Вадим Иванович Кучеренко
Химера
– Может быть, ты вернешься? – спросил Фергюс внука через некоторое время. – Абрафо проводит тебя до резиденции Джелани.
– Я что, по-твоему, хуже обезьяны? – возразил Альф. – Посмотри, как они летают над нашими головами. Подожди, я приспособлюсь, и скоро тоже так научусь.
Обезьян в лесу было много. Мартышки, мангобеи и гверецы искали себе пищу в кронах самых высоких деревьев и часто на огромной высоте бесстрашно перепрыгивали с одного дерева на другое, иногда на значительное расстояние, что действительно напоминало полет. Они предпочитали фиговое дерево, питаясь его листьями и плодами.
К эльфу подошел Абрафо и молча указал на дерево в двух шагах от них, кора которого была изборождена глубокими царапинами. Это были следы когтей леопарда, которые он оставил, когда взбирался наверх. Они проследили взглядом, где кончаются эти следы, и неожиданно увидели самого леопарда. Крупная пятнистая кошка подстерегала свою жертву, устроившись в кроне дерева, и лежала так тихо, что ее не было слышно. И не видно даже на близком расстоянии. Если бы не Абрафо, они бы ее не заметили.
– Мы ему не нужны, – тихо сказал Абрафо, успокаивая Альфа. – Он охотится на обезьян и свиней.
А через несколько десятков шагов они увидели окапи. Он был похож на уменьшенную копию жирафа, но с более короткой шеей и слишком большими ушами, которые придавали ему несколько комический вид. Окапи срывал с деревьев листья и жевал их, смешно двигая толстыми губами. А потом, к искреннему восторгу Альфа, высунул длинный язык и облизал им свое ухо.
– А вот этому ты точно никогда не научишься, – с улыбкой сказал Фергюс внуку. И тот не стал возражать.
Еще через некоторое время сумрак начал рассеиваться. Деревья были уже не столь высокими и многоярусными, а кустарник не таким густым. Через кроны деревьем проникали узкие, как выпады шпаги, лучи солнца. Они дошли до естественной границы между лесом и саванной. Это была полоса зарослей не шире десяти метров, но вполне достаточная, чтобы защитить тропический лес от пожаров, которые часто зарождались в саванне от молний и костров, разведенных людьми. Мелкий кустарник и густая трава задерживали огонь.
– Хижина Апудо недалеко, – сказала Абангу. – Но я хотела бы пойти дальше одна, чтобы предупредить ее.
– Нет, Абангу, – не согласился Фергюс. – Твоя сестра может не захотеть встретиться со мной. И наш поход окажется напрасным. А у меня есть предложение, которое может ее заинтересовать. Мы пойдем все вместе.
Абангу посмотрела на мужа, тот кивнул. И она не стала возражать. Они пошли дальше. И вскоре увидели крошечную хижину, над которой возвышалась масляничная пальма, служившая ей одновременно и крышей.
– Апудо! – негромко позвала Абангу. – Это я, твоя сестра! Со мной друзья.
Она не повышала голоса, однако ее услышали. Из хижины вышла женщина. Судя по большому росту, она была нгояма. Ее можно было бы даже назвать красивой, если бы она не была настолько громоздкой и жирной, словно перекормленный карликовый либерийский бегемот, живущий только в самых густых гвинейских тропических лесах.
Но когда она улыбнулась, увидев Абангу, то ее внешнее сходство с сестрой стало неоспоримым. Такой Абанга могла бы стать, достигнув возраста сестры. Апудо была старше ее лет на пятьдесят, а, быть может, даже на сто. Толстый слой желтоватого жира, пропитавшего ее лицо, мешал определить точнее.
Глава 20
Апудо была рада видеть сестру и ее мужа. Но присутствие Фергюса и мальчика ее явно стесняло. Эльф заметил это и сказал:
– Апуго, не беспокойся, я пришел с добром. У меня нет худых мыслей.
– Это друг Всемогущего, – тихо сказала Абангу на ухо сестре, обнимая ее. – Мальчик его внук. Прими их как почетных гостей ради меня и Абрафо.
