Евгений Натанович Рудницкий
Сто лет одного мифа
Через пару дней Винифред устроила в Берлине небольшой прием по случаю дня рождения Фриделинды (ей исполнилось семнадцать лет) и завершения ее учебы в пансионе Хайлигенграбе. Это учреждение не давало диплома, обеспечивающего право поступления в университет, поэтому для девицы с довольно скромными отметками в аттестате подыскали другое учебное заведение – сельскую женскую школу в Гросс-Заксенхайме на севере Вюртемберга; единственным преимуществом этого выбора была возможность время от времени посещать Штутгарт.
В середине апреля Винифред побывала в ресторане гостиницы Кайзерхоф на организованной Гитлером свадьбе Германа Геринга и актрисы Эмми Зоннеман; соседом Винифред по столу снова был английский министр Саймон – по-видимому, он охотно давал себя соблазнить нацистским властям. Вскоре ей довелось исполнять функции переводчика также во время приема, устроенного Гитлером в своей мюнхенской квартире. Там присутствовали две молодые сестры-англичанки, Юнити и Дайана Митфорд, вождь британских фашистов и будущий муж Дайаны Освальд Мосли, герцогиня Виктория Луиза Брауншвейгская с дочерью Фредерикой (будущей королевой Греции), а также советник Геббельса и Гитлера по вопросам внешней политики Иоахим Риббентроп. Юнити Митфорд с гордостью носила свое второе имя Вэлкири (Валькирия) и была страстной поклонницей Гитлера. В последующие годы она так много с ним общалась, что получила в окружении фюрера прозвище Митфарт (попутчица). Сестры были внучками почитаемого в Ванфриде лорда Элджернона Ридсдейла, страстного вагнерианца и переводчика произведений Чемберлена на английский с немецкого оригинала. Справедливости ради стоит отметить, что не все члены этого семейства придерживались пронацистских взглядов: родная сестра Юнити и Дайаны Джессика была в молодости пламенной коммунисткой.
В то время в отношениях Винифред с Титьеном наступил кризис – генеральный интендант и художественный руководитель Байройтского фестиваля уже занял достаточно твердое положение, не боялся преследования властей и не особенно церемонился со своей возлюбленной, предпочитая общению с ней заигрывания с юной Фриделиндой, которой удавалось вырваться к нему из Хайлигенграбе в Берлин. Там он показывал ей свои кабинеты в Дирекции государственных театров и в расположенной неподалеку Берлинской государственной опере, о чем Фриделинда писала: «В кабинете на Обервальштрассе он показал мне маленькую кнопку под крышкой письменного стола, с помощью которой он мог включать установленный в приемной диктофон и записывать каждое слово посетителей. Как он мне объяснил, пластинки с записью всех разговоров, с приложением имен соответствующих лиц, даты и времени разговора хранились в архиве, откуда он мог их запросить в любое время. Другим аппаратом, доставлявшим ему, по-видимому, огромное удовольствие, было подслушивающее устройство, с помощью которого он мог не только следить за репетициями, но и слышать тишайший шепот за кулисами или на сцене в любом уголке своей империи… Не без удовольствия он поведал мне, как однажды включил микрофон во время репетиции и услышал замечание известного баритона Рудольфа Бокельмана, которое его изрядно озадачило». В 1933 году Бокельман был неистовым нацистом, и его сделали руководителем нацистской организации, куда входили работники оперных театров. Согласно воспоминаниям Фриделинды, кто-то из коллег спросил его, зачем он вступил в партию. «А почему бы и нет, – ответил Бокельман, – с волками жить – по-волчьи выть». Пластинка с записью этого разговора бережно хранилась в архиве, поскольку в один прекрасный день могла оказаться для генерального интенданта весьма полезной.
