Евгений Михайлович Лето
Буря в бокале
– Давай быстро дуй на помощь трубадурам!– схватив его за плечо, указал Минош пальцем в направлении строящейся миниатюрной сцены, где должны были демонстрировать гостям своё мастерство артисты со всего королевства. – Они не успевают с монтажом и декорациями поступаешь в распоряжения Кому-нас – рать до дальнейших распоряжений. Всё понял? (Помощнику церемониймейстера явно не нравился пронырливый хапуджанин, что он специально исковеркал его имя)
– Понятно синор.– Подобострастно поклонился Нойс бросившись исполнять новое указание, понимая, что норовам и спорами всё ровно ничего не изменит, а только лишь привлечёт дополнительное внимание к своей персоне, что крайне нежелательно было в его случае.
Главный трубадур, как окрестил про себя наш герой Кому-нар-ать, на его появление без лишних рассусоливаний кивнул тросточкой, в сторону суетящейся работников пытавшихся установить платформу под будущую сцену,– присоединяйся к ним.– Бросил он, морщась, скорее всего от промедления работников.
Следующие пол часа Фред посвятил монотонному, заколачиванию гвоздей в свежеструганную древесину. Выявив в себе не абы, какой талант к плотницкому ремеслу, забивая с одного удара по самую шляпку длинные стрежни гвоздей и всего лишь один раз промахнувшись мимо, угодив себе по пальцу. Благо удар пришёлся вскользь и кость не пострадала.
На протяжении всего времени Кому-нар-ать демонстративно прохаживался взад-вперёд, но в работу не вмешивался, чем заметно ускорил и облегчил процесс монтажа нужной конструкции. Наш герой увлёкся настолько занятием своим, что не заметил, как к особняку подкатил свадебный кортеж. Приветственно заревели фанфары, забили литавры и все, побросав инструменты, кинулись к входу не желая упустить торжественный момент. Все кроме Фрэноса, в отличие от остальных он никуда не сдвинулся с места, а напротив, медленно с расстановкой заколотил последние гвозди в доску, полюбовался делом рук своих, затем не спеша поднялся, струсил от пыли колени и направился в сторону запасного входа. Теперь ему предстояло выполнить основную свою работу, то зачем он сюда, собственно говоря, прибыл, а именно выкрасть из-под самого носа Виолетти ценную статуэтку. На всем отрезки пути до чёрного хода ему не давала спокойствия одна мысль, что вот-вот сейчас, как бабаханчик из мутной лужи вынырнет Минош с каким-то очередным срочным поручением, и он вновь упустит ещё одну возможность проникнуть в особняк. Но беспокоился, Нойс, как видно напрасно, на сей раз помощник церемониймейстера не соизволил появиться и наёмник незаметной тенью нырнул в распахнутый зев входа.
***
Унцио очутился в пустой совершенно непритязательной на первый взгляд комнате, вернее даже не комнате, а кабинете учитывая, что из мебели тут присутствовало не широкий стол с намёком на массивность. Кресло, стул, два шкафчика по бокам от стола совершено обычных, как во многих конторах и деловых учреждениях. Ни тебе картин, ни гобеленов, ничего – голые каменные стены с четырёх сторон, хотя и добротно отштукатуренные.
Небольшой кабинет освещал десяток свечей, размещённых в двух серебряных канделябрах. Бегло обежав глазами четыре угла, представитель Мируса остановил взгляд на двери, прямо напротив входа. Осенив себя знаком веры и поцеловав на всякий случай звездунок, Унцио сделал решительный шаг в сторону её. Второго не потребовалось делать, учитывая достаточно скромные размеры помещения. Он схватился за ручку и уверенно, как будто находился у себя в кельи, потянул. Как и первая дверь, она раскрылась бесшумно, хозяева этого потаённого места добросовестно смазывали петли. Странствующий монах хоть и храбрился, но всё же природные инстинкты самосохранения заставили его не бросаться оголтело вперёд, напротив, медленно с опаской заглянуть внутрь.
