Сергей Юрьевич Катканов
Рыцари былого и грядущего. III том
– Но на озере нет никакого острова. Отсюда оно всё хорошо просматривается, – удивился Сиверцев.
– Авалон становится виден только тогда, когда преодолеешь по воде примерно половину пути. Так же и берега озера с самого острова не видны, кажется, что мы посреди бескрайней водной равнины. Итак, господа, не будем терять время понапрасну. Кого из вас перевезти первым?
– Ожье, вы хотя бы из вежливости спросили нас, согласны ли мы отправится с вами на Авалон?
– Мне кажется, тут и так всё ясно. Не случайно же Господь привёл вас сюда. А для рыцарей нет чести выше, чем служить королю Артуру и вернуться вместе с ним в последние времена.
– Прошу высказываться, братья, – предложил Сиверцев.
– Ожье прав. Кто из нас не мечтал о том, чтобы служить настоящему королю?
– И не какому-нибудь, а самому Артуру.
– Что ни говори, а Орден не может существовать без поддержки сильного монарха.
Все остальные высказались в том же духе.
– Что-то у нас дон Эстебан д’Албугера молчит, – заметил маршал.
– Моё мнение иное, дорогие братья, – твёрдо сказал дон Эстебан. – При всём уважении к королю Артуру должен сказать, что тамплиеры никогда не были королевскими вассалами. Помогали королям, были союзниками королей, но как только сливались с королевской свитой, сразу же теряли своё лицо. Даже в этом волшебном мире мы должны помнить о суверенности Ордена Храма. Насколько можно судить, король Артур сейчас не нуждается в нашей поддержке.
– Но ведь мы можем хотя бы побывать в гостях у короля. Представиться мы должны хотя бы из вежливости.
– Братья, – твёрдо сказал д’Албугера. – Мы до сих пор не знаем, какова наша цель в этом мире, но если кто-то думает, что мы попали сюда дабы наносить визиты и исполнять долг вежливости, то я полагаю, что этот человек ошибается. Мы должны вернуться на дорогу.
– Но дороги больше нет.
В этот момент братья услышали глухое львиное рычание. Все посмотрели в ту сторону, откуда оно раздавалось, и увидели белого льва, лежащего на тропинке. Только сейчас они заметили, что вдоль берега озера тянется добротно утоптанная тропинка. Лев, заметив, что на него обращено внимание, неторопливо поднялся, сделал по тропинке несколько шагов и опять лёг, всем своим видом изображая, что готов показать рыцарям путь.
– Простите, Ожье, но наш путь иной, – печально улыбнувшись, сказал Сиверцев.
Ожье Датчанин, всё это время напряжённо о чём-то думавший, наконец, промолвил:
– Кажется, Вольфрам фон Эшенбах рассказал о тамплиерах далеко не всё.
– Всё о тамплиерах не рассказал никто, дорогой Ожье. Всё мы и сами не знаем. Мы познаем себя, путешествуя через пространство своей души. Как видишь, нам очень горько отказываться от встречи с королём Артуром, но мы здесь и правда не для того, чтобы наносить светские визиты. Прощай, – Андрей пожал Ожье руку.
Братья последовали примеру маршала, и пошли по тропинке вслед за львом.
– А я оказывается, совсем не знал тебя, дон Эстебан, – сказал Сиверцев. – Мне казалось, что португальские тамплиеры всегда служили не столько Церкви, сколько королям.
– Я – из последних португальских тамплиеров. Нам пришлось сделать окончательный выбор между троном и Церковью. Я служил великому монарху – льву морей. Я очень любил моего короля. Мне было трудно. Но я сделал свой выбор. Навсегда.
***
Тропинка становилась то шире, то уже, но в дорогу уже не превращалась. По всему было заметно, что волшебный лес скоро закончится. Деревья стали реже, и они уже не были такими гигантскими, их кроны теперь не смыкались над головами в сплошное зелёное море.
