Вадим Иванович Кучеренко
Химера
Глава 4
Сеул населяло более десяти миллионов человек. Но Фергюсу был нужен только один, и он жил где-то на окраине города, в одном из тех районов, которые во всех мегаполисах мира назывались трущобами. Найти его было непростой задачей. Звали его Хьеон Ли, и он был человеком только наполовину. Его мать забеременела от пэн-хоу и умерла при родах. А младенец выжил. И вырос, не зная, что он бастард. Он не знал этого до двадцати пяти лет, и успел даже обзавестись семьей. Жена родила ему двух детей, девочку и мальчика.
К тому времени, когда младшему из его детей, мальчику, исполнился один месяц, Хьеон Ли уже знал, что он наполовину пэн-хоу. Но все, кто окружал Хьеона Ли, даже жена, называли его человек-дерево или древесным человеком. Его кожа на теле, особенно на руках и ногах, поросла бородавчатыми, как древесная кора, наростами.
И это было еще не самое страшное. Девочка родилась похожей на мать. А сын, которого назвали Меонг, что в переводе с корейского означало «светлый, ясный», получил в незавидное наследство гены отца.
Хьеон Ли и Меонг были бастардами, один наполовину, второй на четверть духами природы. Они жили среди людей, и то, что с ними случилось, стало известно всем. О них писали в средствах массовой информации, их, как диковинных существ, изучали ученые и медики. Так было, пока не стерлась новизна события, а потом всеобщий интерес к ним пропал, а вместе с ним и средства к существованию. И только Фергюс, узнав об этом, взял их под свое покровительство. Семья Хьеона Ли не голодала. Меонг рос бойким и смышленым мальчиком. Однако это не имело значения для их жены и матери. Однажды, устав от жизни с чудовищами, как она называла своего мужа и сына, Тэ Ли сбежала от них вместе с дочерью. Когда Фергюс сказал, что найдет их, пусть даже на краю света, и заставит вернуться, Хьеона Ли устало попросил его не делать этого.
– Каждый имеет право на счастье, – сказал он эльфу. – Она выходила замуж за человека, а оказалось, что за пэн-хоу. Получается, я обманул ее. Она несчастлива со мной. Что из того, что я ее люблю? Я прощаю ее. Прости и ты мою Тэ, повелитель Фергюс!
Эльф, услышав эти слова, смертельно побледнел и ушел, ничего не сказав. С тех пор прошло семь лет. Меонг был почти ровесником Альфа.
Возле гостиницы Фергюса поджидало то же самое такси, на котором они приехали сюда. Водитель, имевший неосторожность вызвать неудовольствие Фергюса, покорно следовал его безмолвным указаниям. Увидев подходившего эльфа, он торопливо выбрался из салона и предупредительно открыл перед ним дверцу. Его глаза, еще недавно такие веселые и наглые, сейчас были пустыми и мрачными, словно в них поселилась ночь.
– Твое имя? – бросил Фергюс, усаживаясь на заднее сиденье.
– Сеунг, господин, – почтительно ответил тот. – Сеунг Ким из города Кимхэ.
– Твоя биография меня не интересует, – нахмурился Фергюс. – Будь краток, и отвечай только «да» или «нет» на мои вопросы. Ты хорошо понял?
– Да господин.
– Ты слышал что-нибудь о древесном человеке?
– Да, господин.
– Ты знаешь, где он живет?
– Да, господин.
– Расскажи подробнее!
– Его лачуга прячется в Сеульском лесу, который раньше называли королевскими охотничьими угодьями. Там, где сливаются река Ханган и ручей Чуннанчхон. Глухое место. Даже туристы опасаются туда ездить. И полиция не советует.
– Это похоже на правду, – задумчиво пробурчал Фергюс. – А если так… В путь, Сеунг! Мне нужно с ним встретиться, и срочно.
– Да, господин.
Водитель включил двигатель, и автомобиль тронулся с места. Сеунг Ким был похож на манекен, заменивший человека на водительском кресле, безмолвный и бездушный. Но машину он вел уверенно и спокойно, как будто в его мозгу был установлен радар, позволявший ему лихо маневрировать в густом потоке транспорта, заполонившем дороги мегаполиса.
