, кто совсем недавно привел его к власти и поддерживал его авторитет среди населения во время шумных манифестаций и демонстраций, охранял массовые мероприятия нацистов и разгонял собрания и митинги социал-демократов и коммунистов, стала полной неожиданностью даже для его ближайших соратников. В одночасье эсэсовцы арестовали и доставили в тюрьму Штадельхайм всю верхушку СА, включая самого Рёма и его ближайшего подручного Эдмунда Хайнеса, других высших командиров штурмовиков, а вместе с ними старых врагов Гитлера еще со времени Пивного путча – пробывшего всего несколько недель на должности рейхсканцлера Курта Шляйхера и согласившегося стать при нем вице-канцлером «ренегата» Отто Штрассера. Заодно репрессиям подверглись представители левых кругов и церковной оппозиции. Всех их обвинили в антигосударственном заговоре и казнили без суда и следствия. Не извещенный заранее об этой акции баварский министр юстиции Ганс Франк поспешил в тюрьму, пытаясь найти какие-то правовые основания для того, что задумал Гитлер, и по возможности спасти невиновных, на что фюрер ему заметил: «Правовым основанием для того, что должно произойти, является существование рейха!» Баварский рейхсштатгальтер Франц фон Эпп пытался спасти жизнь своему другу Рёму, но ему удалось отсрочить его расстрел только на один день. Большинство арестованных незамедлительно казнили, но кого-то отправили не в тюрьму, а в концлагерь – например, расстрелявшего демонстрацию во время Пивного путча Густава Кара, чей труп с проломленной головой нашли в болоте неподалеку от Дахау. Ближайшее окружение Гитлера, в том числе Геринг, Гиммлер и Гесс, праздновали победу над своими соперниками.
Эта бойня случилась через пару дней после прибытия Фриделинды из Хайлигенграбе на каникулы в Ванфрид. Там, разумеется, все были также потрясены происшедшим, в первую очередь казнью Рёма, командовавшего за несколько недель до того в Байройте парадом своих штурмовиков. Теперь же из уст в уста передавали жуткие слухи о его аресте: «Представьте себе, фюрер лично арестовал сегодня утром Рёма, застав его в постели с мужчиной». По словам Фриделинды, мать просила всех не заговаривать на эту тему с Гитлером во время фестиваля: «Бедный фюрер, каким страшным ударом должно было стать для него открытие, что его предали лучшие друзья». Во время устроенной по приказу Гитлера резни были убиты также десятки людей, которых он сам признал невиновными, и в их числе музыкальный критик газеты Münchner neueste Nachrichten Вилли Шмидт, которого проводившие акцию эсэсовцы спутали впопыхах с одним из друзей Штрассера. Винифред удалось также добиться посмертной реабилитации депутата рейхстага от НСДАП Эмиля Зембаха – мужа многолетней посетительницы фестивалей Марии Зембах. И его вдове, и семье Вилли Шмидта Гитлер назначил пенсии, однако таких были единицы, в то время как жертвами стали десятки верных слуг режима. Впоследствии Гитлер отчасти открыл Винифред глаза на подоплеку этих событий – во всяком случае, ей стало ясно, в чем он обвинял Рёма. Поводом послужила ее просьба освободить из Дахау племянника одного из верных друзей Ванфрида, биографа Козимы Вагнер графа Рихарда дю Мулен-Эккарда. Когда Винифред попробовала заступиться за молодого человека, Гитлер, по воспоминаниям Фриделинды, перебил мать и решительно заявил: «Не просите за этого парня – он хуже их всех». Он будто бы «узнал, что одному члену редакции социал-демократической газеты Münchner neue Presse удалось купить посланные Рёмом из Боливии своему юному другу в Германии любовные письма, которые впоследствии стали известны как „боливийские письма“. Испугавшись угрозы газетчиков опубликовать эти письма, Рём приказал своему молодому адъютанту дю Мулен-Эккарту добыть их любой ценой. В качестве платы газета потребовала поставлять ей секретную информацию о разговорах в окружении фюрера, что Эккарт и делал, заручившись согласием Рёма». Фриделинда также писала, что Гитлер объяснил, каким образом предателю удалось избежать расстрела: «Эккарта следовало расстрелять вместе с остальными, но ему повезло. Он спрятался в лесах неподалеку от Висбадена и находился там до тех пор, пока я не прекратил расстрелы. Поэтому он теперь в Дахау и там останется». Оправдывая свои зверства, Гитлер любил ссылаться на исторические прецеденты. Об этом пишет в своих мемуарах Вольфганг Вагнер: «Гитлер… говорил о том, что великие политические цели, которые создают авторитет и власть, достигаются только насилием. Пример – убийство тысяч саксонцев Карлом Великим. Кого сейчас беспокоят все те зверства, которые творились под знаком Святого Креста? Идеалом консолидированной власти он считал папство и католическую церковь».
