Сергей Юрьевич Катканов
Рыцари былого и грядущего. III том
И вот потом эта история с Ковчегом Завета. Может быть, Менелик – плод богословских собеседований израильского царя и эфиопской царицы – и правда спёр Ковчег (безотцовщина), а может быть и нет. Однако, бесспорно одно – эфиопы вывезли в свою страну если не Ковчег Завета, то сам Завет – Эфиопия стала второй после Израиля Святой Землёй. И косвенные тому подтверждения мы находим не в каких-то тёмных мифах, а в Библии. Страна Офир, царица Савская, царедворец царицы Кандакии – монотеист, принявший христианство. Плюс существование народа фалаша исповедующего древний монотеизм.
– А волхвы, поклонившиеся Христу? Говорят, один из них тоже был из эфиопских краёв.
– Действительно, происхождение таинственных новозаветных волхвов – одна из самых волнующих загадок нашей религии. Появились ниоткуда и исчезли в никуда. Иустин Мученик, Епифаний и Тертуллиан полагали, что волхвы пришли из Аравии. Иоанн Златоуст и Василий Великий – из Персии. Блаженный Августин – из Халдеи. Этим суждениям не надо придавать силу религиозного авторитета, потому что богопросвещённость отцов Церкви не сообщала им хорошего знания географии, в которой наши богословы, как и все древние, понимали очень мало. Евангелист Матфей сообщает нам только: «Пришли в Иерусалим волхвы с востока». Евангелист и сам не знал, откуда были волхвы, а богословов сильно сбивало с толку это «с востока». Тогда «восток» был не только на востоке. И слово это означало не направление стрелки компаса, а в самом широком смысле неизвестный, неисследованный мир. Аравия была, к примеру, не очень-то на востоке от Иерусалима. К слову сказать, часть Аравии (примерно – Йемен) некоторое время входила в одно государство с Эфиопией – то самое царство нашей Савской путешественницы.
– Но почему никто из отцов Церкви не указал на Эфиопию, как на страну возможного происхождения волхвов?
– Думаю, просто потому, что про Эфиопию практически ничего не знали. Персия, Аравия, Халдея – знакомые слова, а Эфиопия вечно пребывала окутанной таинственным мраком. Отцы могли бы, конечно, вспомнить хотя бы про казначея царицы Кандакии, ведь это указание пребывало на виду – в «Деяниях апостолов». Но отчего-то не вспомнили. Иногда мне кажется, что Бог сознательно отводил глаза от Эфиопии, что была особая Божья воля в том, чтобы до поры до времени не привлекать к ней всеобщего внимания. Новый Израиль, вторая Святая Земля должна была стать местом сокрытия многих священных тайн. Эфиопия превратилась словно в чёрную дыру и в сознании европейцев, и на картах, притягивая к себе свет, но, не выпуская его.
Позднее, конечно, предположили – а не был ли хотя бы один из волхвов из Африки? Современный писатель, Мишель Турнье, фиксируя эти представления, называет одного из волхвов, Каспара, царем Мероэ, располагая его резиденцию в районе нильских порогов.
– Значит, царство Мероэ – не Эфиопия?
– В наше время очень трудно отметить на карте границы этого царства. Похоже, что римляне называли Мероэ именно северную Эфиопию. Эфиопские фалаша, как ты знаешь, то же примерно отсюда. Это царство могло включать в себя частью южный Египет, частью Нубию, частью Северную Эфиопию.
– А меня в связи с загадкой волхвов всегда приводил в недоумение вот какой вопрос. Почему для представителей языческой жреческой касты имело такое значение рождение «царя Израильского», то есть исполнение чисто иудейского обетования? Какое дело могло быть персидским или халдейским язычникам – астрологам до фанатичной веры иудеев, которые отнюдь не пользовались сколько-нибудь значительным авторитетом в том мире? По всему очевидно, что волхвы язычниками не были, а были монотеистами, иначе зачем бы им поклоняться «царю израильскому» – царю чужой малоинтересной страны.
