Антон Юртовой
Миражи искусства
Научные лобби как продолжение лженауки
В ОБЛАКАХ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПЫЛИ
Глубокая обеспокоенность витает над учёным миром. Обеспокоенность из-за того, что, как и во многие предыдущие годы, наука остаётся недостаточно профинансированной, и прежде всего там, где отдача от неё не моментальна, а отодвигается по времени, иногда очень надолго. Как раз такова особенность у её более значимой, фундаментальной части, без которой уже нельзя представить серьёзных открытий и наработок.
В наши дни её обеспечение входит в резкое противоречие с обычаем капитализма как можно скорее восполнить прибылью затраченные финансовые и материальные средства.
Поскольку эффект явно не равноценен тому, какой желал бы иметь текущий производственный и торговый бизнес, многое в этой хозяйственно-интеллектуальной отрасли поставлено под подозрение. Её развитие требует, мол, других подходов. Каких? Об этом уже заявляют открыто, не боясь казаться циничными. Речь идёт о реформировании с использованием приёмов приватизации.
Насколько уже всё далеко здесь зашло и не только в намерениях, видно по научным учреждениям любых уровней, но, пожалуй, всего отчётливее – по Российской академии наук (РАН).
Её базовый потенциал создавался веками и отличается завидной мощью даже на мировом уровне. Он-то и привлекает к себе корыстное внимание людей и организаций, жаждущих приспособить ценную наличность под интересы обычного предпринимательства. Институты и другие структуры РАН значительной частью уже втянуты в болезненные процессы отъёма их служебных помещений, лабораторий и экспериментальных площадок. В ряде случаев отъём практикуется силовой, как то уже достаточно чётко «отработано» по отношению к промышленным и сельским предприятиям. С привлечением омона и коррупционных рычагов. Когда по сути полностью игнорируются правовые установления.
В сочетании с произошедшим за последнее время огромным оттоком интеллектуальных сил академии за границу этим создаются беспрецедентные в истории обстоятельства разрушения и упадка.
У меня была встреча с Гинзбургом, лауреатом нобелевской премии. Малюсенькая приёмная со старенькой раковиной для мытья рук и прямо-таки крохотный кабинетик давно не освежались ремонтом и элементарным поддержанием уюта. Непривлекательная, изношенная до предела мебель. Выдающийся физик современности продолжал работать в таких условиях, будучи в преклонном возрасте.
Подумалось: вот он, тот уровень пренебрежения, которым государство одаривает свою же, государственную науку. Хотя нельзя сказать, что таким же пренебрежением отягощено мало-мальское начальство от науки. Там кабинеты как у любого российского вельможи, есть и соответствующий транспорт, солидные льготы. Гинзбург, как он мне сам о себе сказал, не барон. И оттого у него всё иначе.
Был как раз тот час, когда он вслух правил очередную статью с секретаршей. В будущей публикации содержались аспекты той самой проблемы, связанной с приватизацией. Учёный выражался прямо и резко. Таким он был и в нашей короткой беседе.
Становилось ясно: огорчения вызывала у него отнюдь не приватизация сама по себе, а присущие ей нюансы. Её сторонники вербуются не только из ушлых промышленников и банкиров, но и коллег по научной среде. Иные из них – с мировыми именами.
И вот они, оказывается, – туда же…
Это приводит к чудовищным последствиям. Если бы подвербованный учёный являлся только желающим поучаствовать в перераспределении собственности, было бы ещё полбеды. Но он ведь может поспособствовать тому, чтобы резоны к приватизации выглядели максимально убедительно. К примеру, способами завала неких важных изысканий, исследований. Конечно, впрямую завалы сейчас не практикуются, не то время.
Просто берут и предлагают иной вариант направления, проекта. Нечто или невыполнимое, или совершенно ненужное. Рекламируясь в нём, добиваются дискредитации перспективных и действительно нужных поисков и проработок, снятия их с финансовой подпитки и т. д. После чего подступы к объектам собственности свободны.
От сознания того, что здесь может не хватить никаких сил, чтобы воспрепятствовать худшему, любому порядочному учёному не по себе. Гинзбург не считал нужным скрывать тревогу и раздражение. Ему ли, искушённому в том, какие существуют способы научного лоббирования, не знать о целых арсеналах дискредитаций, направляемых на погибель настоящей науки. Но боль вызывается не только этим. Статус учёного мира сегодня таков, что он всё чаще оборачивается драмой и для него самого, и для всей общественной среды.
