Вадим Иванович Кучеренко
Химера
– Хорошо, – наконец похвалил ее Филипп. – Теперь нам надо подумать над тем, как заманить Лахлана туда, где ты смогла бы без свидетелей покончить с ним. Не в супружеской же спальне, в самом деле, ты будешь рубить ему голову.
– Не сейчас, чуть позже, – хрипло ответила Алва. Упражнения с мечом довели ее вожделение почти до экстаза. Она направила острие меча в грудь рарога и приказала: – А теперь раздевайся!
Филипп ухмыльнулся и начал выполнять приказ. Когда он снимал рубашку, из нагрудного кармана выпал и с громким стуком упал на пол смартфон в золотом корпусе. Алва сразу его узнала. Именно его она видела в комнате задушенного ею бастарда Лахлана, брала в руки, а затем пренебрежительно швырнула на подушку, которой было прикрыто лицо мальчика.
– Откуда он у тебя? – спросила она приглушенно.
– Купил, – невозмутимо ответил рарог и хотел нагнуться, чтобы поднять смартфон с пола.
Но ему помешал самурайский меч, который Алва и не подумала убрать. Рарог наткнулся на его острие.
– Перестань, Алва, – недовольно сказал он. – Это не смешно.
– А я и не думала шутить, – ответила она. – Не надо его поднимать. Я знаю, чей это смартфон.
– И что с того? – рарог не понимал, к чему клонит Алва. – Маленькая премия, только и всего. Я давно хотел такой.
– Моя маленькая премия, – возразила эльфийка. – А ты отойди на два шага. На всякий случай. Меч очень острый. Будет жалко испортить твою нежную шкуру.
И она сделала шаг вперед, продолжая направлять меч в грудь рарога. Чтобы не наткнуться на острие, тот был вынужден отступить. А затем еще. Когда Алва поравнялась с тем местом, где лежал смартфон, она быстро наклонилась и подняла его.
– Алва, – с укоризной произнес рарог. – Это грабеж среди бела дня.
– Я потратила слишком много на этот меч, чтобы не получить ничего взамен, – ответила она.
– А что получу я? – спросил рарог.
– Меня, – томно улыбнулась Алва. – И поверь мне, ты не пожалеешь об этом обмене.
И она выполнила свое обещание. Рарог еще никогда за все время их путешествия не испытывал такого блаженства. Алва превзошла саму себя в искусстве любви. На этот раз она вложила в секс не только страсть, но и свою душу, которую обычно берегла.
Глава 8
Гостиничный номер, в котором уже много лет проживали Алва и, к ее великому сожалению, Лахлан, располагались на самом верхнем, восьмом этаже Plaza Athenee. Сама гостиница стояла на avenu Montaigne, в непосредственной близости с avenue des Champs-Йlysйes, знаменитыми на весь мир Елисейскими полями. Одним из преимуществ этой гостиницы, в глазах Алвы, был собственный винный погреб, а также соседство с домами моды Sonia Rykiel, Christian Dior, Jimmy Choo, Louis Vuitton и многими другими.
Алва не собиралась даже после смерти мужа куда-то переезжать из этой гостиницы.
Апартаменты были оформлены в стиле арт-деко в соответствии с ее личными пожеланиями. В отделке комнат щедро сочетались слоновая кость, крокодиловая кожа, алюминий, редкие породы дерева и серебро, поражая воображение богатством цветов и буйством орнаментов. И даже огромная кровать Алвы, в которую она никогда не допускала мужа, была выполнена в том же любимом ею стиле арт-деко, напоминая царское ложе своим изголовьем сложной изогнутой формы, украшенным резьбой и позолотой.
Апартаменты в Plaza Athenee были для Алвы не только символом роскошной жизни, которую она вела, но, пожалуй, и единственным источником радости в ее семейной жизни. Но, главное, они позволяли эльфийке терпеть присутствие мужа – по той причине, что Лахлан платил за них. Но Алва справедливо полагала, что став его вдовой, она сможет оплачивать их сама. Богатая вдова, которой она собиралась стать, могла себе это позволить.
