Евгений Михайлович Лето
Буря в бокале
С каждой новой секундой звук усиливаясь, нарастал, отдаваясь громким эхом, хрустом ломаемых веток, казалось огромный страшный зверь, разозлённый чем-то, или кем-то срывает злость на всем, что только попадается у него на пути. И нет никакой преграды, никакой силы, чтобы остановила его. Хозяйничавший в этих краях свирепый вепрь, замер, прекратив жевать сладкий желудь. Влажный пятачок натужно с хрипом втягивал воздух, улавливая незнакомые запахи. Он никому не позволял «хозяйничать» на своих угодьях, без промедления изгоняя имевшего наглость вторгнуться чужака, но сейчас что-то заставляло его медлить, как следует подумать, словно взвесить шанс на успех. Впрочем, размышление простенького, не отягощённого сложными мыслями мозга не заняло много времени. Кабан, тихо хрюкнув, развернулся и быстро засеменил, прочь предпочитая не испытывать судьбу понапрасну.
А звуки тем временем всё продолжали расти в геометрической прогрессии, теперь они уже сопровождались страшными проклятиями и отборными ругательствами, которые дали бы солидную фору давно ставшей притчей во языцех гильдии сапожников с улицы Себяматной, прославившеюся своей экспрессивностью и несдержанностью в обращении, особенно после пинты срутиловки натощак…
Вот, зелёные заросли орешника задрожали, пришли в трепет, качнулись назад, и с натугой выплюнули огромную тушу уже знакомого нам странствующего монаха Унцио – пилигрима и подвижника святой десницы Мируса. С нашей последней с ним встречи минула не так много времени, напомним, что мы расстались с ним в тот момент, когда он грозно помахивая звездунком, удалялся от разбитых, ошарашенных небывалым сопротивлением разбойников. Судя по взлохмаченной бороде, фиолетовой окружности под глазом и порванной сутане неприятности для него далеко не окончились тем вечерним происшествием, а имели место продолжения. Работая руками как вёслами, Унцио выплыл, точнее, вспорол непроходимые чащобы орешника, очутившись всего в нескольких ярдах от весело журчащего ручья. Серебристые блёстки утреннего солнца заскользили, вдоль мирно текущей воды маня своей прохладой. Смахнув огромной пятерней, со лба выступившие градины пота, монах припал к нему толстыми губами, жадно делая глотки. Наблюдавший за ним с дерева ворон едва заметно заволновался, будто переживая, что незваный гость высушит весь ручей. С такой страстью он пил, громко причмокивая. Его грузное тело периодически вздрагивало от удовольствия, насыщаемое свежей влагой. Так могли утолять жажду путники после долгих переходов в жаркой иссушающей пустыне, набредших на долгожданный оазис.
Наконец Унцио насытился, вылакав никак не меньше двух галлонов. Умыв лицо, он принялся разглаживать жидкие волосы на голове, приводить стоящую колом бороду. Сбившийся на бок звездунок, он с особой тщательностью протёр платком, смоченным в прозрачной воде. Весь его внешний вид свидетельствовал о горьких страданиях, выпавших на его долю, накопившуюся усталость, смешанную с неудовольствием своего пребывания не понятно где и не понятно за что. Хмурый взгляд воспалённых, не выспавшихся глаз выражал полное презрение окружающему миру. Словно обвиняя его во всех своих бедах и несчастьях. Его мучил голод, тело ломило и требовало мягкой постели, а не сырой твёрдой земли, с копошащимися в ней насекомыми. Ему самому казалось, нет несчастнее человека, чем он страждущий, лишённый тепла и крова ставшего за долгие годы родным монастыря Святого Похмелана. Слёзы умиления навернулись на глаза, когда он вспомнил сытые обеды, подававшиеся там, тихую мирную жизнь, главной целью которой являлись молитвы и чтение Священных Описаний, что служили ему хорошим снотворным. Теперь это представлялось волшебной сказкой, райским уголком, сладким сном, нечто таким, с чем ассоциируется понятие счастье. Он воочию прочувствовал на себе, беды первого человек выдворенного