bannerbannerbanner
полная версияДругое. Сборник

Антон Юртовой
Другое. Сборник

Полная версия

Постоянно задумываться теперь о столь непростых вещах его заставляли обстоятельства, связанные с бедовой участью Ани.

Алекс, однако, удивлялся тому, что мысли о ней устремлялись не только к совсем недавнему прошлому, тому, что входило в круг хотя и короткого, но тесного их общения, будто бы уже выпадавшего из времени, но – и к чему-то ещё, что могло предполагаться впереди. «Мимолётные встречи и любовные увлечения, конечно, никем не забываются; но совершенно не принято вспоминать о них, имея в виду, что они могут приводить к последствиям, указывающим на ответственность… Только изредка её берут на себя… Лемовского, как дворянина, усыновившего дитя крепостной кухарки, пожалуй, следовало бы назвать человеком отменной смелости или даже – порядочности. Это у него – поступок! Мог ли бы и я?..»

Нечто новое, но пока неотчётливое и смутное роилось у него в голове. Что тут Лемовский, когда Фил мог появиться на свет вовсе не от него? Должно ли было с его стороны ожидать, что кухарка попросту не провела его, зачав от кого-то другого?

Ах, что за мысли! Их всегда больше, чем действий и всего, во что им предстоит воплощаться! И однако же…

«Непременно ошибусь, назвав число соблазнённых мною, – пробовал урезонивать себя поэт. – Могли оказаться такие, которым по ряду причин скрыть моё участие не представилось возможным или даже – не хотелось и теперь – вынянчивают. Пусть и не сами, со слугами, с кормилицами. Так что же – наводить справки, предлагать переписывать рождённых на себя? Кто взялся бы убедить меня, что то детки – истинно мои? Потом – при моём ли незавидном положении сословного нищего и постоянного заёмщика входить ещё и в такие траты? Что получу, кроме позора?

В случае с Аней происходило бы иначе: в ней могу быть уверен – будто бы я честнейшим образом использовал право первой ночи. Желал бы сынишку. Только – дойдёт ли до этого? Знаю, что тешу себя некой мечтою, но знаю уже и то, что коли будет суждено ей сбыться, от намерения объявить себя отцом не откажусь ни под каким предлогом. Так решено. Будь я извещён о появлении малыша, тут же бы, на ближайшей почтовой станции, отписал ей о готовности. В усыновлении видится мне мой поступок, безупречный в отношении высшего нравственного мерила – чести, разумеется – не зауженной, не дворянской, начинённой фальшью. То же бы мог сказать и для случая с удочерением.

Здесь – колебаний нет и не будет…»

Алекс легко вздохнул, удовлетворённый принятым решением.

Оно ободрило его, словно бы это был чётко сформулированный важный итог данной его поездки, без которого вся она могла восприниматься им как бесполезная и бессмысленная.

Теперь можно было махнуть рукой на все те перипетии и передряги, какие как бы нарочно, для его встряски, сваливались на него за несколько суток пути.

«Вот каковы мы, люди, – уяснял он суть произошедшей в нём перемены. – Успокоение души приходит к нам порою из тех пределов, где, как правило, всем кажется, будто там ничего нет и быть не может.

Очевидное – не осмысливается.

Я, пожалуй, пока единственный, извлекающий пользу на том месте, на котором все топчутся или проходятся по нему, не придавая никакого значения ни ему, ни своей жалкой и тусклой роли только проходящих.

А всё-таки любопытно: неужели значительным для меня тут должно было стать то, что я поэт. Горько вспоминать, как я в порыве подавленности готов был отречься от принадлежности к стихотворцам и даже пробовал убить себя.

Нет, то было поспешностью. Во мне ещё не всё истрачено. Я смогу…»

Он всё больше убеждался, что укреплению себя в себе содействовала опять же Аня.

Постоянное обращение к мыслям о ней было, как ему могло казаться, какой-то необходимостью.

Какой?

Она, не иначе, в том, что он бы желал увидеть не только сынишку или дочурку, но и её, соблазнённую им.