Сеульский лесной парк представлял собой настоящий природный оазис посреди большого и шумного города, площадью менее полутора квадратных километров. Здесь обитали олени, лани, белки, кролики и много других диких животных, в пруду водились утки. Он был открыт для бесплатного посещения круглый год. Но мало кто из туристов знал о том, что в глубине леса, посреди болот, которые сохранили здесь как образец естественной экологической среды, стоит жалкая покосившаяся лачуга, в которой живет древесный человек со своим сыном. Ничем подобным не могли похвастать знаменитый на весь мир Центральный парк в Нью-Йорке или не менее известный Гайд-парк в Лондоне. Однако ни администрация самого парка, ни власти города Сеул этим не гордились. Наоборот, пытались замолчать этот прискорбный, с их точки зрения, факт. А то, о чем не говорят, того не существует. Древесный человек был тем скелетом в шкафу, который есть в каждой старинной семье и которого стыдятся все члены семьи, понаслышке знающие о нем.
Фергюс придерживался иного мнения. Он даже испытывал почти дружескую симпатию к Хьеону Ли. Тот, несмотря на все выпавшие на его долю испытания, был скромен и вежлив, как истинный кореец, и не озлобился на жизнь. Люди могли бы им гордиться. Впрочем, как и пэн-хоу. Но ни тем, ни другим не было до него никакого дела. Для всех он был чужим. Люди и духи отвергли его и забыли о нем.
Только Фергюс помнил. И сейчас у него было дело к древесному человеку. Очень важное дело, от которого, возможно, зависела жизнь его самого и жизнь его внука.
Такси свернуло с широкой асфальтированной дороги на узкую дорожку, потом на тропу со следами колес, а затем путь автомобилю преградили густые заросли и пирамидальные деревья.
– Дальше только пешком, господин, – не поворачивая головы, сказал водитель. – Вас проводить?
– Жди меня здесь, – буркнул Фергюс и вышел из автомобиля.
Еле заметная тропинка вилась между деревьями. Она скорее угадывалась, чем существовала в действительности. Однако Фергюс пошел по ней. Лес – почти родной дом для леших, но и эльфы неплохо в нем ориентируются, особенно лесные. Фергюс был эльф, пусть и не лесной и давно не выбиравшийся из города на природу. Но генетическая память предков продолжала жить в нем. Может быть, человек никогда не нашел бы жилища Хьеона Ли. Но Фергюс довольно быстро дошел до него.
Жилище древесного человека трудно было назвать домом. Скорее, это была лачуга, сложенная из стволов упавших от ветра деревьев, с крышей, покрытой пожухлой листвой. Дверь заменяли длинные ветки с листьями, спускавшиеся с притолоки наподобие жалюзи. Они колыхались от ветра, издавая сухой звук, похожий на шипение рассерженной змеи. Это могло показаться предупреждением незваным гостям. Мало кто из посторонних рискнул бы войти в эту хижину.
Фергюс вошел, не замешкавшись ни на одно мгновение. Внутри хижины он увидел грубо сколоченный из досок стол и несколько табуретов, которые при ближайшем рассмотрении оказались обыкновенными массивными пнями. На одном из них, лицом ко входу, сидел Хьеон Ли. Его руки и ноги напоминали спутанные корни растения, лицо покрывали бородавчатые наросты, подобные грубой, потрескавшейся от времени коре дерева. И только глаза его были человеческими. И неожиданно умными.
Когда Хьеон Ли узнал эльфа, то глаза его, прежде настороженные, радостно засияли. Было похоже на то, будто в темном дупле дерева вспыхнули крошечные огоньки пламени.
– Приветствую тебя, повелитель Фергюс! – произнес Хьеон Ли. – Проходи. Мой дом – твой дом. Ты знаешь это.
– Я знаю это, Хьеон, – ответил Фергюс. Он прошел, мягко ступая по песку с мелкой галькой, который служил в хижине полом. Присел на пень, стоявший напротив хозяина дома, по другую сторону стола. И оказался лицом к лицу с древесным человеком. Их глаза встретились.