Лев, наставивший тамплиеров на путь истинный, то исчезал где-то впереди, то отставал и, в общем, не обращал на своих провожатых никакого внимания. По дороге братья изредка переговаривались друг с другом, но никаких серьёзных дискуссий не затевали, никаких историй не рассказывали и происходящее комментировали скупо. Сиверцев был очень доволен моральным духом своего отряда, раз за разом убеждаясь, что тамплиеры, к какой бы эпохе они не принадлежали, имеют гораздо больше общего друг с другом, чем со своими эпохами. Вряд ли кто-то вёл бы себя в этом причудливом мире настолько же сдержанно и хладнокровно.
Несколько беспокоил маршала лишь Жан де Лалибела. Он всё время молчал, ни в одном обсуждении не принимал участия и выглядел довольно мрачным. Сначала это ни сколько не настораживало Сиверцева, тамплиеры часто выглядят мрачными, но это обманчивое впечатление, это не более чем признак самоуглублённости или углублённости в молитву. Если рыцарь подолгу ничего не говорит, значит не считает нужным, а если в его словах нет прямой необходимости, его молчание никого не должно волновать. Как говорил Персеваль: «Никто не имеет права отвлекать рыцаря от его размышлений». Но молчание Жана слишком затянулось и он, в отличие от Персеваля, был рыцарем Храма, а Сиверцев, в отличие от сенешаля Кея, маршалом Ордена. Поэтому Сиверцев наконец спросил:
– Жан, у тебя всё нормально?
– Нет, мессир, не всё, – не думая вилять, с рыцарской прямотой ответил Жан. – Меня всю жизнь угнетала моя безродность. Конечно, это очень плохо для тамплиера. Я много раз повторял себе, что мой род – Орден, мои предки – многие поколения славных храмовников, мой герб – красный крест на белом поле, мой замок – Тампль. Но, вот представьте себе, так и не смог себя этим успокоить. Вступая в Орден, рыцарь отрекается от своей самости, но не от своей личности. Личность вечна. Мы должны поставить себя на службу Богу, а не стремиться к безликости, к слиянию с массой. А что это за личность, если она состоит из одного меня, если я не образую органичное целое с поколениями моих предков? Конечно, я образую целое с Орденом, но в Орден каждый приходит с тем, что имеет, тем самым обогащая Орден. А мне нечем обогатить Орден, потому что я не имею ничего, кроме собственной, не столь уж ценной шкуры. Я сжился с этой своей ущербностью, полагая, что она – мой крест. Но круглый стол вернул родовые имена двум нашим братьям. Вальтер, оказывается, из славного рода Зегенгеймов, а Милош – из не менее славного рода Обиличей. А меня так и оставил безродным. Я по-прежнему – де Лалибела. Но ведь это не моё родовое гнездо. Лалибела стала моей второй родиной, а я по-прежнему ничего не знаю о первой. Я – это по-прежнему только я сам. А это очень мало. И это очень больно.
– А ты заметил, что на Вальтера известие о его принадлежности к роду Зегенгеймов не произвело вообще никакого впечатления, а Милош, напротив, ходит весьма задумчивый, всё никак не может освоиться с тем обстоятельством, что он – Обилич. Если честно, то ни первый, ни второй не вызывают зависти.
– А, может быть, я отреагировал бы каким-нибудь третьим способом? И это был бы мною избранный, лично мне присущий вариант отношения к моей родовой принадлежности. Я ведь понимаю, что вполне могу оказаться худородным, но я принял бы это. А так –мне и принять нечего. Неужели круглый стол пощадил моё самолюбие? Это унизительно.
– Ты понимаешь, что круглый стол – лишь способ проявления Божьей воли? И твои мысли – ропот на Бога?
– Да, мессир, я понимаю. Но и вы понимаете, что всегда и во всём, ни секунды не раздумывая, принимать Божью волю – это признак святости, до которой мне, конечно, весьма далеко. Я борюсь со своей греховностью, я стараюсь всё понимать, как Божью волю, и то, что мне дано, и то, что мне не дано. Пока у меня это не очень получается.