По словам Винифред, во время фестиваля ей пришлось также улаживать щекотливую проблему с нетрадиционной сексуальной ориентацией выступавшего в партиях Зигфрида и Вальтера Макса Лоренца, который в то время находился под следствием по делу о любовной связи с одним молодым человеком. Для Винифред Вагнер это дело было особенно неприятно: «…я была работодателем, и в деле был еще замешан один коррепетитор из наших кругов». Если ей верить, то спасти Лоренца удалось только благодаря ее вмешательству, поскольку Гитлер считал Лоренца невыносимым человеком: «На это я ему сказала: пусть так, но тогда я должна закрыть Байройт. Без Лоренца я не могу делать фестиваль». На самом деле Гитлер был в восторге от искусства Лоренца и ни в коем случае не дал бы его в обиду. Ведущего солиста Берлинской государственной оперы не позволил бы преследовать и ее патрон Герман Геринг. Поэтому в дальнейшем этот певец спокойно выступал и в Берлине, и в Байройте, и никто не смел тронуть его жену. В своей книге о Винифред Вагнер Бригитта Хаман приводит свидетельство одного из гостей фестиваля, наблюдавшего, как Гитлер «вызывающе пренебрегал надменной госпожой Винифред ради некоей загадочной блондинки, которая оказалась женой Макса Лоренца. Гитлер смеялся, болтал и хлопал себя по ляжкам. Не было и следа обычной для него суровой и грубой серьезности».
На сей раз проезд Гитлера от виллы Бёнера до Дома торжественных представлений был еще более помпезным, чем в прошлом году, однако облаченный во фрак фюрер был мрачен и сосредоточен – всем своим видом он демонстрировал, какое потрясение он пережил из-за предательства соратников, которых ему пришлось уничтожить. Самыми почетными гостями на открытии фестиваля были Геббельс с женой, президент Рейхсбанка Яльмар Шахт, чудом избежавший расправы вместе с прочими руководителями СА группенфюрер принц Август Вильгельм, а также остатки имперской знати – великий герцог Гессенский с семьей и герцог Кобургский.
Открывшее фестиваль представление Парсифаля имело особое значение не только потому, что мистерия шла в новой сценографии Альфреда Роллера, но также в связи с завершением дирижерской деятельности Рихарда Штрауса, который за несколько недель до того отпраздновал свое семидесятилетие. Исполнитель партии Парсифаля, молодой датский тенор Хельге Розвенге впоследствии писал: «В нем было заметно особое величие, и все мы пели в тот вечер с печалью в сердце. Мы приложили все наши старания, и при сравнении продолжительности спектакля с той, что была зафиксирована в 1882 году на репетиции, проведенной перед премьерой самим Вагнером, оказалось, что они совпали с точностью до минуты. Итак, в тот вечер новая постановка совпала с премьерной по меньшей мере по темпам». Один из лучших теноров того времени, Розвенге выступил в этой вагнеровской партии впервые (ранее он успел прославиться в итальянском репертуаре, особенно в партии Рудольфа в Богеме), и его появление на фестивале – еще одна явная заслуга Титьена.