– Ты единственный, кто не отводит в страхе глаза от моего лица, – сказал Хьеон Ли. – Я всегда удивлялся этому.
– Ты привык к общению с людьми, – в голосе эльфа прозвучала едва заметная презрительная нотка. – Того, кто хотя бы однажды увидел очокочи или кобольда, твой вид уже не испугает.
– Неужели они еще ужаснее нас, пэн-хоу? – вслух изумился Хьеон Ли. Но глаза его лукаво блеснули. – В таком случае, повелитель Фергюс, позволь сравнить тебя с сорокой. Это птица, которая, по корейским поверьям, приносит хорошие вести.
Фергюс неопределенно пожал плечами, так что нельзя было понять его отношения к тому, что его сравнили с сорокой. И перевел разговор на другую тему.
– Как твое здоровье, Хьеон?
– Я бы сказал, что цветущее, – древесный человек поднял свои руки и потер одну об другую. Раздался протяжный скрип соприкоснувшихся от порыва ветра деревьев. – Но врачи, которые время от времени исследуют меня, утверждают обратное. По их мнению, я высыхаю не только снаружи, но и изнутри, как растение, которому не хватает влаги. И со временем я могу превратиться в окаменелость. Так что не задерживайся со следующим визитом ко мне. Помнится, в последний раз мы встречались с тобой лет шесть тому назад.
Фергюс пропустил скрытый упрек мимо ушей, сделав вид, что не понял его.
– Эти люди, – спросил Фергюс, уже не скрывая своего презрения, – они так и не могут понять, что с тобой произошло?
– Они утверждают, что это из-за того, что я поранился, когда брился, – не менее пренебрежительно хмыкнул древесный человек. – И занес в рану папилломавирусную инфекцию. И это бы еще полбеды. Но, оказывается, выяснили они, проведя свои многочисленные медицинские исследования, у меня редкий генетический дефект, при котором иммунная система не подавляет активность этого вируса. В результате сочетания папилломавирусной инфекции и этого генетического дефекта я и начал покрываться наростами на теле, похожими на древесные отростки.
Фергюс все это хорошо знал. Накануне он просмотрел копии медицинских карт Хьеона Ли и его сына Меонга, которые стоили ему сто тысяч долларов. Но сейчас он делал вид, что внимательно слушает.
– Как ты думаешь, повелитель Фергюс, если бы я сказал этим ученым мужам, что я – наполовину пэн-хоу, это изменило бы их диагноз?
Древесный человек произнес это с насмешкой, но глаза его испытывающе смотрели на Фергюса.
– Думаю, что нет, – сухо ответил Фергюс. – Скорее всего, они отправили бы тебя в сумасшедший дом, сочтя, что ты сошел с ума от своей болезни. А заодно и Меонга. У вас с ним одно будущее, Хьеон. К моему величайшему сожалению, поверь.
Упоминание о сыне всегда было болезненным для Хьеона Ли. Древесный человек винил себя в его бедах. В хижине раздался громкий протяжный скрип, который издает ломающееся дерево. Таким образом Хьеон Ли выразил свой гневный протест.
– При чем здесь мой сын? – воскликнул он. – Говори, эльф, не молчи! Я сразу понял, что ты пришел с недобрыми вестями, как только увидел тебя!
– Меонг умирает, как и ты, Хьеон, – тихо сказал Фергюс, опустив голову. – Я узнал об этом недавно. Врачи вынесли свой приговор. Они бессильны против этой болезни. Ни люди, ни духи не могут вас спасти. Поверь, я не пожалел бы денег, если бы существовал хотя бы один-единственный шанс. Пусть даже на бесконечность. Но вы обречены. Мне очень жаль.
Хьеон Ли молчал. В тишине было слышно его тяжелое хриплое дыхание. Только оно выдавало чувства, которые сдерживал древесный человек. Наконец он произнес:
– Ты пришел только за этим? Чтобы высказать свои соболезнования?
– Помнишь, ты однажды сказал, что выполнишь любую мою просьбу? – вопросом на вопрос ответил Фергюс. – В благодарность за то, что я сделал для тебя и твоего сына.