Перед его настороженным взором сперва возник уголок кровати расположенной слева от входа, но не она привлекла внимание Унцио, а молодой синор в щегольского вида наряде развалившийся на ней. В данный момент отрезка времени этот незнакомец всецело был поглощён, тем, что глядя в крохотное зеркальце выдёргивал тонким пинцетом торчащие волоски из собственного носа. Занятие на взгляд лица приближённого к богу подозрительное и к тому же весьма болезненное. Будь сейчас тут Фрэнос, то он без труда опознал бы в этом франте Малькома, но, как известно его в данное время занимали несколько другие занятия…
Унцио в нерешительности застыл, испытывая сильнейшую неловкость, словно застал этого молодого человека за чем-то интимным, а стало быть, недозволенным, поэтому он мялся в проходе, не зная, как ему дальше быть. Преодолевая желание тихонечко прикрыть за собой дверь и незаметно удалиться, к примеру, на кухню, он всё же пересилив себя, продолжил исследовать помещение. Оно, надо заметить, имело ещё меньшие габариты, нежели предварявший её кабинет, вмещая, по сути, всего-то, кровать, табурет и тумбочку на которой сейчас находилась дорожная сумка. Край её, как раз был повернут в сторону двери. Монах замер, как будто узрев святого волей Мируса воскресшего. Из открытой горловине мешка торчал фрагмент матовой чаши зажатой такого же цвета пальцами…
Компас в руке Унцио буквально плясал, только сейчас он обратил на него внимание, и чтобы сложить один плюс один хватило умений даже ему. Он всё понял, и мысленно воззвав к Мирусу, не мешкая ринулся вперёд.
В своём порыве носитель веры едва не перецепился через порог, полетев плашмя на пол, благо под рукой оказался уголок спинки кровати. Вовремя подставленная рука помогла избежать позора падения духовного лица, пусть и это было не духовное падение, но всё же не менее чувствительное.
Мальком от внезапно поднятого шума несколько неудачным манёвром Унцио, буквально подскочил, как ужаленный, впрочем, возможно так и было на самом деле пинцет может кусаться почище осы. Вытаращив глаза на незваного гостя, совершенно ему незнакомого да ещё в рясе духовника Малёк застыл, явно не понимая, что происходит и как поступать ему в такой, нелепой на первый взгляд, ситуации. Затем быстро проследив за взглядом монаха, напрягся моментально, уразумев, что тот проник сюда явно не с благим намерением наставить на путь истинный его. Откинув в сторону зеркальце и пинцет, Малёк опрометью бросился спасть своё сокровище.
Схватив за лямки сумку, он прижал её к груди, как собственного дитя готовый защитить своё имущество любой ценной, правда, он внёс сразу же уточняющую поправку не любой, а приемлемой.
– Что вам здесь надо?! Кто вы такой?!– попытался наемник грубо с нахрапом ошеломить неожиданного конкурента в борьбе за обладание ценного артефакта. Вот только исполнительское мастерство несколько подкачало, вышло это у него достаточно истерично и неуверенно.
Унцио тем временем перекрыв все подступы к бегству, благо эти самые подступы были в сравнении с его тучной фигурой, совсем ничтожны, проникновенно изрёк.– Я здесь по воле святейшей особы дабы изыскать древнюю колдовскую штуку и уберечь человечества от зла.
– Вас вели в заблуждение, здесь нет, никакого зла!– в ответ фальцетом воскликнул наемник.– Ищите его в другом месте, в поместье уважаемого дона Виолетти ничего такого нет и в помине, об этом все знают, он набожный человек!– говоря это, Малёк отступал к стене, всё крепче прижимая к себе котомку.
– Возможно, а вот в твоей искренности и поклонении добрым силам я не уверен, совсем не уверен… медленно, с расстановкой произнёс странствующий монах, неизбежно сокращая дистанцию между ним и проклятой статуэткой.
– Ха!– Мальком усмехнулся своей фирменной издевательской усмешкой с прищуром,– ты не мой духовник, чтобы так говорить и вообще я тебя в первый раз в жизни вижу!