Той весной Фриделинда побывала также вместе с Вереной в перестроенной Гитлером по его вкусу рейхсканцелярии, описание которой она также приводит в своих мемуарах. К тому времени Никкель, как называли Верену в семье (Гитлер звал ее на австрийский манер Никкерль), превратилась в хорошенькую стройную девушку, лишенную каких-либо художественных амбиций, но умевшую на зависть толстушке-сестре добиваться от матери удовлетворения всех своих желаний: «У нее был безотказный способ воплощения своей мечты: прежде всего она проводила разведку в магазинах и, обнаружив то, что ей нужно, на протяжении двух-трех дней была особенна нежна с матерью. Потом она предлагала показать матери нечто прекрасное, увиденное ею в витрине одного из магазинов. Мать шла с ней, им показывали приглянувшуюся Никкель вещь, и мать ее покупала. Придя в восторг от того, как восхитительно выглядит ее дочь – а в четырнадцать лет та уже была очаровательной стройной маленькой кокеткой, и поклонники всех возрастов осыпали ее цветами и сладостями, – мать покупала ей все, что она просила».
Летом Винифред надеялась наконец отдохнуть вместе с Титьеном на Боденском озере, но он настоял на том, чтобы взять с собой Нену, которую ему якобы боязно оставить одну. Та, в свою очередь, захотела взять брата, так что лето оказалось вконец испорченным. Своей подруге Винифред писала: «Весь день приходится оказывать внимание этой особе, самой капризной и избалованной из всех, с кем мне приходилось иметь дело… из-за чрезмерного внимания к ней он бесцеремонен с остальными, не подозревая, что для меня это трагедия, и я от этого тяжко страдаю». Сам же Титьен чувствовал себя превосходно и уделял много внимания детям; его раздражало только громкое кваканье лягушек, которых он однажды собрался, к огромной радости детей, перестрелять из пневматической винтовки.
Тем летом Виланд получил водительские права, и особо благоволивший к нему Гитлер подарил ему роскошный «мерседес-кабрио» серебристо-голубого цвета с темно-синей обивкой салона и всеми мыслимыми приспособлениями. Гитлер сам позвонил Виланду и пригласил его в Мюнхен, где тот переночевал в квартире фюрера вместе с сопровождавшим его братом Вольфгангом (по этому поводу Лизелотте писала: «Виланд в постели фюрера! Это невозможно себе представить!»). На следующий день братья посетили салон фирмы «Даймлер-Бенц», где сотрудник фирмы передал свежеиспеченному водителю его машину. Чтобы исключить любые неожиданности, Гитлер дал своему любимцу в качестве сопровождающего собственного личного шофера Юлиуса Шрека, с которым братья доехали до Байройта. Вслед за ними в другой машине ехала жена Шрека – вместе с ней шофер вернулся обратно в Мюнхен.
Осень началась с состоявшегося в Нюрнберге «имперского съезда свободы», на котором были приняты пресловутые расовые законы: Закон о гражданах империи, лишавший «неарийцев» гражданских прав, и Закон о защите немецкой крови и немецкой чести, запрещавший под страхом уголовного преследования браки между арийцами и евреями.
Накануне съезда в оперном театре давали специально организованную по этому случаю постановку Нюрнбергских мейстерзингеров под управлением Фуртвенглера. Декорации готовил главный сценограф страны (рейхсбюненбильднер) Бенно фон Арент, которого в Ванфриде называли сокращенным титулом рейбюби. В процессе работы он постоянно сверял свои эскизы с указаниями Гитлера, который не уставал давать ему советы и даже показал собственные наброски декораций ко всем трем действиям Тристана и Изольды и ко всем сценам Кольца. Несмотря на все усилия, Мейстерзингеры не вызвали никакого интереса у насильно привлеченных на спектакль участников съезда. Чтобы побудить их в нужных местах к аплодисментам, приходилось посылать по рядам специальных людей. Но эти вынужденные овации, напоминавшие скорее восторги компании в пивной, когда предлагают круговую, были еще хуже безучастного молчания. Должно быть, присутствовавшей на этом спектакле в качестве почетного гостя Винифред все это было еще более неприятно, чем предложившему съезду такую культурную программу фюреру. После первого действия он пригласил ее в свою ложу, где она просидела до конца представления. Гитлеру, разумеется, хотелось бы пристроить Арента в Байройт, однако разрывавшейся между Вольфом и Титьеном Винифред удалось отговорить его от этого намерения, поскольку в этом случае она лишилась бы поддержки не желавшего расставаться с Преториусом Титьена. Единственным, кого вскоре допустили к байройтской сценографии, был Виланд.