– Вот именно! Где-либо на Востоке в ту эпоху не существовало центров чистого монотеизма. А ведь волхвы – люди, как минимум, богатые, знатные, возможно – цари. Ну и где же на Востоке можно было обнаружить тогда монотеистов среди представителей правящих элит? Нигде. Во всяком случае, об этом ничего не известно. Между тем, хорошо известно, что в Эфиопии той поры жили единоверцы иудеев, и они-то как раз были представителями правящих элит. Поэтому максимально вероятно то, что даже не один, а все волхвы были из… страны Офир, из царства Мероэ. Из Аксума.
Ты посмотри, сколько сакральных нитей тянется в Эфиопию. А ты думаешь, только мы с тобой способны задуматься над библейскими текстами? В Средние века люди, понятно, плохо знали географию, но не хуже нас знали Священное Писание. Сопоставляли, прикидывали, делали выводы, искали карты, отправлялись в дорогу. Самые возвышенные идеалисты, самые увлеченный романтики, самые отчаянные авантюристы на протяжении всего Средневековья со всей неизбежностью должны были рваться в Эфиопию, в эту воистину волшебную страну, средоточие священных тайн.
– А вы, между прочим, забыли ещё одну библейскую загадку, разгадку которой многие тогда должны были искать в Эфиопии. Где земной рай? В Библии сказано: «И изгнал Адама, и поставил на востоке у сада Эдемского херувима и пламенный меч обращающийся, чтобы охранять пути к древу жизни». Бог не уничтожил сад Эдемский, то есть земной рай после изгнания Адама и Евы. Средневековые люди считали, что туда вполне можно попасть, ну… во всяком случае до того места, где поставлен херувим. Жан де Жуанвиль, соратник Людовика Святого, вспоминал о том, что когда они сражались в Египте, река Нил приносила цветы из райского сада. Жуанвиль пишет об этом уверенно, видимо, тогда среди крестоносцев было весьма распространено представление о том, что если двигаться на юг по Нилу, можно достигнуть райского сада. И ведь обязательно кто-нибудь пытался это сделать. А тут – Эфиопия. Не рай, конечно, но тоже интересно. Завидую я, полковник, средневековым людям. Уже в Египте крестоносцы чувствовали себя в волшебной стране – ведь вот же они райские цветы по речке плывут.
– Завидовать не торопись, мы с тобой ещё до таких чудес доберемся, что завидовать останется только самим себе. А насчет земного рая – верно подметил.
Итак, обобщим волнующую череду библейских загадок. Где находится страна Офир? Какой страной правила царица Савская? Куда пропал Ковчег Завета? Откуда пришли волхвы? Смог ли казначей царицы Кандакии ещё в I веке утвердить в Эфиопии христианство? Где находится земной рай? Попытки разгадать все эти загадки приводят в Эфиопию. А есть еще один вопрос: умер ли апостол Иоанн? Если не умер, то где он скрывается? Но об этом – в другой раз.
– А ведь есть ещё легенды Средневековья, так же порождавшие волнующие вопросы. Где находится остров Авалон? Где царство пресвитера Иоанна? Да ведь и Грааль тогда искали очень по-взрослому. И не было ни одного мистического, волшебного странствия, которое не приводило бы в конечном итоге в Эфиопию.
– И это так, но не всё за раз.
– Да, пока интересно вот что: какими реальными сведениями обладала Средневековая Европа об Эфиопии?
– Иногда мне кажется, что эти сведения были удивительно тонко дозированы: вполне достаточно для того, чтобы обалдеть, но чрезвычайно мало конкретики. Как будто Всевышний с идеальной точностью рассчитал, сколько надо информации, чтобы вызвать интерес, но не снять покрова тайны, заинтриговать существованием волшебной страны, но не сделать её страной обычной, хорошо известной.