– Помоги тебе Господь, брат Жан. Твоя проблема мне очень даже понятна. В том мире, где я вырос, родовая принадлежность не только не имела значения, но и напротив, всем казалась подозрительной. Человек, принадлежащий к славному древнему роду, считался неблагонадёжным человеком, за это можно было и головой поплатиться. Но лично мне всегда было интересно, к какому роду я принадлежу, хотя я даже прадедов своих по имени назвать не могу. Я вырос в маленьком городке на озере, и фамилия моя – производная от названия озера. Само же озеро, говорят, было названо по фамилии градоначальника, бывшего у нас за несколько веков до меня – фон Сиверса. Меня всегда терзал вопрос: наша семья получила фамилию по названию озера, или мы всё-таки принадлежим к роду фон Сиверсов? Круглый стол ответил на этот вопрос: я – Сиверцев, а не фон Сиверс. Так что я тоже ничего не принёс в Орден, кроме своей шкуры, не столь уж и ценной.
– Для вас это было ударом, мессир?
– Нет, пожалуй. Печально сознавать свою безродность, но с этим живут. Мы с тобой, брат Жан, принадлежим к орденскому дворянству, впрочем, ты ведь знаешь, что принадлежишь к рыцарскому роду, а я, вероятнее всего, из голодранцев, из «лабораторес». Не стыдно тебе подчиняться такому маршалу?
– Несмешная шутка, мессир. Вы – хранитель меча Карла Мартелла. Если Бог отдал священное оружие в руки «лабораторес», значит так тому и быть. Хотя лично я сомневаюсь, что такое возможно.
Между тем, волшебный лес понемногу сошёл на нет, теперь на их пути встречались лишь редкие, хотя всё ещё могучие деревья, кажется, теперь это были кедры. Стали встречаться небольшие горы, как правило, совершенно голые, без растительности, а мох по краям дороги исчез совершенно, вступая на обочину, они чувствовали под ногами твёрдую почву. Она была покрыта ровной, короткой изумрудной травой. В нездешней стране, какие бы диковины им не встречались, всё было очень чистым и ярким. А может быть просто зрение у них по Божьей воле улучшилось?
Тропинка снова исчезла, а вместе с ней и лев опять куда-то запропастился. Сиверцев улыбнулся, он начал понимать логику происходящего. Если нет дороги, значит им предстоит сделать выбор, а лев появится тогда, когда они свой выбор сделают – не раньше.
Братья осмотрелись и заметили в небольшой горе неподалёку от них вход в пещеру. Пошли туда, других вариантов пока не было. Из пещеры, едва они сделали несколько шагов вглубь, на них потянуло некой особой затхлостью, Сиверцев никак не мог распознать этот запах.
– Запах пергаментов, – улыбнулся Жан де Лалибела. – Древних пергаментов. Запах генеалогий.
– Кажется, брат Жан, Бог услышал твои мольбы.
– Если бы это были мольбы… Это был ропот.
Через два десятка метров пещера повернула под прямым углом и, свернув, они увидели человека, который грел руки у костра. Костёр был удивительным – огонь без дыма, человек тоже выглядел весьма необычно. На нём были длинные чёрные одежды, но не монашеские и не рыцарские, а голову венчала небольшая чёрная шапочка.
– Ну наконец-то, – недовольно проворчал странный незнакомец, не поворачивая к ним головы и продолжая держать руки над костром. – Вы где пропадали столько времени?
– Мы шли, – просто ответил Сиверцев.
– Куда шли? Зачем шли? Вы сами-то это знаете? Вы должны были появиться здесь ещё несколько столетий назад.
– А вы твёрдо уверены в том, что мы вам что-то должны? – насколько мог любезно, спросил Сиверцев.
– Ну не мне, конечно, но есть же долг перед памятью, перед прошлым, перед историей, – несколько смягчился человек в чёрном. – Вы ведь тамплиеры, я правильно понял?
– Пока вы безупречны в своих выводах.
– Ну вот. А я – архивариус. Хранитель бесценных архивов, рукописей, пергаментов, папирусов. У меня есть даже книги из бумаги, которую вырабатывают из дерева. Вы представляете?
– То-то у вас костерок такой особый – без дыма, – заметил Сиверцев.
– Конечно! – архивариус расплылся в улыбке. – Необходимо поддерживать температурный режим, но дым был бы губителен для древних рукописей, поэтому дыма нет. Итак, господа, я должен ознакомить вас с архивом Ордена Храма.