Тетушки Даниэла и Ева старались держаться особняком, тем самым подчеркивая свое недовольство новой постановкой Парсифаля, однако сценография Роллера оказалась, по мнению многих, очень удачной, поскольку позволила решить сложную проблему перехода от первой ко второй картине первого действия: уходящий в бесконечность лес колонн храма, куда из леса прибывали рыцари, делал интерлюдию более логичной. В числе тех, кто выразил Роллеру свое одобрение, был и сам Гитлер. По этому поводу Лизелотте писала: «Старик Роллер возвратился совершенно просветленным. Фюрер абсолютно счастлив, и от этого у нас стало легче на душе». Когда сценографа чествовали в фестивальном ресторане во время застолья, устроенного по поводу премьеры, фюрер снова вспоминал о том, как он в молодости не решился к нему обратиться в Вене с рекомендательным письмом. Винифред была в восторге от достигнутого успеха и высказала лишь замечания по поводу сценографии сада цветов, где Роллер, по ее мнению, не учел особенности байройтской сцены. В целом же фестиваль, по ее словам, имел «неописуемый успех», не омраченный даже недовольством «стариков». Во время этого приема Винифред получила также возможность отблагодарить Штрауса за услуги, оказанные им двум последним фестивалям. Она представила Гитлеру его невестку Алису, жившую с мужем и свекром в доме Зигфрида. Рукопожатие фюрера на глазах у его окружения во многом облегчило ей дальнейшее существование, хотя, как уже было сказано, не избавило от преследований до самого конца войны. Разумеется, по поводу новой постановки резко высказывалась старая гвардия вагнерианцев, осуждавшая, по словам Цинстага из его послания Винифред, «дехристианизацию самого христианского сценического произведения». Но поскольку постановку одобрил сам фюрер, консерваторы должны были умолкнуть, и только газета Völkischer Beobachter осторожно заметила, что храм выглядел бы куда убедительнее в традиционном облике. Это означало, что у Геббельса могли быть претензии к постановке, которые он, однако, предпочел тогда громко не высказывать. К тому времени Гитлера удалось отговорить от принятия закона о защите Парсифаля, однако уже в начале семидесятых годов Винифред писала, что это именно она (!) «убедила его оставить все как есть, потому что при теперешнем положении вещей исполнение за рубежом запретить нельзя, и немецкие постановки могут затем перебраться в Брюссель, Париж, Прагу, Вену, Копенгаген и проч.».
После представления Парсифаля Гитлеру внезапно сообщили о скором прибытии Геринга, и Винифред пришлось подыскивать для рейхсмаршала приличные апартаменты. Поскольку все комнаты в Ванфриде были заняты, остававшуюся в доме Зигфрида родню Штрауса и ночевавшую там же Лизелотте попросили освободить помещения. Геринг прибыл посреди ночи и тут же отправился в дом Бёнера, в окнах которого свет горел до утра. К середине дня стало известно, что национал-социалисты устроили в Австрии антиправительственный путч, в результате которого был убит канцлер Дольфус. Гитлер продолжал отслеживать события и во время состоявшегося на следующий день представления Золота Рейна. Фриделинда писала об этом: «Шауб и Брюкнер сновали туда-сюда между ложей Гитлера и предбанником нашей ложи, где стоял телефон. Один принимал сообщения по телефону, а другой спешил к Гитлеру и шептал ему что-то на ухо». Исполнявший в Парсифале партию Гурнеманца Йозеф фон Мановарда, не скрывая радости, восклицал, что теперь Австрия наконец-то станет нацистской, и уверял всех, что фюрер обещал отправить его на родину специальным самолетом: «Вы только представьте себе: специальным самолетом!» Похоже, так оно и было, потому что Гитлер привечал даже жену верного ему певца-нациста. Фриделинда вспоминает: «Госпожа фон Мановарда была полной крашеной блондинкой средних лет; впоследствии мы узнали, что она стала одним из самых деятельных тайных нацистских агентов и на манер Маты Хари выдавала Гитлеру его австрийских противников. Мы с Гербертом Янсеном случайно встретили ее спустя два года. Нас заинтересовала переливавшаяся на тыльной стороне ее правой руки огромная золотая свастика, закрепленная на браслете часов и кольцах указательного пальца и мизинца. Я еще не успела ее как следует рассмотреть, как Янсен спросил, что она означает. „О, она покрывает то место, которое поцеловал фюрер“, – проворковала толстушка. На это Янсен, всегда сдержанный и воспитанный, смог только ответить: „Как жаль, что он не поцеловал Вас в губы“».
Во время представления Золота Рейна стало известно, что путч провалился – после того как сохранивший дружеские отношения с австрийскими властями Муссолини стянул к границе с Австрией итальянские войска, путчистов арестовали и отправили в те же лагеря, где уже сидели арестованные зимой социал-демократы. После этого Гитлер объявил попытку государственного переворота внутренним делом Австрии и заявил о сохранении дружеских отношений между двумя странами. Находившийся в Байройте Альфред Роллер получил сообщение, что среди арестованных путчистов находится и его сын Ульрих – двадцатитрехлетнего студента-сценографа арестовали в отцовском доме в городке Мондзе. Умерший меньше чем через год в Вене Альфред Роллер своего сына так больше и не увидел. А соблюдавший невозмутимое спокойствие фюрер посетил на следующий день представление Валькирии, где в партии Брюнгильды выступила легендарная Кирстен Флагстад – еще один результат блестящей организационной деятельности Титьена.
