Сергей Юрьевич Катканов
Рыцари былого и грядущего. III том
– А почему вы с этим ко мне, а не к кому-нибудь другому?
– Есть две причины. Во-первых, я люблю тебя, Андрей, хотя ты никогда не отвечал мне взаимностью.
– С отсутствием взаимности на самом деле всё просто. Я почему-то всегда боялся, что ваша мощная фигура закроет образ Князева. Такой человек может быть в жизни только один, а вы по масштабам личности вполне с ним сопоставимы. Может, это покажется странным, но я старательно избегал этого сопоставления, в том числе и при помощи нарочито грубого обращения к вам. Так что за моим несколько мальчишеским хамством, стоит скорее симпатия, чем антипатия.
– Спасибо. Я подозревал нечто в этом роде. Теперь нам будет проще.
– А во-вторых?
– Именно тебе оставил письмо великий адмирал – летучий храмовник.
– Ах, вот оно что, – усмехнулся Андрей. – Вы считаете, что наследство летучего храмовника каким-то образом поможет нам найти земной рай?
– Почти уверен в этом. Я постарался узнать об этом человеке всё, что возможно, сведения в итоге подобрались не богатые – его ни кто близко не знал, и тем не менее теперь я могу утверждать – он человек нездешний. Не дух, конечно, не ангел – вполне земной человек, но нездешний.
– Из земного рая?
– Нет. Из другой эпохи. Не удивлюсь, если великий адмирал водил тамплиерские галеры ещё при Гийоме де Боже.
– Дас ист фантастиш, – Сиверцев пока не находил в себе сил обсуждать эту тему серьёзно.
– Тот ещё фантастиш, – Морунген, казалось, не обратил внимания на иронию собеседника. – Знаешь, чем я занимался последнее время? Сравнительным анализом работ Эйнштейна и творений святых отцов. То, что старик Альберт писал о времени и пространстве, о четырёхмерном континууме, поразительным образом пересекается с работами некоторых православных тайновидцев, в основном – каппадокийских богословов IV века. Гениальный учёный выразил на точном математическом языке то, что богопросвещённым молитвенникам было известно ещё полторы тысячи лет назад. Мир можно познавать по-разному: как методами науки, так и путём общения с Богом, Который обладает абсолютным знанием о мире и иногда сообщает нечто близким к Нему людям. Школьник может и сам доказать иную теорему, но чаще всего учитель сообщает ему это знание. Не удивительно, что ученик, который всё пытается доказать сам, заметно отстаёт о того, который слушает Учителя. Так и наука в некоторых вопросах отстаёт от богословия на пару-тройку тысяч лет. Иные научные открытия – лишь подтверждение того, что было известно неучёным молитвенникам.
– Но если у нас есть великие каппадокийцы, тогда зачем нам Эйнштейн?
– Для того, чтобы хорошо понять Эйнштейна надо всего лишь обладать определённой суммой знаний, а для того, чтобы так же хорошо понять православных тайновидцев, желательно приблизиться к Богу настолько же, насколько и они. Спроси себя, насколько реально последнее? Что ни говори, а язык науки ближе земному сознанию, кроме того, честная наука – тоже от Бога, и современные исследования времени и пространства отнюдь не бесполезное дополнение к трудам святых отцов.
– Так в чём же интересующие нас параллели между наукой и богословием?
– В детали не полезем, а общая схема такова. Православным известно, что время и пространство сотворены, так же, как и материя. А что сотворено, то конечно. Соответственно, может существовать мир, где нет ни материи, ни времени, ни пространства. И этот мир уже существует одновременно с нашим. Это вечность. Бог пребывает вне времени и пространства. Для Бога нет таких категорий, как «там» и «здесь», «было» и «будет».
– А ангелы?
– Пребывая с Богом, они – вне времени и пространства, пребывая с людьми – во времени и пространстве – передвигаются с конечной скоростью, являются «вчера» и «сегодня». Значит возможно пересекать границу этих двух миров. А что возможно для ангелов, то возможно и для людей, принципиальных отличий между ними нет.
– А что в этом смысле проясняет наука?