– Что?! – чуть ли не в один голос воскликнули тамплиеры. – Архив Ордена – здесь?!
– А где ж ему ещё быть? – архивариус лучился счастьем, от его первоначального неудовольствия не осталось и следа. – В вашем мире костры дымят, там просто невозможно хранить ценные рукописи. Кроме того, в вашем мире за архивами охотятся всякие профаны, которые так и норовят сунуть свои сопливые носы в древние фолианты, а сопли для архивов губительны, – архивариус жизнерадостно рассмеялся собственной шутке. – С архивом Ордена могут ознакомиться только те, кто живёт по Уставу Ордена – воины-монахи. А это вы. Итак, пройдёмте, господа.
Из пещеры они, миновав тяжёлую дубовую дверь, обитую железными полосами, попали в прекрасное книгохранилище. Здесь на полках стояли фолианты в переплётах телячьей кожи, встречались, хоть и редко, деревянные сундуки и коробки, обитые кожей – архивы, которые никогда не издавались. На четырёх сундуках и десяти коробках красовалась надпись: «Архив Ордена Храма».
– Значит теперь мы узнаем тайны Ордена, никому ранее не известные? Мы найдём ответы на те вопросы, относительно которых пролиты моря чернил, – вдохновенно спросил Беранже де Колль.
– Вот именно, господа, вот именно, – архивариус продолжал сиять. – Изволите приступить к ознакомлению?
– Подождите, – Сиверцев чуть поднял правую руку. – А нет ли у вас, господин архивариус, собрания генеалогий?
– Само собой. У нас такое собрание генеалогий, какого нет нигде. Я должен кое-что пояснить. Дело в том, что в этом хранилище собраны не только те рукописи и книги, которые когда-либо были написаны на земле, но и те, которые никогда не были написаны, хотя их стоило написать. Так же и с генеалогиями. Большинство из них не представляют никакого интереса, и вы не найдёте их здесь. Но представляющие интерес здесь присутствуют, включая те, которые никогда не были составлены. В том числе имеются генеалогии всех, за редкими исключениями, тамплиеров за всю историю Ордена.
– А не могли бы вы, любезный мэтр, найти генеалогию рыцаря Храма Жана де Лалибелы?
– А зачем её искать? У меня в архиве порядок, кроме того, я знал, что эта генеалогия вскоре будет востребована, так что она у меня под рукой. Вот извольте, – архивариус протянул обтянутую кожей коробку не Сиверцеву, который о ней спросил, а Жану. Он взял коробку немного дрожащими руками.
– Тебя, наверное, лучше оставить одного, пока ты будешь знакомиться с документами? – сказал Андрей Жану.
– Подождите, мессир. Скажите, мэтр, а у вас нет книг по магии, желательно – по чёрной магии?
– Молодой человек, – грустно промолвил архивариус, – мне уже давно никто не устраивал таких примитивных проверок. Лучше бы вы помолились, чем ставить старику убогие ловушки. Уверяют вас, всё, что есть в моём собрании, попало сюда по Божьей воле. Ознакомление с любым из моих текстов Божьей воле не противоречит.
– Простите, мэтр. – Жан грустно кивнул. – Мы помолились бы в любом случае. А сейчас мы очень устали. Мессир, не угодно ли вам будет объявить привал? – обратился он к Сиверцеву.
– Да, – кивнул Андрей – Отдыхаем на лужайке перед пещерой час. С серьёзными документами надо знакомиться на свежую голову.
Расположившись на траве, братья, как всегда, нашли не мало аргументов в пользу того, что им привалила большая удача. Можно будет наконец заштриховать все белые пятна в истории Ордена, найти достойные ответы клеветникам, восстановить честь тамплиеров. Да ведь кроме прочего это было просто очень интересно – узнать об истории Ордена всё. Разве не пытаемся мы узнать как можно больше о том, что любим?
Маршал выслушал всех и сказал:
– Теперь послушаем Жана. У него, кажется, есть суждение противоположного свойства.