Об истории Эфиопии до рождества Христова не известно почти вообще ни чего, а ведь мы имеем все основания полагать, что это была интереснейшая история, тесно переплетенная с судьбой Иерусалима, то есть с мистической судьбой мира. Когда Эфиопия приняла христианство, тоже можно лишь гадать. Некоторые источники утверждают, что эфиопские негусы приняли христианство еще в I веке, то есть Аксум стал первой и самой могущественной христианской державой мира. Впрочем, другие более сдержанно отмечают, что христианство утвердилось здесь в IV веке. Но и в этом случае Эфиопия стоит в ряду нескольких первых христианских держав мира, только про остальные мы очень хорошо знаем, а про Эфиопию – почти ничего. Известно, что в IV веке негусы поддерживали тесные политические и экономические отношения с Византией, только о характере этих отношений трудно сказать что-либо определенное. Чуть больше ясности появляется в VI в. при Юстиниане.
Грек Ноннос, посол Юстиниана, оставил описание приема у аксумского владыки: царь в богатых одеждах, золотых браслетах и короне сидел в украшенной золотом колеснице, запряженной слонами. В его руках были два золотых копья и щит, так же украшенный золотом. Одного только этого описания Нонноса было вполне достаточно для того, чтобы заинтриговать европейцев на много столетий вперед. Блистательный и могучий христианский царь, правящий обширной и таинственной державой!
И легендарный Косьма Индикоплов, автор «Христианской топографии», посетивший Эфиопию в 522-525 годах и побывавший при дворе эфиопских негусов в Аксуме, конечно, подлил масла в огонь. Помнишь, как в известном романе Умберто Эко Баудолино и его друзья охотятся за картой Косьмы Индикоплова?
– Постойте-ка, постойте… Так этот самый Индикоплов жил в VI веке?
– Зазорчик заметил, да? В XII веке, когда происходит действие романа «Баудолино», самой свежей информацией, относящейся к загадочному царству, была карта, составленная в VI веке.
– Как же возник этот «тёмный провал»?
– В VI-X веках Аксумское царство постепенно пришло в упадок по неведомым причинам. А в X веке уже клонившийся к упадку Аксум был практически полностью сведён к нулю набегами кушитских племён, впрочем, их роковая роль в истории Аксума – лишь версия. Иногда мне кажется, что держава великих христианских царей всегда отодвигалась внутрь континента, в непроходимые горы, как только европейцы хоть что-нибудь о ней узнавали, словно некая мистическая реальность не терпела прикосновения к ней.
– А потом?
– Про «потом» историки говорят нам, что «X-XIV века – тёмный период эфиопской истории». Можно подумать, что этому периоду предшествовали очень «светлые». Вообще, официальная историография Эфиопии берёт своё начало в XIV веке, а до этого – какие-то обрывки сведений, больше легенд, чем фактов. Тахир Шах пишет о том, что и в наши дни в Эфиопии не приветствуют изучение отечественной истории. Удивительный факт, не правда ли? Такого, кажется, нет ни в одной стране мира. Даже современные эфиопы предпочитают мыслить категориями мифа и рефлекторно отстраняются от всего, что может повредить девственную чистоту их мифологического сознания. Помнишь задрапированную колонну в одном из храмов Лалибелы? Говорят, что на этой колонне описана вся история мироздания, или, уж во всяком случае – история Эфиопии, но открывать нельзя. Они предпочитают жить в неком мистическом, сакральном пространстве, им не нужна история фактов.
– А нам, к сожалению, нужна их история, чтобы раньше времени от земли не оторваться. Неужели про эфиопский XII век (самый важный для нас век) нет ни какой достоверной информации?
– Есть достаточно свидетельств о контактах Эфиопии с окружающим миром, с подробностями только не разбежишься. Европа и Эфиопия со всей неизбежностью должны были пересекаться на территории Египта. После первого крестового похода Египет – предмет очень настойчивого интереса европейских крестоносцев. А надо сказать, что эфиопские патриархи были назначаемы из Египта. Ты помнишь, конечно, о том, что и египетские, и эфиопские христиане – монофизиты, а главенствовали в монофизитском мире египтяне. С конца XI века, после разгрома Армении сельджуками, множество армян – монофизитов обосновались в Египте. Армяне покровительствовали эфиопам в Египте и даже до известной степени контролировали назначение коптских епископов в Эфиопию. Армяне так же покровительствовали коптским паломникам в Иерусалиме. Через Египет, Иерусалим и через армян Эфиопия была связана с Европой. Не сильно связана, но ниточки были.