– Конечно, родная, – так же тихо ответила Апудо. И сказала, обращаясь к Альфу: – Ты, наверное, изнемогаешь от жажды? Не откажешься выпить освежающий сок масляничного дерева?
– Спасибо, – вежливо ответил мальчик. – С удовольствием.
– А ты? – спросила она Фергюса.
Эльф молча кивнул.
Апудо зашла в хижину и вернулась с двумя глиняными кувшинами. Напиток в одном из них был желтоватого цвета, этот кувшин она протянула Альфу. Кувшин с другой жидкостью, с зеленоватым отливом, она подала Фергюсу.
– Сладкий сок для мальчика, и более крепкий напиток – для тебя, чужеземец. Пусть никто не скажет, что Апудо забыла закон гостеприимства, который нам завещали наши предки.
Фергюс осторожно пригубил из кувшина. Это было что-то вроде домашней настойки, приготовленной путем сбраживания сока масляничного дерева. А сок получали, делая надрезы на черешках соцветий этого дерева. Эльф раньше слышал о таком способе африканского виноделия, но пробовать ему местное самодельное вино еще не приходилось.
– Очень приятный вкус, – сказал он. – Давно не пил ничего вкуснее.
Это понравилось Апудо. Ее лицо расцело улыбкой.
– А разве твой муж не присоединится к нам, Апудо? – с деланным удивлением спросил Фергюс. – Там, откуда я приехал, такие напитки гостю принято пить с хозяином дома.
– Ннамди мне не муж, – смущенно ответила Апудо. Она не знала, что рассказала о ней сестра, и чувствовала себя неловко. – И его нет дома. В саванне начали цвести баобабы. Ннамди пошел собрать листья и побеги. Когда он вернется, я смогу угостить вас салатом из молодых листьев. Или отварить побеги баобаба.
– Не муж? – нарочито поразился Фергюс. – Прошу меня извинить, Апудо, за мою бестактность. Значит, я неверно понял Абангу. Она сказала, что вы любите друг друга.
– Так оно и есть, – с достоинством ответила Апудо. – И он бы взял меня в жены, если бы…
Она замолчала.
– Если бы что? – настойчиво спросил Фергюс.
– Если бы Всемогущий не был против этого, – опустив голову, сказала Апудо. – Тогда бы и моя семья дала согласие. А Ннамди сирота. Он решает все сам за себя.
– Повелитель Джелани не соглашается на ваш брак, потому что Ннамди – из народа батва?
– Ты все знаешь, чужеземец, – ответила Апудо. – Зачем же мучаешь меня своими расспросами?
– Потому что я хочу помочь тебе, Апудо, – сказал Фергюс. – Джелани – мой друг. Он не откажет мне, если я попрошу его дать согласие на твой брак с Ннамди.
– Ты говоришь правду? – лицо Апудо вспыхнуло румянцем надежды. Она посмотрела на сестру.
– Он говорит правду, Апудо, – кивнула Абангу. – Всемогущий ни в чем ему не откажет. Наш народ в большом долгу перед этим чужеземцем.
Огромная жирная грудь Апудо всколыхнулась от прилива чувств.
– Тогда я немедленно позову Ннамди, – заявила она. – А вы подождите меня здесь.
– А далеко ты собираешься идти? – спросил Фергюс. – Может быть, нам пойти с тобой?
– Это ни к чему, – ответила Апудо. – Сейчас он сам явится.
Она взяла большую толстую палку и несколько раз ударила по дереву, растущему неподалеку. Стук был едва различим среди других шумов тропического леса. Фергюс мог бы поклясться, что его не было слышно уже за десять шагов. Однако через несколько минут заросли раздвинулись и из густых кустов к хижине вышел низкорослый худощавый пигмей. У него была светло-коричневая кожа и тёмные курчавые волосы. За его спиной находилась огромная, плетеная из веток, корзина, наполненная листьями баобаба. Он был почти одного роста с Альфом и едва достигал Апудо до груди. Она могла бы поднять его на руки, но вместо этого наклонилась и ласково поцеловала.
– А вот и мой Ннамди, – сказала она. – Дорогой, у нас гости! Они пришли с добрыми вестями.
Ннамди улыбнулся ей. Но улыбка пропала, как только он повернулся к гостям.