Он дождался, пока Хьеон Ли кивнул. И только после этого продолжил:
– Пришло время выполнить это обещание.
– Что ты хочешь от меня? – спросил Хьеон Ли.
И Фергюс сказал.
Выслушав его, Хьеон Ли опять надолго замолчал. Когда эльф уже начал терять терпение, он неожиданно услышал:
– Ты помнишь, у меня была жена. И дочь. Они испугались и предали нас с Меонгом. Но мы их все еще любим. Они не должны ни в чем нуждаться.
– Я найду их и позабочусь о них, как до этого заботился о тебе и о Меонге, – пообещал Фергюс. – Это все, что ты хочешь потребовать от меня в обмен на свою услугу?
– Это больше того, на что я мог надеяться, – ответил Хьеон. – Ты, как всегда, очень щедр, повелитель Фергюс.
Возможно, Фергюсу это только почудилось, но в голосе Хьеона он расслышал осуждение. Для самолюбивого эльфа это было как брошенная в лицо перчатка. Однако он сумел подавить свой гнев.
– На рассвете, на выходе из леса, вас будет ждать автомобиль. Водителя такси зовут Сеунг Ким. Он будет выполнять все твои приказы. Когда он тебе станет не нужен, расплатись с ним и отпусти.
Фергюс достал из внутреннего кармана пальто из тонкой шерсти, которое было на нем одето, толстую пачку денег. Это были воны, местная валюта. Бросил ее на стол перед Хьеоном Ли.
– Это для водителя и на прочие мелкие расходы. Все остальное уже оплачено.
Фергюс вышел, слыша за своей спиной только шелест сухих ветвей. Хьеон Ли не попрощался с ним. Он как будто погрузился в раздумья, в которых не было места эльфу с его прозаическими житейскими проблемами. А, быть может, это только казалось. Понять что-либо при взгляде на шероховатую треснувшую кору, которая заменяла древесному человеку лицо, было невозможно.
Но как только эльф вышел, в темном углу хижины раздался шорох, словно там завозилась большая крыса. Хьеон Ли сразу очнулся от своих раздумий.
– Сынок, выходи, хватит прятаться, – сказал он с улыбкой в голосе. – Чужой дядя уже ушел.
От стены отделилась тень и приблизилась к нему. Это был мальчик лет семи, худенький и невысокий, с круглым, как полная луна, личиком, которое портили древесные наросты на щеках и за ушами. Но вся остальная кожа у него была чистая, нежная, словно у девочки, и чуть смугловатая. Лишь в некоторых местах уже появились темные пятнышки, предвещающие будущие бородавки.
Хьеон Ли подхватил сына и посадил себе на колени. Мальчик прижался к его груди. Сердце отца билось ровно и редко, пять-семь ударов в минуту. Этот тихий ритмичный звук успокаивал и прогонял страх, который мальчик чувствовал почти всегда. Он боялся всего – солнечных лучей и ночной темноты, падающих капель дождя, крика птиц, ветра, проникающего сквозь щели хижины, людей. Страх был привычен и неотделим от его существования, кроме тех редких минут, когда отец ласкал его, крепко обняв и не замечая, что царапает, иногда до крови, тонкую кожу ребенка своей шероховатой кожей и узловатыми руками.
– Меонг, – тихо произнес отец, – а ты бы хотел немного попутешествовать?
Мальчик в своей жизни еще никогда не отдалялся от хижины, в которой они жили, дальше, чем на полсотню метров. Все, что лежало вне этой крошечной территории, казалось ему неведомым и угрожающим. Когда он выходил из хижины, то малейший шум или треск ветвей приводил его в состояние почти панического ужаса, и он стремглав бежал домой. Но сейчас Меонг, чувствуя, что такой ответ понравится отцу, храбро заявил:
– Да, – и тут же сделал поправку: – Но чтобы к ночи мы успели вернуться домой. А вдруг пойдет дождь, и мы промокнем?
– Нет, Меонг, наше с тобой путешествие – это очень далеко, – возразил ему отец. – И надолго. Но это совсем не страшно. А когда… Если будет страшно, я скажу тебе, и ты закроешь глаза. А потом снова откроешь – и все страшное закончится. Навсегда. И нам с тобой уже не надо будет бояться. Никогда и ничего. Правда, это будет замечательное путешествие?