– То, что время и пространство не есть категории неизменные. Как материя может быть подвержена самым разнообразным трансформациям, так и время. Оно может идти быстрее или медленнее. Или останавливаться. Или исчезать. Или делать петлю: двигалось – двигалось и вернулось в ту точку, которую уже проходило. Что являет собой эта точка – прошлое или будущее?
– Тут и ответ не нужен, достаточно вопроса.
– Понимаешь. С пространством могут быть такие же штуки. Как пелось в советской песне: «До самой далекой планеты не так уж, друзья, далеко». Возьмем резиновый шланг. Расстояние между его концами может составлять метр, а если его согнуть – сантиметр. То есть пространство, как и время, может быть так деформировано, что, сделав лишь шаг вперед, мы можем оказаться «в далеком созвездии тау Кита». Мы привыкли к тому, что пространство и время проявляют себя линейно, но они могут проявлять себя как угодно. Они пластичны.
– Значит, с точки зрения православного богословия все эти телепортации и петли времени – реальность?
– Возможность. И эта возможность порождает множество вопросов. Когда-то время и пространство исчезнут, но пока они существуют параллельно с вечностью, стоит вопрос о границе между этими мирами. Есть ли там пограничные столбы? Натянута ли колючая проволока?
– А, кстати, как насчет нейтральной полосы? Известно ведь, что «на нейтральной полосе цветы необычайной красоты».
– Быстро ты догоняешь. Что если «земной рай» – нейтральная полоса между двумя мирами, между «временем – пространством» и вечностью? Предположим, земной рай не принадлежит ни к одному из этих двух миров, но одновременно наделен свойствами каждого из них? Что если время и пространство там как бы ещё есть, но как бы их уже и нет? То есть, это уже не земля, но ещё не Царство Небесное. Что некорректного в таком предположении?
– Для начала тебе скажут, что Библия ни о чем таком не говорит.
– Для начала надо понять, что крайне некорректно объявлять несуществующим всё, о чем не говорит Библия. Священное писание никогда не имело целью дать исчерпывающую информацию по всем вопросам бытия. К тому же, именно Библия сообщает о создании рая на земле и ни слова не говорит о том, что эта лавочка была прикрыта. Даже напротив – если Бог поставил у врат рая херувима с пылающим мечом, значит, Он не уничтожил рай после изгнания Адама и Евы. Говорят, что «рай взят на Небо», но вот это как раз не цитата из Библии, а всего лишь благочестивая гипотеза. К тому же ведь я и не утверждаю, что рай надо искать вот прямо так в районе истоков Нила, как об этом пишет простодушный Жан де Жуанвилль. Моё предположение сводится к следующему: «То, что рай доныне на земле – не соответствует действительности. То, что рая на земле сейчас уже нет – так же не соответствует действительности. Оба утверждения ложны».
– А значит – оба истинны… Но как же херувим с пылающим мечом? Мы что же, попрем на него, как на вокзальный буфет? Или будем искать черный вход? Или рыть подкоп? Не абсурдно ли пытаться открыть закрытое Богом? Да и зачем нам земной рай? Если будем жить так, как Бог велел – попадем в рай Небесный. Это уж точно не хуже. Зачем искать дверь в мир иной, если по истечении земной жизни она сама откроется?
– Мысль твоя верна, но нуждается в развитии. Мы, конечно, не будем предлагать херувиму взятку. В раю коррупции нет. И черный вход туда искать не будем. Ещё ни кого не довели до добра попытки проникнуть в мистическую реальность ненадлежащим образом. Можешь быть спокоен, я не чернокнижник. Но я вот о чем неотступно думаю: что если Бог хочет, чтобы мы туда попали? Что если Он готов открыть нам маленькую дверцу, пусть и не парадный вход?
– Опять же, зачем?
– А вот это уже плохой вопрос. Если такова Божья воля, то не нам гадать о том – зачем? Бог создает разнообразные пути. Если иной путь существует, значит, Бог хочет, чтобы по нему кто-то прошел. А выбор пути – это уже вопрос, относящийся к действию нашей воли. Вовсе не обязательно ломиться в земной рай. Можно пройти и другими путями, более традиционными, и достичь той же цели – Царства Небесного. Но если можно идти другими путями, то почему нельзя этим?