– Я вижу, Ападу, ты уже угостила гостей, – сказал он неожиданно звучным для его крошечного роста голосом. – Надеюсь, ты никого не обидела невниманием?
– Почему ты так говоришь, Ннамди? – с тревогой спросила Ападу, услышав в его голосе нотки вызова.
– Потому что муж твоей сестры, Абрафо, не пьет, – ответил пигмей. – Подай еще один кувшин, Ападу. Поднеси ему.
Абрафо, который сидел с надменным видом на траве в отдалении, презрительно скривил губы. Абангу, не желая ссоры, поспешила ответить за него.
– Не надо, Апудо! Нас не мучает жажда.
Нгояма как будто не замечали пигмея. Давняя вражда, которая существовала между их народами, проникла и в родственные отношения. Абрафо считал, что их семья опозорена. Абангу даже не пыталась ему противоречить. Она и сама думала так же. Любовь к сестре пересиливала расовые предрассудки, когда они встречались после долгой разлуки, но ненадолго.
Фергюс понял, что ему необходимо срочно вмешаться в семейную ссору, если он хочет достичь желаемой цели.
– Ннамди, я хочу помочь вам с Апудо, – сказал он. – Вы станете мужем и женой и сможете вернуться к своему народу.
Пигмей презрительно скривил свои тонкие губы.
– О каком народе ты говоришь, чужеземец? – спросил он с иронией. – О нгояма или о том, который они презрительно называют «люди величиной с кулак»?
– Ты не прав, Ннамди, отвергая мою помощь, – с укоризной сказал Фергюс. – Подумай не о себе, а об Апудо. Она страдает из-за того, что отвергнута своей семьей. И идет на эту жертву только из-за великой любви к тебе.
Ннамди обернулся и пристально посмотрел на Апудо. Она, как провинившийся ребенок, опустила глаза под его взглядом. И тихо произнесла:
– Выслушай его, Ннамди. Прошу тебя.
Пигмей задумался. Гордость в нем боролась с любовью. И любовь победила.
– Хорошо, чужеземец, я приму твою помощь, – гордо сказал он. – Но взамен я тоже окажу тебе услугу. И мы будем квиты.
– Услугу? Мне? – с наигранным удивлением спросил Фергюс. Но сердце его радостно забилось.
– Только не пытайся меня убедить, что ты бескорыстно хочешь помочь нам с Апудо, – ехидно ухмыльнулся Ннамди. – У меня маленькое тело, но не мозг. Не надейся окутать дымом своих слов мой разум. Или я последую совету наших предков, который считали, что лучшее лекарство от дыма – уйти от него.
– Не буду переубеждать тебя, Ннамди, – сухо сказал Фергюс. – Но ты действительно мог бы мне помочь. Покажи мне баобаб, в котором покоится прах Адетоканбо.
– Зачем это тебе, чужеземец? – с искренним удивлением спросил Ннамди.
– Это мой предок, – солгал Фергюс. – Я долго искал его могилу по всему миру. Я хочу воздать ему посмертные почести.
Он знал, что туземцы свято чтут память своих предков, и такое объяснение должно удовлетворить пигмея.
– Ты потомок Адетоканбо? – с невольным страхом произнес Ннамди. Но в его голосе сквозило недоверие.
– А разве Адетоканбо, как и я, не прибыл на африканскую землю из-за моря? – спросил Фергюс. – Что же тебя удивляет?
– Как ты докажешь то, что ты его потомок? – спросил Ннамди.
– Когда Адетоканбо отправлялся в Африку, у него на груди был золотой диск, – ответил Фергюс. – Это наш родовой тотем, который передавался от отца к сыну на протяжении многих поколений. Адетоканбо не мог снять его. Это было табу. С этим диском его должны были похоронить. Ты можешь проверить это, когда мы найдем прах Адетоканбо.
Эти слова почти убедили Ннамди. Тотемы были священны для пигмеев. По их повериям, тотем позволял его владельцу не только превращаться в любое животное, но и делаться невидимым. С его помощью можно было отправить вторую половину своей души, воплощенную в тотеме, с поручением отомстить врагу. И совершать множество других фантастических деяний. Никто из туземцев не рискнул бы лгать, говоря о тотеме. Пигмеи верили в неотвратимость кары, которая незамедлительно последует вслед за этим.