Переехав утром на такси из Novotel Paris Gare de Lyon Hotel, где она провела ночь с Филиппом, в Plaza Athenee, Алва вошла в свою спальню с видом королевы, возвратившейся из изгнания, пусть и недолгого, в любимый дворец, по которому она сильно скучала. К счастью, Лахлана не было. До его прихода она успела принять ванну, массажистку и два или три бокала шабли, приятно пахнущего виноградом шардоне. Белое сухое вино имело бледно-жёлтый цвет с лёгким зеленоватым оттенком. Вкус шабли приятно дополнили устрицы и foie gras, печень откормленного гуся, приготовленная шеф-поваром ресторана в Plaza Athenee в соответствии со вкусом Алвы.
К тому времени, когда Лахлан вернулся, Алва была готова к встрече с ним. В расшитом золотыми лилиями полупрозрачном шелковом пеньюаре, одетом на голое тело, она полулежала на больших мягких подушках в своей шикарной кровати и выглядела как никогда милой и беззащитной. Алва играла роль любящей жены, истосковавшейся по ласкам мужа за время своего вынужденного путешествия. Эта роль ей плохо удавалась, но она рассчитывала на прозрачность пеньюара, который ничего не скрывал, а только подчеркивал. Даже самый искушенный ценитель женского тела не мог бы отрицать, что бедра у Алвы были роскошные, а сама она – чрезвычайно соблазнительна. И она это знала.
Услышав шаркающие шаги мужа, Алва произнесла, стараясь придать голосу нежность:
– Это ты, милый?
Шаги замерли. Казалось, Лахлан даже перестал дышать от неожиданности. Но не потому, что он не ожидал встретить ее сейчас – об этом ему сказал внизу портье. Уже много-много лет Алва не говорила ему нежных слов. Даже во время исполнения им супружеских обязанностей, как ни редко это бывало.
Алва увидела, как Лахлан осторожно, будто крадучись, заглянул в ее спальню. Он знал, что его появление в спальне жены может вызвать у нее сильнейший приступ ярости или мигрени. Обычно они встречались на нейтральной территории – в гостиной. Или, при необходимости, в комнате для гостей, где стояла кровать, далеко не такая роскошная, как в спальне Алвы.
– Да, это я, Алва, – ответил Лахлан, как будто сомневался, что жена его видит или может узнать. – Ты уже вернулась, дорогая?
Это был чрезвычайно глупый вопрос. Но она сдержала готовую вырваться вспышку раздражения.
– Да, – выдохнула она. – Ты не представляешь, как я устала за эти дни! У меня просто ноги отваливаются. Ты не мог бы помасажировать мне ступни?
– С удовольствием, – ответил, и совершенно искренне, Лахлан. Он любил прикасаться к телу своей жены. Но ему редко это удавалось.
Когда влажные ладони мужа коснулись ее ног, Алва вздрогнула от отвращения. Но томно прошептала:
– Ах, какое блаженство! Я тебя очень сильные и нежные руки, мой милый.
Ладони Лахлана от волнения стали такими мокрыми, будто он окунул их в воду. Его липкие прикосновения приводили Алву в бешенство. Поэтому она очень быстро сказала:
– Спасибо, Лахлан! Мне напомнило это наш медовый месяц. Помнишь, как мы любили бывать в Пещере мелодий? Чтобы попасть в нее, мы долго шли по узкой тропе, протоптанной в камнях, усеивающих берег острова, и я уставала, а ты целовал мои ноги и гладил их, жалея, пока…
Алва замолчала, красноречиво вздохнув. Лахлан не верил своим ушам и даже глазам. Ему казалось, что это сон. Или что Алву подменили во время ее путешествия. Она не была такой нежной с ним даже в первые дни супружества. Они тогда действительно довольно часто летали в Шотландию, возле берегов которой находился остров Стаффа, а на нем – Uamh-Binn, что в переводе с древнего гэльского языка означает «Пещера мелодий». В этой пещере морские волны, мерно бьющиеся о шестигранные базальтовые колонны, и ветер, проникающий в овальное отверстие в базальтовой скале, создавали фантастическое ощущение, что играет невидимый орган. Музыка, рожденная самой природой, была прекрасной и возбуждающей. Они с Алвой любили заниматься сексом в потаенных уголках Пещеры мелодий, рискуя быть застигнутыми врасплох многочисленными туристами, посещающими остров в хорошую погоду. Но постепенно эти поездки становились все режи, а потом и вовсе прекратились, а вместе с ними из их отношений с Алвой исчезло что-то очень важное. Их секс превратился в исполнение супружеского долга, стал скучным и пресным. И, надо признать, чрезвычайно редким.