– Возрадуйся, что не в последний!– прорычал Унцио, которому крайне не нравился ни тон, ни сам этот нагловатый прохвост. И вообще он чувствовал, что пора уже кончать дискуссию эту, ему не терпелось, как можно быстрее завершить миссию, скинув одно ярмо с шеи.– Давай сюда суму свою и можешь дальше предаваться своим мерзким занятиям!– процедил сквозь зубы он.
Что подразумевал монах под «мерзкими занятиями» Мальком так до конца и не понял, то ли его профессию, то ли ещё что-либо за место этого он предпринял отчаянную попытку проскользнуть мимо своего оппонента.
– Ха-я!– выкрикнул он боевой клич, и как учили его, (Надо здесь оговориться, внеся уточнение, а именно, заявив, что обучаться единоборствам Малек предпочитал теоретически, нежели на практике оттачивать болезненные и так всегда утомительные приёмы) сделал ложный финт вправо, а сам бросился, влево подныривая под руку в надежде на нерасторопность духовного лица обременённого грудой избыточного веса. Возможно, в какой-нибудь иной раз, при других обстоятельствах, этот прием и сработал бы, к примеру, если пространство было не столь ограничено стенами или за место Унция, кстати, который вовсе не ощущал тяжести собственного веса, другой кто-то оказался более восприимчив к нему. А так…
–У, у-у… Боевой клич призванный ввести в ступор противника сменилось жалобным подвыванием, когда вопреки расчётам наемника монах, легко как взмахом пёрышка неожиданно подкорректировал его рывок, задав ему ощутимого ускорения. Так, что Малек, подлетев со всего размаху, шмякнулся о стену и медленно сполз на пол, выпустив из рук сумку.
Унцио чинно, как воин добра и света, победивший коварного врага в честной схватке нагнулся и подобрал её. Заглянув внутрь, он убедился в целостности и главное в «настоящности», разыскиваемого предмета. Да, сомнений тут не возникало никаких, это была именно она – древняя статуэтка изображавшая деву с чашей на вытянутых руках, как её описывал и изображал на листке преподобный Лкун. Не рискуя на нее подолгу смотреть, из соображений «как бы чего не вышло», монах затянул потуже лямки на сумке, небрежно и понёс её к выходу. Здесь он считал, что ему более делать нечего.
Несколько поспешно подумал надо заметить… Так как, тем временем, пришедший немого в себя Малёк жалобно захныкал,– так нечестно… это воровство…
Лицо Унция помрачнело, замерев уже в проёме двери, он медленно обернулся, в его глазах блестели недобрые огоньки.– Умолкни презренный, не гневи Мируса, а лучше посети храм его в самое ближайшее время и покайся во всех своих грехах пока не поздно.– Сказав это, он вновь развернулся и вышел вон.
Чтобы пересечь следующее помещения ему хватило, как и в первый раз всего одного размашистого шага. Чтобы схватиться за дверную ручку и потянуть на себя два удара сердца. А вот Малькому внезапно обрёкшему силы хватило одного стремительного броска и всего пол мига, дабы выхватить из рук сумку со статуэткой. Не ожидавший такой прыти, от, казалось полностью сломленного и деморализованного противника, Унцио оторопел и чуть промедлил, не успев среагировать на отчаянный рывок «хитрого грешника» как теперь он начал величать про себя, этого щеголеватого франта. Что ж одно обнадеживало, бежать отсюда тому было некуда, в спальне монах не заметил никакой другой двери. Так что его грела надежда на скорый реванш, он намеривался на этот раз проучить, как следует прохвоста посмевшего похитить статуэтку, нет, не только у него, но и самого Мируса. То, что он сам минутой ранее проделал то же самое с Малькомом, носитель веры категорически не принимал во внимание.
Каково же его было удивление когда, попав обратно в спальню, он увидел, за место затравленного в углу «хитрого грешника» отодвинутую прикроватную тумбочку и его тощий зад тающий внутри тёмного лаза. «Тёмного, как у дракуса под хвостом» первая мысль, пришедшая в голову, набожного Унция без промедления, последовавшего следом, когда мрак потаённого хода, со всех сторон обступил его. «Надо было с собой подсвечник прихватить», вторая запоздалая мысль сменила первую. Вот только, возвращаться обратно за ним означала потерю времени и как следствие, грозило большим отрывом от соперника, чего он никак не мог допустить, второго шанса могло вообще более не представиться завладеть статуэткой.