– Да, – покорно кивнул мальчик. Он никогда не спорил с отцом. Вдруг его взгляд упал на пачку денег, лежавшую на столе. Он протянул руку и дотронулся до нее, словно не поверил своим глазам. Потом спросил: – Папа, это наши?
– Да, – ответил Хьеон Ли. Его взгляд, только что бывший мечтательным и светлым, изменился, стал сумрачным. – Я заработал их, сынок. Это уже наши деньги.
– Папа, мы стали богатыми? – с затаенной надеждой спросил мальчик.
– Да, сынок, – подтвердил отец. – Очень богатыми.
– Тогда…, – мальчик запнулся, но все-таки закончил фразу: – Может быть, мы пошлем эти деньги маме?
– Зачем? – голос отца стал твердым, как сухое дерево.
Но мальчик впервые не испугался. И договорил:
– Тогда мама с сестрой смогут вернуться к нам. И мы снова будем жить вместе. Папа!
В этом тихом возгласе было столько отчаяния, что сердце древесного человека невольно смягчилось, помимо его воли.
– Ты прав, сынок, – сказал он, передумав сердиться. – Мы так и сделаем. Как только вернемся из путешествия. Твоя мама и твоя сестренка приедут к нам. И мы уже не будем с ними расставаться. Никогда…
Он говорил и говорил, покачивал сына на своих руках, словно убаюкивал его, рассказывая сказку. А тот и в самом деле уже почти засыпал, его глаза слипались, легкая дремота овладевала им, начинал сниться сон…
И это был хороший сон, потому что Меонг улыбался.
Глава 5
Алва летела в Берлин не на самолете авиакомпании Lufthansa, а на крыльях мести. Она находилась в лихорадочном возбуждении, предвкушая будущую расправу над Фергюсом, а, главное, над тем мальчишкой, которого она увидела рядом с ним в московском аэропорту. Поэтому два часа полета промелькнули для нее незаметно.
Международный аэропорт Berlin Brandenburg International, по обыкновению, вызвал у Алвы раздражение. Она все еще считала его выскочкой, не по заслугам, а только по злой воле городского совета Берлина, заменившим старые добрые аэропорты Тегель и Шёнефельд, к которым она привыкла, и от которых ей, как и всем иностранцам и немцам, пришлось отказаться уже лет десять тому назад. С некоторых пор Алва начала предпочитать старинное новомодному. Это произошло после того, как ее муж, Лахлан, стал членом Совета ХIII. Изменение социального статуса мужа повлекло за собой перемену привычек его жены. Алва позабыла о том, что когда-то пела в дешевом второразрядном парижском cafе chantant, и приобрела вид респектабельной женщины. Но, надо отдать ей должное, в душе она осталась прежней беспутной Алвой. Однако вместо множества любовников, которых она имела раньше, у нее остался только один, кобольд Джеррик. И не потому, что она устала от бесчисленных связей или любила Джеррика. Она его смертельно боялась. Это объясняло ее постоянство.
В аэрпорту Алва взяла такси. Резиденция главы Совета ХIII, в которой обитал также и кобольд Джеррик, находилась в самом центре Берлина. Автомобиль миновал обломки разрушенной Берлинской стены, некогда разделявшей Германию на две страны. Затем площадь Жандарменмаркт, которая считалась самой красивой в городе благодаря Французскому и Немецкому соборам. Потом площадь Александерплац с Часами мира и телебашней. И только после этого он оказался на одной из тех тихих улочек, о существовании которых в современных мегаполисах узнаешь совершенно случайно. Здесь, в густой тени деревьев, скрывался старинный особняк, в котором Алва надеялась найти поддержку своим злобным мстительным планам.