Представление Заката богов транслировали по радио. В числе слушавших эту передачу была и находившаяся уже в Швейцарии семья Томаса Манна. Однако сам писатель от семейного прослушивания уклонился. По этому поводу он отметил в дневнике: «Мне это претит; я не слушаю, что передают из Германии. Всему, что оттуда исходит, не хватает невинности. В основе всего лежит культурная пропаганда». После представления Заката богов Винифред выступила по радио, отметив, что перед приходом к власти национал-социалистов руководство Веймарской республики не имело представления о том, «что является немецким и истинным» (она процитировала монолог Ганса Сакса из последней сцены Мейстерзингеров), но уже в период подготовки к фестивалю прошлого года, по ее словам, «случилось чудо, и благодаря фюреру Байройт занял в Третьем рейхе то место, которое он и должен был занять, если иметь в виду его культурное предназначение, которое для него избрал и на которое надеялся Вагнер». В заключение своего выступления она заверила слушателей: «Пока защитником и покровителем Байройта является наш фюрер, наследие Вагнера находится в надежных руках». Это выступление Томас Манн назвал «смесью гитлеровской пропаганды и байройтского пафоса».
Во время фестиваля произошло еще одно важное событие, которое если и не стало решающим для укрепления власти Гитлера, то во всяком случае существенно его облегчило и ускорило. 2 июля скончался рейхспрезидент Гинденбург. За день до его смерти Гитлер, Геббельс и Геринг прибыли в поместье Гинденбурга Нойдек в Восточной Пруссии, чтобы обеспечить передачу президентских полномочий фюреру, чья власть отныне становилась неограниченной. Для легитимизации подготовленного рейхстагом закона, в соответствии с которым ведомства президента и канцлера объединялись, на 19 августа был назначен референдум, тут же разрекламированный как свидетельство морального величия Гитлера. По всей стране был объявлен трехдневный траур.
Несмотря на все трагические события, фестиваль прошел вполне успешно. И все же, несмотря на блестящий состав исполнителей, было слишком очевидно, что на фестивале становится все меньше гостей из-за рубежа, а любителей искусства Вагнера на улицах Байройта сменили участники народных гуляний, организованных нацистской организацией «Сила через радость». После окончания фестиваля они получили возможность осмотреть Дом торжественных представлений всего за 10 пфеннигов вместо одной марки; остальную сумму доплачивали работодатели, в результате чего Вагнеры получали приличный дополнительный доход.
* * *
Вернувшись после летних каникул в Хайлигенграбе, Фриделинда застала аббатису в незавидном положении. В связи с приобщением учебных заведений страны к господствующей идеологии той уже давно приходилось сталкиваться с пристальным вниманием новых властей к ее пансиону и переделывать учебные программы с учетом новых идеологических установок. Теперь девушкам преподавали «учение о наследственности», а на занятиях по истории они дискутировали о причинах поражения в мировой войне. В вопросах нацистской идеологии Фриделинда была среди учениц главным специалистом, и к ней прислушивались даже преподаватели. Честь старой аристократии, представители которой составляли значительную часть учащихся, защищала внучка Вильгельма II принцесса Герцелейда Прусская. В то время как Фриделинда доказывала, исходя из официальной точкой зрения, что кайзер несет ответственность за поражение, поскольку с самого начала устранился от командования, считавшаяся ее подругой Герцелейда категорически оспаривала это мнение.
Вполне понятно, что вследствие царившего в школе старого монархического духа Хайлигенграбе пользовался дурной славой у нацистских властей, которым стал известен, в частности, сердечный прием, устроенный настоятельницей Гогенцоллернам. Той осенью Фриделинда узнала, что одна преподавательница и курировавший пансион местный пастор написали донос, где в числе прочих обвинений утверждалось, что аббатиса называла объявленный евреям официальный бойкот позором для культуры, а руководителя имперской молодежи Бальдура фон Шираха – молодым наглецом. Ее обвиняли также в том, что некоторые ученицы не здороваются нацистским приветствием. И это было отчасти верно, поскольку теперь ученицы предпочитали ненавидимый им прежде книксен. Назначенная для расследования этой жалобы ревизионная комиссия в самом деле обнаружила в школе многочисленные нарушения, так что увольнение аббатисы было почти неминуемо, и последнюю надежду она возлагала на Винифред Вагнер.