Фергюс шел на большой риск, говоря о своем родстве с Адетоканбо, которого местные племена почитали как божество. Но у него не было другого выхода. Так ему казалось.
– Так ты проводишь меня, Ннамди? – спросил эльф, не сводя глаз с крошечного личика пигмея. Он был уже уверен, что Ннамди знает, в каком из баобабов покоится прах Адетоканбо, и пытался проникнуть в его мозг, чтобы извлечь из него эти сведения. Но в голове пигмея царил хаос, мысли появлялись и исчезали, словно стая встревоженных птиц-носорогов.
– Я покажу тебе баобаб, в котором покоится прах Адетоканбо, но только издали, – неохотно ответил Ннамди. – Того, кто приблизится к нему, ожидает смерть. Это табу, которое завещали моему народу предки.
– Это табу не распространяется на потомков Адетоканбо, – ответил Фергюс. Ему с трудом удавалось сдерживать радость. – И, кроме того, у меня есть тотем, который защищает меня от любых проклятий. Я не могу показать его тебе. Ты можешь ослепнуть. Но если хочешь…
При этих словах Фергюс поднял руку, словно желая достать амулет, висевший у него на шее под рубашкой. Это был обыкновенный медальон с изображением Арлайн, который он никогда не снимал. Но пигмей не мог этого знать.
– Нет! – почти закричал Ннамди и даже прикрыл глаза рукой. – Я верю тебе, чужеземец! Только не ослепляй меня! Умоляю тебя!
– Хорошо, Ннамди, – кивнул Фергюс. – Но мы должны выйти немедленно. Как далеко нам идти?
– Полдня пути, – ответил пигмей. – Если мальчик пойдет с нами. Но лучше оставить его с Апудо. Тогда мы дойдем быстрее.
– Мой внук пойдет со мной, – отверг это предложение Фергюс. – Он тоже потомок Адетоканбо.
– А Абрафо и Абангу? – спросил пигмей. И глаза его злобно блеснули.
Фергюс заметил это. Но отнес ненависть, которую Ннамди не смог скрыть, на счет семейной вражды.
– Они пойдут с нами, но к баобабу я подойду один, – сказал он. – Уверен, они боятся табу не меньше, чем ты.
– Только потомку Адетоканбо не ведом страх, – ответил пигмей. Он повернулся к Апудо и с упреком сказал ей. – Вот видишь, какую цену я должен заплатить, чтобы ты стала моей женой. Неужели нам без этого плохо жилось?
Апудо виновато опустила глаза. Но осталась непреклонной.
– Кто захочет танцевать под музыку львиного рычания? – спросила она. – Я люблю тебя, Ннамди, но я устала быть отверженной. Разве мы живем с тобой? Мы выживаем, как древесные даманы, которые всегда держатся поодиночке. Даже люди – и те счастливее нас. Чужеземец поможет нам изменить нашу жизнь.
– Ты уверена в этом?
– Да, – твердо ответила Апудо.
И Ннамди сдался, буркнув себе под нос:
– Правы были наши предки, когда говорили, что пыль одолевает метлу, а женщина – мужчину.
Он сделал знак Фергюсу и направился в сторону зарослей, из которых появился до этого. Фергюс окликнул Альфа, и они пошли следом. Абрафо поднялся с травы и направился за ними. Последней шла Абангу. Она помахала рукой сестре. Та махнула ей в ответ и окликнула Ннамди, который уже почти скрылся в зарослях.
– Ннамди, солнце мое! Я приготовлю на ужин твои любимые молодые побеги баобаба. Возвращайся скорее! Я уже скучаю!
Ннамди сверкнул глазами, но ничего не ответил. Абрафо презрительно фыркнул. А Фергюс почувствовал легкие угрызения совести. Он одним прикосновением мог разрушить этот мир, который был непрочен, но все-таки существовал и приносил тем, кто в нем жил, радость. То счастье, которое он обещал Апудо и Ннамди, казалось эфемерно и зыбко, как болотистая почва. А опасность, которая им грозила из-за него, Фергюса, была реальной и осязаемой. И разве синица в руках не лучше журавля в небе? Он сам столько настрадался, пока не понял эту простую истину…
Но его собственный мир был сейчас под угрозой. Эта мысль вернула эльфу утраченную на мгновение решимость. И он прибавил шаг, чтобы не отстать от пигмея, который юркой светло-коричневой ящерицей скользил между ветвей.