Было время, когда Алва часто посещала этот особняк. Сначала по прихоти эльбста Роналда, затем как всеми признанная любовница кобольда Джеррика. Но в последние год-два пыл кобольда поутих, либо у него стала отнимать слишком много времени его тайная борьба за власть, которую он вел против главы Совета ХIII. И визиты Алвы становились все реже и реже. В последний раз она была в этом особняке полтора месяца тому назад. И не была уверена, что сейчас ее примут с радостью. Но это ей было почти безразлично. Рад ей будет Джеррик или не рад, но ему придется выполнить ее просьбу. Или требование, если дело дойдет до этого. Так думала Алва. Так она была настроена, выходя из такси. Возбужденная своими мыслями, она даже забыла дать водителю чаевые, на что обычно в последние годы не скупилась, покупая если не уважение, то благодарность окружающих.
Алва подошла к кованой ограде, отделявшей особняк от улицы, и нажала на кнопку переговорного устройства. Об этой кнопке знали только избранные. Она пряталась в пасти дракона, серебряная голова которого была прикреплена к прутьям решетки, выполненным в форме дубовых листьев. Эльбст питал слабость к символам. С древних времен дубовые листья символизировали бессмертие и стойкость. И только много времени спустя к ним добавилась верность. Подумав об этом Алва презрительно фыркнула. Они часто смеялись с Джерриком над возрастающей с каждым годом сентиментальностью дряхлеющего эльбста Роналда. Как правило, в постели, после любовных игр. Джеррик был неутомимым любовником и часто доводил Алву до изнеможения. Но это было лучше того, что делал с ней эльбст, превращая ее в бездушный кусок мяса, который он только что не пожирал, утоляя свои противоестественные сексуальные потребности…
– Кто? – прервал мысли Алвы голос, раздавшийся из пасти дракона. Он был незнаком Алве. Эльбст или кобольд снова сменили секретаря, видимо, чем-то не угодившего им. Это происходило часто, поскольку угодить обоим сразу не смог бы даже ангел, спустись он, паче чаяния, на землю.
– Эльфийка Алва, – ответила она.
– К кому?
– К кобольду Джеррику.
– Тебе назначено?
– Пожизненно, – насмешливо произнесла она. – И поторопись. А то Джеррик будет недоволен.
– Жди, – буркнул голос.
Ждать пришлось долго. Или просто непривычно долго для нее. Алва привыкла, что ворота распахиваются почти мгновенно, едва она произносит свое имя. Алва уже почти бесилась от ярости, когда ее впустили.
Джеррик принял ее в своем рабочем кабинете. Но Алву это не обескуражило, так как она хорошо знала, что потайная дверь из этого кабинета ведет прямо в спальню кобольда. Она много раз ходила этим путем.
Расположившись за массивным столом из розового дерева, которое произрастало только в Бразилии и Гватемале, кобольд с озабоченным видом перебирал какие-то бумаги. Его огромные черные губы отвисали почти до груди, иногда он плотоядно облизывал их огромным шершавым языком. Увидев Алву, кобольд ухмыльнулся, обнажив покрытые ржавым налетом кривые клыки.
– Привет, дорогуша, – просипел он тоненьким голоском. – Рад тебя видеть.
За то время, что они не виделись, Джеррик ничуть не изменился. Он был все тем же безобразным карликом с морщинистой кожей ярко-красного цвета. По тому жадному взгляду, который он бросил на нее, Алва поняла, что она все так же сексуально привлекательна для него. Это ее обрадовало. Но она сумела скрыть свои эмоции.
– А я уже начала сомневаться, дожидаясь под твоими дверями, – заявила она, усаживаясь вместо стула на край стола и закидывая ногу на ногу. При этом ее короткая юбка стала почти невидимой, обнажив роскошные бедра. Это было продумано Алвой заранее.
– Дурак секретарь не сразу мне доложил, – начал оправдываться Джеррик. При взгляде на бедра Алвы у него непроизвольно начала течь слюна изо рта по отвислым губам на бумаги, лежавшие на столе. Но он этого не замечал. – Новенький. Ничего не знает и не понимает.
И, понизив голос, он пояснил, как будто это все объясняло:
– Его взял Роналд. – И уже громко добавил: – Видимо, придется от него избавиться.
Алва улыбнулась.
– Если из-за меня, то не стоит. Я уже простила.
Она лицемерила, и они оба это знали. Но кобольд сделал вид, что поверил.