В том году Гитлер еще не раз доказывал свое расположение семье Вагнер, но делал это, разумеется, спорадически или «по случаю», когда предоставлялась благоприятная возможность. Если к Рождеству предыдущего года специально присланный для этого персональный пилот фюрера капитан Бауэр доставил ей огромный портрет Гитлера в полный рост, который с тех пор висел у нее за спиной в кабинете, то на этот раз 29 декабря позвонил адъютант Гитлера Брюкнер, передавший приглашение шефа сопроводить его в поездке из Мюнхена в Берлин. Виланд и Вольфрам находились тогда в Мюнхене, и адъютант Гитлера уже разыскивал их. Фриделинда живо описала манеры Гитлера в домашней обстановке: «„Бог мой, Никкерль, – воскликнул фюрер… когда мы расселись в библиотеке, – ты стала худой как никогда. Ты что же, хочешь уморить себя голодом?“ Он бесцеремонно развалился на диване, притянул ее за косичку и стал в назидание рассказывать историю популярнейшей в то время немецкой кинозвезды Лилиан Харви: в Голливуде ей пришлось сильно похудеть, хотя до того она из-за болезни не вылезала из постели и основательно ела по шесть раз в день. После этого прежде восхищавшаяся ею публика больше не хотела о ней слышать… „В самом деле, Никкерль, – увещевал ее Вольф, – худосочная девица не нравится ни одному мужчине“». Далее Фриделинда замечает: «…пока Гитлер торопливо поглощал закуски (к моему удивлению, он ложкой ел из полукилограммовой банки икру, которую нам не предложил), разговор по-прежнему вращался вокруг не особенно интересовавшей меня темы, а именно вокруг Никкель и ее фигуры».
До Берлина добирались личным поездом фюрера, делая по пути множество остановок: «После того как окруженный своими адъютантами Гитлер буквально штурмом взял готовый к отбытию поезд, к нам зашел Брюкнер и отвел в салон-вагон – большое помещение со стоящим в углу граммофоном, на который поставили траурного вида серебряную вазу с цветами. Поезд тащился черепашьим шагом, и Гитлер объяснил нам, что не любит, когда его заносит в разные стороны на поворотах». Из соображений безопасности в вагоне были зашторены окна и притушен свет.
Перед Новым годом Винифред с детьми посмотрели Нищего студента Миллёкера в Берлинской государственной опере, а Гитлер – Дочь полка Доницетти в Немецкой опере: с некоторых пор он оказывал этому театру особое покровительство. Потом они встретились в рейхсканцелярии и сели за праздничный стол: «…когда удар в огромный гонг возвестил наступление полуночи, мы все встали вокруг стола и, подняв бокалы с шампанским, пожелали друг другу счастливого Нового года. Только Гитлер чокался минеральной водой. Потом он вышел с Брюкнером на площадь перед рейхсканцелярией, чтобы поприветствовать ликующую толпу. Обратно он вернулся с охапками цветов, которые ему преподнесли маленькие девочки». В своем письме подруге Винифред описала это новогоднее приключение более лапидарно, но не менее восторженно: «Мы собрались за 20 минут, в 2:38 выехали, а в восемь часов уже сидели с встревоженными ребятами у него за ужином в Мюнхене. Поезд специального назначения отправился в 9:21. Мы в нем проболтали до 12 часов и поспели в Берлин к завтраку в канцелярии. Там же мы пообедали и провели с ним наедине новогоднюю ночь с 11 часов до 5 часов утра!!!!»