– Вопрос лишь в том, открыл ли Бог путь через земной рай?
– Совершенно верно. Если путь закрыт, то мы ломиться не будем. Ломиться вообще никуда не стоит. А если открыт, то ведь это зачем-то надо. Что если Бог показывает нам путь, а мы просто слепы? Вот я и попытался кое-что увидеть. Одновременно с современными научными теориями и древним богословием, я изучал средневековые легенды. Если очистить их от произвольных фантазий рассказчиков, можно вычленить объективную основу, и не есть ли это указание на то, что такой путь существует? Апостол (пресвитер) Иоанн, живущий на земле (и не на земле) до наших дней… Это предположение ничему не противоречит. Как под водой может быть воздушный пузырь, то есть пространство, где нет воды, так и во времени, может быть «пузырь вечности», где времени нет. Это в нашем мире, но это уже не наш мир. А на чем может быть основано утверждение, что туда невозможно попасть? А что человек может, то он должен. Такой человек, как великий адмирал обязательно должен был оставить след, с которого начинается этот путь. Разве не интересно проверить? Если же летучий храмовник указаний не оставил, то в закрытую дверь мы, конечно, ломиться не будем.
– А я всё откладывал поездку на Афон, ждал знака, что пора. Значит, ты и есть этот знак…
– Почему бы и нет? Чем я не знак? Умен, хорош собой и сердцем чист.
– Давай возьмем с собой Милоша. Он давно хотел побывать на Афоне.
– Без вопросов. Только учти, Андрей, что мы вряд ли вернемся.
***
Святая Гора произвела на тамплиеров такое впечатление, как будто они уже достигли цели своего пути. Земное пространство Афона было настолько пронизано мистикой, что иногда казалось, будто это уже и не совсем земля. Скрытый духовный смысл проступал в каждом камне, в каждой тропинке, в каждом дереве. А может быть, братья просто были настроены на то, чтобы во всем видеть проявления вечности? Наверное так, однако, видеть несуществующее или видеть невидимое – не одно и то же. Пространство Афона, промолённое за тысячу лет, действительно обладает измененной структурой, и настоящие христиане способны это ощущать.
Афонские дороги неисповедимы. Смотришь на карту и видишь, что здесь можно пройти, однако, упираешься в заросли колючек, сунувшись в которые рискуешь остаться без кожи. А вот здесь, вроде бы, не должно быть дороги, но она есть, только не понятно, куда ведет. Здесь всё зыбко и неустойчиво, словно состояние души, при этом постоянно убеждаешься, что именно от состояния души и зависит, придешь ли ты куда хочешь. С нечистыми помыслами можно бесконечно кружиться вокруг цели. Вскоре понимаешь, что без молитвы не стоит делать ни одного шага.
Конечно, любой крупный монастырь здесь не так уж трудно найти, но если речь идет о маленькой келье, про которую вообще мало кто слышал, дорога получается не из простых. Редко молишься так искренне, как на подобных дорогах.
Наконец, братья нашли искомую келью – её можно было не увидеть, даже стоя в десяти шагах.
– Нам нужен монах Иоанн, – сказал Сиверцев небрежно одетому иноку, всем своим видом изображавшему, что он ленив и нелюбопытен.
– Нашли кого здесь искать, – вяло и безразлично промолвил инок, глядя куда-то в сторону.
– Кого искать нашли, но не нашли, кого искали, – ответил Сиверцев с улыбкой и совершенно спокойно, как если бы и не ожидал иного приема.
Инок посмотрел на Сиверцева с некоторым интересом, но ему тут же снова стало скучно. Он куда-то уже пошел по своим делам, но, подумав, бросил через плечо:
– Ваш сумасшедший старик ушел отсюда лет десять назад. Говорили, что он подался в сиромахи или где-то на Каруле под камень забился, так что искать вы его будете до второго пришествия, если, конечно, Господь дарует вам такое долголетие.