Это связано с тем, что научное сообщество уже давно выступает как бы монополистом во всеохватном компетентном объяснении окружающего, всё дальше оттесняя здесь мнения и гражданского общества, и государства, которым служит. В России такой разбег дополняется ещё и огромной агрессивной коррупцией. Обстоятельства, прямо скажем, неважные. Никак не исключены случаи порчи наукой самой себя.
В результате получается, что в решении задач познания и освоения мира она во многом постоянно не только не опережает своё время, но и серьёзно отстаёт в этом процессе.
Мы наблюдаем, как научное рассмотрение ряда проблем системно заменяется построением разного рода моделей, ходульных схем и рекомендаций. Нередко они совершенно несовместимы с действительностью, с жизнью общества.
Замкнутость в изысканиях путей развития атомной энергетики обернулась, как все хорошо помнят, трагедией Чернобыля. Эффективность экологической защиты в этой сфере и по сей день остаётся неясной; здесь очень многое скрыто от общественности; и наука не торопится скрытым делиться. А уже забытая многодесятилетняя шумиха с поворотами рек!
Немало искривлённостей в разработках гуманитарного профиля. Резкие уклоны происходят здесь каждый раз при изменениях политических режимов или концепций. Это заметно в правоведении, социологии, философии, историологии.
Провозглашая строгую объективность в оценках исследуемых процессов, они, к сожалению, сплошь и рядом грешат безудержной апологетикой того, что диктуется только политическими реалиями, политической волей. Мягко говоря, это не научный подход. И ему, опять же – к сожалению, находятся отнюдь не безликие апологеты.
Прошло совсем немного времени с тех пор, когда в кабинетах власти, а затем – с трибун, в печати и в эфире начались громкие рассуждения о событии тысячелетней давности, когда Киевская Русь и Волжская Булгария соглашением поделили между собой сферу влияния в Среднем Поволжье и в соответствии с этим данью для Киева была обложена часть территории проживания мордвы. Соглашение именовалось договором, а событие в целом интерпретировалось как повод говорить о солидном историческом сроке с начала, когда за фактическое признавалось участие мордвы в становлении российской государственности.
Соответственно к этому очень подходило желание властей с размахом отпраздновать историческую «мету» в Мордовии. Ожидания праздника, хоть они тогда и были непомерно вздуты, как-то, без объяснения причин, незаметно погасли. Но, полагаю, здесь было бы уместно посомневаться и в заявлявшихся намерениях, а теперь уже и в решениях, принятых на государственном уровне. Почему?
Институт российской истории РАН, как в тот период сообщала газета «Известия Мордовии», сделал «экспертное заключение по дате 1000-летия мордовского народа в составе Руси». В издании приводились основные положения этого документа, и в нём никак нельзя не увидеть того, что в значительной мере компрометирует историческую науку.
Очень уж быстро экспертное заключение было подготовлено. В самом конце апреля 2006-го года мордовские учёные на конференции в Саранске выступили с предложением считать факт указанного события установленным и доказанным. «Известия Мордовии» поместили у себя отчёт об этом 11 мая. А 7 июня газета уже даёт в изложении документ института РАН. Более странно, впрочем, другое.
В том изложении читатели не находили ссылки на договор. Взамен публиковалось нечто неопределённое и просто безграмотное. Судите сами: «…анализ приводит к тезису о 1000-летнем пребывании мордвы в составе Русского государства. За исходный хронологический пункт взяты события и ситуация конца Х в., когда летопись упоминает о выплате мордвой дани русским князьям».
Безграмотность я вижу в том, что Русское государство к концу Х в. могло именоваться пока лишь как «земля» («Русская земля») или же если – Русью, то не иначе как Русью Киевской. До XII в. последняя и была Древнерусским государством. А Русское государство, как собственно теперешняя Россия, хотя и формировалось в составе Руси Киевской, стало самостоятельным позже. Его суть, как образования, воспроизводилась в другом, более близком для современной русской ментальности обозначении, – как Московия (об этом см., например, публикацию профессора Ахтамзяна в газете «Татарские новости» № 6-7 за 2008 г.).