Фриделинда осталась в Берлине, и ей посчастливилось попасть на ежегодный бал в Берлинской государственной опере, ставшей чем-то вроде личного клуба Геринга. На время бала партер переоборудовали в танцплощадку, после чего потребовалось несколько дней, чтобы вернуть зрительному залу первоначальный вид. Поэтому 50 рейхсмарок, которые брали за билеты, не покрывали убытков от отмены нескольких представлений. Зал украшали маленькие фонтаны и вазы с доставленными из теплиц Голландии красными розами. Из расположенной между ложей Геринга и ложами дипломатического корпуса директорской ложи, куда Титьен посадил Фриделинду, девушка имела возможность обозревать военную и дипломатическую элиту Третьего рейха, а также представителей старой аристократии, включая экс-царя Фердинанда и одетых по этому случаю не в коричневую униформу, а в мундиры кайзеровской эпохи кронпринца и его братьев. В соседней ложе расположился сам рейхсмаршал, наряженный в свой особый бледно-голубой мундир с белыми отворотами. Балет, по заведенной Герингом традиции, был облачен во все белое и танцевал на оранжевом фоне; со сцены звучали популярные хоры, в том числе из Цыганского барона. В партере дам приглашали танцевать самые статные молодые офицеры люфтваффе. В фойе разыгрывалась лотерея, главными призами которой были автомобили, предоставленные различными фирмами для поддержки новогоднего мероприятия, а также стиральные машины и ящики шампанского. Вино лилось рекой, и Фриделинда была на седьмом небе от счастья. Однако вскоре наступили суровые будни, полные забот как для Винифред, так и для ее детей.
* * *
Фестиваль 1936 года имел для Гитлера особое значение. Во-первых, в том году отмечали тысячелетие Германского рейха, в связи с чем Титьен задумал роскошную постановку Лоэнгрина, поскольку события этой драмы разворачиваются на фоне одного из важных эпизодов истории распавшейся империи Карла Великого, когда саксонский король Генрих Птицелов пытался объединить разрозненные немецкие земли и совместными усилиями дать отпор грозившим с востока венграм. На 2 июля пришлась тысячная годовщина его смерти, так что все олимпийское лето, включавшее и очередной фестиваль в Байройте, прошло под знаком этой годовщины. Вдобавок 13 июня отмечали пятидесятую годовщину со дня смерти Людвига II, а 31 июля – полвека со дня смерти Франца Листа.
Поводов для воспоминаний было достаточно, однако вновь возникла проблема с ведущими дирижерами. Как нарочно, у фюрера почти одновременно впали в немилость президент Имперской палаты по делам музыки Рихард Штраус и его заместитель Вильгельм Фуртвенглер (обстоятельства их ухода с высоких должностей описаны в моей книге Музыка и музыканты Третьего рейха). Штраус оказался в опале после того, как гестапо перехватило его письмо писателю Стефану Цвейгу; в нем музыкант разъяснял причины, по которым он согласился заменить отстраненного от концерта в Берлине Бруно Вальтера и отказавшегося от сотрудничества с Байройтом Тосканини (напомним, что эти его услуги властям многими были расценены как предательство). Гитлера и Геббельса особенно возмутило то, что обласканный властями музыкант оправдывался перед презираемым ими евреем.