– Да, мессир. Наш с вами последний разговор был удивительно ко времени. Мне, кажется, удалось переломить состояние своей души. Я наконец принял простую истину: я-то, что я есть, ни больше, ни меньше, и ничем другим не стану, независимо от того, что узнаю. Я прожил жизнь, не зная истории своего рода, и само по себе это незнание сформировало меня. Душа приспособилась к укороченному бытию отдельной личности. И вот сейчас я могу узнать про свой род всё. Бог не против. Но Бог никогда не навязывает решений, выбор в любом случае остаётся за мной. И вот я спросил себя: а стану ли я лучше, когда узнаю историю своего рода?
– Но ведь и хуже, очевидно, не станешь.
– А если я не стану ни лучше, ни хуже, тогда в чём смысл?
– Ты теперь отрицаешь значение потомственной аристократии?
– О, нет, ни в коем случае. Но с ощущением своей принадлежности к древнему роду надо родиться и вырасти. Мне это не было дано, но мне дано другое – достоинство безродности, и только от меня зависит, смогу ли я его с честью понести. Я заслужил своё дворянство мечём на поле боя. Ко времени ли сейчас попытка поставить уже сформировавшуюся личность на новый фундамент? Возникает соблазн гордыни, с ним придётся бороться и с Божьей помощью, я надеюсь, его удастся победить, но на это уйдут силы и время. А нам предстоит действовать. Ко времени ли оглядываться назад? Вот ты, Милош, как освоился в роли Обилича?
– Было трудно, но теперь, кажется, уже освоился, – улыбнулся Милош.
– Это было заведомо посильной и, видимо, полезной для тебя задачей, поэтому круглый стол и сообщил тебе о твоей родовой принадлежности. А у меня появилась возможность узнать свою родословную только тогда, когда я расхныкался. Значит, достаточно было просто перестать хныкать.
– А история Ордена?
– Тут не мне решать, но вам не кажется, что речь о том же самом? Все мы стали тамплиерами, зная об Ордене то, что знаем сейчас. Хорошие мы тамплиеры или не очень, но другими не станем, что бы ни узнали. Наверное, некоторые подробности истории Ордена весьма любопытны, но есть время любопытствовать и время действовать.
– А, может быть, мы просто не хотим узнать об Ордене некую крайне неприятную для нас правду?
– Да полно вам… предположим, мы узнаем, что Орден был совсем не тем, что мы думаем. И что произойдёт? Может быть, мы сложим оружие, сожжём свои белые плащи и скажем, что мы больше не тамплиеры, раз такое дело? Согласитесь, что никого из нас даже мысль такая не посетит. Мы останемся теми, кем были, предоставив мёртвым возиться с мертвецами.
– Дело не только в нас. Для других людей правда об Ордене может быть очень важной.
– А так ли? Люди, ненавидевшие Орден, познакомившись с подлинными документами, вы думаете, перестанут его ненавидеть? Но ведь они и сейчас в упор не хотят видеть того, что уже известно. А обнародовав новые документы, мы лишь подбросим дров в костёр полемики, у клеветников лишь появится новый повод поупражнять своё острословие, доказывая, что «всё это неправда». У каждого из нас Орден – в душе, его невозможно ни разрушить, ни укрепить при помощи архивов. И ненависть к Ордену тоже не угаснет никогда, потому что питается не логикой, не фактами, а определённым состоянием души.
Андрей, слушая Жана, лежал на спине и смотрел в небо. В бездонное голубое небо. На душе было очень хорошо. Вряд ли кто-то смог бы доказать, что ему на самом деле плохо. Когда Жан закончил, маршал встал и тихо скомандовал:
– Привал окончен. Брат Жан, зайди к архивариусу, извинись и попрощайся. Мы идём дальше.
***
Теперь перед ними лежала холмистая равнина. Холмы, покрытые свежей травой, были прекрасны, взгляд тонул в голубых далях. Было тепло, но не жарко, на ясном небе солнце так и не всходило, кажется, в нездешней стране стоял вечный рассвет, самое бодрое и жизнерадостное время суток.