Этих трактовок придерживались и мордовские учёные на упомянутой выше конференции и сразу вслед за нею. В газетном же изложении версии РАН столь важный момент опущен.
В заключительной части документа академического института записано: «Считаем, что инициатива отметить 1000-летие пребывания мордовского народа в составе России (курсив мой. – А. Ю.) имеет исторические основания».
И теперь – с каким же из государственных образований – более ранним или более поздним – было связано «пребывание» мордвы в положении данника в Х в.? Здесь вовсе не помешали бы точные, а, значит, и справедливые акценты.
Также нельзя назвать убедительной и лексику документа в целом. Вот образцы: «находим возможным согласиться с предложенной интерпретацией», «пожалуй, уже тогда…», «очевидно, именно такой статус имела мордва…», «считаем, что…».
Это годится для дискуссий, для беллетристики, но не для такого важного научного представления.
Тема юбилея вскоре неожиданно получила новое развитие. СМИ дали отчёты о встрече в Ново-Огарёве Путина, тогда ещё президента России, с главой республики Мордовии Меркушкиным. Указывалось: наряду с другими вопросами лидеры обсуждали и этот. Но в контексте информации о 1000-летии мордвы в составе Руси разные издания говорили уже как об аксиоме, – вроде как тут всякие обсуждения и сомнения излишни. В повестку же дня вносилось ещё и другое: в 2010-м году «накатывала» попутная солидная дата – 525 лет как мордовский народ окончательно вошёл в состав российского государства. Хороший случай напомнить: четверть века назад, то есть ещё при старом государственном строе, само это событие с невероятной помпой отмечалось в Мордовии при участии тогдашнего секретаря ЦК КПСС Ельцина, будущего первого президента России. И вот теперь уже следовало вместе отпраздновать обе исторические вехи.
Любопытно, каково их толкование Путиным. «Известия Мордовии», например, писали: «Путин считает, что мордовский народ с самого начала имел прямое отношение к становлению централизованного российского государства».
Схожее у газеты «Республика молодая»: «Президент подчеркнул, что мордовский народ всегда был вместе с русским и принимал активное участие в формировании государства».
Расплывчатый политизированный аспект очевиден. Для утверждений историков это, конечно, большая поддержка. Как и для республики, намеренной получить, а теперь уже и получившей ресурсы из федерального бюджета на подготовку к торжественным мероприятиям. Только ведь политика одно, а наука история – нечто иное. Никому не к лицу играть на её пространствах без правил.
О том, как легко здесь переступают грани, напомнило интервью «Финно-угорской газете» Юрчёнкова, директора НИИ гуманитарных наук при правительстве Мордовии. Оригинального выступления, как такового, там, собственно, нет, а есть перепечатка материала, опубликованного на десять дней раньше «Известиями Мордовии».
Не стремясь к дополнительным пояснениям, Юрчёнков предпочёл всего лишь умножить на два своё прежнее научное глубокомыслие, как-то: «даннические отношения в древности и средневековье чаще всего внутригосударственная категория». Или – что «дань являлась фактическим комплексом налоговых обложений».
Ещё шаг, и можно прямо-таки умилиться перед участью данников. Тем более, что величиной дань (как отъём имущества силой) в Х в. была, возможно, лишь символической.
К примеру, ясак, много позже собиравшийся на завоёванных территориях татаро-монголами, составлял всего десятую часть от дохода в пересчёте на одного человека. Ни в какое сравнение с нынешней гособдираловкой: группа «Регион М» по итогам одной своей аналитической акции отметила, что налоговая нагрузка только за предпринимательство поднята в Мордовии на высоту более 40 процентов (см. газету «Вечерний Саранск» от 9 апреля 2008 г.). Что же нам теперь – оплакивать утрату ига «империи» Чингис-хана, то есть – нашего рабства? Ведь то было именно рабство: подданные не только выплачивали «налоги», но совершенно легко могли ввиду малейшей неповинности быть избиты, убиты, проданы, брошены в заточение.