с рая. И хотя новоиспечённый помазанник божий тщился гнать лукавые мысли прочь, подспудно он не переставал думать, что зря поведал настоятелю о ночном видении. Не такой представлялась ему жизнь возвещателя благой вести Мируса. Хотя и поначалу всё шло не так уж и плохо. Он путешествовал не на своих двоих, как встарь верные апостолы, а на попутных подводах, пользуясь уважением и помощью соверующих мирян. В сёлах и деревня, что лежали на пути Унцио его привечали, кормили и поили, давали ночлег. За это он благословлял, радел молиться за их благополучие, и спасение души, следуя затем далее. Так длилось до встречи с бортником. На этом полоса благословений завершилась для него и началась полная испытаний и мытарств жизнь. Дёрнул его тогда дракус напроситься в попутчики. Мог ведь поехать с шорником, или с обозами риса, да соблазнился мёдом. Не мог он сам себе простить такой промашки. Мало того, что зад отдавил сидя на твердокаменных бочках, так ещё едва избежал смерти от разбойников местных, не говоря уж про взбалмошного мерина, что чуть было, не угробил до смерти своей скачкой необузданной. То, что он спас своим ездокам жизнь монах предпочитал не вспоминать, склоняясь скорее в сторону божьего проведения, нежели быстрых ног животного. Но, как выяснилось позже, это были цветочки. Преддверие ада. События, последовавшие засим, подтвердили народную пословицу «чем дальше в лес, тем больше леса»…
Выскочив из лесу, мерин сразу поубавил прыть, возраст и совсем не скоростные физические данные возымели-таки действие. Бедная животина натужна, хрипела, сдувая выступившую пену со рта. Терпкий запах конского пота не мог сбить, даже вечерний налетевший ветерок.
– Как вы себя чувствуете, святой Унцио?– встревожено спросил Рино, обернувшись назад, успевший причислить своего попутчика к лику святых после случившегося побоища
– Собаки бешенные! Аки исчадия дракусова семя налетели! Но они не знают, на что сподоблен дух святой!– Унцио, всё ещё пребывал в боевом запале и на самочувствие не обращал внимание.
– Да, преподобный здорово же Вы их раскидали!– не в силах сдержать восторга воскликнул бортник, активно жестикулируя руками, будто наносил удары невидимому противнику.– Я уж думал грешным делом, крышка нам настала! А вы их, раз, два! Под дых, головушке, спине оприходовали будь здоров! Так им и надо супостатом! Нечего добрых людей убивать-грабить!
– Моей заслуги в том нет! Гнев Мируса на них пролился… Монах, попытался приложиться к фляге, но к своей досаде она оказалось совершенно пустой. А ему сейчас просто необходимо было выпить, настолько, что он готов был променять собственный звездунок на пинту скрутиловки. – Слушай Рино, до селения далеко ещё?– спросил он с надеждой.
– Нет. Щас повернём за тот холм, а оттуда рукой подать до Безбородовки.– Принёс хоть немного радости ему ответ бортника. Знал бы он тогда, как всё обернётся для него…
Действительно Рино не ошибся, до деревни, было, полверсты хода. Неспешно в глубоком молчании преодолели это расстояние, они, въехав на одну единственную улицу, что естественным путём служила продолжением тракта. Жители Безбородовки, словно заранее поджидая их появление, набежали со всех сторон, мигом окружив телегу. Но не со словами приветствия и караваем сладким встречали их, а с вилами да рогатинами в руках!
– Мир вам люд честной,– пролепетал опешивший от подобного «радушия» Рино натянув вожжи.
– Кто такие будите? И что делаете в наших краях?– сурово спросил выступивший вперёд плотный, мужичок с висящим на поясе топором, чья длинная рукоять, практически касалась земли.
– Я Рино из Заедаевки везу мёд на ярмарку в Кастерс.– Проблеял испугано бортник, попав из пламя да в полымя.– А сзади меня, указал он трясущейся рукой богоизбранный Унцио сподвижник Мируса. Не дадите люди добрые, приют двум уставшим путникам, только что переживших ужас в лесу, натерпевшихся от лиходеев.