Лахлан тоже вздохнул. И Алва поняла, что можно брать быка за рога. Или, как сказал бы негодник Филипп, за яйца. Но она сомневалась, что те были у ее слабовольного мужа.
– Лахлан, – прошептала она мечтательно, – мне пришла в голову замечательная идея. А почему бы нам не тряхнуть стариной?
– О чем ты, Алва? – с тупым недоумением посмотрел на нее Лахлан.
Алва едва сдержалась, чтобы не залепить ему пощечину. Но вместо этого она сказала:
– Мы уже сегодня вечером можем оказаться в Пещере мелодий. На самолете до Лондона, затем в Эдинбург, автобус, паром, катер – и вот он, остров Стаффа, наша Пещера мелодий. Все как в былые времена.
И она многозначительно произнеса:
– Абсолютно все, мой милый!
Лахлан был ошеломлен. Несмотря на все измены жены и унижения, которым она его постоянно подвергала, он любил Алву. Однажды он даже пытался покончить жизнь самоубийством из-за нее. Но попытка не удалась. Пришлось купить новую люстру в его спальне, когда старая разбилась, упав с крюка в потолке, потому что не выдержала тяжести его тела. Лахлан тогда долго страдал – от ран на шее и намного более болезненной в душе. Пожалуй, душевная рана не затянулась до сих пор, и порой кровоточила. Но если то, что предлагала ему Алва, было правдой, то все его мучения были не напрасны. Вероятно, она все-таки оценила его многолетнюю самоотверженность, и поняла, что он достоин ее любви. Такое случается в жизни. Лахлан это знал, потому что часто смотрел по телевизору снятые людьми многосерийные сериалы. Разумеется, когда был уверен, что никто об этом не узнает, и в первую очередь – Алва, которой это дало бы только лишний повод высмеять его и унизить.
Лахлан не мог отказаться. Но, по обыкновению, он был нерешителен.
– Но как, Алва? – спросил он. – Мы не заказали заранее билетов, никого не предупредили. А вдруг…
– В этом-то вся и прелесть, – заговорщески подмигнула ему Алва. – Мы убежим от всех и никому ничего не скажем. Никто не будет знать, где мы. И мы забудем обо всех и обо всем. Всего на один день, милый! Неужели ты не можешь себе этого позволить? Ведь ты же член Совета тринадцати! Один из самых могущественных духов на планете. Если уж ты не можешь себе этого позволить, то кто?
Алва безудержно льстила мужу. А чтобы лишить его остатков воли, как будто бы случайно опустила свою руку ему на бедро. Это сработало. Лахлан, почувствовав прилив крови в низу живота, забыл обо всех возражениях.
– Ты права, Алва, – решительно заявил он. – Как обычно, во всем права! А я болван, что еще пытаюсь с тобой спорить. Летим! Ты не помнишь, когда рейс в Лондон?
– Если мы выйдем через час, то успеваем, – ответила она.
– А ты сможешь так быстро собраться? – удивился Лахлан.
– Но ведь мы же собрались тряхнуть стариной, – укоризненно улыбнулась Алва. – Я даже чемодан брать с собой не буду. Полечу налегке.
Чемодан Алве был действительно не нужен. Она не собиралась никуда лететь. Но Лахлан не должен был заподозрить этого. Поэтому она добавила:
– Возьму только сумку.
И Лахлан перестал беспокоиться, что его жена будет испытывать какие-то неудобства во время этой прогулки.
– Иди и прими душ, а я пока вызову такси, – сказала Алва.
– Может быть, мы примем душ вместе? – воодушевленный разговором, осмелился предложить Лахлан. – Как в старые добрые времена.
Но Алва погрозила ему пальчиком с ярко-красным ноготком:
– Десерт только после главного блюда! Поспеши, а то мы не успеем.
И радостно улыбающийся Лахлан почти выбежал из ее спальни.