Он не стал бы винить её в настойчивости по отношению к нему, какую позволено проявлять женщине, когда она влюблена.

По причине столь естественного её поведения он в особенном долгу перед нею. Хотя нельзя было говорить о каком-то продолжении их адюльтера. Во-первых, из-за того, что он женат и не может просто этак расстаться со своей семьёй. Второе, – Аня уже в монастыре и там останется.

Но в случае, с которым он связывает свою приверженность принципу чести, он, конечно, не преминет воспользоваться любой возможностью заехать в обитель, чтобы повидаться с насельницей.

Возвращение долга Лемовскому в назначенный срок – подходящий повод для его новой поездки в Лепки, а оттуда, он знает, до монастыря рукой подать.

Кстати, и добираться к усадьбе пришлось бы уже не этим вот затерянным просёлком, а – почтовой дорогой, более короткой и удобной. Несомненно, в Лепках он снова увидел бы и Ксюшу…

Алекс неожиданно поймал себя на том, что, вспомнив об Аниной сестре, краснеет и испытывает изрядный стыд, но одновременно чувствует себя приятно взволнованным и освежённым…

«Да вы, милорд, – обращался он к себе с укором и с некоторым весёлым смущением, – похоже, настоящий развратник… Впрочем, не исключаю, что, возможно, она была бы рада…»

Карета с ним выезжала на губернский тракт, забирая в направлении к белокаменной.

Конец

Эссеистика

Вспять от великих иллюзий и заблуждений!

В размещённом ниже тексте приводятся ещё не выдвигавшиеся никем, кроме меня, концептуальные положения о порочности современной демократии и о том, насколько её подлинная сущность пока не осмыслена. – Значительной частью эти положения представлены в моих книгах.

В языковой сфере нередко бывает так, что отдельные понятия, будучи умещены в словах, хотя и выражаются там в их общих значениях и в объёме, но реально используются только частью. Иногда большей, иногда меньшей. А то, что не использовано, может попросту выпасть из употребления, и в этом случае оно остаётся отчуждаемым или забытым – надолго, а то и навсегда.

Подобное легко обнаружить при рассмотрении термина «естествознание», где обозначается знание о любом естественном.

Новейшая наука вроде бы истолковывает его как неразъёмное целое, которым «охвачено» всё в живой и неживой природе; однако на деле к естественному ею отнесено лишь то, что окружает человека. Сам он, как явление природы и как сохраняющий в себе её свойства и закономерности, до сих пор изучен больше как только физическое тело или же в качестве фигуранта вещных общественных отношений.

За пределами кропотливого исследования продолжает оставаться мир его эмоций и чувственности, то, чем в огромной степени определяется его предназначение – как существа мыслящего и ввиду этого вынужденного постоянно заботиться о познании самого себя, своей сущности – с целью лучше и эффективнее управлять собой. Законы только государственные, в виде публичного права, достижению этой цели хотя и служат, но их недостаточно. Важны и те, какие для человека естественны; их воздействие он испытывает – один или в сообществе с другими – с момента появления на свет.

Такие законы сомкнуты в особом «пакете» – в естественном праве, и сведениям об этом виде права как раз и суждено было стать как бы выключенными из понятия, умещаемого в слове «естествознание».

Тысячелетия официальная юриспруденция занималась разработками лишь предмета государственного права, той части правовой сферы, которою выражались амбиции политических режимов. Те, кто её обосновывал, всегда открещивались от начал естественноправовых, не пытаясь различить в них реальной ценности и пользы.