Недоверчивые крестьяне, поднеся факелы к телеги, и убедившись, что мужичок, похоже, не врёт враз переменились, уразумев кто к ним пожаловал.
– Ужо, простите нас, что так встречаем,– начал за всех извиняться мужичок с топором, по всей видимости, старший у них.– Но видит сам Мирус, от разбойников местных жития совсем не стало. Окаянные не знают меры, грабят ночью и днём, а кто противиться того колотят и пужают до смерти.
– Можете не говорить нам,– понимающе закивал головой Рино.– Я и преподобный Унцио с полчаса тому назад лицом к лицу столкнулись с этими негодяями вступив с ними в неравный поединок!
В толпе заохали, заахали, все разом загомонили, на путников посыпались многочисленные вопросы, как и что, и где всё случилось, и, конечно же, что сталось с самими разбойниками. Бортник, почувствовавший момент триумфа, вытянулся во весь свой, скажем прямо не высокий рост, благо телега прибавило ему парочку недостающих футов, из-за чего он стал казаться несколько внушительнее. И с гордо поднятой головой неожиданно разразился красноречивым спичем, словно заправский глашатай.
– Люди добрые не волнуйтесь! Злодеи понесли справедливое наказание! И, несмотря на то, что они дрались, как одержимые, кидаясь на нас со всех сторон и даже налетая сверху с деревьев точно коршуны на добычу, я и его святейшество Унцио, почуявший спасительную длань Мируса на себе, дали достойный отпор этим нелюдям! Учинив им полный разгром с последующим позорным бегством (тут Рони не стал уточнять, кто от кого давал дёру, так как сейчас в окружении ликующей толпы недавние события виделись уже несколько в ином свете, нежели ещё каких-то пять минут назад). – Я не сомневаюсь, этот урок они надолго запомнят.– Он ещё хотел добавить что-то в этом духе, но посетившее его вдохновение внезапно, как возникнув из-ниоткуда, так и вдруг неожиданно испарилось в никуда, оставив его с раскрытым ртом, не знающим, что дальше провозгласить и вообще как быть в такой нелепой ситуации. Благо заминке бортника никто не придал значения, все были перевозбуждены этим неординарным событием даже любопытные детишки, прятавшиеся за изгородями, осмелев, потянулись к гостям поближе взглянуть на героев дня. В деревни запахло сенсацией.
Их с почестями сопроводили на постой к старосте – высокому, дородному мужчине, чей возраст колебался в пределах пятидесяти – шестидесяти годков. Имел он большой хутор, немалое хозяйство, с которым ему помогали справляться многочисленные отпрыски. Среди них особо выделялась, стройная, как тростинка с румяными щёчками старшая дочь – писаная красавица. Жгучие зелёные глаза с хитринкой из-под тонких бровей смотрели на тебя с неподдельным интересом, кожа бархатистая была покрыта лёгким загаром, смех её, словно музыкальные колокольчики, переливались, радуя слух. Ох! Лучше бы бортник проехал мимо того злосчастного дома и странствующий брат Унций никогда не повстречался с Ядвигой – озорной дочуркой старосты Михея. Но, случилось, то, что случилось и строить предположения и догадки, что было бы, а что нет, не имело уже никакого смысла…
Ревнителя святости Мируса усадили на почётном месте, напротив хозяина. Стол ломился от всевозможных яств, щедрых угощений предложенных радушным хозяином по такому случаю. Свиные окорока, домашние колбасы, копченые сыры, соседствовали с бесчисленной плеядой всевозможных салатов, украшением же стола служил жаренный на скорую руку индюк, чей аппетитный вид внушал лёгкий трепет носителю коричневой сутаны. Он только успевал подносить ложку ко рту, как блюда сменялись чередой новых, не менее вкусных, нежели предыдущие. Вначале он испил пол жбана разбавленной яблочным соком скрутиловки, закусив