Не может не вызывать недоумения также то, как обходится Юрчёнков с темой соглашения 1000-летней давности. Вопреки версии РАН в интервью об этом сказано: «управление в регионе было организовано на основе договора с местным населением». Касаясь же конкретно, в чём тут дело, директор института, утверждал: «существует договор 1006 года между Русью (курсив мой. – А. Ю.) и Волжской Булгарией». То есть одновременно с отрицанием позиции Москвы она, эта позиция, отчётливо признавалась.
По такой двойственности сам же руководитель НИИ бьёт прямой наводкой. Ссылаясь на некий литературный памятник XIII века, он проговаривается: «…мордва была покорна… «…Юрью, князю кыевьскому…»
Известно: для науки даже самый древнейший из текстов не всегда является безусловным доказательством.
Из-за чего гуманитарию понадобилось заменять одно, никем пока ещё не опровергнутое обозначение территории из Х века, другим – приобретающим неясное восприятие на историческом фоне? Уж не из-за того ли, что здесь возникали не вполне желательные ассоциации с той прошлой Русью с центром в Киеве, на месте которой на момент опубликования указанных интервью размещалась ещё оранжевая, удостоенная глубокой российской политической неприязни Украина?
Заметен перекос и в истолковании «вхождения мордовского народа в состав российского государства». Руководитель научного учреждения сообщал: согласно грамоте Ивана III, сыну этого царя Василию отходили обширные территории мордовского Поволжья «…с волостьми, и з сёлы и со всем …да князи мордовские все…» Не иначе как речь шла о наделении вотчиной. Называть это вхождением? Хорошо хоть, что его не считают больше добровольным, как о том без устали трещала коммунистическая пропаганда.
Какие после этого имеют цену всяческие ужимки, реверансы, утайки, искажающие историю? На самом-то деле было всё, вероятно, по-другому. Неважно? Да нет. В номере «Финно-угорской газеты», вышедшем сразу вослед тому, где Юрчёнков отдублировал самого себя, публиковался материал того же порядка – о вхождении в состав России Удмуртии, включавшей когда-то арские и марийские земли.
Не считая нужным приукрашивать или затирать обстоятельства, доктор исторических наук Гришкина, давшая интервью изданию, прямо говорит о многих сложных поворотах в процессе вхождения.
«…«благодаря» этому процессу, – делает итоговую ремарку учёный, – мы получили то, что называется империей, «имперским сознанием». А у этого сознания в России есть одна существенная особенность. …нам легче и предпочтительнее уйти на новые места, заново обосноваться где-то, нежели последовательно и целеустремлённо обустраивать свой клочок земли, свой дом, как это уже много столетий делают европейцы.
Это – экстенсивный путь развития, противопоставленный более прогрессивному – интенсивному. С инерцией этих издержек «имперского сознания» мы сталкиваемся до сих пор. И в национальном сознании, и в экономике, и в политике.
Именно с тех пор в нашей стране во всём господствует государственное начало, ничего не делается без участия государства: реформы только «сверху», гражданское общество формируется «сверху». Инициативы снизу практически нет…»
Так-то вот, рассудительно, спокойно, не поднимая исторической пыли – оно, кажется, и вернее, и намного честнее.
По этому поводу приведу ещё одну цитату из публикации «Известий Мордовии» от 11 мая 2006-го года. Она принадлежит тогдашнему ректору Мордовского университета Макаркину.
Поясняя «необходимость» «1000-летия», он замечал: «Историческая наука знает немало примеров, когда потребности современного развития общества актуализировали подобные судьбоносные события».
Более прагматично выразить пожелание отметить круглую дату, а если быть точнее, то – сразу и вторую (525), пожалуй, нельзя.
Решение о праздновании, которое протаскивалось так настойчиво, было принято. Что тут сказать? Веселье, разумеется, – дело хорошее. Чего бы и отказываться?
Только и мотивация, и повод к тому должны будут всё-таки оставаться на совести учёных историков. Как РАН-овских, так и мордовских, пролоббировавших проект.
Я здесь говорю об ответственности науки, о доверии к ней. И соответственно – об уважении к ней. Ясно, что в данном случае она его теряет, едва ли не напрочь.
Удобные для власти заключения вполне ведь способны дискредитировать академический институт, что, повторюсь, в ином случае может прямо обернуться приватизационной вознёй. И тут, кажется, был бы даже свой резон.
Такая сфера как историческая наука – не сошла ли она с рельсов как управляемая исключительно государством и угождающая его заказам? Разве в этом её назначение?