Ход через несколько футов пошёл резко ввысь, и Унцио получил возможность подняться с четверенек, вытянувшись в полный свой немалый рост. Правда скорости это заметно ему не прибавило, учитывая, что он начал вилять и изгибаться, то есть ход, а не сам монах, «подобно змеюки беспокойной» на каждом шагу, вдобавок ещё постоянно сужаясь и расширяясь, так что ему приходилось иной раз протискиваться, бочком рискуя застрять где-то в хитросплетениях тайного коридора. Следует заметить, что Унцио никогда не страдал приступами клаустрофобии и не боялся замкнутых пространств. Более того подчас, сам желая быть упрятанным в какой-нибудь тихой спокойной кельи с бутыльком чего-то душевного, градусов так под сорок.
В тайном коридоре достаточно было душно и очень скоро носитель веры начал покрываться липкой испариной. Ему хотелось пить, а ещё более выпить, не прочь он был, и перекусить, конечно же, ибо активные действия по спасению человечества забирали много сил и энергии. Иногда до него доносились отголоски звуков, голосов, смеха и разговоров. В таком случае он останавливался, замерев, пытаясь уловить, откуда они исходят. Но как ни старался, как он не прислушивался так и не мог уловить, откуда именно просачиваются они. Порой ему казалось, что от самих стен, хотя ни отверстий, ни ниш скрытых он не видел, впрочем, он ничего вообще не видел, продвигаясь в полной тьме на ощупь. Как бы там ни было, странствующий монах не сдавался, продолжая упрямо идти вперёд, и даже сумел ускорить темп, желая по возможности сократить дистанцию с хитрым грешником, шаги которого, стоит заметить, изредка долетали до него.
Блуждания в потёмках затянулись, Унцио совершенно выпал из времени-пространства, для него, вообще перестало существовать это понятие. Полчаса, час равнялась неизвестности, как и то куда он движется. Несмотря на все выше перечисленные обстоятельства, вскоре его упрямство в достижении намеченной цели было вознаграждено крохотным огоньком впереди. Что предало носителю веры дополнительные силы. Мобилизовавшись, он прибавил ходу. Круг света увеличивался и рос в отличие от потолка, который начал резко снижаться, из-за чего монах вновь вынужден был встать на карачки и передвигаться в позе не совсем подобающей для духовного лица.
Наконец, его очередные внеочередные мучения закончились. Он вынырнул наружу, на свет и свет этот исходил от смутно знакомых канделябров. Встав на ноги, он пристально осмотрелся вокруг, крохотная спальня, кровать, тумбочка, отодвинутая чуть в сторону. Сомнений никаких не оставалось – он на самом деле очутился в том же самом месте, откуда стартовал на поиске «хитрого грешника». По всему выходило, что сделав круг, он вернулся обратно. «Великолепно, его провели, как последнего простака!». Негодования Унцио выплескивалось, наружу, как пар из кипящего котла. Закипая от гнева, он выхватил компас Лкуна и взглядом полного ярости воззрился на него, будто вся причина его неудачи заключалась в этой древней реликвии на шнурке. Серебристая рыбка, кстати, сейчас подёргивалась и подпрыгивала, демонстрируя крайнюю возбуждённость, как некоторое время назад, когда всего стена разъединяла их со статуэткой.