Альфа очень заинтересовали последние слова Апудо. Он подождал, пока с ним поравняется Абрафо, и спросил:
– А что, баобабы действительно едят?
– Эти абатва способны питаться даже падалью, не то, что деревьями, – презрительно ответил тот.
– В этом нет ничего удивительного, – тихо сказала Абангу, которая шла за мужем и услышала их разговор. – Баобаб не простое дерево. Он живой, как и мы. Когда баобаб умирает, то он не падает от ветра, как другие деревья, а просто исчезает, рассыпавшись на множество волокон. Для нашего народа он является олицетворением плодородия.
– И все равно абатва – животные, – проворчал Абрафо. – Они все равно что окапи. И те, кто с ними водит дружбу, такие же дикие звери.
Видимо, эта тема была в их семье крайне болезненной и, когда обсуждалась, вызывала споры и размолвки. Но сейчас Абангу делала вид, что не слышит мужа.
– А ты знаешь, что баобаб был первым из деревьев, которые заселили Землю? – спросила она у Альфа. – Если хочешь, я могу тебе рассказать одну легенду, которую когда-то услышала от своей бабушки.
– Конечно, хочу, – ответил Альф. И пошел рядом с ней. Абрафо обиженно поднял подбородок и быстрыми шагами ушел вперед.
– Сначала Высший Дух посадил в землю баобаб и тот, любуясь самим собой, был счастлив. Но затем Высший Дух высадил стройную пальму. Баобаб, увидев ее, сказал, что тоже хочет быть таким же высоким и изящным. А Высший Дух продолжал высаживать деревья. И появился делоникс с его огненно-красными цветами. Тогда баобаб начал упрашивать Высшего Духа, чтобы он даровал и ему такие же яркие цветы. Затем баобаб увидел фиговое дерево и позавидовал его плодам. Услышав его новые требования, Высший Дух рассердился, выдернул баобаб из земли, перевернул его и снова воткнул в землю, но уже кроной вниз. Так был наказан завистливый баобаб.
Альф рассмеялся.
– Высший Дух так и не простил его? – спросил мальчик.
– Нет, но баобаб очень старается заслужить прощение, – ответила Абангу. – И помогает многим обитающим в саванне живым существам. Птицы строят гнезда в его ветвях, летучие мыши пьют цветочный нектар, бабуины питаются плодами, слоны едят листья и ветви. Поэтому мы называем баобаб деревом жизни.
Они услышали тревожный крик Ннамди. И увидели, как тот остановился и показывает рукой на небо.
Они уже вышли из тропического леса, и перед ними до самого горизонта простиралась саванна, покрытая зелеными зарослями и редкими невысокими деревьями. Посреди нее возвышался огромный баобаб, казалось, упиравшийся своей раскидистой кроной в низко нависшие над землей облака. А над ним плавной дугой раскинулась многоцветная радуга. Она словно перерезала хмурое небо надвое.
Эта картина была очень красивой. Однако крик Ннамди был вызван не восхищением, а страхом.
– Великий Змей вышел на охоту, – сказал он Фергюсу, не скрывая своего ужаса. – Он может убить нас или наслать болезнь. Нам надо бежать от него вслед за солнцем, тогда он нас не увидит, и с нами ничего не случится.
– Трус, – с презрением произнес Абрафо, подойдя к ним. – Почему ты не хочешь сразиться с Великим Змеем? Или ты забыл, как молодые воины из племени масаи убили радугу стрелами с раскаленными на огне наконечниками?
– Их было много, – возразил Ннамди. – А нас всего двое воинов – ты и я. Чужеземец не в счет. У него даже нет оружия.
– Да, нас двое, но только ты не воин, – усмехнулся Абрафо. – А я могу и один убить Великого Змея.
– Но зачем его убивать? – удивилась Абангу. – Лучше дойти до того места, откуда выходит радуга. Ведь только там можно найти драгоценные бусы аггро.