Помнится, по мере написания разделов своей «Истории государства Российского» Карамзин, рассчитывая на официальную поддержку, ещё до публикации вычитывал их тогдашнему царю Романову.
Что получилось в итоге, известно.
Ещё совсем молодой Пушкин, комментируя коротким стихом эту работу, отметил, что в ней утверждаются «необходимость самовластья и прелести кнута». Разве это не достаточный укор исторической науке, когда излишним услужением государству она демонстрирует свою продажность? Не лучше ли бы ей было, если перевести её или хотя бы её наиболее важные пласты на принципы частного управления и развития?
Эксперимент наверняка стал бы интересным…
В повестку дня уже самой властью ставятся подобные перемены. Совсем ещё свежо возведение в закон положений о частичном использовании мер приватизации в отношении театров и прочих гос– и муниципальных учреждений культуры.
Стоило бы, кажется, не забывать про такую тенденцию, справедливо расцененную многими как недостаточно обдуманную и даже губительную, уводящую в самую темень беспощадной новорыночной цивилизации…
В объятиях веры
ПОП И ЕГО РАБОТНИК
Немудрёная «Сказка о попе и о работнике его Балде» не единственное произведение великого поэта, где он впрямую издевается над сословием наставников веры.
По поводу «Гаврилиады», при жизни Пушкина не публиковавшейся, но ходившей во многих списках, нападки на него со стороны клира были настолько грозными, что он вынужден был письменно объясниться перед Верховной комиссией при царе Николае I о своём «поведении» и отказаться от своего авторства на это произведение.
Со сказкой происходило несколько по-другому. На известного уже поэта церковь из-за неё не «наскакивала». Как очень крамольная, написанная позже, эта вещица также не публиковалась при жизни поэта, а после его смерти увидела свет замаранной цензурой: негативным персонажем выступал в ней не поп, а купец.
Недовольства вроде как и не могло последовать. Но если учитывать, что всеведающий тогдашний клир хорошо знал сказку в её оригинале, то он попросту предпочёл молча проглотить предложенную пилюлю.
Пушкин, работая с этим шедевром, поступил, возможно, как озорник, поскольку догматы православной церкви, как явление устройства тогдашней крепостнической российской жизни, не могли быть устранены даже из его высокоинтеллектуальной натуры.
У Никитских ворот в Москве до сей поры стоит церквушка, куда хаживал Александр Сергеевич, в том числе – на собственное венчание с Натальей Гончаровой; не обходил он стороной также храмы ни в Санкт-Петербурге, ни в Одессе, ни в родовых имениях.
В тридцатые годы XIX века он, как государственный служащий, присутствовал на обязательных для придворных чиновников богослужениях в столице империи.
Можно сказать, чувство реального в окружении веры, как запах сгорающего фитиля от восковой свечи, не был чужд ему в принципе и составлял определённый предмет общественного комфорта и необходимости. Иначе, уверен, кроме созданных, мы бы имели ещё не один его памфлет по части православной церкви, домогавшейся когда-то погибели ренессанса – детища ненависти к ней…
Впрочем, как настоящий гений, Пушкин даже и написанным сумел прояснить многое и на многое обратить внимание. В том числе и с «заглядом» в отдалённое будущее, то есть, в частности, в наши с вами дни.
Немало в этом плане можно узнать, слушая духовных лиц в миру. Кроме общеизвестных отсылок к милостям божиим и проповедей отвлечённой гуманности, в их речах, как это было и всегда раньше, с избытком ханжества. Например – в виде нежелания иметь рядом с собой старо– и нововерцев, называемых по-разному с помощью «крутых» эпитетов. Но, между прочим, из нововерцев составлялись когда-то не какие-нибудь, а христианские общины. А шедшая от них традиция в России была объявлена староверчеством и жесточайше преследовалась…
Всё больше в речах и политики, но такой, которая не может играть в настоящей политике никакой роли. Что, скажем, дали миротворческие объяснения перед общественностью и паствой патриарха Московского и всея Руси в связи с кризисом в Чечне? И что могли дать? Похоже на суету, в которой можно уповать на что угодно и ни на что конкретно.