Алва встала, подошла к окну, отодвинула тяжелую портьеру и посмотрела на улицу. Напротив гостиницы стояло желтое такси. Эльфийка знала, что за его рулем находится Филипп. Они договорились об этом заранее, еще в Novotel Paris Gare de Lyon Hotel, перед тем, как расстаться. Любовные ласки, которыми Алва разнежила рарога, убедили его лучше всяких других доводов все-таки помочь ей убить мужа. Получив его согласие, Алва даже начала немного презирать Филиппа. Он ничем не отличался от других мужчин, которыми она могла с легкостью управлять, пользуясь своим роскошным телом и навыками в искусстве любви.
Когда Лахлан вышел из душа, где умылся и тщательно побрил уши, чтобы ничем не отличаться от людей, Алва была уже одета. Для вечерней прогулки она выбрала модный этой осенью вязаный комбинезон Chloe черно-белого цвета, который выгодно подчеркивал ее соблазнительные пышные формы. Как и обещала, она взяла с собой большую кожаную сумку, на дно которой аккуратно положила син-гунто, который упорно считала настоящим самурайским мечом.
– Ты восхитительно выглядишь, Алва, – произнес, пожирая ее глазами, Лахлан. Он протянул руку. – Позволь мне тебе помочь!
Алва заколебалась, но все-таки отдала ему сумку.
– Будь осторожен с ней, если тебе дорога твоя жизнь, – сказала она, силясь улыбнуться, чтобы муж принял ее слова за шутку.
– О, в этот вечер она мне дорога как никогда, – радостно заявил Лахлан.
И они вышли из номера. Когда они дошли до лифта, Алва внезапно воскликнула:
– Я забыла свои перчатки! А по вечерам уже так холодно. Лахлан, дорогой, ты не мог бы вернуться в номер и принести их?
– Разумеется, – ответил Лахлан.
– А я спущусь вниз и подожду тебя на улице, – благодарно улыбнулась она. – Не задерживайся! Да, и отдай мне сумку. В ней моя косметика. Я пока попудрю носик, чтобы не скучать, ожидая тебя.
В ее планы не входило, чтобы их видели выходящими из гостиницы вместе. А также, чтобы Лахлан ненароком заглянул в сумку и увидел самурайский меч. Алве было бы затруднительно объяснить мужу раньше времени, зачем меч ей понадобился.
Выйдя из гостиницы, она подошла к такси, открыла дверцу и села рядом с водителем. Сумку поставила себе под ноги.
– Все в порядке? – спросил Филипп, не поворачивая головы. Он был в кепке и больших темных очках.
В любое другое время Алва посмеялась бы над его видом, словно пародирующим персонаж из плохих шпионских фильмов. Но сейчас она была слишком взволнованна, чтобы обращать внимание на такие мелочи.
– Все идет по нашему плану, – ответила она, невольно понижая голос, словно их могли подслушать. – Он ни о чем не подозревает.
– Ты доставила ему удовольствие напоследок? – ревниво спросил рарог.
– Еще какое, – хихикнула Алва. – Позволила ему пощекотать мои пяточки. По-моему, он кончил. Я заметила пятно на его брюках, когда он вставал. А я-то думала, что он импотент.
Она заметила выходящего из дверей гостиницы Лахлана. Он не увидел Алву и начал беспокойно озираться. В руках он держал женские перчатки.
– Подъезжай к нему, – велела эльфийка. – И молчи, как убитый. И даже не думай ни о чем. Будем надеяться, что он не признает в тебе рарога. Иначе может что-то заподозрить. Он не такой дурак, каким кажется с виду, поверь мне.
– Я же говорил, что мне не надо было…
– Молчи и рули, – перебила его Алва. – Да осторожнее. Не хватало нам в кого-нибудь врезаться.
Автомобильное движение перед гостиницей было очень оживленным. Ловко лавируя между машинами, такси проехало несколько метров и остановилось напротив Лахлана.
– Садись, милый, – проворковала Алва, приоткрыв окно. – И побыстрее! Мы опаздываем.
Лахлан сел на заднее сиденье. Он мог видеть только спину Филиппа. Но он смотрел только на Алву, и не замечал ничего вокруг.
– Вот твои перчатки, милая, – сказал он, протягивая Алве перчатки из тонкой замши. – Надень их. Действительно, похолодало.
– В аэропорт, – велела она, натягивая перчатки на руки.