Фриделинде предоставили возможность в течение нескольких часов дозваниваться до Ванфрида, поскольку ее мать находилась в разъездах и вернулась только к вечеру. Узнав о событиях в Хайлигенграбе, она тут же приняла энергичные меры и первым делом послала телеграмму ответственному оберпрезиденту провинции Бранденбург Вильгельму Кубе: «Одна тщеславная дама и стопроцентный пастор пытаются представить в своем доносе школу монастыря Хайлигенграбе и ее руководительницу фон Зальдерн оплотом реакции, а само учебное заведение – чужеродным телом в сегодняшнем государстве. Школа, где на протяжении трех лет воспитывается моя дочь, не является, разумеется, ни тем ни другим. Я смогу прижать к ногтю доносчиков и прошу Вас вмешаться лично». Тот, разумеется, информировал о ее вмешательстве высших чиновников, в том числе Бальдура фон Шираха, но Винифред и сама тут же направила свое обращение с характеристикой Хайлигенграбе как безупречного образовательного заведения в духе Третьего рейха министру образования Бернгарду Русту. Она также писала: «Меня как старейшего члена национал-социалистической партии до глубины души возмутили ложь и клевета, с помощью которых кому-то угодно представить это образцовое воспитательное учреждение чужеродным телом в сегодняшнем государстве. Мои дети не знают большего счастья, чем приобщение к национал-социалистическому мировоззрению. Моя дочь Фриделинда, которая очень критична и наблюдательна в отношении всего, что ее окружает, и, если только можно так сказать о ребенке, политически ангажирована, ни разу не нашла повода, чтобы пожаловаться на антинационал-социалистические настроения в школе монастыря Хайлигенграбе». Винифред взяла под свою защиту также обучавшихся там представительниц аристократических семей, отметив, что они имеют возможность преодолеть сословные различия и, получив воспитание в духе национал-социализма, прийти к осознанию себя в качестве части «народной общности». Руст, естественно, был раздражен вмешательством госпожи Вагнер в дела его министерства, и в результате в недрах ведомства родился циркуляр: «При всем огромном уважении к заслугам госпожи Винифред Вагнер следует сказать, что тот факт, что ее дочь посещает эту школу, не может быть решающим при вынесении принципиального решения по данному случаю». Тем не менее было решено не раздувать большой скандал и оставить настоятельницу на ее должности. Уволили – вернее, отправили на пенсию – только пожилых преподавательниц, а за школой установили надзор, поручив его внешнему управляющему, некоему пастору и одновременно верному стороннику НСДАП. По словам Фриделинды, «он был настолько бесцеремонен с аббатисой, что его возненавидели всем сердцем и не оказывали ему никакой помощи в восстановлении порядка». На замену учителей у нацистов ушло около трех месяцев, и за это время у пансионерок не было ни истории, ни литературы, ни математики.
В октябре Фриделинда приехала на каникулы в Байройт, поскольку на сей раз Винифред в Берлин не собиралась. Титьен был занят постановкой Парсифаля в Берлинской государственной опере, «а быть там компаньонкой при Нене – благодарю покорно». Так что дочери пришлось скучать две недели в Ванфриде и находить утешение в общении с тетушками, которые чувствовали себя теперь совсем заброшенными и были всегда рады ее видеть в особняке Евы.