Немало речей произнесено для приглаживания ведущей роли церкви перед другими конфессиями. Все вместе они уживаются пока вроде бы мирно, однако не всё здесь так уж гладко, что очень заметно по заигрыванию с ними государственной власти. По такому заигрыванию уже всем давно ясно, что православие для неё как бы главнее, первичнее, в то время как мусульманство и буддизм, долго находившиеся в России на второстепенных ролях, так на этих ролях и остаются.
Мы знаем, что нынешняя православная вера скудна. Нет былой одержимости. Многие ли из нас, отправляя молитву, не одёрнут себя внутри: зачем это нужно? Но пока наступит время разбираться, сама церковь действует. Причём у неё растут аппетиты – малым она довольствоваться не хочет, что вполне в её сущности, переломившей, как помните, даже Римскую империю.
Всё тот же остаётся материальный интерес. Когда говорят, что он не является главным, разве можно воспринимать это всерьёз? Православная церковь не может существовать без её традиционной атрибутики, которая слывёт в мире едва ли не как самая роскошная и разорительная. Обихоженный и разукрашенный храм посреди городских и сельских лачуг и грязи – это нонсенс и былых веков, и нашей прагматической эпохи. Ренессанс веры требует восстановления сотен тысяч храмов. От одного московского Спасителя, который возведён в кратчайшие сроки взамен разрушенного большевиками, несколько лет трещали финансовые мускулы и у первопрестольной, и у провинции.
Эта стройка, едва начавшись, выявила громадную сферу злоупотреблений инвестициями, и ещё сколько набиралось их впереди! Здесь возник полигон, где неизбежно перемещались и толклись деньги честные и краденые, церковные и государственные, так что правнукам станет стыдно заходить под своды и купола храма, если, конечно, они захотят поинтересоваться, каким таким образом Россия, погибавшая от нищеты, могла решиться на столь гигантское мероприятие.
Отсюда по России кругами разошлись надежды пастырей на возможное переложение инвестиций с патриархии и региональных епархий на заблудшие от отчаяния власти и хозяйственные структуры.
Размеры спонсорства клир уже не может считать удовлетворительными. Именно на этом фоне звучат сегодня речи поповской братии о необходимости встроить церковную махину в светское государство.
Мысль развивается по-разному: в обоснование приводятся примеры о том, как натерпелась церковь, отлучённая от государства, под крылом которого она когда-то была и жила припеваючи за счёт десятины и всевозможных льгот; как будет стабильно развиваться вся духовная сфера; как это важно для возрождения страны и т. д.
Каждый церковный служитель имеет при этом свою версию, «привязанную» к его приходу или епархии, ведь деньги тут нужны постоянно, в больших и всё возрастающих количествах. А как же иначе? Реставрировался храм – нужно найти и кормить попа с молебствующею командою. Выстроен новый – то же самое. А – монастыри, а – церковные школы и классы?
Кстати, именно с проникновения в школу, уже ставшего фактом ренессанса, церковь можно считать в определённой степени огосударствленной стуктурой, и добилась она этого не только сама: никто не стал возражать.
Пройдёт немного времени, обучение закону божьему войдёт в привычку, больше станет школ с этой дисциплиной в программах – и у православной сами собой возникнут претензии на регулярные инвестиции для этого дела из государственной казны. То же может произойти и с монастырями, с любым храмом, где современный уровень потребления наверняка не сможет перекрываться доходами от пожертвований паствы и меценатов.
Если говорить, например, о монастырях, то сейчас никто уже не спорит, что почти сплошь они являют собой нечто вроде колхоза, только, может быть, с более строгим уставом. Жизнь там проходит хоть и в труде, но по законам современного потребления, у которого по сути нет рамок и ограничений. Какой сейчас может быть его уровень, все знают не понаслышке. И самому захудалому частному хозяйству не обойтись в наш век не только без трактора, но и без компьютера.
То же и – монастырю.
Даже не будучи хозяйственной отраслью, церковь, конечно, постарается ему помогать дотациями. Но – какими? Взятыми на стороне! Единственный эффективный ход при этом – апелляции к власть имущим – к государству, за материальной и финансовой поддержкой от него.
А это уже касается всех нас, налогоплательщиков. Под силу ли будет? Пусть и не впрямую, но денежки из государственной казны уже и сейчас текут в сторону церкви.