И такси, взвыв двигателем, вклинилось в транспортный поток, текущий по направлению к avenue des Champs-Йlysйes.
Глава 9
Елисейские поля Алва называла не иначе как «la plus belle avenue du monde» и действительно считала красивейшим авеню в мире, протянувшимся почти на два километра от площади Согласия до Триумфальной арки. Они были для эльфийки тем же, чем для древних греков – Элизиум, от которого и произошло название этой парижской улицы. Но если в древнегреческой мифологии описывались прекрасные блаженные острова, куда после смерти попадают любимые богами герои и где царствует вечная весна, нет ни болезней, ни страданий, то Алва ценила Елисейские поля в Париже совсем за другое. Здесь находились офисы и магазины, принадлежащие самым известным в мире фирмам. По мнению эльфийки, avenue des Champs-Йlysйes не только ни в чем не уступала Пятой авеню в Нью-Йорке, Гиндза в Токио и Pitt Street Mall в Сиднее, но даже превосходила их. Для нее, Алвы, здесь действительно царила вечная весна, и она забывала о бренности жизни, переходя днем из бутика в бутик, а по ночам – из ресторана в ресторан.
И даже сейчас, упираясь ногами в сумку, в которой лежал самурайский меч, купленный ею для того, чтобы отрубить мужу голову, она не смогла не замурлыкать свою любимую песню «Champs-Еlysеes».
Au soleil, sous la pluie, a midi ou a minuit
Il y a tout ce que vous voulez aux Champs-Elysées…
Лахлан не расслышал слов, поэтому он спросил, о чем она поет. Он часто слышал, как Алва напевает эту мелодию, но задать вопрос, который его занимал, осмелился только сегодня.
– «В солнечный день и в дождь, в полдень или в полночь, всё, что хотите, есть на Елисейских Полях», – неохотно повторила Алва. Любопытство Лахлана, напомнившее ей о его существовании, нарушило очарование этой песни.
Но Лахлан, воодушевленный перспективами, которые перед ним открывал этот вечер, не умолкал.
– Подумать только, что еще не так давно Елисейские поля напоминали небольшой лес с маленькими цветущими лужками, кофейнями и лавками, – сказал он. – Не помню, я где-то вычитал или мне рассказывала моя мать, что по воскресеньям здесь гулял народ, играла музыка, плясали веселые мещанки. Люди отдыхали на свежей траве, пили вино и пели песенки из водевилей.
– О, да, – пробурчала Алва. – От людей нигде нельзя укрыться.
– При последнем французском короле, Людовике Шестнадцатом, эта местность была безлюдной и небезопасной для прогулок, – продолжал Лахлан, не замечая, что его никто не слушает. – А в июне одна тысяча семьсот девяносто первого года по Елисейским полям проехал кортеж с королевской семьей, которая пыталась бежать за границу, спасаясь от восставшего народа. Но их арестовали и отправили обратно в Париж под усиленной охраной. При этом гвардейцы держали в руках транспаранты, на которых было написано: «Тот, кто будет рукоплескать королю, получит сто палок, а тот, кто оскорбит короля, будет повешен». И приветствовали короля винтовками с поднятыми вверх прикладами. Представляешь, Алва, какое унижение? Не случайно я никогда не любил французов.
Эльфийка с отвращением взглянула на мужа.
– Король был сам виноват, – сказала она. – Ему следовало залить Париж кровью, а не пытаться сбежать, как крыса с тонущего корабля. Тогда бы его не казнили на гильотине.
Напоминание об отсечении головы французского короля окончательно испортило ей настроение. Она искоса взглянула на Филиппа, который по-прежнему хранил молчание, не отводя взгляда от дороги. Но рарог словно не собирался искать более подходящего места для убийства Лахлана, чем многолюдные в любое время суток Елисейские поля. Поэтому Алва, устав от затянувшейся пытки, которой подвергались ее нервы, заявила:
– Я хочу прогуляться по le jardin des Tuileries.
– Но мы можем не успеть на рейс, Алва, – попытался возразить Лахлан. – Сад Тюильри нам не по пути.
– Всего пять минут, – голос Алвы стал жалобным. – Что-то мне нехорошо. И это рядом. Крюк совсем небольшой.