это дело огромным шматом ковриги с салом. Затем приступил к запечённому индюку, заедая его печёными помидорами, при этом, не забывая периодически исключительно ради «лучшего усвоения» принимать на грудь рюмочку другую скрутиловки. Потом, разглагольствуя о чудесах веры, Унцио размахивал двухфунтовым огузком не сводя маслянистого взгляда с Ядвиги. Ловя себя на мысли, что с каждой новой рюмкой, она становится все, краше и краше! Его мысли блуждали двумя противоположными потоками. Один стремился вытянуть на берег праведности, другой сулил запретные наслаждения, заставляя всё чаще останавливать взгляд на старостиной дочери. Пары срутиловки туманили разум, новоиспечённого праведника. Он силился думать о подвигах святейшего Кастратиуса, но вместо освещённых верой мыслей, пред глазами пульсировала одна Ядвига. Язык сам собой выдавал духовные слова, староста внимал им, кивая седой головой, иногда поддакивал и с заядлым постоянством подливал в рюмочку скрутиловки, конечно не забывая и о себе. В большой глиняной салатнице возлежало ещё не остывшее мясное рагу. Слёзы умиления выступили на глазах у расчувствовавшегося Унцио, при виде таких угощений. Он ел и пил, пил и ел, размышляя вслух о не лёгкой миссии своей – быть гласом божьим. О, тягостях и лишениях связанных со своим ответственным заданием, о нуждах приходящих претерпевать в дороге…
Все домочадцы пребывали под сильнейшим впечатлением, слушая, наверное, в десятый раз пересказанную историю Рино о нападении в лесу. С каждым новым разом обраставшую всё новыми и новыми подробностями героических деяний учинённых его святейшеством Унцио при его скромной, но весомой поддержки. Мелкая ребятня с открытыми ртами внимала подвигам заезжих гостей, восхищаясь их смелым отпором разбойником.
Как выяснилось, в процессе застолья, это была банда Долговязого Шакра, успевшая к тому времени навести страха на ближайшую округу. Промышляла эта шайка кражами скота в основном, но и не чуралась грабежами честного люда, на дороге, правда всегда без смертельного исхода обходилось.
Сам же Унцио, чувствовал себя праведником, попавшим в рай, именно таким он его и представлял в своих мечтах – много снеди, много выпивки, и конечно озорная синора, похожая на Ядвигу…
Пиршество продлилось до поздней ночи. Унцио успел изрядно накачаться деревенским пойлом, но не так сильно, чтобы не чувствовать под сбой твердь земную – монахи долгими годами оттачивали мастерство пить не пьянея, усердно тренируясь, каждый божий день в своих тесных невзрачных кельях…
О съеденном вообще говорить не приходилось, как гласилось в одной заповеди – « Ешь во славу Мируса». Унцио же расстарался эти вечером, как смог и надеялся, что заслужил этим богоугодным делом Его одобрение.
Пришло время отдохновению. Рино испросил разрешения, чтобы постелили ему во дворе под открытым небом, освещённым полной луной, проповедник и герой предпочел отдельную комнату с большой мягкой кроватью. Для него взбили мягкие перины, застелили белоснежные, как сама непорочность простыни, а хозяйская дочь вызвалась омыть ноги святого человека. Это, как раз и сыграла фатальную роль в теперешнем бедственном положении Унция.
Нежные смуглые руки Ядвиги степенно, заботливо не пропуская, ни единого миллиметра кожи натирали мылом массивные грубые с трещинами пятки новоявленного носителя света в мир. Жесткая щётка счищала прилипшую грязь с кривоватых пальцев, нежно щекоча. Сам носитель света улыбался улыбкой кота увидевшего бесхозную кринку сметаны. Заглянувший в комнату староста пожелал спокойной ночи и с умилённым взглядом от того, с каким усердием дочь старается помочь их дорогому гостю, удалился в собственную опочивальню.