– Значит, с Иерусалимским королевством Эфиопия имела устойчивые связи?
– Не лишка известно об этих связях, но они были. На улицах крестоносного Иерусалима ни сколько не было удивительным услышать речь амхара.
– А можно ли было при дворе негусов услышать речь франков?
– Это очень трудно сказать. Нет ни каких достоверных сведений о том, посещали ли крестоносцы, в частности – тамплиеры, Эфиопию в XII – XIII веках. Крестоносцев сильно тянуло к Красному морю. Ещё Балдуин I устроил большой поход в Аравийскую Петру. Там он построил крепость Монреаль. На следующий год королевское войско добралось до Красного моря, на побережье была построена крепость Айла (Современный израильский порт Эйлат). В начале 1150 года король Балдуин III возглавил крупную экспедицию на юг в район Аскалона и построил там крепость Газу, охрану которой доверил тамплиерам. В 1170 году Саладин взял приступом франкскую Айлу, но и от тамплиерской Газы было до Красного моря – рукой подать, а это фактически – ворота в Эфиопию. Нельзя не вспомнить и о том, как сумасшедший Рено де Шатийон решил устроить налет на Мекку незадолго до падения Иерусалима. Он перевез детали судов на верблюдах к побережью Красного моря. До Мекки, конечно, не добрался, но нашумел немало. Это я к тому, что даже в то сложное время, когда Саладин был на пике могущества, была техническая возможность провести операцию в Красном море и завернуть, при желании, можно было не в Аравию, а в Эфиопию.
– А до этого, значит, иерусалимские крестоносцы более полувека имели порт в Красном море. Куда же они плавали из Айлы? Вряд ли в Мекку.
– Хороший вопрос. Вопрос, собственно, заключается в следующем: имел ли Орден Храма контакты с эфиопскими негусами во второй половине XII века, то есть накануне падения Иерусалима и сразу после падения? Если эти контакты не оставили ни каких следов, это ещё ни о чем не говорит. Поставим следующий ряд вопросов. Они имели такую возможность? Да. Они могли иметь такое желание? Да. Они испытывали в этом необходимость? Да.
Храмовники, получившие имя от храма Соломона и имеющие резиденцию на храмовой горе, могли ли не заинтересоваться сообщением Библии о стране Офир, откуда Соломон привозил золото для строительства храма? Может быть, для того и нужна была Айла с тамплиерской Газой под боком, чтобы найти Офир? Тем временем весь христианский мир будоражит легенда о пресвитере Иоанне, то есть о сокровенном христианском царстве. Могла ли тамплиеров не заинтересовать эта легенда? Могла и не заинтересовать – текущих дел невпроворот и легендам можно отдать только досуг, которого нет. Но вот когда потеряли Иерусалим, и судьба всего Иерусалимского королевства повисла на волоске, тогда возник вопрос об эвакуации. Не в Европу, побитыми псами, а со Святой Земли на Вторую Святую Землю. Тем временем в Иерусалиме жили эфиопы, которые охотно сообщали: это у нас. Даже искать не надо. После потери Иерусалима самое было время отправиться в сокровенное христианское царство, где может быть второй Иерусалим, и если его там нет, то почему бы и не создать его там?
И вот эфиопский император, ныгусэ нэгэст, царь царей Лалибела, так напоминавший пресвитера Иоанна, решает создать в своей империи Новый Иерусалим, построить колоссальный храмовый комплекс, каких еще не бывало в мире. Немало и до Лалибелы было царей, решавших воздвигнуть грандиозный храм. Но Лалибела – не царь, а царь царей, и он строит не один, а одиннадцать храмов. Замысел, достойный великой сакральной империи. Столица Лалибелы Роха должна была стать чем-то неизмеримо большим, чем столица царства. Она создается, как новый центр мира, новая Святая Земля.