– Хорошо, милая, – согласился Лахлан. – Действительно, что-то ты побледнела. Прогулка на свежем воздухе пойдет тебе на пользу.
– И тебе тоже, – сказала Алва. – Я обещаю.
Ее голос прозвучал почти угрожающе. Филипп бросил на нее предостерегающий взгляд и, прибавив скорость, начал перестраиваться в другой ряд. Вскоре перед ними появилась площадь Согласия, за которой начинался старейший общественный городской парк, разбитый на территории более двадцати пяти гектаров в самом центре Парижа. Ничто уже не говорило о том, что когда-то здесь была окраина города, где добывали глину, tuile, для производства черепицы, которой покрывали крыши домов. От нее и произошло название le jardin des Tuileries. Именно отсюда в 1783 году братья Жозеф и Этьен Монгольфьер подняли в небо свой первый воздушный шар. Сразу за парком возвышался Лувр.
Алва лихорадочно перебирала в уме все укромные места в парке, где она могла бы покончить с мужем. Тенистые столетние каштаны вдоль центральной аллеи, заросли, среди которых были установлены скамейки для посетителей – и все это на протяжении одного километра. Наиболее удобной ей показалась живая изгородь из подрезанных тисовых деревьев, между которыми были размещены бронзовые фигуры обнаженных женщин. Оставалось только заманить туда Лахлана.
Когда они вышли из такси, Алва взяла сумку с собой.
– Не очень-то я доверяю нашему водителю, – шепнула она в ответ на удивленный взгляд мужа. – Ты только посмотри, какой у него вороватый взгляд!
– Разумеется, ведь он с радостью похитил бы у меня такое сокровище, как ты, – пошутил Лахлан и попытался ее поцеловать. Но Алва отстранила его губы рукой. Она опасалась, что муж почувствует, как она дрожит.
– Мне говорили, что одна из пышногрудых бронзовых красоток в этом парке чем-то похожа на меня, – сказала она. – Мне бы хотелось взглянуть на нее. Ты не возражаешь, милый?
– С удовольствием, – ответил он. – Но я заранее знаю, что ты прекраснее.
Они прошли декоративные овальные пруды, окруженные скульптурами из Версаля и Марли, и углубились в парк. Уже стемнело. Обложенное тучами небо предвещало дождь, и люди, гуляющие по парку, поспешили разойтись. Все это благоприятствовало замыслу Алвы. Она остановилась перед первой же из скульптур, которую они увидели.
– Мне кажется, мы чем-то похожи, – хрипло сказала она. – Ты не находишь?
Говоря это, она пропустила вперед мужа, а сама молниеносным движением расстегнула замок сумки и, опустив в ее распахнувшееся чрево руку, достала самурайский меч. В темноте его было не видно. Она бросила сумку на землю, чтобы та ей не мешала, и обхватила рукоять меча двумя руками, как ее учил Филипп.
Скульптура стояла на высоком постаменте. Лахлану пришлось задрать голову, чтобы рассмотреть ее бронзовое лицо. Лучшего Алва не могла бы и желать. Его шея вытянулась, подбородок приподнялся. Эльфийке суеверно показалось, что Лахлан верен себе даже перед смертью – он нарочно встал так, чтобы ей было удобнее отрубить ему голову. Ее губы раздвинулись в жуткой ухмылке, обнажив клыки.
– Ничего похожего, – сказал Лахлан.
И это были его последние слова в жизни.
Алва коротко выдохнула воздух и нанесла резкий рубящий удар сбоку. Меч перерубил сонную артерию и застрял в шее. Кровь потекла по стали, капая на землю. Лахлан захрипел и попытался повернуть голову, но ему мешал стальной клинок. Алва с трудом выдернула меч. Кровь из раны брызнула струей, едва не задев ее. Алва снова размахнулась и ударила. И опять перерубила шею только до середины. Она разъярилась от своей неудачи. И начала бить мечом, уже не понимая, куда и зачем она направляет удар. В шею, по плечам, в голову… Только после седьмого или восьмого удара лезвие прошло насквозь и голова отделилась от шеи. Она пролетела по воздуху и неслышно упала на траву в отдалении. Еще несколько метров прокатилась по траве и застыла, глядя на Алву мертвенными белесыми зрачками открытых глаз. Тело Лахлана еще некоторое время продолжало стоять, затем колени подкосились, и оно упало к ногам Алвы.