События, последовавшие за этим, Унцио помнил смутно, как в тумане. Как не старался, как не терзал собственную память он, никак не мог вспомнить, с чего всё началось, что именно послужило отправной точкой тому, что последовало вскоре за уходом отца Ядвиги. Может с весёлого хихиканья девицы, что достаточно игриво обтирала махровым полотенцем распаренные ноги, возможно градус ударил по голове, пробудив тем самым дремавшие до поры инстинкты, в принципе было уже не столь важно. Какая бы причина ни послужила тому – итог оставался тем же, а именно, что они каким-то образом очутились в одной кровати, на одной постели, в исподнем тесно прижатые друг к другу. И всё бы ничего, на утро, проснувшись Унцио, первым делом замолил бы себе этот грех, кабы невпопад не взявшаяся престарелая матушка старосты, что по причине склероза или по какой иной не перепутала комнату для гостей со столовой, где она любили ночью втихаря таскать леденцы. Выкатив, как сова глаза она подняла такой вой, что на ноги с перепугу повскакивала чуть ли не всё население деревушки. Что тут началось, не описать словами! Дверь в комнату мигом распахнулась, и внутрь ввалился полураздетый староста, сжимавший почему-то в руках полено. Следом за ним высыпали сыновья, дочери – поднялся такой гам, все толкались, ругались, кто-то кричал, чтобы зажгли свечи, другие не обращая внимания, лупили почём не попадя.
–Шакр вернулся мстить!
Чей-то звонкий то ли девичий, то ли мальчишеский голос несся птицей со двора. Привлекая новых зрителей на разыгравшееся ночное представление. Не в меру разгорячённые отпрыски старосты крушили не жалея всё подряд, мебель, посуду, толкались, бились, путаясь в потёмках и мутузя друг дружку, чем не попадя, разбивая лбы себе и наминая бока. Сам хозяин зачем-то неистово крушил своим массивным поленом стол, словно тот чем-то перед ним сильно провинился. Визги женщин слились в одну сплошную симфонию, главным лейтмотивом которой служило, – Караул, убивают, насилуют! Помогите!!!
– Что стряслось? Что случилось?
Неслось со всех сторон, по мере того как подтягивались местные жители в суматохе похватавшие вилы, топоры.
– Шакр вернулся с шайкой, и теперь насилуют семью Михея в отместку за то, что приютили бортника с монахом!– отвечали те, которые ранее подоспели на крики из дома старосты.
– Как всех подряд?
Непонимающе вертя головой, спросил один паренек, чей возраст подходил к переходному, о чём свидетельствовали обильные подростковые прыщи, усеявшие всё его лицо.
– А ну язык прикуси,– дал тому ощутимый подзатыльник подоспевший отец с рогатиной в одной руке. Но вопрос уже прозвучал, взбудоражив умы местного населения.
– Нет, только дочерей и хозяйку, а мужчин избивают, чтобы покалечить и убить!– авторитетно заявила дородная матрона, стоявшая в одной ночной сорочке.
– Какой кошмар!
Заохали все находящиеся подле женщины, а их уже, поди, сбежала сюда вся деревенька за исключение совсем уж старых и немощных не в силах самостоятельно добраться.
Тем временем, когда мужи успокаивали своих жён, заверяя, что не дадут их на растерзание гнусных насильников Шакра, странствующий монах Унцио что всего несколько часов тому назад храбро сражал со сворой кровожадных разбойников, совсем не героически пригибаясь и пятясь, прокладывал осторожно себе путь к спасительному окну. Пролетевший мимо табурет разбил вдребезги стекло, чем немного облегчил ему задачу с бегством. А по-другому, нежели побег это было и не назвать. Кто бы мог подумать, что практически новоявленный апостол, ревностный служитель веры в одночасье превратится в грубого нарушителя этих самых норм святости. Но об этом, впрочем, Унцио сейчас не задумывался по причине крайне ограниченного времени, предпочтя оставить эту тему на потом. В своём теперешнем состоянии его больше заботило не спасение души и моральные угрызения совести, а собственные двести фунтов с лишним живого, тёплого на ощупь и такого родного тела, что рисковало до утра превратиться, если он не сумеет убраться отсюда как можно скорее, в хладное и одеревенелое.