Фуртвенглер уволился не только из Палаты, но также со всех остальных своих должностей, в том числе с поста главного дирижера Берлинского филармонического оркестра, мотивируя свой уход разногласиями с Геббельсом по вопросу проводимой властями кадровой политики и по поводу преследования Пауля Хиндемита, чьи произведения входили в репертуар дирижера. Увольняясь со всех постов, Фуртвенглер сильно рисковал, однако его расчет оказался верен. Хотя он понес ощутимые материальные потери, ему предоставили относительную свободу действий, и после небольшого перерыва, во время которого дирижер занимался сочинением музыки, он снова встал за пульт, в том числе своего берлинского оркестра, которому остался предан до конца жизни. Но он по-прежнему оставался заложником властей, без разрешения которых не мог выехать на гастроли за границу; вдобавок от него требовались ответные услуги. Первым делом Гитлер предложил ему дирижировать на предстоящем фестивале новой постановкой Лоэнгрина. Не собиравшийся возвращаться в Байройт Фуртвенглер не пришел в восторг от этой идеи фюрера. У Винифред Вагнер также не было желания иметь дело со строптивым и капризным капельмейстером. Однако у них не оставалось иного выхода: чтобы спасти фестиваль в год Олимпиады, обоим пришлось подчиниться Гитлеру. По поводу состоявшейся вскоре в Берлине встречи с Фуртвенглером Винифред писала: «…мы согласились забыть прошлое и начать все сначала». В конечном счете и он, и Штраус были снова пригреты властями, тем более что оба были членами Государственного совета Пруссии, а с этой должности их не мог снять никто, да и сами они не могли от нее отказаться.
Определяя свою дочь в сельскохозяйственную школу в Гросс-Заксенхайме, Винифред надеялась приблизить ее к земле и изолировать на некоторое время от «придурков художников», окружавших ее во время ее наездов к Титьену в Берлин. Та и в самом деле рада была отдохнуть от строгого монастырского обихода, бесконечных молитв и книксенов и с удовольствием кормила коров, свиней, кур или работала в частных садовых хозяйствах. Время от времени у нее также появлялась возможность посетить Штутгартскую оперу или предаваться незамысловатым развлечениям в окрестных городках. Между тем еще до окончания гимназии ее старший брат Виланд, успевший зарекомендовать себя в качестве профессионального фотографа, испытал свои силы на поприще сценографии, изготовив под руководством Франца Штассена декорации для любекской постановки оперы своего отца Медвежья шкура.
По поводу этой ранней работы биограф Виланда Джеффри Скелтон писал: «Эскизы Виланда для Медвежьей шкуры в Любеке, как и другие его работы того же периода, основывались исключительно на тексте. Хотя у него была возможность сыграть для себя музыку на фортепиано, его музыкальные знания были еще слишком поверхностными для осознания связи между музыкальной субстанцией оперы и ее зрелищным аспектом. Он удовлетворился чисто „оптическим“ взглядом на произведение своего отца и создал соответствующие непритязательные сказочные эскизы. Их успех служит скорее доказательством его таланта художника, нежели его способности понять драматический замысел…»
После сдачи экстерном экзаменов за среднюю школу ему пришлось, как и всем молодым людям в Третьем рейхе, отбывать трудовую повинность – рыть водоотводные канавы при прокладке автобанов, строительству которых фюрер придавал особое значение. Мать, Вольфганг и Фриделинда, навестившие его сразу после того, как в лагерь были допущены родственники, пришли в ужас от его внешнего вида. Фриделинда вспоминала: «Мы едва узнали Виланда в его грязной рубашке и спецовке, выглядевшей так, будто он в ней спал, не снимая неделями. Так оно и было на самом деле. Грязь была ему всегда отвратительна, но он объяснил матери, что у него нет никаких претензий. Ребята могли менять рубашки только раз в десять дней, а поскольку они выполняли тяжелые строительные работы, не снимая рубашек ни днем ни ночью, их потом было невозможно отстирать».