Бронзовая обнаженная женщина равнодушно смотрела сверху, словно она была привычна к подобным сценам. Алва хрипло дышала, ее большая грудь высоко вздымалась и опускалась. Она чувствовала себя усталой, как будто выполнила тяжелую работу.
– Теперь я понимаю преимущество guillotine, – пробормотала она. – Во всяком случае, для женщины, которая решила избавиться от собственного мужа. Доктор Гильотен был, видимо, таким же мозгляком, как Лахлан.
И Алва рассмеялась над собственной шуткой. Это был нервный истерический смех. Она хихикала долго, очень долго, а потом внезапно заплакала. Но не от жалости к мужу. Ей было жалко саму себя. Столько лет она мучилась и страдала, когда можно было так легко и быстро со всем этим покончить. И в мгновение ока стать вдовой. Но что важнее – богатой вдовой.
Неожиданно Алва с удивлением увидела, что все еще продолжает сжимать меч в руках. Она с отвращением бросила его к подножию статуи. Тот зазвенел, ударившись о камень.
– Можешь взять его себе и попытаться тоже получить развод, – сказала эльфийка обнаженной женщине из бронзы. – Но не затягивай это надолго, как я. Постарайся успеть до утра. И, кстати, у тебя есть любовник? Мой ждет меня у входа в парк. Ты бы знала, как он хорош в постели! Поэтому сегодня ночью я не буду скучать и лить слезы по своему бывшему мужу. Начну завтра. Может быть.
И Алва, подмигнув статуе, растворилась в сумерках.
Филипп встретил ее с откровенным раздражением.
– Ты нарушила наш план, – сказал он, словно не замечая ее возбужденно-радостного настроения. – Ты все испортила.
Алва обиделась. Она ожидала, что Филипп будет расспрашивать ее, как все произошло, а потом похвалит. А вместо этого он отчитывал ее, словно провинившуюся девчонку.
– Это был не наш, а твой план, и он был очень глупый, – заявила она. – Убить Лахлана в посольстве суверенного государства Эльфландия – что бы нам это дало, кроме ненужных затруднений? Пошел бы в посольство Лахлан по доброй воле? Очень сомневаюсь.
– Но ведь он же потащился за тобой в этот Сад Тюильри, хотя ему очень не хотелось, я это видел, – возразил Филипп. – Пошел бы и в посольство. А убив его там, мы легко могли бы обвинить в этом Фергюса. Якобы тот отомстил Лахлану. Ведь того ввели в Совет тринадцати вместо него представлять народ эльфов. Фергюс обвинил Лахлана в узурпаторстве, они встретились в посольстве, чтобы обсудить прошлую обиду на официальном уровне, поссорились, и Фергюс снес ему голову самурайским мечом, как он это уже делал раньше. Превосходный план! И очень хорошо продуманный.
– Сад Тюильри ничуть не хуже посольства Эльфландии, – заупрямилась Алва. Она начинала злиться. – Они могли встретиться и здесь, учитывая, что Фергюс скрывался ото всех после того, как убил Грайогэйра. А если тебе так нужен кабинет премьер-министра, то можешь положить мертвого Лахлана в багажник машины и отвезти его в посольство.
– Багажник уже занят, – хмуро ответил Филипп. – Как ты думаешь, куда я дел водителя этого такси? Не на улице же было его бросать, рискуя тем, что машину начнут искать раньше времени. И, кроме того, если я правильно понимаю причину этих истошных криков, которые раздаются из парка, на Лахлана уже кто-то наткнулся. Так что нам лучше быстрее отсюда уехать, чтобы нас никто не увидел. Сейчас сюда набегут полицейские со всего Парижа.
– Стерва, – буркнула Алва, садясь в машину. – Все-таки предала меня!
– Ты это о ком? – озадаченно посмотрел на нее рарог.
– Об этой голой бронзовой бабе, у ног которой лежит Лахлан, – пояснила Алва. – А я еще дала ей добрый совет и даже оставила меч, чтобы она могла этим советом воспользоваться.