Он смутно помнил, как впопыхах натянул на себя балахон, и, подобрав подол, сиганул прямо через окно. Как едва не застрял в узком проёме, проявив чудеса гибкости, изловчившись протиснуться, вперёд прихватив заодно раму с собой. Как в след полетели ошмётки мебели и прочей утвари, что было под рукой у разъярённого старосты семейства и его отпрысков. Ему посчастливилось избежать встречи с разбуженными жителями Безбородовки, которые в это время горячо обсуждали, происходящее сейчас внутри дома и не зная, как им быть самим, чтобы не показаться излишне назойливыми и любопытными. Ему казалось, что всё это сон, кошмар, что по какой-то нелепой случайности он воплотился в реальной жизни. Унцио пытался успокоить себя, твердя как мантру, что ещё немного, и он проснётся весь в поту и с больной головой. Только спасительное «немного», упрямо не желало уступать месту действительности…
Несясь в темноте, как обложенный со всех сторон зверь, ориентируясь больше на инстинкты, чем на рассудок монах кинулся в спасительный лес, вознося молитвы всем известным и мало почитаемым святым. Клянясь, что вовек не прикоснётся к скрутиловки и не посмотрит в сторону девиц смазливых, и вообще посвятит остаток жизни, читая молитвы и постясь.
Не смотря на то, что крики давно затихли, и за спиной давно не ощущалось даже самого слабого намёка на погоню, он продолжал упрямо бежать куда-то вперёд, петляя меж деревьев, рискуя в любой момент налететь на какую-нибудь корягу и расшибиться в лепёшку, учитывая совсем немалые габариты и вес его тела. Но, на счастье какой-то из святых смилостивился над несчастным служителем веры и уберёг его от скоропостижной кончины, подарив тем самым миру человека, которому предстояло внести значительную лепту в духовное развитие верующих в Мируса людей. Невозможно описать словами все страдания выпавшими в тот вечер на долю Унция, можно лишь посочувствовать его горю. И лишь когда забрезжил рассвет он окончательно обессиленный, растрёпанный выкатился на бережок узкого ручейка где, наконец, смог спокойно перевести дух, напиться холодной ключевой воды и попытаться собраться с мыслями, что делать дальше…
Первая возникшая мысль вернуться обратно в монастырь была отметена, как такая, что являет собой полное фиаско и возможное отлучение от веры, что ровнялось смертному приговору. Всех не оправдавших доверие Мируса ссылали на остров Забытья в Богемских болотах, где о них забывали. Возвращаться обратно, тоже не имело смысла – разъярённые крестьяне могли и на кол поднять. Оставалось одно решение – вручить свою жизнь в лучи Мируса и, сделав большой крюк, обогнув тем самым деревню выйти на тракт, попытавшись к кому-нибудь прибиться в попутчики. Теперь бы вдобавок не заплутать в лесу, и хотя он был редким и не таким дремучим, как леса севера, всё же находиться здесь было несколько неуютно человеку, прожившему почти всю жизнь за высокими стенами монастыря.
Выудив из сутаны подаренный в одном селении компас, Унцио с опаской воззрился на плоский стёршийся циферблат со стрелкой. При мысли, что придется, как встарь пуститься в пеший поход, полагаясь на собственные ноги и подножный корм, болезненно защемило под ложечкой. Унцио будто лезвием по коже полоснули, стоило представить тому, как он питается одними кореньями да ягодами. Он, еще в самом начале похода своего полагал, что будет нелегко, но, в самом деле, не настолько же?????
***
Фред с развевающимися назад волосами мчался вдоль глубокого неровного оврага, чьи заросшие травой крутые склоны зигзагом убегали за рамки размытого вдали горизонта. Свежий утренний полевой воздух, наполненный благоухающим ароматом диких цветов и трав, врывался в легкие, работающие, как два кузнечных меха не успевая справляться с бешеным притоком кислорода. Едкий пот щипал, заливая глаза, он в избытке успел напитать влагой пыльную рубаху, вследствие чего она неприятно липла к распаренному телу. Сердце отбивала бешеный ритм рискуя в любой момент выскочить из груди от неистового темпа взятого специалистом по сугубо деликатным вопросам, что этим ранним часом, когда остальные только-только выползали из своих тепленьких постелей, не щадя ни ног, ни сил, бежал окряча голову к одной ему известной цели.