Но мужественные лица и речи нгояма не убедили Ннамди.
– Великий Змей неспроста распростерся над баобабом, к которому я тебя вел, – заявил пигмей Фергюсу. – Он взял его под свою защиту. Я не сделаю ни шага дальше. Иди один, если тебе не дорога твоя жизнь. А лучше возвращайся обратно.
– Так это и есть тот самый баобаб, в котором покоится прах Адетоканбо? – спросил Фергюс, указывая на громадное дерево, над которым сияла радуга.
– Да, – закивал Ннамди. – Я довел тебя, как мы и договаривались. Но я не обещал тебе сражаться с Великим Змеем.
– Жди нас здесь, – сказал Фергюс. – Я дойду до баобаба, поговорю с духом своего предка и вернусь. Ты отведешь нас обратно. И я выполню обещание, которое дал тебе и Апудо. Верь мне. Но если ты не дождешься и сбежишь… Тогда ты уже никогда не увидишь Апудо. Поэтому не делай этого, если она тебе дорога.
– Я буду ждать, – пообещал Ннамди. У него дрожали от страха ноги, и он сел на землю, чтобы не упасть. Но что-то в его глазах говорило Фергюсу, что пигмей сдержит свое слово. Напоминание об Апудо вдохнуло в его душу толику мужества.
Глава 21
Алва чувствовала себя прескверно. Она не так представляла себе счастливое время своего вдовства. По сути, она находилась в заточении, пусть даже в шикарных апартаментах в Plaza Athenee. Пока шло следствие, эльфийка не могла себе позволить ничего из того, о чем раньше мечтала. Из гостиницы она выходила только в тех случаях, когда ее вызывали на допрос в полицию, или надо было навестить нотариуса по вопросам наследства, или зайти в модный дом Balmain, на примерку траурного платья.
В полиции ее дотошно распрашивали о том дне, когда убили Лахлана. Где она была, чем занималась, кто может подтвердить ее алиби. Полицейских интересовала едва ли не каждая минута ее жизни, и под конец многочасовых допросов Алва просто изнемогала, лишенная возможности выплеснуть свою ярость и расцарапать их наглые физиономии в кровь.
Долгие и нудные часы, проведенные у нотариуса, сухого и педантичного маленького старичка, который в своем строгом черном костюме с галстуком был очень похож на гробовщика, Алве с трудом компенсировала надежда вскоре получить наследство и стать, наконец, богатой и независимой.
И только визиты в модный дом Balmain позволяли ей на какое-то время почувствовать себя счастливой. К сожалению, платье шили из черной материи, этого нельзя было избежать, но, сообразно пожеланию Алвы, оно было декорировано ручной вышивкой и драгоценными камнями. Когда эльфийка одевала это платье, то ненадолго даже забывала, для какой цели оно шилось. Алва должна была носить его, по меньшей мере, неделю. Она считала, что это вполне достаточный срок для траура по убитому мужу. А затем она собиралась уехать на юг Франции, где был расположен шикарный курорт Сен-Тропе. Этот курорт называли «Клубом для миллиардеров», и Алва хотела стать его почетным членом. Каждую ночь небо над Сен-Тропе освещалось фейерверком, который был неизменным спутником царящих здесь праздников и фестивалей. При одной только мысли об этом Алва приходила в экстаз.
Но это ее ожидало в будущем. А в настоящем она отчаянно скучала, с каждым днем все сильнее. И однажды Алва не выдержала и позволила себе «скромную вылазку», как она сама это назвала, в Maison de la Truffe Marbeuf. Этот ресторан был расположен недалеко от Елисейских полей, и она рассчитывала уже до полуночи вернуться в гостиницу.