– Алва, не сходи с ума, – сказал рарог. – Какая бронзовая баба? Парк полон людей. Удивительно, что вокруг тебя не собралась толпа зрителей, когда ты убивала своего мужа. Кстати, сними перчатки, они все в крови.
Алва с отвращением стянула со своих рук изменившие цвет влажные замшевые перчатки и выбросила их в окно.
– Куда мы едем? – спросила она. – Сомневаюсь, что эту ночь мы сможем провести в Plaza Athenee.
– Разумеется, – буркнул Филипп. – Ты проведешь эту ночь в аэропорту Шарля де Голля. А я улечу в Берлин.
– Почему в Берлин? – спросила Алва разочарованно. – И почему я должна спать в аэропорту? Я думала…
– Ты думала только о том, чтобы поскорее покончить со своим мужем, – ответил Филипп. – Поэтому все испортила. В аэропорту ты купишь два билета до Лондона, себе и Лахлану. А когда он опоздает на рейс и даже не позвонит тебе, ты начнешь тревожиться и звонить сама – в гостиницу, полицию, службу спасения. Главная твоя задача – привлечь к себе внимание, чтобы все служащие тебя запомнили. Потом они подтвердят полиции, что в ту ночь, когда твоего мужа убили в Саду Тюильри, ты провела в аэропорту. Это называется алиби, детка. Ведь ты все еще хочешь стать богатой вдовой, не так ли? Сыграй хорошо свою роль этой ночью – и через несколько месяцев вступишь в права наследования.
– Но зачем тебе лететь в Берлин? – снова спросила Алва о том, что ее сейчас интересовала больше всего. – Я так надеялась, что мы с тобой…
– И напрасно, – ответил, ухмыляясь, Филипп. – Я не хочу, чтобы меня гильотинировали в Париже, если ты окажешься бездарной актрисой. Лучше я посмотрю этот спектакль из Берлина.
– Трус, – презрительно заявила Алва. – Ех ungua leonem cognoscimus, ех auribus asinum. Льва узнаем по когтям, а осла – по ушам.
– Как говорят люди, лучше быть живой собакой, чем мертвым львом, – не обиделся рарог.
– Но мы еще встретимся? – с робкой надеждой спросила эльфийка.
– Может быть, – хмыкнул Филипп. – Все будет зависеть от того, какое состояние тебе оставил твой муж. И будет ли тебе по карману оплачивать мои прихоти.
Алва в бессильной ярости кусала губы. Рарог предавал ее, бросая в ту самую минуту, когда она больше всего в нем нуждалась. Эльфийка допускала, что позднее он даже начнет шантажировать ее, вымогая деньги, которые ей оставил Лахлан. Рароги способны и не на такую подлость. Алва пожалела, что бросила самурайский меч в парке. Сейчас бы она, не задумываясь, снесла голову и Филиппу. И, быть может, даже с одного удара. Настолько он был ей ненавистен, даже больше, чем до этого Лахлан. Бешенство клокотало в ней. Но Алва попыталась скрыть это и, положив руку на бедро рарога, нежно погладила его.
– Филипп, милый, – проворковала она. – Но ведь мы можем на прощание…
– Брось свои штучки, Алва, – ухмыльнулся он. – Когда речь идет о моей голове, все остальные части моего тела безропотно подчиняются ей. Так что у тебя не выйдет затащить меня в постель и получить то, что ты хочешь, к чему ты привыкла.
– Favete linguis! – мгновенно пришла в бешенство Алва. – Придержи язык! Не забывай, кто тебя послал ко мне и с каким приказом. Да стоит мне только встретиться с Джерриком…
– И потерять все только ради того, чтобы отомстить мне? – с преувеличенным удивлением посмотрел на нее Филипп. – Вот уж не думаю!
От ярости, которой она не могла дать выхода, Алва прокусила губу до крови, и та струйкой потекла на ее подбородок. Филипп был неуязвим. Он слишком хорошо узнал ее за то время, которое они провели вдвоем. Оставалось смириться. Было бы глупо с ним ссориться. Ведь даже перестав быть любовниками, они оставались сообщниками. И жизнь Алвы была в его руках. Что терять рарогу? Нечего. А ей, Алве, очень даже есть что. После того, как сегодня ночью она стал вдовой. Богатой вдовой. Эта мысль утешила эльфийку.