3 октября в Ванфрид снова приехал Гитлер, который провел там полдня, беседуя с Винифред о перспективах передачи байройтского предприятия по наследству Виланду. Она хотела воспользоваться изданным за год до того законом о наследовании крестьянских дворов, в соответствии с которым их единственными наследниками становились старшие сыновья. Таким образом государство старалось воспрепятствовать дроблению хозяйств и защищало крестьянство от обнищания. Вольфганг Вагнер писал в своих воспоминаниях: «Моя мать и мой брат Виланд пытались воздействовать на Адольфа Гитлера, чтобы истолковать составленное моими родителями в 1929 году совместное завещание применительно к новым условиям, скорректировав его таким образом, чтобы по аналогии с правом наследования крестьянских хозяйств мой брат стал единственным наследником Дома торжественных представлений. Однако Гитлер отклонил это непомерное требование, поскольку не хотел столь откровенно вмешиваться в дела такого международно признанного института, как Байройтский фестиваль, и быть причастным к пренебрежению договорным правом. Если бы эти изменения удалось внести, мне было бы обеспечено в Третьем рейхе вполне приемлемое, даже неплохое существование либо в качестве уважаемого крестьянина, которому может быть выделено наследственное владение, либо в качестве технического сотрудника на Байройтских фестивалях, которому была бы предоставлена возможность работать с творческим наследием деда в качестве помощника своего брата». Передача предприятия по наследству казалась все же делом далекого будущего, и у Винифред сохранялась надежда за это время добиться возможности реализации своего плана каким-нибудь иным способом.
Незадолго до рождественских каникул Титьен пригласил Фриделинду со всем ее классом в Берлин на спектакль по пьесе Генриха фон Клейста Битва Германа в Государственном драматическом театре. В то время Фриделинда была в центре внимания и пользовалась среди своих школьных подруг особой популярностью – тем более что после того, как скандал с доносом на настоятельницу был улажен, та намекнула ученицам, кому обязана школа своим спасением: «Она собрала нас в своем кабинете и рассказала о том, что сделала мать. В заключение она сказала, не называя ее имени: „Нашим дальнейшим существованием мы всецело обязаны доброте и великодушной помощи одной значительной особы“». По прибытии в Ванфрид на каникулы Фриделинда могла сообщить матери, что ее миссия по защите монастырского пансиона завершилась успехом, и передать ей благодарность от настоятельницы.
* * *
Дети Винифред должны были приобщаться к господствующей идеологии через гитлерюгенд (ГЮ) и Союз немецких девушек (СНД). Но как раз с этими организациями у руководительницы фестивалей отношения никак не складывались. В то время она, разумеется, старалась не афишировать это обстоятельство и лишь по возможности облегчала подросткам мучительное для них пребывание в рядах нацистских организаций. Однако на процессе по денацификации она своего отвращения к ним уже не скрывала и даже подчеркивала его в качестве оправдывающего ее обстоятельства. В своем меморандуме для комиссии она писала: «В учебных лагерях ГЮ и в СНД наблюдалась сильная неприязнь к Рихарду Вагнеру и Байройту, а молодежь дошла до того, что стала взывать к состраданию: „Ну ладно, простим фюреру его помешательство на Вагнере“». Отвращение Винифред распространялось и на руководителя ГЮ Бальдура фон Шираха. Когда он захотел отметиться в Байройте наряду с прочими вождями НСДАП и устроить там большую манифестацию имперской молодежи, использовав для этого Дом торжественных представлений, она решительно этому воспротивилась и снова обратилась за помощью к Гитлеру, о чем с гордостью написала подруге: «5 января Ширах устраивает здесь большую шумиху, и для этого он хотел получить в свое распоряжение Дом торжественных представлений. Я не поленилась позвонить Гитлеру, и тот категорически это запретил. На это я только сказала: „Спасибо, больше мне ничего не нужно!“, а у местных бонз из ГЮ вытянулись физиономии!» Но ей приходилось защищать от издевательств своих детей, для которых их руководители не делали никаких скидок на близость к высшему руководству рейха. Ребята не желали терпеть хамского обращения, и это приводило к постоянным конфликтам, один из которых Вольфганг описал в автобиографии: «Мое членство в гитлерюгенд прекратилось на целых три месяца в результате одного несчастного случая; при этом мне повезло, поскольку я мог больше не терять времени и заниматься тем, что мне было интересно. Хоть я и предупредил своего командира отделения, что после нашего обычного послеобеденного дуракаваляния я физически не в силах подчиниться его приказу и выполнить упражнения на кольцах, он с помощью нескольких „товарищей“ подвесил меня и стал раскачивать. Как я и предполагал, у меня не хватило сил удержаться, и я упал с высоты двух с половиной метров, сломав при приземлении правую руку. Поскольку каждый из членов ГЮ платил медицинскую страховку, я потребовал возмещения расходов на лечение. Но тут выяснилось, что выплаченные нами деньги растрачены. Мне до сих пор неизвестно, какие существовали меры воздействия на растратчиков. В любом случае я стал протестовать. Я не поддавался ни на какие угрозы, в том числе на угрозу обратиться к рейхсюгендфюреру Бальдуру фон Шираху, и сказал в ответ: „Если ваш шеф будет его покрывать, то он такой же мошенник, как и вы“». Последней каплей, переполнившей чашу терпения руководства ГЮ, стало наглое заявление Вольфганга своему непосредственному начальнику, предложившему ему стать при нем адъютантом: «Придурком при тебе я никогда не буду». При исключении он получил запись в учетную карточку: «Оскорбление рейхсфюрера по делам молодежи. Недисциплинирован».