– Что за драковщина твориться с этой штукой!– в сердцах воскликнул монах, окончательно запутавшись. «Может быть, компас за течением неизвестно скольких долгих лет, а то и столетий попросту вышел из строя сейчас?» задавался он вопросом. Унцио уже серьёзно подумывал избавиться от ставшей ненужной вещицы, являвшейся своеобразным символом его неудачи, и даже размахнулся, чтобы посильнее запустить ей об стену, когда совсем неожиданно, как дракус не возьмись, из потаённого хода вынырнул хитрый грешник собственной персоной, бережно, прижимавший к груди торбу. Его затравленный вид без лишних слов свидетельствовал, что блуждание по тайному лабиринту не пропали для него даром. Какое же бескрайнее удивление застыло на его лице, когда он узрел, что очутился всё в той же комнате, где провёл, некоторое время скрываясь. И, что гораздо хуже того, всё того же самого настырного монаха, что в добавок имел сейчас вид грозного языческого бога, который с наслаждением собирается растягивать изощрённые пытки своей жертвы.
– Святая срань!– выдохнул Малёк, как волчок, крутанувшись на сто восемьдесят градусов и ныряя обратно в лаз. Инстинкт самосохранения подсказывал ему, что сейчас может быть нестерпимо больно.
Унцио тоже не стал медлить, схватившись за подсвечник, не повторяя предыдущей уже ошибки, он поспешил следом с твёрдым, как сухарь хапуджанина намерением воспользоваться вторым, подаренным ему шансом, коль уж Мирус предоставил ему его.
Теперь в неровном колеблющемся огне свечей преследуя хитрого грешника, он имел некоторое представление о месте куда попал и что не маловажно видел, куда поставить ногу без риска споткнуться обо что-то. И хотя прыти это ему заметно не прибавило, зато стало не так моторошно, как в первый раз продвигаться во тьме не зная, что ждёт тебя за следующим изгибом коридора. А поворотов, как ещё ранее он подметил, тут хватало с избытком. Каждый десять-пятнадцать ярдов были отмечены очередной сменой направления, из-за чего создавалось впечатление, что блуждаешь по лабиринту. Возможно, он недалёко ушёл от истины, приведя именно такое сравнение. В свете этого его неотрывно мучил один вопрос, если потайной ход вёл обратно по кругу, то почему ни хитрый грешник, а именно он пришёл первым? Что-то тут явно было не так. Какие-то ответвления должны были присутствовать, позволяющие сокращать путь и возможно не только, а ещё и выводить в какие-то определённые места.
Сложные логические рассуждения Унция были прерваны глуховатым возгласом откуда-то слева. Он остановился, резко замерев, такое уже случалось в первый раз посещения потаённого коридора – таинственные голоса доносящиеся казалось сквозь сами стены. Вот и на этот раз опять они. Монах исполнился решимости выяснить природу их явления, тем более он был на этот раз вооружен канделябром со свечами, что позволяло ему самым пристальным образом обследовать стены. Что он и не преминул сделать незамедлительно. Водя свечами вдоль и поперек каменной стены, он щурился, пытаясь разглядеть маленькие трещины или выступы, ничего похожего не находя. Покуда не раздался новый возглас и Унцио смог уловить-таки, откуда он пробился. Поднеся подсвечник практически вплотную к кирпичной кладке на уровни своей груди. Там сливаясь с камнем стены, угадывалась крохотная заслонка, выполненная столь искусно, столь незаметно, что без доносящегося сквозь неё голосов невозможно было её заприметить, если конечно заранее не знать, что она там находиться.
У носителя света Мируса разыгралось совсем не одобряемое Им любопытство. Дотронувшись толстым пальцем до края заслонки, он ощутил, как она сама собой бесшумно отъехала в сторонку. В образовавшееся небольшое отверстие хлынул бледноватый свет. И тут же вслед за ним донёсся довольно таки отчётливо голос принадлежавший женщине.
– Гекси дорогой, посмотри, как я выгляжу в этом платье? Тебе не кажется оно несколько вычурным?
Ей тут же ответил мужской голос с хрипотцой,– я думаю тебе оно к лицу милая.
– Правда? Ты так действительно считаешь?– защебетала та в ответ.
– Неужели ты думаешь, что я лгу тебе моя цыпочка?– отчётливо услышал Унцио мужской голос, как и шаги мерявшие комнату.
– Нет, конечно. Но несколько минут назад ты утверждал, что то изумрудное мне к лицу.