В мае Гитлеру пришло в голову еще раз встретиться с Винифред и ее детьми, чтобы совершить прогулку по Эльбе на теплоходе «Гинденбург». Первой по распоряжению фюрера доставили Верену, с которой он и Винифред доехали от Дрездена до Шпандау. По пути на борт судна доставили из трудового лагеря отмытого и переодетого в чистую одежду Виланда. Завершив эту поездку, все отправились в Байройт; фюрер остановился, как обычно, неподалеку в Бад-Бернекке, а вечером заехал в Ванфрид, чем снова доставил необычайную радость не только Вагнерам, но и Лизелотте. После этого для Виланда удалось добиться существенных послаблений. Прежде всего, он получил отпуск для лечения высыпавших у него по всему телу фурункулов и провел его сначала в больнице, а потом на семейной даче на Боденском озере, где рисовал эскизы декораций к Парсифалю: на фестивале мистерию собирались ставить в обновленной сценографии. Незадолго до фестиваля его перевели в расположенный неподалеку от Байройта лагерь Кульмбах, откуда он имел возможность приезжать на выходные домой. Впоследствии во время отбывания трудовой повинности заболел и Вольфганг, что добавило хлопот Винифред, которая писала своей подруге: «Это было чистое свинство – и все потому, что в лагере не оказалось средств, чтобы вовремя протопить бараки, поэтому подростки не могли спать из-за холода и сырости!» Младшему брату, в отличие от Виланда, пришлось пережить все прелести Трудового фронта по полной программе.
Глава 17. Олимпиада и тысячелетие рейха
По наблюдениям Фриделинды, фестиваль 1936 года проходил под сильным давлением властей, что было не удивительно в год Олимпиады и широко отмечавшегося тысячелетия рейха: «Титьен подолгу висел на телефоне, беседуя с Герингом или выполняя роль посредника между Герингом и самыми видными немецкими исполнителями, выступавшими в Ковент-Гардене и занимавшимися пропагандой немецкой культуры за рубежом». В связи с прибытием на фестиваль Гитлера были предприняты еще более жесткие, чем прежде, меры безопасности: «Байройт был объявлен запретной зоной для воздушного транспорта, и на всех холмах, окружавших город, были установлены зенитки. На дорогах, ведущих в город, были выставлены полицейские посты, которые задерживали автомобили и проверяли тех, кто в них находится. Работающие в Доме торжественных представлений получили квитанции с надписью „Свободный проезд“; их следовало наклеить под ветровым стеклом. Узнававшие эту надпись с помощью биноклей на большом удалении полицейские пропускали нас, не задерживая и позволяя нам таким образом нарушать установленный порядок».
Поскольку выяснилось, что Фриц Бёнер, владелец особняка, где Гитлер останавливался во время двух предыдущих фестивалей, был членом масонской ложи Байройта до ее роспуска в 1933 году, на сей раз фюрера вместе с обслугой и охраной поселили в доме Зигфрида, что потребовало принятия дополнительных мер безопасности, существенно затруднивших жизнь обитателей Ванфрида на все время проведения фестиваля. Чтобы закрыть обзор здания с улицы, построили дополнительную стену; кроме того, все подъезды были забиты автомобилями службы охраны. Лизелотте Шмидт писала родителям: «Ограждение снаружи почти незаметно, но ведь тут, разумеется, полно уголовников; впереди выставлены двойные посты, и никто не пройдет внутрь без пропуска». В своих воспоминаниях Фриделинда писала о неудобствах, причиненных пребыванием фюрера вблизи Ванфрида: «Каждый раз, посещая Ванфрид, Гитлер имел обыкновение бодрствовать ночь напролет и, соответственно, полдня отсыпаться. По утрам, пока не поднимали шторы в комнате Гитлера (это свидетельствовало о том, что он проснулся), все должны были разговаривать только шепотом. Когда нужно был подать автомобили, садовникам приходилось выводить из гаража наши четыре машины и толкать их, не заводя двигателей, до улицы. Много хлопот причиняли и наши собаки, которым приходилось оставаться в доме до полудня. Я очень любила гулять по утрам с моей английской овчаркой Тоби. Но как только я его звала, из-за кустов выскакивала дюжина эсэсовцев и прикладывала пальцы к губам». Внутренним распорядком в доме занимался дворецкий Гитлера, бывший владелец берлинской пивной Артур Канненберг, умевший также развлекать общество в часы досуга пением и игрой на аккордеоне. Если учесть, что фестиваль в том году проводили в два этапа – перед Олимпиадой с 19 по 30 июля и во время спортивных соревнований с 18 по 31 августа, можно себе представить, что доставленные присутствием Гитлера неудобства пришлось терпеть на протяжении всей второй половины лета.