8 марта в Байройте хоронили Ганса Шемма, разбившегося в авиакатастрофе во время взлета с местного аэродрома и умершего через несколько дней в больнице. В официальных сообщениях говорилось, что последними словами гауляйтера были: «Пусть вновь будет сильной Баварская восточная марка!» Но один из врачей утверждал, что тот перед смертью только молился и в смертельном страхе взывал к Спасителю. Гитлер появился во время похорон совершенно неожиданно и, сказавшись больным, не стал выступать с речью. Вместо него слово взял Геббельс, за которым последовали Фрик, Франк, Розенберг, Гиммлер и другие. Не дожидаясь погребения, Гитлер пожал руки членам семьи Шемма и уехал. Он появился в Ванфриде еще до возвращения Винифред с похорон, и его там отпаивали чаем Эмма Бэр и писавшая об этом визите родителям Лизелотте: «Сначала он был очень возбужден и серьезен и, пока мы разжигали камин и готовили ему мятный чай, расхаживал по комнате взад и вперед». Однако к возвращению хозяйки он уже совсем расслабился и чувствовал себя по-домашнему. Впоследствии Винифред писала: «Он рассказал нам, что совсем не болен, а просто хочет дипломатично продемонстрировать англичанам, что они не могут себя вести с нами так, как им этого хотелось бы; они должны сами понять, на что он намекает».
Англичанами, о которых шла речь, были прибывшие в Берлин на переговоры министр внутренних дел Великобритании Джон Э. Саймон и лорд-хранитель печати Энтони Иден; их прислало правительство страны, обеспокоенное намерением Гитлера возобновить в Германии всеобщую воинскую обязанность. Гости собирались напомнить фюреру о необходимости соблюдения условий Версальского договора, и теперь ему приходилось поддерживать версию о болезни, помешавшей их встрече. Он пробыл в Ванфриде около десяти часов, хотя никаких важных вопросов обсуждать там не собирался, – совершенно очевидно, что Гитлер использовал этот визит в качестве передышки.
Самой важной темой бесед было строительство автобана через Байройт. Он был необходим городу, так как существенно улучшал его транспортную инфраструктуру, но имел и стратегическое значение, поскольку стране требовалась еще одна автомагистраль вблизи границы с Чехословакией, и фюрер, по его словам, боролся за нее как лев. Однако, узнав от присутствовавшего при этом разговоре обербургомистра, что автобан может повредить парковой аллее, Гитлер, по воспоминаниям Винифред, страшно разволновался и тут же велел принять меры, чтобы предотвратить нанесение ущерба: «Почему Вы мне об этом не сказали? Это же совершенно немыслимо, и автобан нужно пустить под землей». Он велел связаться с руководителем строительства автобанов Фрицем Тодтом, чтобы тот немедленно внес изменения в проект. Лизелотте была потрясена тем, как быстро фюрер решил сложный вопрос, и с восторгом писала родителям: «То, что дело сразу наладилось, было поистине великолепно, это был поистине великий момент, и мы своими глазами увидели, как действует фюрер».
16 марта был принят Закон о всеобщей воинской обязанности, а через десять дней все же состоялась встреча Гитлера с высокими британскими гостями, во время которой он настоятельно предупреждал их о грозящей большевистской опасности и настаивал на необходимости предоставления Германии военного равноправия. Во время прощального ужина он пригласил в качестве соседки по столу находившуюся в Берлине Винифред. Ей даже удалось увлечь английского министра внутренних дел своей беседой, в результате чего встреча прошла в достаточно непринужденной обстановке. Однако Иден, которого впоследствии называли апостолом Черчилля, оставался мрачен – он явно предвидел, что из попыток договориться с германским диктатором ничего хорошо не выйдет.