– А, может быть, любезный брат предложит нам хотя бы пройти и присесть? – вежливо осведомился Морунген.
– Куда пройти? На что присесть? – преодолевая зевоту пробурчал удаляющийся инок. – Господи, как я устал от сумасшедших, – это были его последние слова.
– Таково, очевидно, фирменное афонское гостеприимство, – широко улыбнулся Милош. – Исполнив все формальности, мы с чистым сердцем можем этим гостеприимством воспользоваться.
Они шагнули через порог полуразвалившейся, безлюдной кельи. Изнутри она выглядела, как самый настоящий бомжатник. Несколько сломанных стульев, присесть на которые действительно было весьма затруднительно, ни одной кровати, лишь несколько лежанок из вонючего тряпья, один трехногий стол и почему-то очень много битого кирпича. Обойдя все пять комнат, братья не обнаружили ничего интересного.
– Нечто подобное, господа, я наблюдал в брошенных русских деревнях, – мечтательно промолвил Сиверцев. – Там тоже вот так посмотришь – нет никого, а потом из-за печки выскакивает какой-то мутный тип и зачем-то пытается тебя прирезать.
– Здесь не прирежут, – в тон Андрею сказал Милош. – Печки нет, прятаться негде, – черногорец уже нашел четвертую ножку от стола и пытался её приладить.
– Поскольку любезным братьям здесь понравилось, можно располагаться на постой, – резюмировал Морунген.
***
Поужинали консервированными бобами, дружно помолились перед иконой Божьей Матери – к стене кнопками была прикреплена журнальная репродукция. Потом разделили вонючее тряпье из двух лежанок на три равные части, легли и тут же заснули.
Посреди ночи Сиверцев вскочил, как будто от удара током, выхватил кинжал и зачем-то ударил им в пол. Всё произошло мгновенно, рефлекторно, Андрей ничего не понял. Сидя в темноте на лежанке и медленно просыпаясь, он горько подумал: «Неужели нервы уже до того разбиты, что я по ночам хватаюсь за оружие… А если бы рядом лежал человек? Сейчас это был бы уже труп. Матерь Божия, прости меня, припадочного». Едва лишь он обратился к Владычице, как его тут же осенила мысль достать из рюкзака фонарик и посмотреть, во что он воткнул кинжал. На полу слабо извивалась пришпиленная кинжалом змея. Удар пришелся её точно в голову. Змея была средних размеров, а головка у неё совсем маленькая, если бы при свете дня он попытался нанести такого рода прицельный удар, то вряд ли бы попал.
У Сиверцева потекли слезы благодарности, он посмотрел на стену, туда, где в темноте угадывалась икона. И в этот момент через выбитое окно в комнату проник луч лунного света, в точности упавший на икону. Луч был очень яркий, так, во всяком случае, казалось в кромешной темноте. Ещё ему показалось, что Богоматерь на иконе тихо улыбается. «Есть ли лучшая лампада, чем луна?» – так же тихо улыбаясь, подумал Андрей, и, встав перед иконой, долго молился. К утру он не помнил ни одно слова из тех, с какими обращался к Пресвятой Богородице – благодарил, просил вразумления, каялся, плакал детскими слезами облегчения. Казалось, что с этими слезами из души выходит вся чернота, какая скопилась там за несколько десятилетий.
Потом вышел на улицу и посмотрел в небо. Звезды показались ему в несколько раз крупнее, чем обычно. И они были не просто крупными, а близкими, теплыми, родными, словно всё небо наполнилось друзьями. Ласковый ветерок высушил щеки, мирная лампада луны освещала теперь весь мир. Или икону мира. Совершенно умиротворенный Сиверцев вернулся в комнату и лег на тряпье, которое теперь, казалось, издавало чудное благоухание.
***
Поутру братья так же дружно помолились и отдали дань своей бобовой диете. Только тогда Милош заметил пришпиленную к полу, уже не шевелившуюся змею.
– Маршал ночью немножко воевал?
– Матерь Божья моими руками поразила ползучего гада.