Главным событием фестиваля стала, разумеется, новая постановка Лоэнгрина, на реализацию которой Гитлер дополнительно выделил несколько десятков тысяч марок. Дирижировал Фуртвенглер, спектакль в декорациях Преториуса ставил Титьен. Не стесненный в средствах, он заказал свадебное платье для Эльзы, чью партию пела Мария Мюллер, из сотканной на ручном ткацком станке голубой материи, расшитой искусственным жемчугом и богато украшенной геральдикой. В свадебном шествии второго действия участвовала массовка из державших в руках светильники семидесяти пажей. После войны Винифред расписывала эту постановку, захлебываясь от восторга: «На сцене состязались великолепные голоса: Макс Лоренц и Франц Фёлькер в роли Лоэнгрина, Мария Мюллер и Кэте Хайдерсбах в роли Эльзы, Йозеф фон Мановарда и Людвиг Хофман в роли короля Генриха, Яро Прохазка в роли Тельрамунда, Маргарете Клозе в роли Ортруды и Герберт Янсен в роли Герольда. Дирижировали Фуртвенглер и Титьен. Режиссура Титьена производила незабываемое впечатление благодаря ярко драматическому решению хоровых сцен и чудесно организованному свадебному шествию во втором действии, где костюмы переливались всевозможными нежными оттенками, создавая зрелище неслыханной красоты». В третьем действии все саксонские и брабантские рыцари были в доспехах, однако сияющее облачение Лоэнгрина выглядело особенное импозантно. Его кольчуга, изготовленная из блестящих алюминиевых колец, весила, разумеется, намного меньше стальной, но казалась необычайно внушительной.
Ассистентом при Преториусе выступил недавно освобожденный из тюрьмы двадцатипятилетний сын Альфреда Роллера Ульрих. Еще до ареста он успел закончить Венскую школу прикладного искусства по классу архитектуры Оскара Стрнада (Strnad). По-видимому Винифред, взялась опекать молодого человека, отношение к которому в Венской государственной опере было по понятным причинам несколько настороженным, и написала его матери Милеве: «Пришлите, пожалуйста, в Байройт вашего сына… мы можем принять его в качестве технического ассистента, и я убеждена, что почитающий Вашего супруга фюрер сделает все возможное, чтобы его сын смог устроиться в Германии». После фестиваля тот еще работал в Немецкой опере Берлина под руководством главного имперского сценографа Бенно фон Арента. Ульрих подружился с начинавшим карьеру сценографа Виландом и впоследствии стал не только его верным другом, но и наставником.
На генеральную репетицию Лоэнгрина Виланд привел своих товарищей по Трудовому фронту; в мундирах гитлерюгенда они строем подошли к Дому торжественных представлений и стали предметом пристального внимания фоторепортеров.
Сюрпризом на премьере Лоэнгрина, которой открылся фестиваль, стало исполнение второй части «рассказа Лоэнгрина», которую Вагнер изъял перед веймарской премьерой, не надеясь на вокальные данные исполнителя главной партии. С тех пор ее не пели, однако, понадеявшись на вокальные данные Фёлькера, Титьен рискнул этот эпизод оставить, и он не прогадал: тенор отлично справился со своей задачей. Гитлер сразу обратил внимание на неизвестный ему прежде раздел «рассказа», и он его поразил. По словам Винифред, Гитлер был сильно изумлен и даже испуган, но в конечном счете остался доволен и поблагодарил ее за этот сюрприз. На премьере публику ожидала еще одна приятная неожиданность. По окончании второго действия на сцене, при поднятом занавесе, появился Гитлер в сопровождении Винифред, Титьена и Фуртвенглера. Стоя на фоне крепости, он, по словам газетного репортера, обратился к зрителям «с великолепным словом приветствия». Эта постановка имела сильный пропагандистский эффект, поскольку транслировалась по радио на весь мир.