Они ещё издали увидали прекрасный замок на одном из холмов. По мере приближения к замку он всё лучше прорисовывался, вот уже можно было рассмотреть крепкие стены и девять высоких башен. Было в этом замке нечто немного игрушечное, не боевое, он словно бы парил над холмистой равниной с изящным легкомыслием, не будучи удручён никакими заботами. Казалось, в этом замке живёт весёлый и беззаботный барон-трубадур, каждое утро сочиняющий сирвенты, а потом скачущий по окрестным равнинам на резвом лёгком скакуне, который никогда не сможет выдержать рыцаря в боевых доспехах.
Тамплиеры приблизились к замку на расстояние выстрела из лука и оказалось, что дела тут не настолько безоблачны. Замок был в осаде. Чёрные воины, окружившие его со всех сторон, готовились к приступу. Катили баллисты, тащили длинные осадные лестницы, строились в боевые порядки.
Осаждающих было мало, наверное, не больше двухсот, но на стенах замка не было видно ни одного человека, лишь на верхних площадках башен стояли прекрасные девушки в дорогих элегантных одеждах. При таком «гарнизоне» враги, конечно, возьмут замок, не потеряв ни одного человека, особенно если учесть, что перед крепостной стеной не было ни рва, ни вала. Кажется, этот замок строили вообще без учёта возможной осады.
– К бою! – порычал Сиверцев.
Девять тамплиеров в белых плащах шеренгой двинулись на лагерь осаждающих. Ах как жаль, что у них нет боевых коней. Какой блистательной в этих условиях могла быть атака рыцарской кавалерии. И кольчуг у них нет, и шлемов тоже, но клинки – прекрасные, и щиты – отменные, и натуры – тамплиерские. Такую шеренгу могли остановить только девять булыжников, разом выпущенные из девяти баллист и с точностью угодившие всем рыцарям одновременно у грудь. Но враги не пытались использовать баллисты, они оборонялись традиционно – прячась за щиты, щетинясь пиками, отбиваясь мечами. Тамплиерский натиск им остановить не удалось, братья в начале боя захватив инициативу, уже не выпускали её из рук.
Противники им попались странные – вроде бы опытные вояки, способные грамотно построить оборону и оружием не плохо владевшие – после нескольких взмахов мечом, казалось, что чёрного воина будет очень не просто победить, но чёрные не держались и минуты, почему-то вдруг быстро ломаясь, теряясь, подставляясь. Видимо, тамплиерская боевая ярость, как всегда помноженная на силу молитвы, была для врагов чем-то очень неожиданным, парализующим. Впрочем, ни один чёрный воин не бросил оружие и не побежал, каждый оказывал грамотное сопротивление, с каждым пришлось повозиться, а если учесть, что на каждого тамплиера приходилось десятка по два врагов, так вовсе не удивительно, что схватка была долгой и ожесточённой.
Но вот уже маршал, больше не видевший перед собой врагов, орал: «Босеан». Вот уже другие тамплиеры, поднимая к небу окровавленные клинки, кричали каждый на свой манер:
– Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему дай славу!
– Да здравствует Бог – Святая Любовь!
Едва отойдя от горячки боя, тамплиеры с удивлением обнаружили, что вокруг нет ни одного убитого, все трупы сразу же куда-то исчезли. Ни один рыцарь не получил не только серьёзных ран, но даже и царапин. И на земле не было ни капли крови. Лишь переломанные осадные орудия, вражеские мечи, чаще всего – сломанные, явственно свидетельствовали, что схватка на самом деле была, причём довольно ожесточённая.
Тамплиеры мрачно осматривали поле боя. Едва лишь прошло несколько минут после победных кличей, как они уже не чувствовали радости победы. Рыцари, в горячке боя как-то позабыв, что они не на обычной земле, теперь поняли главное – зло проникло в нездешнюю страну, или во всяком случае они проникли в ту часть этой страны, где зло и раньше активно себя проявляло. Здесь ещё не льётся кровь, не валяются на земле изуродованные трупы, потому что духовная атмосфера здесь куда почище той, которая сопровождала их всю жизнь, но ненависть, агрессия, жажда разрушения здесь уже в наличии.