Чаадаев, например, писал: «Никакая сила… не заставит нас выйти из того круга идей… который признаёт лишь право дарованное и отметает всякую мысль о праве естественном…»

Теперь пришла пора убедиться, насколько такие установки ошибочны. Дело в том, что при наделении человека правами он обретает и некие свободы. В государственном праве это свободы по преимуществу характера социального; их допущение – прерогатива государства. Там же, где властвует право естественное, свободы, наоборот, предоставляются ему неофициально – «от лица» природы. И не только ему, как индивидууму, а и всему человечеству. Они – неотторгаемы и не подлежат записи. Таковы в первую очередь те из них, которыми люди пользуются, удовлетворяя свои насущные естественные потребности и отправления, – смотреть, слышать, обонять, любить плотской любовью, принимать пищу…

Не придавать им значения – не лучший способ устройства общественной жизни. В настоящее время проблемы их уяснения и опоры на них не только до чрезвычайности актуальны, но и по-настоящему тревожны. Безотлагательно заняться ими обязывают негативные последствия не стихающей до сих пор эйфории, связанной с получением землянами новых политических и гражданских свобод и прав, с их изобилием, никогда раньше не знаемым.

Те из них, которые были завоёваны в ходе устранения феодальной формации и провозглашены как символы современной, капиталистической демократии, при ближайшем рассмотрении способны резко поубавить воодушевления и гордости у их сегодняшних приверженцев и апологетов, если не говорить о большем – об их полном разочаровании в пристрастиях к указанным символам.

О чём здесь конкретно речь? О том, что этими символами лишь украшен фасад современной демократии; – за ними скрыты и уконсервированы вековые дремучие заблуждения и предрассудки, вследствие чего употребляемая символика размещается в человеческом сознании лишь в виде слепых уверований.

Наибольший вклад со знаком «минус» внесла при этом официальная юриспруденция: из-за её неразборчивости многие нормы государственного права скроены так, что в них умещён целый ряд базовых положений права естественного, что недопустимо. Демократия в таком «наполнении» несостоятельна, поскольку надлежащей действенности провозглашённых прав и свобод – не обеспечивает.

Ссылки на одну только свободу слова, гарантированную в конституциях многих стран, вполне, полагаю, достаточно, чтобы уяснить, как при введении столь приманчивых терминов выхолащивается их суть. Никакой суд в мире не может принять, рассмотреть и тем более удовлетворить иск об ущемлении права на свободу слова. Причина этому та, что обычно свобода слова, как данность юридической терминологии, ни в основных, ни в рядовых законах и кодексах не получает внятной расшифровки – что ею обозначается? Говоря иначе, в ней нет содержания; – это – фикция. Употребляться в качестве правовой нормы прямого действия она не может.

 

Из-за чего же её провозглашают?

Свободой слова заменили право свободно выражать суждения. Будто бы ничего подозрительного. Но то, что отбросили при замене, вовсе не относится к области государственного права. Это – норма права естественного. Подобная тем, какими каждый человек не может не обладать как однажды рождённый.

Законодатели, скорее всего, не очень задумываются над тем, насколько они бывают беспринципны и вероломны. Вся новейшая официальная юриспруденция оказалась измаранной безграмотными решениями в области правотворчества. Скажем, как возникло понятие массовой информации и каков его смысл? Разобраться в этом нелегко. И разбираться не стали. В законах записано: свобода массовой информации гарантируется.

Но так ли уж гарантия тут нужна и может ли массовая информация быть свободной?

Исследовав эту тему в работе «Последний завет», я пришёл к выводу: массовая информация есть не что иное как товар, производимый на медийном конвейере, но не фиксируемый в отчётных папках производителя.

Если давать ему свободу, то есть обеспечивать состояние, не обусловленное хотя бы какими-нибудь ограничениями или зависимостями, то, значит, её следует в такой же абсолютной «величине» давать колготкам, очкам, танкам, топорам, сковородкам и тысячам других товаров. В высшей степени абсурдной была бы при этом и гарантия их свободы.

Особого внимания заслуживают манипуляции при сотворении привлекательной правовой нормы о запрещении цензуры, где цензура, как слово, равна запрету. Как и свобода слова, эта «норма» «вытащена» из области естественного права: там бесчисленные запрещения устанавливаются компетенцией человеческого сообщества, отдельных сообществ и личностей.