При известном везении, думала Алва, ее отсутствие в номере могли даже не заметить те невзрачные личности в штатском, которые в последнее время всюду ее сопровождали – и к нотариусу, и в модный дом, и даже в полицию, до дверей префектуры. Из них только один вызывал ее интерес – огромный, в хорошо пошитом костюме, который ладно облегал его мускулистую фигуру. Он смотрел на Алву глазами, в которых она, полагаясь на свой большой опыт общения с мужчинами, безошибочно угадывала вожделение. Все остальные были ей омерзительны. Но эльфийка терпела их постоянное присутствие за своей спиной, понимая, что это флики. Ее все еще подозревали в убийстве мужа, который оставил ей в наследство сумму с семью нулями. Однако у полиции не было ни одной улики против нее. Это был всего лишь вопрос времени – чтобы уголовная полиция оставила ее в покое. Но иногда Алва чувствовала некоторое сожаление при мысли, что огромный мускулистый незнакомец тоже навсегда исчезнет из ее жизни. Именно такого она представляла себе, когда грезила об удовольствиях Сен-Тропе, одним из которых, несомненно, могли считаться особи противоположного пола, пусть даже они и были людьми. Алва никогда в своей жизни не была расисткой.
Чтобы остаться незамеченной для фликов, она надела строгий английский костюм, в котором юбка доходила до колен. И это была самая величайшая жертва, которую она только могла принести на алтарь своей свободы. Для Алвы такая юбка означала возвращение в Эдвардианскую эпоху, которая ознаменовала начало двадцатого века в Великобритании. Лицо она прикрыла широкополой шляпой. И, семеня непривычной и неудобной для себя походкой, при которой бедра были неподвижны, что причиняло ей едва ли не физическое страдание, Алва быстро прошла через фойе гостиницы, как будто она была одной из горничных и спешила по завершение рабочего дня домой. Перевоплощение было настолько полным, что худосочный флик, сидевший в кресле и делавший вид, что читает L’Équipe, ежедневную спортивную газету, даже не проводил ее взглядом.
Но Алва явно перестаралась. Она поняла это, как только вошла в ресторан, и метрдотель обратился к ней на английском языке.
– Добро пожаловать в Maison de la Truffe Marbeuf, храм трюфелей! – сказал он, звучно картавя на французский манер. – Madam одна или ее кто-то ждет?
– Madame одна, и она желает, чтобы с ней говорили на ее родном языке, – ответила Алва по-французски. – А не на языке pommy.
– О, прошу меня извинить, madame! – воскликнул метрдотель, провожая ее к столику, который Алва заказала заранее, позвонив из гостиницы и даже не подумав о том, что ее телефон может прослушиваться. – К нам заходит так много иностранцев, что иногда невольно ошибаешься.
Сам он продолжал отчаянно грассировать, так что в отношении его национальности не могло возникнуть никаких сомнений.
Алва присела за столик, бросила взгляд вокруг и почувствовала, как к ней возвращается радость жизни. Это был ее мир, и здесь ей легко дышалось и жилось. Только одно обстоятельство несколько омрачало ее радужное настроение – все мужчины, сидевшие за столиками в ресторанном зале, пришли со своими спутницами. Некоторые из них бросали на нее заинтересованные взгляды, но старались, чтобы они остались незамеченными. Это не обещало волнующего продолжения. Но, с другой стороны, вечер только начинался.
– Что madame желает помимо французского языка? – склонившись над Алвой, спросил метрдотель. Ему было лет пятьдесят, но он пытался выглядеть моложе, крася и завивая волосы и густые усы. – И, кстати, madame может называть меня просто Жан.
– Лучше я буду называть тебя служителем храма трюфелей, – ответила ему Алва. Метрдотель не вызвал у нее интереса. Он явно не был гомофобом, а к таким мужчинам она была равнодушна. – Ты не против?
– О, как вам будет угодно!
– Тогда подай мне все, что считаешь нужным – ризотто, салат, десерт и во что там еще у вас добавляют трюфели. Но, главное, не забудь парочку бутылочек вина. Я умираю от жажды. Уже неделю, как у меня не было ни капли во рту. Пустыня Сахара в сравнении со мной – цветущий оазис.
– Что будет пить madame?
– Что-нибудь вроде Chateauneuf-du-Pape «Cuvee Speciale» двадцатилетней выдержки. Я бы с удовольствием выпила настоящее шотландское виски, но тогда я могу начать чудить, а это мне сейчас противопоказано. От этой же кислятины не будет никакого вреда – ни мне, ни вашему заведению. Ты меня понимаешь?