– Ты очень добрая, Алва, – польстил он эльфийке. И нежно погладил ее пышное бедро.
– Ошибаешься, – сказала она, убирая его руку. – И я немедленно тебе это докажу.
Алва знала, что если она удовлетворит похоть кобольда раньше, чем получит то, ради чего она пришла, то может ничего не получить взамен. Эльфийка вела хитрую игру.
– Ты уже доказала, – обиженно скривил губы кобольд. – Ты не добрая, ты жестокая. Какая муха тебя укусила, Алва?
– Я пришла к тебе по делу, Джеррик. Удовольствие потом.
Кобольд нахмурился. Его тон сразу изменился, стал раздраженным и злым.
– У меня и без того много дел, Алва. Я готовлюсь к заседанию Совета тринадцати. Голова идет кругом. Мы не могли бы поговорить о твоем деле после заседания?
Алва не стала спорить. Она произнесла только одно слово:
– Фергюс.
Джерри посмотрел на нее с недоумением.
– Тебе явился его призрак?
– Ошибаешься, дорогуша, – передразнила его Алва. – Уж призрака я бы сумела отличить от живого духа. Я видела его в аэропорту Москвы, живого и здорового, всего несколько часов назад.
– И что тебя так испугало? – ухмыльнулся кобольд. – Что оживший эльф лишит твоего мозгляка-мужа места в Совете тринадцати?
– Что он лишит тебя головы, – с презрением взглянула на него Алва. – Как в свое время Грайогэйра. Или ты забыл? А, впрочем, зачем тебе голова! Ты ведь думаешь другим местом. А это такая мелочь, что на него даже Фергюс не позарится.
Алва умела быть очень злой, когда хотела этого. И беспощадной.
– Что же ты хочешь от меня? – хмуро взглянул на нее кобольд.
– Его головы, разумеется, – улыбнулась эльфийка. – Ты знаешь закон. Око за око. И так далее.
– У меня нет времени на это, – буркнул кобольд. – Это прошлое. Для всех он ушел к праотцам. Так пусть там и остается. Знала бы ты, над чем я сейчас ломаю голову, ты не пришла бы ко мне с такой ерундой. На кону судьба всего человечества! А ты пристаешь ко мне с каким-то жалким эльфом. Elephantum ех musca facis. Делаешь из мухи слона.
Но если кобольд намеревался смутить Алву, заговорив на древнем языке духов, который позднее переняли римляне, привлеченные выразительностью и лаконичностью его высказываний, а современные люди, назвав латинским, считали мертвым, то он ошибся. Несмотря на то, что духи, почти изъяв этот язык из повседневного общения, продолжали говорить на нем только в самые торжественные и патетические моменты своей жизни, подчеркивая их значимость, Алва, став женой члена Совета ХIII, сочла необходимым изучить его. И теперь легко и едко парировала выпад Джеррика.
– Ах, да, я и забыла, что ты amicus humani generis – друг рода человеческого, – насмешливо произнесла Алва. – Но ты забыл одно правило, которому неукоснительно следовали наши предки. Auferte malum ех vobis. Исторгните зло из среды вашей. Cave! Остерегайся!
– Кажется, ты мне угрожаешь? – нахмурился кобольд.
– Я только предостерегаю, – ответила Алва. – Dixi et animam levavi. Я сказала и облегчила свою душу, успокоила совесть. Решать тебе. И отвечать, кстати, перед Советом тринадцати тоже. Пусть ты и не боишься его.
Кобольд задумался. Иногда он машинально почесывался, раздирая кожу в кровь там, где его особенно злобно кусали блохи. Тело кобольда было покрыто клочковатой шерстью, и от этих мелких тварей его не могли избавить никакие снадобья и заговоры. Сам он так привык к этому, что даже не замечал. Наконец он прервал молчание.
– Повторяю свой вопрос: что ты хочешь? Только давай обойдемся на этот раз без риторики и красивых словесных оборотов. Они не идут ни мне, ни тебе. Тебе, потому что ты и так красива, и своей красотой затмеваешь их. А мне… Мне потому, что я такой, какой есть, и лучше уже ни стану, какими бы погремушками я ни украсил себя.