Провозглашение её запрета в законах было продиктовано той цензурой, какая практиковалась церковной инквизицией и властями, предрасположенными к искоренению оппозиции. Для цензурирования они учреждали специальные органы. А те, как известно, не были щепетильны в выборе средств и приёмов подавления общественного плюрализма. Новейшей политикой специальные органы ликвидированы. Их возрождение рассматривается как зажим или даже как отмена свободы слова, как преступление. Из опасений вернуться в омуты былого идеологического насилия и измышлен феномен запрещения. Но – чего добились?

С ним опять обошлись, не утруждаясь объяснениями, – что понимать под цензурой? А без этого её запрет обозначает провозглашение ценности «вообще». Использовать её в судопроизводстве невозможно, и она опять же служит только украшением на фасаде ложного правового прогресса.

Действие цензуры вовсе не остановлено. В естественном виде она используется людьми для умалчивания о суждениях, дабы их поток и излишества не приводили к хаосу мнений и к соответствующим бесконечным препирательствам и конфликтам. Невозможно обойтись без неё всюду, где бытует общение и циркулируют хоть какие-то сведения. Это надо понимать так, что «водиться» с нею не перестают не только обычные граждане, а и корпорации, само собой – и государства.

К примеру, сокрытием информации или установлением препон для неё, то есть тем же, в чём преуспевали прежние цензурирующие органы, заняты службы государственной тайной полиции, разведки, правительственные пресс-центры.

Сказанное ясно указывает на причины возникновения правовых натяжек, несоответствий и недоразумений. В отношении свободы и гарантирования массовой информации это элементарное незнание – чего к чему. А такие «ценности» как «свобода слова» и «запрещение цензуры» обусловлены незнанием уже предмета конкретного – сущности естественного права. И незнание здесь, можно говорить, – полнейшее.

В моём эссе «Гамлет и Маргарита» дан расклад естественного права на подвиды соответственно их роли в обеспечении функционирования человечества, корпораций и индивидуумов.

Здесь анализ привёл меня к определению особой значимости высших идеалов, которые понятны всем и буквально все живущие так или иначе вынуждаются соизмерять с ними свои эмоции, намерения и поступки.

Такие идеалы выражаются в понятиях справедливости, чести, достоинства, благородства и других им подобных; они образуют нашу мораль и нравственность или этику – тот верховный подраздел естественного права, который я предложил именовать неписаной всеобщей конституцией землян; – учреждалась она спонтанно без указания срока действия, то есть навсегда и так же, как это имеет место в отношении любых других естественных прав и свобод, не подлежит отмене или исправлениям со стороны кого бы то ни было.

Не искушённая в столь простых истинах и отстраняющаяся от них официальная юриспруденция обречена постоянно отставать в своём развитии и устремляться в тупики.

До сих пор ей неведомо, что представлял собой так называемый «кодекс чести» – свод неписаных установлений рыцарско-дворянского образца, бывший господствующим в западной Европе в эпоху позднего средневековья и Ренессанса, а затем распространившийся в других частях мира. Я о нём первым рассказал читателям в названном эссе.

Имея все признаки естественного права сословного, то есть корпоративного, он претендовал быть подобием негосударственной конституции на территории своего влияния и в определённой мере мог ею считаться – несмотря на свою сословную ущербность и ограниченность.

Как раз под его воздействием происходило диктовавшееся временем возвышение достоинства человеческой личности вообще и стартовала эмансипация женщины, что знаменовало укрепление тех общемировых принципов гуманизма и социального прогресса, какие широко афишируются сегодня.

Разве не резонным было бы оглянуться на такие прежние духовностные приобретения, с тем, чтобы воспользоваться опытом в анализе общественных процессов своей, текущей эпохи? Ведь потери, связанные с игнорированием и недооценкой выгод от такого заимствования, всё прирастают. По утверждениям уфологов, множатся признаки развала и гибели цивилизации наших дней. Без учёта естественноправовых начал усилия по предотвращению неизбежного могут оказаться безрезультатными. Естественноправовые ценности, взятые в совокупности, – тот резерв, которым нельзя не воспользоваться едва ли не в первую очередь там, где идёт поиск вариантов замещений человеческого интеллекта робототехникой.