Сиверцев рассказал всё, как было. Братья, блаженно улыбаясь, покачали головами, сказать тут было не чего, но все трое почувствовали, что их путь благословлен.
– Ну и что же мы теперь будем делать, братья вы мои заблудшие? – иронично вопросил Морунген. – Оборвалась единственная ниточка, которая должна была привести к монаху Иоанну. Искать на Афоне сиромаха, это всё равно, что просто так бродить по Святой Горе взад-вперед пока не надоест.
– Нет, он не пошел бы в сиромахи, я чувствую это. Он на Каруле, – сказал Андрей.
– Мессир представляет, что такое Каруля? «Ласточкины гнезда» в отвесной скале. Чтобы все облазить, жизни не хватит, потому что там даже жизнь профессионального альпиниста может оказаться весьма непродолжительной. Уж лучше искать сиромаха, проживем, по крайней мере, подольше, – хохотнул Морунген.
– Если бы мы имели задачу прожить подольше, мы никогда не поддержали бы вашу авантюру, Георгий Владимирович, – вполне благодушно заключил Сиверцев.
– Должен быть след, братья, – глубокомысленно изрек Милош. – Поскольку Владычица нас благословила, Она обязательно даст нам след. Мы вчера с устатку келью особо не осматривали, так что теперь давайте с молитвой всё хорошенько прошерстим.
Осмотр кельи дал результат на удивление быстро. На расстоянии сантиметров двадцати от пола Сиверцев обнаружил пришпиленную кнопками к стене черно-белую фотографию, видимо, когда-то прямо под ней была лежанка. Снимок оказался на удивление качественным, четким. Это была Каруля, сфотографированная с моря, точнее – конкретная её часть. На фотографии была обведена синей шариковой ручкой небольшая черная точка – явно вход в пещеру.
– Спасибо, Владычица, – улыбнулся Сиверцев.
– Ну что ж, братья, в путь, – по-деловому заключил Морунген. – Только кинжал не забудьте, господин маршал. Змею можете оставить здесь.
***
Кто видел, как мухи ползают по стене, тот должен научиться им подражать, если хочет куда-нибудь попасть на Каруле. Здесь никто не пытался облегчить путешественникам дороги, напротив, отшельники Карули не имели никакого интереса в том, чтобы к ним было легко попасть. Вдоль тропинок, порою не шире человеческой стопы, были натянуты ржавые стальные цепи, без которых здесь никто не смог бы пробраться. Эти цепи порою выглядели очень не надежными, и каждый шаг, таким образом, мог стать последним в жизни.
Милош вырос в горах, Андрей очень любил горы, ну а Морунген, это был просто Морунген, так что парение над пропастью их не пугало. Проблема была в том, что они не знали, куда ползти. Фотография Карули, сделанная с моря, отнюдь не проясняла вопроса о том, как к этой точке подобраться с берега. Они прикидывали, рассчитывали, предполагали и планировали, но всё-таки пришли к выводу, что ползти придется почти наугад.
За несколько часов перемещений почти по воздуху, все трое не только смертельно устали, но и оказались на грани нервного истощения. Всё-таки они привыкли к несколько иным путешествиям по несколько иным горам. Поэтому, выбравшись на небольшую ровную площадку, братья не сомневались, что проведут здесь достаточно времени и не скоро двинутся вперед, и к вопросу о том, где он, этот «перед» подойдут вдумчиво и неторопливо.
Присели в тени, прислонившись в скале, и не думали пока ни о чем, кроме отдыха, но тут перед ними не весть откуда появился монах в линялом штопанном подряснике. Иронично улыбнувшись, он что-то сказал на незнакомом, кажется, греческом, языке.
– Георгий Владимирович, вы вроде знаете греческий? Не в курсе, что он говорит? – спросил Сиверцев.
– Он говорит примерно следующее: «Хотели увидеть живого отшельника? Увидели? Ползите обратно».
– Переведите ему, что мы дали обет увидеть не меньше дюжины живых отшельников, так что мы ещё долго будем ползать по Каруле.
Услышав слова Андрея и не дождавшись перевода, отшельник расхохотался громко, грубо и жизнерадостно.