Алва от души рассмеялась. Кобольд был безобразен, но умен и, несомненно, обладал чувством юмора. Именно это и привлекало Алву к нему. Во всяком случае, давало возможность не придавать слишком большого значения его отвратительной внешности.
Она взяла руку Джеррика и положила ее на свое бедро.
– Вот таким ты мне нравишься, Джеррик, – томно проворковала эльфийка. – Будь таким всегда, пожалуйста!
У Джеррика снова начала течь слюна из отвислой губы. Алва спохватилась, что дело еще не закончено. И поспешила заявить:
– Я хочу, чтобы ты отдал приказ задержать Фергюса и всех его сообщников. А меня назначил координатором этой операции. Я прослежу, чтобы твой приказ выполнили. И горе тому духу, который вздумает его проигнорировать.
– Уж не войну ли ты хочешь начать с беднягой эльфом? – пошутил кобольд. Но, заметив, что Алва начала хмуриться, успокоил ее: – Впрочем, мне все равно. Я издам такой приказ.
И его пальцы побежали по бедру Алвы, норовя очутиться между ее ног.
– Немедленно, – потребовала эльфийка, сильно сжав его пальцы ногами. – И вот что еще. Я слабое существо, а Фергюс очень опасен. Мне нужен телохранитель, который в случае необходимости смог бы защитить меня от Фергюса и подчинялся бы только мне. И слепо, без рассуждений. Добавь это в свой приказ. Желательно из рарогов.
– Зачем тебе связываться с рарогами? – возразил Джеррик. – Гномы намного дисциплинированнее и надежнее.
Алва знала это и сама. Рароги были беспокойным, кочевым народом, многие из них зачастую не знали даже, где они родились и кто их отец и мать. Чтобы прокормиться, они могли ограбить и даже убить. Но убить они могли не только за деньги, а даже из-за плохого настроения. И тут же забыть об этом, не мучаясь ни угрызениями совести, ни страхом за возможное возмездие. Но именно поэтому Алва сейчас и выбрала представителя этого племени. Эта черта характера рарогов могла пригодиться ей, когда она настигнет Фергюса. Не каждый согласится лишить ребенка жизни. Для рарога это пустяковое дело. Достаточно доплатить ему сверх обычной цены процентов десять. Но посвящать в эти подробности кобольда Алва не собиралась.
– С рарогами мне легче найти общий язык, – сказала она и, поддразнивая Джеррика, высунула свой язычок из алых губок, он затрепетал, словно бабочка.
– О, да, ты умеешь им пользоваться, – хмыкнул кобольд. Но он уже не протестовал. Продолжая одну руку держать между ног Алвы, второй он взял перо и написал несколько строк на белоснежном листе бумаги, лежавшем перед ним на столе. Буквы, которые он выводил, напоминали грязные кляксы. Закончив, он поставил лихой росчерк, состоящий из огромной буквы «Д» со множеством завитушек, и протянул лист Алве. – Это твоя охранная грамота. С этой минуты можешь считать себя специальным агентом Совета тринадцати.
Алва внимательно прочитала написанное кобольдом. И только после этого разжала колени. Пальцы Джеррика тут же скользнули в щель, образовавшуюся между ее ног. А сам он заурчал от удовольствия.
Для Алвы пришло время платить. Она знала, что ждет от нее похотливый кобольд, которому отказывали в интимной близости даже проститутки, настолько он был безобразен. Разумеется, если у них был выбор.
Алва встала со стола, медленно, расчетливо неторопливыми движениями, скинула с себя юбку и блузку и осталась в крошечных кожаных трусиках. Ее большие мягкие груди выпирали из чашечек кожаного бюстгальтера, словно пытаясь освободиться от их оков. Она подошла к кобольду, который продолжал сидеть в кресле, встала перед ним на колени, приникла губами к его огромному волосатому уху и замурлыкала французскую песенку о любви, которую в свое время с успехом исполняла в парижском cafе chantant. Глаза кобольда закатились под веки от удовольствия, а слюна обильно полилась из его черных отвислых губ, стекая эльфийке на груди.
