Стихотворный срез
Поэма
Умолкни муза! Звонкой лиры струны
Бесчувственность всеобщая сгубила.
Мой голос, бывший ласковым и юным,
Теперь охрип, и в сердце боль вступила.
Кого мне петь среди долин подлунной,
Средь душ глухих и грубых,
мне постылых?
Отечество скорбит под властью скверны,
Стяжательством отравлено безмерным.
Луиш Важ де Камоэнс, «Лузиады»,
песнь десятая, октава 145. Перевод
О.Овчаренко
•
Я знаю: мир нестоек и безбожен;
следы на нём крошатся там и тут.
•
Остынет ласковое солнечное ложе,
в агонии дохнув вокруг себя
кроваво-красным,
беспощадным жаром;
рассветы и закаты навсегда от нас уйдут
к мирам иным,
где – прорва звёзд
поярче,
где смыслы бытия лишь в притяжениях
да в порушении того, что накопилось.
•
В последний раз, прощаясь,
улетая прочь
неведомо куда
и видя под собой
испепелённую,
вскорёженную,
скорбную
пустыню,
тоскливо и невнятно
прокурлычат
клинья
журавлиные.
•
Усохнут навсегда цветы, деревья,
водоёмы, травы;
и в бешенстве забьются
особи жирафов,
рыб, собак, жуков
и прочих тварей.
•
С людским же родом,
оскверняющим
земную твердь
и всё на ней и по-над ней,
а также и – себя,
ещё на много раньше
то печальное
должно произойти,
что относимо
ко множеству,
растущему
без цели и мотива, —
конец ему приблизят и ускорят
добавления
к его угрюмой,
бесконечно несуразной
численности
и гордыне
и полоскания
в разливах искушений.
•
Бесцветными окажутся
улыбки
и задатки детворы.
•
И томных дев не увлекут желания зачатий;
на нет сойдут для них
забавы и утехи
с мужами,
истрепавшими
себя
в блуде и в сладострастии.
•
И откачают головами старцы,
смиряясь перед тем,
что в юных
истощилось
радостное
родовое
семя.
•
Пригашенное яростное,
зубчатое
огневое пламя
гримасами
забвения и фальши
заскользит тогда
по полотнищам
знаменным.
•
И орды обречённых на безумие
гомункулов,
восстав, —
из отвращения
к их утеснённой,
горемычной
доле, —
властителей над ними —
предков тлена и пороков —
решатся
истребить…
•
Нет поворота вспять —
к былому,
к изначальному;
и не проявится лишь то,
что —
не рождалось!
•
Причин и следствий череда
в объятьях
мироздания
толкает к одному —
к погибели.
Себя рассудком
у роковой черты нам не дано принять.
•
Мы всё ещё заботимся о славе,
о том, что время
в мёде растворится
и нас обдаст живительной росой.
•
Уж эти росы, —
в ярких свежих каплях оседающие
по ночам
или с приходом зорь
избытки
испарений, —
так густо окропившие
стихи
и прозу!
•
Ещё в зародыше
иронией и пошлым пересудом
прожигается
поделенный на всех
утробистый
расчёт —
остаться в памяти
сменяемых
беспечных поколений
и – как бы дольше продержаться
там.
•
Горьки, бессмысленны
благие
упования!
•
Куда и для чего
манит нас
предстоящий срок?
•
Как будто в нём бы удалось кому-то
поверхность вечно смутных,
измождённых,
ломких
будней
подправить благоденствием и благолепием,
чему вразрез
уже
нельзя
воочию
не видеть
взрыхленную
в неостановимом
долгом истребленьи
матрицу
долин, полей, урем, —
когда-то над собою нас легко носивший
край
из ликующих просторов
и бессчётных
горизонтов —
отрада глазу
и грааль воспоминаний, —
по-детски розовый,
благословенный рай…
•
Под кров его убогий, одичалый
нам
теперь
стремиться —
с обожанием?
гордиться им —
без почитанья,
тупо,
слепо?
•
Усердие к тому
всегда копилось
в деспотах
и в их холопах,
на пики насаждавших
непоколебимый,
взвешенный,
отважный выбор.
•
Им – следовать?
•
Я – не берусь!
•
Туда ли, на вместилище алчбы,
раздоров,
ненависти,
расточительства
и боли,
я,
постранствовав,
вернусь?