– Хорошо шутишь, – сказал он на неподражаемо исковерканном русском. – Кто сюда пробрался – редко шутят. Вы сильные, – он помолчал немного и неожиданно спросил: – У вас еда есть?
– Если вы изволите кушать консервированные бобы, то мы будем рады с вами поделиться.
Отшельник опять громко расхохотался и глубокомысленно заключил:
– Все полезно, что в рот полезло, – казалось, он много лет ждал случая блеснуть знанием русской поговорки.
Помолились и поели тут же в тенечке, к себе в пещеру отшельник не пригласил. Когда, насытившись бобами, вознесли благодарственные молитвы, Сиверцев просто спросил:
– Мы ищем монаха Иоанна, не подскажете, как к нему пробраться?
– Иоанн живет этажом выше, – отшельник показал пальцем вверх и опять громко расхохотался. – Если вам нужен этот Иоанн, а не другой. Или вам нужна дюжина Иоаннов?
– Лучше бы дюжина, чтобы выбрать нужного. Начнём с вашего соседа. А у вас на Каруле все такие весёлые? – осведомился Сиверцев.
– Только так, – торжественно провозгласил отшельник. – Каруля не любит грустных. Грустные в море падают, – на сей раз он воздержался от смеха и улыбнулся как раз очень грустно, неожиданно став серьёзным.
– Даже не верится, что мы так быстро нашли монаха Иоанна, – сказал Милош.
– Мы ещё никого не нашли, – покачал головой Морунген. – И не известно найдём ли.
– А вы уверены, что Иоанн захочет с вами говорить? Он весёлый по-особенному. Редко говорит, – сказал отшельник.
– Если это наш Иоанн – проблем не будет.
***
Подняться «этажом выше» оказалось труднее, чем несколько часов ползти до первого отшельника, хотя, казалось, тут совершенно недалеко, но подъём был почти вертикальным, местами ставить ногу было вообще не на что, и приходилось подниматься по цепи, как по канату. По несколько раз каждый из них оступился, повисая на руках. Железные пальцы мастеров меча смыкались на цепи так, что, казалось, звенья начнут плющиться. Не похоже было, что этим подъёмом кто-либо вообще пользовался. Сиверцев успел удивиться тому, что отшельник не предупредил их об экстремальности лифта на второй этаж, он лишь позднее понял, как глупо здесь о чём-либо предупреждать. Тут уж либо хранит тебя Богородица, либо никакие предостережения не спасут.
Андрей шёл вторым, он не столько увидел, сколько почувствовал, что Милош уже достиг цели. Когда сам он выполз на площадку, то осмотреться не успел, сознание сразу же начало мутиться. Он лишь почувствовал, что чьи-то заботливые руки оттаскивают его от края бездны. Последней его мыслью, перед тем, как окончательно отключиться, было: «А как же Морунген?».
***
Очнувшись, Андрей нашёл себя рядом с братьями. «Слава Богу, все в сборе», – подумал он и снова закрыл глаза, не желая пока ничем интересоваться. Но забытье не вернулось к нему, он, как ни странно, чувствовал себя довольно бодро, только сильно болели содранные в кровь руки и ноги. Хотел просто полежать с закрытыми глазами, но почему-то держать веки сомкнутыми было трудно, и он, ни о чём не думая, смотрел прямо перед собой в полумрак пещеры.
Старец появился перед ними довольно бесшумно, словно материализовался из полумрака. На вид ему было, наверное, лет сто – олицетворение древности. Редкая седая борода, весь ссохшийся и согнутый чуть ли не под прямым углом, он стоял перед ними, опираясь на палку. Но от этих живых мощей странным образом веяло не немощью, а силой. Казалось, что в этом своём состоянии он легко может просуществовать ещё лет сто, а точнее – сколько потребуется. Несколько бесконечных секунд старец молча смотрел ему в глаза, и Андрей тут же почувствовал, что это тот самый монах, к которому послал его великий адмирал. Потом прозвучал его спокойный и по-своему ласковый, но очень твёрдый и даже властный голос:
– Здравствуй, ставрофор.