– О, да! – в томных глазах Жана появилась тревога. – Такой тонкой ценительнице вин, как вы, madame, лично я посоветовал бы бутылочку Chateau Lafleur. Чудесное красное сухое вино. Конечно, кому-то оно может показаться слишком дорогим…
– Через несколько дней я выпью весь ваш сраный винный погреб, закупив его на корню. И только попробуй сказать мне тогда, что для меня что-то дорого, – заявила Алва. Ее разозлил намек метрдотеля. – А пока принеси мне то, что я заказала, ты, служитель храма трюфелей!
Метрдотель ушел, обиженно поджав губы. Но уже через несколько минут на столике перед Алвой появились тарелки с ризотто, салатом и десертом. Натюрморт гармонично дополняли две бутылки Chateauneuf-du-Pape «Cuvee Speciale». Официант услужливо наполнил бокал. Алва осушила его одним глотком. И жестом приказала налить еще. Его она выпила уже смакуя. А третий бокал только пригубила. После чего нехотя ковырнула вилкой ризотто с трюфелями. Есть она не хотела. Алве хотелось только хорошенечко выпить и от души повеселиться, как в старые добрые времена.
Но внезапно она ощутила, что эти времена уже никогда не вернутся. Как и Лахлан. Все это в прошлом, в которое нет возврата, как нельзя вернуть молодость. Мысль о том, что ей предстоит после ужина в ресторане возвратиться в пустой гостиничный номер, вызвала у нее почти звериную тоску. Алва не боялась встретить призрак мужа. Или испытать угрызения совести, увидев его несмятую постель. Она страшилась одиночества. Когда она бывала одна, к ней часто приходили мысли о неизбежной смерти. Это было ужасно. Она убила бы Лахлана еще раз, если бы это позволило ей избавиться от своего извечного страха. Но и то, и другое было неосуществимо. Алва неожиданно поняла это сейчас, сидя за столиком в ресторане, и вечер, который обещал ей столько хорошего, вдруг перестал ее радовать. Она взяла бокал и осушила его, не чувствуя вкуса вина, словно это была обыкновенная вода.
Но хуже всего было то, что когда она прикончила вторую бутылку вина, ей все еще казалось, что она пьет воду. Вечер был безнадежно испорчен. Алва начала подозревать, что и ее жизнь – тоже. Она опьянела незаметно для себя. Но вместо обычного приподнятого настроения на этот раз опьянение принесло ей разочарование и печаль. Она бы с удовольствием потанцевала. Несколько пар кружились под тихую музыку. Но ее никто не приглашал. Алве захотелось заплакать. Самым лучшим сейчас было расплатиться и уйти.
Эльфийка подняла руку и щелкнула пальцами, чтобы привлечь внимание официанта. И неожиданно почувствовала на себе чей-то взгляд. Он обжег ее, словно солнечный луч. Она незаметно огляделась. И увидела, что за столиком в углу зала сидит тот самый громадный мускулистый флик, которого она иногда встречала в фойе гостиницы. В отличие от других фликов, он провожал ее взглядом самца, а не бесполого существа, которого мало волнуют женские ноги, бедра и груди. Он и сейчас смотрел на нее с плохо скрытым вожделением. Алва не могла ошибиться, даже пьяная. Подобные мужские взгляды всегда волновали ее кровь, вызывая ответное желание.
К ее столику подошел метрдотель Жан. Он тоже смотрел на Алву жаждущими глазами, но в них совсем не было грубой звериной похоти. И его взгляд не волновал эльфийку, а вызывал брезгливость. Глаза Жана напоминали ей глаза бывшего мужа. Лахлан смотрел на нее точно так же – покорно, в ожидании милости. Даже когда она отрубила ему голову самурайским мечом, и та упала на землю, лицом к ней, его глаза словно продолжали умолять ее о чем-то…
Алва встряхнула головой, отгоняя наваждение.
– Madame желает расплатиться? – спросил метрдотель.
Его grasseyer вызвало у Алвы раздражение.
– Madame желает еще вина, – сказала она. – Только принеси ее не мне, а тому мужчине за столиком в углу. Видишь, он пьет ваш паршивый кофе? И уже не первую чашку. Бедняга явно не может позволить себе хорошего вина. Видимо, его жена – сущая стерва, отбирает у него все деньги. Передай ему, что я приношу свои извинения за весь женский род.