Они не успели всё это толком осмыслить, не успели даже заинтересоваться замком, который освободили от осады, как его ворота с тихой музыкой распахнулись. О, эти удивительные дверные петли нездешней страны – они издают не скрип, а музыку. Наверное, потому, что здесь любая открывшаяся дверь – большое событие. Так было и на этот раз.
Через открывшиеся ворота к ним вышли девять прекрасных девушек, каждая – в одежде своего цвета. Одежды, похоже, что шёлковые, были начисто лишены каких-либо элементов отделки – ни рюшек, ни оборочек – элегантная аристократическая простота, к тому же весьма целомудренная – платья до земли, руки и шеи полностью закрыты, лишь прекрасные длинные белокурые волосы слегка колыхал лёгкий ветерок. И никаких драгоценностей.
Рыцари, как заворожённые, смотрели на эту процессию. Лица девушек дышали такой чистотой, что они казались земными ангелами, а может быть и неземными, в нездешней стране всё могло быть. Когда девушки приблизились к тамплиерам, одна из них произнесла чистым ангельским голосом:
– Мы благодарим благородных рыцарей, избавивших нас от смертельной опасности. Сегодня Господь даровал вам победу, а нам – спасение. Как вы уже могли убедиться, в нашем замке гарнизона нет, в нём никогда не было необходимости. При приближении врагов мы поднялись на башни, с тем, чтобы броситься вниз, когда они завладеют замком. Но Господь послал нам защитников. Ныне мы счастливы.
– Кто вы? – не очень галантно прохрипел не на шутку разволновавшийся Сиверцев.
– Подруги, – очаровательно улыбнулась одна из них. – Живём вместе. У каждой в этом замке своя башня. Все мы некогда принадлежали к древнейшим аристократическим родам и по положению своему были принцессами, нам надлежало стать королевами, но мы отвергли эту участь, потому что решили жить в чистоте и целомудрии, вдали от придворной суеты. Мы соблюдаем все монашеские обеты, хотя монахинями себя, конечно, не считаем, но наша маленькая община живёт только Христом. В отличие от настоящих монахинь мы занимаемся искусствами, у каждой свой талант – поэтический, музыкальный, живописный и так далее. Всё свободное от молитвы время мы отдаём творчеству, а наш замок даёт нам всё необходимое для жизни, избавляя от бытовых забот, так что служанки нам не нужны. Больше всего мы любим молится вместе, у нас есть прекрасный храм, вот только священника нет, так что больше всего на свете мы мечтаем о том, что бы в нашем храме совершалась Божественная Литургия, но Господь пока не даровал нам этого счастья. Среди вас нет священника?
– Нет. Мы – простые монахи. Рыцари-монахи.
– Рыцари-монахи? Неужели тамплиеры? Настоящие тамплиеры?
– Надеемся, что настоящие.
– Как это замечательно! Ну конечно же. Господь наш Иисус Христом послал нам Своих верных слуг-тамплиеров. Только целомудренные воины-монахи могли стать нашими спасителями. Теперь вы, наверное, станете нашими рыцарями, а мы – вашими прекрасными дамами, ведь не случайно же и вас и нас – девять. Наши отношения будут чисты и целомудренны. Вы будете нас защищать, а мы – шить для вас плащи, а видеться лишь изредка, может быть даже – издали. Думаю, что Господь дарует вам замок где-нибудь неподалёку. Впрочем, я размечталась. Извольте же благородные рыцари пожаловать в наш замок и отведать угощение, которое дарует нам Господь.
Сиверцев уже готов был принять предложение. Девушки были столь чисты, а их речи столь благопристойны, что здесь невозможно было усмотреть никакого подвоха. Но не успел Андрей открыть рот для ответа, как вместо него заговорил Годфруа де Сент-Омер:
– Мы благодарим вас за приглашение, но нам пора в путь.
– Куда же вы направляетесь?
– К горизонту. Более точных сведений о нашей цели у нас нет.
– Но отобедайте, по крайней мере, ведь вы же голодны.
– Мы не голодны. Господь питает нас хлебами, которые дал нам пресвитер Иоанн.
– Вы видели пресвитера Иоанна?
– Да.