Таковыми, в частности, можно считать те, которые перепадают церкви, не попадая в казну, куда, бывает, предназначены изначально. А это – немалый куш.
Стоит напомнить, что церковнослужители имеют уже право на трудовой стаж и на пенсионное содержание; что церковь кое-где в регионах полностью освобождена от уплаты налога на имущество; что для неё уменьшены размеры некоторых других обложений; что российское государство полностью взяло на себя издержки православных приходов за рубежом, и т. д.
Видимо, недалеко то время, когда огосударствление церкви произойдёт официально. Приличествующие случаю обоснования, будьте уверены, найдутся. Положительно решить этот вопрос не составит большого труда при том большом деловом сочувствии к церкви, которое лучше всего демонстрируется неверующими чиновниками всех ветвей и уровней власти, умиротворённо зажигающими свечи при посещении храмов.
Можно будет воспользоваться и опытом со стороны, в частности, опытом Украины, где при президенте страны по его инициативе сформирован всеукраинский совет церквей. Не помеха тут никакая конституция, ведь приобретение православной конфессией новых прав и так уже осуществляется де-факто. Впрочем, этим же путём издавна протаскивают свои амбиции и многие другие конфессии.
Если ренессанс будет продолжаться в начатых и поддерживаемых параметрах, то мы очень скоро получим такое сословие, материальное ублажение которого выльется в сущую обузу. Духовной радости от этого, надо полагать, не прибавится, а скорее – убудет, потому что неминуемо должно вызреть и осознание излишней нашей доверчивости, не позволившей упредить разрастания снежного кома.
Не принесёт радости ни обилие храмов, ни их великолепие, потому что это всё же только забава для измученной души, – подлинный интеллект не в состоянии, молясь идолам далёких чужих предков, жить без наполнения сложной грубой реальностью.
Другое дело, если само общество начнёт уклоняться от востребования живого цивилизованного интеллекта, что частично мы наблюдаем уже в наши непристойные дни. Но тогда и религия может стать другой; она, возомнив себя незаменимой, и силушку может показать, чем грешила уже не однажды в прошлом…
Насколько это реально, можно судить хотя бы по тому, что церковь, названная Русской Православной при Сталине, в условиях продекларированной полной свободы вероисповеданий и совести даже не делает попытки вернуться к её былому названию – Поместной Российской Православной, невольно играя в связи с этим роль катализатора нарастающих националистических поползновений в обществе.
Лет ещё с пятнадцать назад разговаривал с незнакомым солдатом. Он рассказал, что к ним в часть заходит священник, ведёт проповеди, «вклинился» уже в церемонии принятия присяги, праздничных построений и проч. Солдат считал – не без пользы такие визиты.
Иногда очень муторно на душе от испорченности взаимоотношений между служивыми, от грязи возле и внутри казармы, от разворованного пайка, от неистребимой раздражительности начальников и командиров, от вечно неисправного телевизора – одного на целую роту. А поп возьми да и внеси этому альтернативу: все, мол, под богом, и к каждому он милостив неистощимо, надо только стремиться ему навстречу, самим распахивая душу…
Солдат, прощаясь, сообщил, что его дружки уже вместе обсуждали вопрос о том, чтобы священник приходил чаще и регулярно. Они договорились, что и материально смогут его поддержать, выделяя часть из денежного довольствия и переводов от родных.
«Доброта» служивых, происхождение которой размыто по причинам их растерянности перед жестокими жизненными обстоятельствами, давно «учтена». Пастыри в армии и на флоте – факт уже привычный и принятый. Ещё один предмет ренессанса. Нигде, правда, не говорится и не пишется, с какой такой стати попам находится место за обеденными столами воинских частей.
И вовсе не исключено, что не только войсковых, но и всех пастырей, а, значит, и всю конфессию в её совокупной величине со временем придётся содержать за счёт государства, то есть опять же – на наши с вами кровные.
Прибудет ли проку – надежды в этом ничтожны. Молитвы о даровании дождей и прочие глупые акции не могут вызывать ничего, кроме усмешек. Общество обескуражено ввиду нарастающего вала финансовой и физической преступности, потворствования ей, порчи экологического ресурса, порчи людских душ, куда вселяется безграничная свобода на всё, что может самого худшего исходить от самого человека и обстоятельств, его окружающих.