Активно помогая себе локтями, как заправский стайер он чувствовал, как потоки свистящего воздуха обтекают разгоряченное тело, не успевая его охладить. Под ногами то и дело попадались бугры, рытвины, переплетённые в один тугой узел стебли растений готовые в любой момент подставить коварную подножку, а острые камни словно рассыпанные «заботливой рукой» внизу оврага грозили большими неприятностями в случае нечаянного соприкосновения с ними мягкой и податливой человеческой плоти.
В какой-то миг носок ботинка провалился на рыхлом уступе оврага, незаметно подрытым кротом из-за чего Фрэнос споткнулся, упал на колено, быстро перекатился в сторону, едва успевая спастись от последовавшего засим небольшого обвала. Пыльца растений вперемежку с пылью сухой почвы проникли в легкие, вызвав кратковременный приступ кашля. Почёсывая ушибленное место, он поспешно встал, мимолётно оглядев незначительную ссадину, выступившую из-под порванной штанины. Не заметив ничего страшного, он вновь бросился вперёд, будто за ним гнались все выводки дракуса из преисподней.
Раскалённый диск солнца тем временем, несмотря на довольно-таки ранний час, неумолимо жарил, задавшись целью, по всей видимости, испепелить всё живое в округе. Но и этот весьма неподходящий фактор для выполнения физически упражнений, казалось, нисколько не останавливает наёмника. Он лихо перемахивал через небольшие овраги, умело огибал по короткой дуге колючие кустарники, постоянно меняя направление движения, ритм, варьируя скорость. Просто поразительно, сколь быстро натренированный организм восстанавливался, если учесть недавно полученную неприятную травму в виде небольшого вывиха, что случился с ним, когда он улепётывал от стражи в особняке Жирдяя. Сейчас он бежал, так как будто ничего не случилось с левой щиколоткой. Размеренный вдох-выдох, вдох-выдох. Резкий рывок в сторону. Бег зигзагом. В горле пересохло, достаточно высокий темп кросса изматывал, заставляя на пределе возможностей работать организм. Тело протестовало против столь немилосердного обращения к себе, телу хотелось покоя, принять скорее горизонтальное положение где-нибудь под теньком раскидистого деревца, утолить жажду, расслабиться. Но вместо этого Нойс продолжал нагнетать темп, словно пытаясь обогнать собственные слабости, собственное сознание, самого себя!
Огибая заросли расторопшы, на пути, зелёной стеной стала густая рощица. Не сбавляя хода, он вскочил на старое поваленное дерево успевшее обрасти лишайниками и мхом. Пробежался по бугристому стволу, изъеденному термитами, прыгнул на шишкообразный холмик, выполнив изящное сальто, очутившись на мощной ветке приземистого кедра. Короткими шажками перебежал на противоположную сторону, упирающуюся в куст шиповника. Не останавливаясь, оттолкнулся от нее, точно пребывая на гимнастическом трамплине циркачей, взвился ввысь, скрытым движением выхватил кинжал и метнул его в тонкий, гибкий ствол орешника, срубив его. Приземлившись на маленьком пятачке среди густых зарослей, он упал на землю и ужом прополз сквозь колючие объятие дикой розы не зацепив ни единой веточки с острыми шипами.
– Браво Фрэнос! Отрадно видеть тебя в столь блестящей физической форме!
Фред тихо выругался себе под нос. Увлекшись, он не заметил притаившуюся фигуру за остроконечным валуном, что заслонял собой проход из зарослей.
– Привет Мальком.– Потный и грязный наёмник неспешно поднялся на ноги, несмотря на проделанные маневры, дыхание его успело восстановиться став ровным и спокойным. Приблизившись, он обменялся рукопожатием с высоким стройным синором, что перестав скрываться, небрежно облокотился плечом к холодному граниту камня, беззаботно перекатывая губами тонюсенький стебелёк травинки.