•
Что мне там было б
в утешение,
приятным,
увлекало б,
зазывало?
•
Не то ль, чтоб мог я в одиночку переплыть
знакомые студёные и тёплые
моря?
протоки, реки и озёра обнырять и омуты
исчесть?
понежиться под кронами берёз, дубов иль ив?
к забытой беспорочности и бескорыстию
в намерениях,
к чести, верности
и чистоте
в духовном и в телесном
подтолкнуть
кого-то?
величием нагорий, гроз, лавин
и давних укреплений
восхититься?
абсурду следуя, проголосить заздравье
кому-то,
потерявшемуся
в лунных,
серебристых
снах?
рапирою проткнуть злодея?
простонать вороной?
увлечься игрищами,
строчкой ковыряя раны?
или – заслышав сердца странный,
безотчётный,
гулкий
перестук,
в немых предчувствиях себя заледенить:
а —
вдруг?..
•
Да – нет; – не то.
•
Мне дорог путь иной,
устеленный смущеньем
перед тайной
моей нескладно скроенной
души,
забывшей о покое,
о всполохах корявой ностальгии,
о зависти к реченьям мудрецов,
бегущей прочь от рубрик похвалы и лести,
не принимающей костров и стуж
вселенской лжи.
•
И! —
что бы я без отторженья значил!
•
Всегда нам ненавистно то, что губит волю
и, искривляя существо заветов,
половинит разум.
•
Венец красавице невесте – словно щит
триумфа ждущему от завтрашнего боя,
неискушённому,
лукавому
спартанцу, —
нелепа и смешна ей мысль
казаться незнакомым юным шалопаям
кривой и злобною каргою —
в отдалённой,
передрягами и нищетой замятой
пресной,
одинокой
старости.
•
Случайный, даже робкий звук
смертелен
тишине
звенящей.
И нет простора там,
где поднялась
и раздаётся
чаща.
•
В тайфунах дум,
не знавших заточений,
у финиша лишь тот,
кто – начинал
с сомнений
и кто – презрев ухмылки
от себя уйти спешащих
кланов, —
до срока перезрелых,
вялых и унылых, —
всему наперекор пространства и века
преодолеть желая,
свои опять
с любовью
подчищает
сомкнутые
огненные
крылья!
•
Лишь то, что чистою отвагою и совестью
обмериться должно,
в себе я грею и беречь готов.
•
Хотя
сказать бы
следовало
к этому
меж строф:
в облатках символов любой обмер —
сомнителен
и тем уж —
плох.
•
В исходе горестном, лихом и опостыленном
вдвойне мучительны бывают
сожаления —
о подступающих
бесславье
и бессилии.
•
У бездны, притаившейся в ночи
или – под пологом тумана,
бесстрашию легко сойтись
с обманом.
•
Неосторожный и заносчивый ручей,
упавший с высоты,
от гнева взбешенный,
своих намерений,
как и – себя,
уже
не помнит,
встретившись —
с бушующею,
бьющейся о берег
океанскою
волною.
•
И я, надземье облетая-обплывая-обходя,
разлады с собственною сутью
познавая и —
мудрея,
чего бы стоить мог,
такому вертопраху уподобясь?
•
Пределы всюду есть;
и в копоти бедовой
всему вокруг и каждому предписано
не разминуться
с новью.
•
Свет там померкнуть или отклониться
обречён,
где непрозрачную преграду встретит он
иль перспектива для него —
туманиста
иль – дымна.
•
И неужели впрямь годятся упования —
на цветики, на бирюзу планет,
на купол неба, с радугой сроднённый,
на приближение
к затерянным и затаённым
бесконечным далям,
меж тем как необдуманно и глупо
поэты, изощряясь, мир дробят,
собрав по осени багряные листы
и, гроздьями рябины заслоняясь,
встречают зиму тусклою тоскою,
метели и морозы ненавидя,
расписывая их
из утеплённых ниш?
•
На том ли устоит предназначение?
•
Спеша надеть корону,
помышляй об отречении!
•
На неоглядном,
диком,
переморенном жарою,
обездвиженном,
иссушенном
просторе
уже через мгновение
надежде,
завихрённой миражами,
суждено
являться
истомлённому
и заблудившемуся
путнику —
холодной,
оскудевшею
и
тщетной.