Вне рассмотрения с точки зрения естественного права остаются многочисленные проблемы личностного порядка.

Наиболее существенная из них связана с интимом, с разводами в семьях. Любовь к половому партнёру не может регулироваться никакими искусственными законами или установлениями. Уход супруга к другой избраннице или, наоборот, – супруги к другому мужчине воспринимается как обыденность именно в силу неписаного закона свободной любви, права на неё. Тут никто не ответственен по суду.

В условиях ускоренного расширения спектра свобод и прав идёт обвал семейных ценностей, и государствам с их юриспруденцией попросту не дано справиться с этой напастью.

Счёт разводам идёт на миллионы даже в странах со сравнительно небольшой численностью населения. Перспективами уменьшения урона на этом поле хотя и заняты, но – неизменно уповают на меры только запретительные, что делает их изначально неэффективными или вовсе бесполезными.

Игнорируя и отторгая естественное право, юристы, можно сказать, подрубают сук, на котором находятся. Ведь нельзя же зачеркнуть очевидного: основанием для государственного права сплошь и рядом становятся элементы права естественного, вследствие чего они, оба часто оказываются во взаимодействии или даже – в тандеме.

Взять факты физического насилия над личностью, подпадающие под юрисдикцию уголовного кодекса. В них дают себя знать неисчислимые человеческие побуждения и эмоции, естественные для каждого. Судом пресекаются, конечно, лишь действия, совершённые вслед за побуждениями и эмоциями и представляющие опасность для жизни или здоровья кого-либо.

Но – необходимы оценки таким действиям и через их этическую мотивацию.

Здесь – тот общий случай, когда осуждённый за насилие над личностью становится осуждённым также и за неумелое или неадекватное управление собой, своими побуждениями и эмоциями, то есть в конечном счёте за нарушение также и принципов естественного права.

Столь же велика зависимость от естественноправовых начал в экономическом пространстве. Человек что-то украл, недоплатил, смошенничал. Не подлежит сомнению, им руководили корысть, жажда присвоения чужого, зависть, что-то ещё.

Такие составляющие общеизвестны. Они и для суда не секрет. Только они интересуют его меньше всего. Упор делается на том, сколько человек украл, недоплатил, насколько смошенничал.

При такой практике публичная юриспруденция не предрасположена к уяснению состава преступления во всей его полноте. А, стало быть, не приходится говорить и о воспитательной значимости судебных решений и даже – о независимости судей.

Что такое их независимость, провозглашаемая в актах законодательства? Может ли она не исходить из понятий и соображений морали и нравственности? Например – прежде всего таких, как «справедливость», «совесть», «честь»? Пренебречь ими не взялся бы, пожалуй, никто.

В целом отстранение от естественного права, отказ признавать его огромное неубывающее значение никак не совместимы с тенденциями глобализации в мировом масштабе.

Все цивилизации на земле оказались бессильны обуздать устремлённость людей к неограниченному обогащению. О такой цели стыдливо умалчивается. Это – табу. Когда сегодня человек становится очень богатым, то лукаво изрекают, что богатство им, дескать, заработано. Тем самым упрятывается официальное молчаливое признание государствами полнейшей, абсолютной свободы в приобретении благ каждой личностью – нормы весьма сомнительной. Её де-факто узаконивают. Но ведь абсолютной свободы нигде и ни в чём не может быть, поскольку в такой «величине» она полностью исчерпывает саму себя. Государства, впадая в противоречие, вынуждаются не иметь с нею дела, устанавливая собственные правила распределения благ.

Но насколько эти правила справедливы и чем оправданы?

В их несовершенствах скрыты причины злоупотреблений властью, коррупция и другие асоциальные факторы, когда легко вызревают вселенская жадность и ненасытность обогащением. Эту злополучную сторону общественного бытия ярко высвечивает ускоренное увеличение фаланги миллиардеров. Становится обыденностью неумеренное потребление материальных благ; опережающими темпами богатства проедаются, что ведёт к устопориванию их воспроизводства. Распинаются мораль и нравственность, которыми жадность и ненасытность обогащением извечно осуждаемы.