–Да, было дело…
– Чтобы я не надела ты всегда Гекси говоришь одно и то же!– в голосе женщины слышались нотки упрёка.
Монах прильнул к отверстию, но ничего достойного внимания не разглядел, так край стола картину, напротив изображавшую пасторальный пейзаж, вот и всё.
Тем временем мужской голос откуда-то справа продолжал.– Миранда, ну что тут поделать, если что тебе не одень всё к лицу!
Женщина на слова похвалы довольно захихикала. – Льстец ты мой! Ладно, хорошо, давай я померяю ещё то белое платье.
– Но драгоценная моя, ведь на свадьбе невеста будет в белом.– Попытался возразить ей голос мужа, ибо кто ещё мог находиться в спальне переодевавшейся женщины, если не законный супруг?
– Гекси!– послышались раздражительные нотки жены в голосе,– белое платье это ещё не означает свадебное. Мне кажется, в нём я буду приятно оттенять невесту. Хотя нет, я хочу что-то более оригинальное.
– Дорогая,– раздался в ответ мучительный вдох,– мы опоздали на церемонию бракосочетания в храме. Теперь мы ещё рискуем пропустить само пиршество, покуда ты определишься с выбором гардероба.
– Гекси прекрати причитать! Я что, по-твоему, должна была отправиться туда как пугала огородное всем на смех? Чтобы о нас в таком случае подумали окружающие!?
Странствующий монах поморщился от столь непродуктивного диалога, что стал свидетелем и вознёс искреннюю хвалу Мрусу, что он оградил его от супружества. Затем осторожно пододвинув на место задвижку, продолжил путь.
***
Свадьба, стартовавшая пышным венчанием в храме Мируса, плавно перекинулась на улицы города. Все, кто мог худо-бедно перемещаться на своих двоих, и кто самое главное, имел силы держать в руках посуду, были непременно тут. Торжество по-своему размаху не имевшее прецедентов до сей поры не обещало, а соответствовало в полной мере задумки организаторов – отпраздновать так «чтобы навсегда запомнили!».
Провожая свадебную процессию, многотысячная людская толпа, постоянно не умолкая скандировала, улюлюкала, размахивая полотнами изображавших герба породнившихся домов, и, конечно же, стягами, королевской династии.
–Счастья молодожёнам!– кричали пьяны.
– Да здравствует корона!– вторили им бухи, тем самым напоминая, кто всё-таки главный в Пьнтузе.
С балконов и крыш домов на процессию посыпались разноцветные лепестки всевозможных цветов. Трубные звуки тонули в несмолкающем людском рёве не в силах составить ей хоть сколько-нибудь значимую конкуренцию. Так, что скоро трубачи вынуждены были признать своё полное поражение, опустить музыкальные инструменты просто став обычными участниками праздничного шествия. Сами же виновники торжества ехали в одной открытой карете, демонстративно держась за руки, тем самым желая показать всем своё полное согласие единение сердец и мыслей. Когда толпа принялась истошно требовать «сладко-сладко» (в некоторых других королевствах кричали по какой-то неизвестной причине горько), молодожёны только улыбались в ответ, посылая воздушные поцелуи во все стороны. Позади пажи разодетые в золотую ливрею швырялись налево и направо медяками, вызывая небывалый восторг у детворы. Какой-то не в меру расчувствовавшийся варвар попытался пробиться через заслон, к карете держа в руке настоящее конское копыто (у варваров копыто скакуна символизировало много чего хорошего, а чего именно конкретно так никто и не удосужился пока что узнать). Гвардейцы, расставленные для предотвращения подобных нежелательных «прорывов», со знанием дела оттеснила его обратно. Меры безопасности тоже были беспрецедентными.
–Сладко, сладко!– во всю силу глоток орали, пьяны и бухи сливаясь в едином порыве радости. Даже варвары, не знающие в большинстве своём местного языка, и те не остались в стороне, присовокупив собственные голоса к общему гвалту, пусть и заметно исковерканные.