« Малёк», невольно мелькнула в голове у Нойса обидная кличка сотоварища по ремеслу. Он был самый младший из так называемого «выпуска» Старика, когда тот в бытность своей молодости, ещё занимался целыми группами, а не как сейчас индивидуально с одним. И хотя Мальком, давно перестал быть тем субтильным прыщавым подростком, что когда-то в прошлом переступил порог «Часовой мастерской», обидная кличка прицепилась к нему намертво, как он не старался искоренить её своими в основном показушными делами и не совсем убедительными поступками. На его беду, похвастаться действительно чем-то по-настоящему стоящим за всю текущую свою карьеру, ему особо было не чем. Не одного достаточно «громкого» дела Мальку пока что не удалось провернуть, не единого серьёзного задания получить, одни лишь мелкие заказы доставались ему, как то: слежка за неверными супругами, похищение всяких побрякушек у мелких дворян, поиски незначительных артефактов и прочее в таком же роде…
– Спасибо Мальк, тебя-то, что суда принесло?– не стал ходить вокруг да около Фред спросив того в лоб, понимая, что просто так он не заявился сюда без нужды.
– Да вот решил тоже форму немного поддержать,– продолжая беззаботно жевать травинку, усмехнулся Мальком. – Мы же наёмники и никогда не должны забывать про тренировки…
Фрэнос оглядел его щеголеватый наряд, белоснежный камзол, лёгкие светлые рейтузы, начищенные до блеска ботфорты, и озабочено покачал головой. – Ты зря теряешь только время, теории здесь кот наплакал.
Малек выплюнул травинку и заносчиво ответил. – Кому что дано! Одному брюхо пачкать о землю и дразнить стражу, а другому шевелить мозгами и выставлять дурнями неумех сторожей!
« Похоже, только ленивый не знает о провале у Жирдяя», отметил про себя Нойс, гадая – «что понадобилось этому прохвосту на этот раз?». Но в слух сказал совсем другое. – Я всегда восхищался твоей светлой головой! А ещё больше манерой держаться, в этом тебе нет равных!
Неприкрытая лесть, пришлась по душе Малькому, от самодовольства он даже подбоченился, не уловив прозвучавшего сарказма в голосе коллеги.
– Профессиональный наёмник в первую очередь мыслитель!– подобравшись, взялся пафосно рассуждать Малёк, при этом активно жестикулируя руками.– Он смотрит, думает, выжидает, просчитывает ситуацию наперёд, а потом наносит молниеносный разящий удар, которого никто не ожидает, или ожидает, но не догадывается с какой стороны, он последует! Так поступает настоящий профи дела своего! Внезапность и чувство момента, вот главные константы успеха! И конечно гардероб,– он акцентировал это слово, выделив его, подняв палец вверх.– Мы живём в эпоху культурного рассвета, заметь, наши клиенты в основном люди довольно состоятельные, привыкшие видеть и общаться с себе подобными. И когда к ним на встречу заявляется неотёсанный косноязычный мужлан, разодетый в шмотье, которое и слуги нанимателя почураются напялить, что в этом случае остаётся подумать клиенту, какой вывод напрашивается? Мы сами не подозревая того занижаем самооценку своим поведением, манерами, невыразительностью выражаться падая в глазах у будущего нанимателя, тем самым сбивая себе цену на услуги. И совсем другое дело, когда наёмник вымытый, свежевыбритый облачённый в чистые одежды по последней моде от Версучи, надушен духами, ведёт светскую беседу, периодически цитируя древних мыслителей и прогрессивных философов, такой наёмник в глазах нанимателя сразу подымается на несколько пунктов ввысь и как следствие возрастает цена на его услуги. Такой наёмник никогда не упадёт лицом грязь!– Закончив свой спич, он, струсил невидимую пылинку с рукава и гордо выпятил гладковыбритый подбородок.