Как и двумя годами ранее, фестиваль проходил на фоне важных политических событий. Расквартированный со своими войсками в оккупированной Испанией части Марокко генерал Франко поднял антиправительственный мятеж. По-видимому, он заручился поддержкой правительства Германии, однако для находившегося на фестивале Гитлера гражданская война стала неожиданностью. Пока из Берлина прибывали военные эксперты и дипломаты, в доме Зигфрида организовали импровизированный военный совет, во время которого за разворачивающимися событиями пытались проследить, фиксируя поступающие сообщения на карте из школьного атласа Вольфганга, где с трудом отыскали главный город протектората Испанское Марокко Тетуан. Сидя в ложе на спектаклях Кольца, Гитлер принимал сообщения и отдавал распоряжения, прямо вмешиваясь в ход событий. Поскольку фалангистам не хватало судов для переправки воинских частей в Испанию, Германия срочно предоставила им два броненосца, вскоре они получили также самолеты. Одновременно военную помощь оказала Италия. Во время исполнения Зигфрида в Доме торжественных представлений появились посланцы Франко, после чего Геббельс записал в своем дневнике: «…мы немного поучаствовали в Испании… Кто знает, что из этого выйдет. Все еще никакого результата. Но националисты делают успехи».
В то время Гитлер решал вопрос улаживания взаимоотношений с Англией. Поскольку появилась надежда, что провозглашенный в январе 1936 года королем Эдуард VIII симпатизирует нацистам, Гитлер решил по случаю коронации подарить ему декорации и костюмы байройтской постановки Лоэнгрина, однако тот отверг подарок, да и до вступления на трон дело не дошло – в декабре Эдуард отказался принять венец, и в день предполагаемой коронации на престол вступил его брат Георг VI. Тем не менее Гитлер не отказался от идеи обольстить англичан с помощью искусства Вагнера. Он поручил Титьену провести в Лондоне гастроли Берлинской государственной оперы и сойтись поближе с сэром Томасом Бичемом, который считался другом короля. Одновременно посол в Англии Иоахим Риббентроп предложил прославленному дирижеру провести в Германии гастроли Лондонского филармонического оркестра.
22 июля в Байройт прибыла секретарша Бичема – вынужденная за два года до того покинуть Германию Берта Гайсмар. Ранее она посетила Байройт в 1930 году со своим прежним шефом Фуртвенглером и теперь была поражена происшедшими за последние годы переменами: «Как же выглядел этот поэтичный городок в обычные времена! Его было не узнать. Повсюду развевались знамена со свастиками; вдоль всей улицы, ведущей к фестивальному холму, перекатывался волнами на ветру длинный, кроваво-красный флаг со свастикой». Она решилась на эту поездку, поскольку Риббентроп гарантировал ей полную безопасность. Гитлер возлагал большие надежды на встречу с Бичемом, однако тот от нее отказался. Зная, что фюрер посетит только первый цикл Кольца, он решил приехать ко второму. Одновременно Гитлер много общался с сестрами Митфорд и пожертвовал значительные суммы на поддержку партии Мосли. По поводу его дружбы с Юнити Фриделинда писала: «Я задавалась вопросом, зачем фюреру вообще нужна женщина. Но эта девушка, прибывшая на открытие фестиваля вместе со своей сестрой Дайаной, была мне любопытна. Мать спросила Гитлера, не пригласить ли ей Юнити к обеду, и это предложение его воодушевило. „Я был бы рад, – заверил он ее. – Вы же знаете, что у Юнити нет ни гроша за душой. Чтобы заставить ее вернуться в Англию, родители больше не присылают ей денег. Она уже пару раз возвращалась, однако постоянно оттуда сбегала“».