К разрушению этических ценностей, идеалов чести и справедливости, выходит, в наибольшей мере прилагают усилия не только отдельные, «плохие» люди, а главным образом государства – поощряющие низменное в человеке…

Здесь свою угрюмую лепту вносят и религиозные конфессии. Они тоже позволяют себе умыкать важнейшие формулы естественного права, выдавая их за постулаты собственной, так называемой религиозной этики – в качестве будто бы единственно верного воплощения начал общественной духовности. Ценности такого покроя провозглашаются уже как превосходящие всё, что есть в «обычной» этике, – несмотря на то, что они не бывают и не могут быть ни всеобщими, ни вечными.

Консолидация населения конфессиями, желательная сама по себе, то есть будучи понятием «вообще», также коварна в своей глубинной сути, поскольку её плоды нередко используются для разжигания национализма и шовинизма, в провоцировании межрегиональных и международных конфликтов, в захватнических военных приготовлениях и в других неблаговидных целях.

Теперешнюю цивилизацию, подверженную постоянной порче, невозможно ничем оправдать в её жажде возвеличить себя правовой системой, при которой право естественное, как отнюдь не менее важный регулятор состояний личности, обществ и человечества, отодвигается на обочину. Силой и эффективностью с ним не может сравниться ни один государственный правовой кодекс. Ведь официальные установления бывают годны лишь на ограниченный срок, иногда на время действия одного правительственного органа или одного, пусть даже талантливого и популярного верховного должностного лица.

Людям бывает горько, когда они убеждаются в эфемерности и в обманчивости получаемых гражданских прав. Для каждого, поэтому, ближе право естественное с его вечными идеалами; только в нём он может сознавать себя по-настоящему свободным – в той разумной и допускаемой мере, которою обеспечивается формирование «усреднённой» личности, не претендующей иметь притязания выше, чем они могут быть у окружающих, у всех.

 

Провозглашённые корявые символы, будучи словесным балластом, способны приводить лишь к искривлениям наличного правового пространства, к запутыванию смысла норм общественного бытия и общественной духовности. По нраву они только демагогам, понаторевшим в бесполезном доказывании преимуществ и правильности того, что у всех перед глазами.

В этих обстоятельствах принципы осуществляемой «самой передовой» демократии остаются неизменными – великой иллюзией издёрганной, замороченной современности.

Излишне подчёркивать, какие огромные потери обусловлены ею в интеллектуальном творчестве, прежде всего – в эстетическом.

Литература, искусство и культура, совмещённые с хилыми суррогатами официального права, находят утешение в агрессивной эпатажности, в пренебрежении реальностями, в мимикрии.

Режимом насилия скованы авторы сочинений по истории. Поощряется их труд в угоду правительствам, им присуждают учёные степени, хотя по большому счёту история вовсе не есть наука. Это не более как повествования о подлинных событиях прошлого и их участниках. При их изложении автор волен руководствоваться любыми концептами и представлениями, и здесь мерилом его вклада могут служить лишь его талантливость или её отсутствие. Государства преступно лишают его естественного права на свободный выбор с целью присвоения наработок в их национальных, популистских и других интересах. Так они делают историю разменной монетой своей сумбурной политики.

Ущербное государственное право, подминая под себя человека, понуждает его обращаться к той части своих наихудших внутренних устремлений, которым созвучно понятие бескрайней, абсолютной свободы с её нелепостями. Там, у её порога, он, склоняясь ещё и к стимулированию себя дурманящими веществами, может поступать как ему заблагорассудится, и для него уже ничего не могут значить ни право, дарованное со стороны, от государства, ни то, что даётся ему с рождения. И горе той стране и тому сообществу, где столь извращённое поведение обернётся привычкой для многих людей или даже станет массовым.

Рейтинг@Mail.ru