Андрей никогда не слышал этого странного слова: «ставрофор», но в его сознании быстро пронеслось: «Христофор», «Ставрополь», и он понял, что «ставрофор» значит «крестоносец».
– По мне заметно? – улыбнулся Андрей.
– Конечно, – так же улыбнулся старец. – Ставрофора я узнаю из тысячи. У вас лица особые. У того моряка было такое же лицо.
– Не думал, что мы с великим адмиралом похожи.
– Тебе бы надо в порядок себя привести. Пойдём.
Они углубились во мрак пещеры, потом вдруг стало светлее и, подняв глаза вверх, Андрей увидел небольшое отверстие, через которое пробивался солнечный свет, а под ним – удивительное маленькое озерко. Трудно было поверить, что в глубине пещеры, да на такой высоте над уровнем моря, может быть водоём.
– Здесь довольно глубоко, но с краю есть уступочек, стоя на котором, ты сможешь хорошенько помыться, – сказал старец и удалился.
Омывшись в воде горного озера, Андрей почувствовал невероятную бодрость, и что самое удивительное – перестали болеть содранные руки и ноги, даже внешне ссадины теперь выглядели так, как будто были получены пару суток назад. Одев свой рваный подрясник, в котором путешествовал по Афону, Андрей вернулся в пещеру. Братья всё ещё спали, а старец разложил на камне простое угощение: печёную на углях рыбу и пару грубых лепёшек.
Подкреплялись молча, Андрей удивился, что совершенно не волнуется перед решающим разговором. Стало уже понятно, что старцу ничего не надо объяснять и даже спрашивать его ни о чём не надо, а искать к нему какие-то подходы вообще не имеет смысла. Какое это удивительное ощущение, когда знаешь, что все решения уже приняты, все пути пройдены, все испытания позади, и наступает абсолютное доверие к Богу и к человеку, который рядом с тобой ест рыбу. Говорить уже ни о чём не надо, достаточно молча посмотреть в глаза.
– Тебе нужен дневник? – спросил старец.
– Мне нужно то, что он оставил и просил передать. Не знал, что это дневник.
Старец куда-то на минуту удалился и, вернувшись, протянул Сиверцеву толстую тетрадь в чёрной клеёнчатой обложке. Андрей открыл первую страницу и, увидев родные славянские буквы, тем не менее не смог прочитать ни слова.
– Непонятный язык.
– Сербский. У меня он выучился говорить и читать по-сербски. Долго я его учил, а ты – славянин, тебе достаточно хорошо помолиться, и ты поймёшь сербскую речь.
Так и вышло. Хорошо помолившись, Андрей стал понимать сербскую речь, сначала с трудом, с напряжением, потом всё легче и легче, а потом у него вообще исчезло ощущение того, что он читает. Перед глазами начали вставать такие яркие картины, как будто он был там, в средневековой Акре, на узких улочках которой всё ещё мелькали белые плащи.
Ставрофор
Сказать, что Бернар любил море было бы неправильно. Скорее, он не любил землю. Она была слишком неподвижной и большой, а ещё на ней было слишком много людей. Люди – это хорошо, это даже замечательно, потому что человек не должен быть один, но на земле людей так много, что невозможно знать всех. А Бернару было тяжело рядом с людьми, которых он не знал даже по имени. На корабле рядом только хорошо знакомые люди, и даже с редкими и немногочисленными пассажирами всегда можно познакомиться, что Бернар обязательно делал. Как молиться за человека, если ничего не знаешь о нём, а он всегда молился за всех, кого знал, поэтому избегал знать очень многих.
Он ничего не знал, пожалуй, только о самом себе. Когда-то на грузовую галеру Ордена Храма, которая шла привычным рейсом из Акры на Кипр, взяли беременную женщину, которой вот-вот предстояло рожать. За сутки пути никто не счёл нужным с ней познакомиться. А потом был шторм, и в шторм она родила, скончавшись при родах. Моряки завернули новорождённого младенца в белый тамплиерский плащ. По дороге до Кипра его кормили коровьим молоком, благо на галере оказалось несколько бурёнок. Надеялись, что на Кипре эту женщину кто-то будет встречать, им-то и отдадут младенца. Но её никто не встречал. Покойницу похоронили, а ребёнка хотели отдать в приют, но тогда один старый сержант попросил, чтобы ребёнка отдали ему.