– Гадко-гадко!– вопили они на свой манер и лад. Возможно, в какой-нибудь другой день им бы сделали замечание на предмет корректности в выражениях, но точно не сегодняшним, когда любое проявление эмоций считалось данью уважения к молодожёнам и традициям города развлечений.
Процессия пусть медленно, но неумолимо продвигалась к родным пенатам вновь созданной четы Виолетти и вот уже первые кареты скрылись за воротами этого внушающего уважение особняка, а самые нетерпеливые горожане споро потянулись к специально установленным павильонам с дармовой выпивкой. Хапуджани получивший эксклюзивный патент на торговлю в этот день встречали их улыбками до ушей и раскупоренными бочками. Каждому желающему наливалась кружка скрутиловки, но не более, дабы особо предприимчивые подданные не запасались ей впрок. В промежутках, когда наполнялась очередная кружка хапуджане, не забывали услужливо предлагать шо-муру, хачу-пургу, вава-бабу. Фирменные закуски, что были уже за деньги и, судя с какой скоростью, они успевали, разлетаться довольно таки приемлемые. Среди угощающихся лиц, можно было заметить многих уважаемых горожан, как например Сэм Пузо владельца трактира «Сказочная трапеза», что, как и остальные жители города пришёл лично засвидетельствовать своё почтение знатной паре. А также хватало и других его коллег по цеху не стеснявшихся налегать на халявную скрутиловку. Да, сегодня у них всех случился выходной, их заведения были наглухо закрыты. И пусть прибыль ныне текла не в их карманы, сожалений каких-либо по этому поводу никто из них не испытывал. Твёрдо зная, что завтра наступит новый день, день всеобщего похмелья, а стало быть, монополии хапуджан уже придёт конец и каждый, кто выживет после свадебной гулянки неизбежно побежит или как уж придется, поползёт за «лекарством», сами догадайтесь куда. Вот тогда денежный поток, несомненно, побежит к владельцам кабачков и трактиров. Так, что в итоге, никто не будет в накладе, всем достанется свой кусок пирога.
То, тут, то там, уже начинала звучать знаменитая песня, хит сезона от Динатора Дариуса «Лейся-упивайся». Сам знаменитый певец, к сожалению, для многих ценителей искусства отсутствовал сейчас в городе, поправляя пошатнувшееся от бесчисленных концертов и вечеринок, что неизменно следовали за ними здоровье в Заморье.
Гулянье подобно разрастающемуся пожару охватывало всё новые и новые кварталы города, так что, довольно скоро весь Пьянтуз полностью запылал огнём веселья, радости и хмеля! Процессия полностью скрылась за высокими заборами особняка новобрачных, и весь прочий люд теперь полностью были сосредоточен на собственном праздновании, разбиваясь компаниями и группами, они спешили жить и радоваться жизни. Правда стали уже попадаться и те, кто, так успели «нарадоваться» и «нагуляться», что обессилив, выпали в осадок. Таких людей никто не осуждал и тем более не сбрасывал со счетов, ведь всем доподлинно было известно, что пройдёт некоторое время, и они подобно усопшим заслышав трубный глас, станут подыматься из своих могил на свет, дабы продолжить не оконченное… Поэтому этих горожан бережно подтаскивали к стенам домов улаживали на бок, дабы они не захлебнулись ненароком собственной блевотиной. Толерантность ко всему, кроме ханжества, вот была главная отличительная черта всех пьянов от тех же столичных жителей. Правда сегодня эта грань заметно сгладилась всеобщим ликованием.
Праздник не замедлил начаться и в семейном гнёздышке четы Виолетти. Богатые столы были накрыты кружевными нарядными скатертями кушанье и напитки поданы, лучшие музыканты королевства развлекали мелодиями с весёлым мотивчиком, скрашивая трапезу. Приглашённые доны и доньи, усаживались на заранее отведенные им места пиршество начиналось.