•
В трухлявой сыпи звуков и словес
томятся
лживые,
бесстыжистые гимны —
и – нам, и —
нами над эпохами расставленным
воинственным царям,
услужливым сатрапам,
скоморохам,
палачам,
речистым аксакалам.
•
И надо ль сожалеть,
что цвет сирени,
как и мечты о счастье, потускнеет
и станут горше росы и рассветы,
и сумерки времён
просветятся
мрачнее и корявей
в предвестиях, что землю
кто-то
опрокинет —
в штопор
и негероев рать
по ней
взойдёт
на пьедесталы?
•
Потерь от зла и долгих мук
не возмещают
оглашением
даже сермяжной,
стопроцентной
правды.
•
Никчёмен вымысел, коль вдохновенье —
неисправно.
•
И мне достанется пускай – немногое, —
лишь из того,
что взять у всех смогу —
без поручительств
и уплаты пошлины:
своею успокоюсь
простою долей, что склонялась книзу,
во глубь пород, где нет ни тьмы, ни света,
откуда не узнать о переменах,
молву с хулой не отличить от гадких прений,
не передать
восторгов бытием и ярких умилений
бесстрастным,
чуждым
и бесчувственным
богам,
не сосчитать
оставшихся невозмещёнными
обид,
укоров,
оскорблений,
не разглядеть дорог
в тугих извивах
и трелей не расслышать
соловьиных.
•
Уму, дерзнувшему не доверять святыням
и – никогда ни в чём
не изменять
себе и мировым основам,
я подаю теперь ладонь —
как демон истины,
немытой и суровой.
•
В рассеянных закатах запоздалых
случится ли, что в радость иль к печали
хоть для кого-нибудь,
кто наважденьями
ещё не свален,
вдруг отзвучит и этот мой,
не тронутый оковами
и не лукавый стих?
•
Я избегал сует и славословий.
Что мне до них?
Лишь то порой тревожит,
что
меня,
быть может,
заметить некому,
что спесь людей изгложет
и то, над чем я размышлял и —
что и как
успел и смог
сказать
впервые,
рассеют
по своим строкам
бойцы поэм и повестей
иные.
•
Так водится: и лучшее и худшее
из нашего
без умыслов
крадут
и позже
за таких,
как мы,
легко
сойдут.
Конец
Серебристая дымка
юных снов и мечтаний
зазывала меня
в бесконечную высь.
В жизни выпало мне
воли будто б немало,
но хотела душа
над собою взнестись.
Исходил я дороги,
по которым согласно,
беззаботно и шумно
ровесники шли.
И вот понял сейчас,
что искал я напрасно
перекрёсток большой,
остановку в пути.
Было трудно порой,
неуютно, немило
в одиночку брести
без надёжных примет.
Сам себе я порою
становился постылым,
убежать бы хотел
от того, что имел.
Не влекла меня детства
приятная сладость
под манящие тени
золотого шатра:
слишком скоро была там
оставлена радость,
слишком много постиг
я утрат.
Знаю, прелесть тех дней
не иссякнет вовеки
в истомившейся думой,
неспокойной душе, —
как нельзя ручейку
дважды течь в ту же реку,
так и детство моё
не вернуть уже мне.
Помню кронистой липы
медвяное цветенье,
без конца васильки
на июньском лугу,
тёплый воздух вечерний,
разудалое пенье,
шумный говор и смех
в молодёжном кругу
и просторных полей
красоту неземную,
перелесков и рощ
отуманенный вид,
и улыбку девчонки
так приятно простую,
когда только тебя
она ей одарит.
Всё то было кругом,
но искал я другого.
Я не знал, что ищу
и найду ли когда.
То была ли мечта?
Созерцанье немое?
Безрассудный расчёт?
Иль – одна пустота?
Не печальный, но скучный,
как свечи отраженье,
искушаемый тайной,
я бродил по земле.
Сколько грусти обрёл
я в своих размышленьях!
Сколько ярких надежд
я упрятал в себе!
Я прошёл пустоту,
побратался с покоем,
и мечта уже редко
прилетает ко мне;
но, как прежде, хочу
отыскать то, другое,
что нигде не терял
и не видел нигде.