– А мы, его подданные, никогда не видели правителя нездешней страны. Неужели вы не расскажете нам о пресвитере?
– Мы – плохие рассказчики. К тому же впечатление, которое производит пресвитер… неизъяснимо. Люди в сто раз лучше нас владеющие словом и то, пожалуй, не смогли бы толком рассказать о пресвитере Иоанне.
– Но, может быть, вы хотя бы дадите нам по кусочку от его хлебов?
– Конечно. Мы очень рады, что эти хлеба дарованы нам не только для нас.
Андрей, не пытавшийся вмешиваться в этот разговор, кивнул братьям, они достали из мешков хлеба, как всегда целые, и, отломив каждый по половине, приблизились к девушкам. Те, с поклоном приняв половинки хлебов и поцеловав чудесное подношение, опустили глаза.
– Сегодня в нашем замке будет самая чудесная трапеза из всех, которые здесь когда-либо были, – грустно сказала старшая девушка.
– Во славу Божию, – сказал Андрей. – Простите нашу невоспитанность и слишком угловатые манеры. Мы далеко не соответствуем рыцарскому идеалу, как впрочем и монашескому. Прощайте, и храни вас Бог.
Братья шли по дороге мрачные, как никогда. На душе у всех было уныло. Андрей, так же, как и все, чувствовал, что ему не по себе. Он не хотел говорить с Годфруа, хотя вовсе не считал себя униженным от того, что тот принял решение за маршала даже не посоветовавшись. Это было как раз нормально, в боевой обстановке тоже не приходится спрашивать разрешения на каждый взмах меча, и если Годфруа взял на себя ответственность, значит не счёл возможным поступить иначе. Это Орден, а не армия. Но Андрей долго не хотел говорить с древним братом, потому что этот разговор казался ему не по силам, очень уж муторно было на душе. Де Сент-Омер так же не считал нужным как-либо комментировать свой поступок. Андрей, как смог, помолился, ему стало легче, и тогда он обратился к Годфруа:
– Эти девушки явно не имели дурных намерений. Или я плохо почувствовал ситуацию? Может быть они были бесами во плоти?
– Вот уж не думаю. Славные девчонки. Искренние, честные и чистые. Считать их воплотившимися бесами можно с таким же успехом, как и самих себя. Они вовсе не имели ввиду раскидывать перед нами сети и были для нас не опаснее, чем мы для них.
– Так в чём же дело?
– А ты посмотри на наших братьев. Неужели ты не видишь, в каком они состоянии? Жаль ещё, что зеркала не могу тебе предложить.
– Да, ребята явно не в себе, и я, пожалуй, тоже. Но вот скажи мне, Годфруа, разве это грех, защищать беззащитных девушек, даже не приближаясь к ним?
– Нет, это, конечно, не грех, но это может быть путь ко греху.
– Да мало ли что может быть? Каждый поступок, каждое слово, каждая мысль могут стать путём ко греху, но если живёшь – невозможно не жить.
– Жить можно по-разному. В равной степени благочестивые способы жить заметно отличаются друг от друга. Если бы мы были светскими рыцарями, так почему бы нам и не защищать этих девушек, почему бы и не посвятить этому часть своей жизни? Можно было бы и повздыхать немножко о прекрасной даме. Грех не велик. Но мы рыцари-монахи, мы не можем служить прекрасным дамам, даже если их намерения, равно как и наши, обоюдно чисты. Можешь быть уверен, эти девчонки не потащили бы нас в постель, но могли бы в значительной мере завладеть нашими душами, а души тамплиеров должны быть целиком и полностью отданы Христу. Ты пытался молиться после того, как мы расстались с девушками?
– Пытался, – буркнул Андрей.
– Ну и как?
– Хуже, чем когда-либо.
– Так неужели ты до сих пор ничего не понял? Эти чудесные создания уже в значительной мере завладели нашими душами. При этом они ни в чём не виноваты, всё дело в нас самих. Если бы мы остались там, мы изменили бы своему предназначению, превратившись в рыцарей прекрасных дам, что, может быть, для кого-то и неплохо, а для нас – погибель. Скажи, что я не прав, маршал.