А тем временем, известный в узких кругах, специалист по сугубо деликатным вопросам, под прозвищем Фрэнос открыто, совершенно ни от кого не таясь, шествовал лёгкой поступью по широким коридорам особняка. Такое несколько беспечное поведение было связано вовсе не с отчаянной смелостью или бесшабашной глупостью, а по совершенно банальной причине, дело в том что, попросту не от кого было скрываться. Вся обслуга, сейчас находилась снаружи или часть ее, была задействована на кухне, лишь редкие слуги встречались ему на пути и то они прибывали в столь захлопотанном состоянии, что буквально не подымали голов, спеша куда-то по своим неотложным делам. Впервые наемник чувствовал себя, столь вольготно проникнув в чужие владения. Без излишней суеты, он целенаправленно прочёсывал все комнаты попадавшееся ему на пути, исключая разве что залы и служебные помещения, там по его разумению, никак не мог скрываться Мальком, впрочем, как и не мог присутствовать за праздничным столом. Фред сразу отмёл такую возможность. «Малёк где-то спрятался, забившись в какой-нибудь отдалённой незаметной комнатушки, вернее его там прятали» – так рассуждал Нойс, но, тем не менее, он намерен был ничего не упустить из виду.
Обследовав весь первый этаж, он поднялся на второй по парадной лестнице. Здесь его встретили два лакея натужено пыхтя, нёсших в натруженных руках массивные тяжеленые, судя по их напряжённым лицам стулья, должно быть про кого-то впопыхах позабыли и теперь господская задница осталась без мягкой сидушки. Пройдя мимо него, они даже не посмотрели в его сторону. Проводив их сочувственным взглядом, Фред подошёл к первой по очереди от лестницы двери и деликатно постучал в неё. Не услышав в ответ никаких признаков жизни, он вошёл внутрь. Пред его взором предстала небольшая светлая комната, отведённая явно для гостей. Широкая двойная кровать с балдахином предназначалась какой-то великосветской парочки. Плательный шкаф, туалетный столик и два стула весь нехитрый набор удобств. Подойдя к единственному окну, наёмник выглянул наружу. Окно как раз выходило на задний двор, где под широким белоснежным куполом шатра гремел развесёлый пир. Со своего места он не видел молодожёнов, лишь подозревая, что они должны находиться где-то по центру главного стола у всех, на виду. Он смотрел, как вокруг гостей вьётся целый рой слуг, обслуживая их, подливая вовремя напитки, меняя блюда поднося всё новые и новые порции. На сцене, сооружении которой он самолично приложил руку, начиналось какое-то представление, какое именно он не стал рассматривать, времени хоть и было вдосталь, но и оно имело свои границы всё же он пришёл сюда не для того чтобы восхищается этим небывалым торжеством.
Следующая дверь была закрыта. Естественно такое небольшое препятствие, как замок не могло остановить специалиста по сугубо деликатным вопросам. Достав обычную купленную за монету у уличной галантерейщицы булавку, Фрэнос небрежно вставил её в замочную щель и, предпринял ряд манипуляций, совсем не сложных на первый взгляд, но пойдите сами попробует, так ли это просто на самом деле? Дверь распахнулась, впуская в своё пустое нутро нежданного посетителя. Бегло обследовав её и убедившись, что в ней также, никто не скрывается Нойса сразу же вышел. Так комната за комнатой он продолжал своё ознакомление с внутренним убранством особняка одной из самых могущественных семей королевства.
***
Винченцо на пару с Заком, что крутился возле его ног, как любопытный щенок, наблюдали сквозь щель двери, своей тесной гримёрки, за разыгрывающимися на импровизированной сцене представлениями. В данный момент там выступала группа акробатов, демонстрировавшая свое высокое мастерство. Экс студента особо привлёк внимание жонглер, крутящий в воздухе колесо из совершенно различных предметов: заполненной жидкостью бутылкой, гирькой, калачом и котёнком, причём последний сохранял невозмутимое спокойствие, или вероятнее всего, был чем-то опоен. Заколдованного зайца в отличие от своего приятеля и напарника, привлёк внимание ни он, ни акробат, вертящий сальто, стоя на тонком шнуре и даже не силач тягавший лошадь на своих широченных плечах, а факир покоритель огня, шутя засовывавший факел себе в рот и изрыгавший затем пламени столб.