Капитан в ответ на эту просьбу сначала пожал плечами, потом задумался и наконец холодно спросил:
– Ты понимаешь, что в этом случае возьмешь на себя полную ответственность за маленького человека?
– Да, мессир.
– И то, что няньку ни кто не освободит от вахт, ты тоже, очевидно, понимаешь?
– Да, мессир. Я договорюсь с братьями.
– Страшный грех падет на тебя, сержант, если с этим ребенком что-то пойдет не так.
– Мессир, я поседел на службе Ордену. Пугать меня не надо.
Капитан так же холодно кивнул. Он старательно пытался скрыть, что у него защемило сердце при взгляде на маленького человека, завернутого в тамплиерский плащ.
У тамплиеров особое отношение к детям. Иные храмовники вступили в Орден, уже имея детей, с которыми за редкими исключениями теперь лишены были возможности видеться. Младенец на корабле напомнил им о своих детях, которых они когда-то носили на руках. Другие братья пришли в Орден ещё юношами, навсегда отказавшись от женского общества и много лет спустя ощутив, что им не хватает отнюдь не женщин, а… детей. Пробудившиеся отцовские чувства не на кого было обратить, а младенцев среди непрерывных сражений они вообще не видели, для них это милое существо было настоящим чудом.
Вся команда тамплиерской галеры полюбила мальчика, рожденного в шторм. На берегу моряки с увлечением покупали для него пеленки и всё необходимое, спорили друг с другом о том, как надо кормить мальчика, а когда брат Жак, главная нянька, тянул вахту, никогда не было недостатка в желающих присмотреть за ребенком.
Священник Ордена крестил его с именем Бернар, в честь святого Бернара Клервосского. Этим его как бы посвятили Ордену, хотя судьбу ребенка ни кто не собирался предопределять – вырастет и сам решит, как ему жить и кем ему быть.
Бернар, однако, ни чего решать не собирался. Он просто не представлял, где ещё можно жить, кроме корабля, и с кем ещё можно дружить, кроме тамплиеров. На суше ему даже дышать было тяжело, он слишком привык к морскому воздуху, а люди, не принадлежащие к Ордену, были, конечно, интересны, но малопонятны, а потому всегда настораживали. А тамплиеры были дружными, добрыми, организованными. Команда – большая семья, галера – их мать, а капитан – отец. Бернар ни когда не грустил о родителях, которых не знал, потому что на корабле ни у кого не было родителей, что же касается детей, то он не очень верил рассказам о том, что где-то детей много. Себя он считал взрослым, не усматривая большой разницы между собой и моряками, его лишь задевало, что он ростом меньше всех, но это на глазах исправлялось. Он делал всю работу, какую мог – помогал коку на камбузе, драил палубу, чинил паруса. С той поры, когда Бернар помнил себя, он уже многое умел делать, годам к десяти став почти полноценным матросом, а к четырнадцати – лучшим матросом на галере. Всем морякам когда-то приходилось учиться жить без земли, подолгу нарабатывая привычки, которых на суше не приобрести. Он ни когда не знал этих трудностей. Моряки жили в двух мирах, он – в одном. Когда галера приходила в порт, он почти ни когда не сходил на берег, лишь изредка вместе с командой ходил в храм на богослужение, ни в каких иных посещениях потребности не усматривая. Постепенно вся команда на его глазах обновилась, и он сам не заметил, как из предмета всеобщей заботы превратился в ветерана, не достигнув ещё и двадцати лет. Большинство даже самых бывалых моряков, имели морской стаж меньше, чем у него. В Орден он вступил еще ребенком, подростком принес монашеские обеты, а вскоре после двадцатилетия получил рыцарский плащ и был назначен капитаном галеры, став, пожалуй самым молодым капитаном Средиземноморья.