– Есть доказательства того, что Лалибела строил не просто великие храмы, а именно Второй Иерусалим?
– Доказательства – в местной топонимике. Там есть свой Иордан, своя Голгофа, своя Масличная Гора. Лалибела явно воспринимал свой замысел, как создание новой сакральной реальности, Новой Святой Земли.
– А ведь есть то ли легенда, то ли версия о том, что возводить этот храмовый комплекс Лалибеле помогали тамплиеры.
– Да, есть. Фактов тут, конечно, маловато, но мы имеем дело с одним непреложным фактом. Лалибела начал строительство Нового Иерусалима в то самое время, когда крестоносцы потеряли Иерусалим. В данном случае предположить случайное совпадение было бы просто некорректно. Особенно если учесть, что Лалибела, видимо еще не будучи царем, посещал Иерусалим.
– А что вообще известно о негусе Лалибеле?
– Очень немногое. Он правил в 1181-1221 годах (Напомню, крестоносцы потеряли Иерусалим в 1187 году). Лалибела принадлежал к династии Загуйе. Эта династия пришла к власти в конце X века. Загуйе – представители народа агау из округа Ласта, а ведь фалаша – тоже агау. Новая династия перенесла столицу из Аксума в Роху, вглубь гор, и после исламского погрома вновь объединила Эфиопию под скипетром христианских правителей. Несколько представителей Загуйе имели титул кыддус – святой, в том числе и Лалибела – один из самых значительных эфиопских святых. Его называли Габрэ Маскаль – Слуга Креста. Про Загуйе, кстати, доподлинно известно, что они установили и поддерживали связи с Египтом и Иерусалимом. А Роха, где в течение 300 лет располагалась столица Загуйе, получила имя самого знаменитого царя из этой династии – Лалибелы.
– Вы считаете, что негус Лалибела дружил с тамплиерами?
– Очень на это похоже. Они как-то соприкасаются по духу. Религиозный идеализм, возвышенность духовных устремлений, крайняя ревность в борьбе за веру и вместе с тем – стремление к материальному могуществу, мощные экономические ресурсы, глобализм замыслов – вот что роднит Лалибелу и тамплиеров. Тамплиеры были верны Святой Земле до последнего издыхания. В Иерусалимском королевстве только они, храмовники, приносили обет верности Святой Земле. Только для них Храмовая гора значила так много, что и не передать. А для Лалибелы Храмовая гора – точка, с которой началась священная история его народа, точка с которой начинается высшая сакральная легитимность Эфиопии. Лалибела – хранитель Ковчега Завета, того самого Ковчега, который хранился в Соломоновом храме, на месте которого во времена Лалибелы обитали храмовники. Лалибелу называли «полуцарь-полумонах». Так легко представить себе рядом с ним рыцарей-монахов… И Лалибела, и тамплиеры обладали некой удивительной беспредельностью духовных порывов, которые побуждают возвышенного человека не останавливаться ни перед чем. Они были носителями потрясающего импульса, позволяющего прорваться из материального мира в некое мистическое пространство. И Лалибела, и тамплиеры – религиозные мечтатели, обладавшие огромными по тому времени материальными ресурсами. Это очень редкое сочетание, особенно если добавить сюда неутолимую жажду действия, созидания. И если Лалибела и тамплиеры объединили свои возвышенные мечты, свои материальные ресурсы, свои духовные импульсы, свою невероятную активность… Чем ещё можно объяснить рождение великого чуда – африканского Иерусалима?
***
Позже Андрей решил в художественной форме отразить некоторую историческую информацию и построенные на ней версии. Сначала он не имел такого намерения, писать, откровенно говоря, надоело, но образы возникали в сознании сами по себе и не давали покоя. Надо было от них освободиться.
Опус первый. Повелитель пчёл
Принц Лалибела хорошо помнил то, что никак не мог помнить, потому что это произошло на третий день после его рождения. Он лежал в колыбели и плакал. Мир был слишком большой и не особо уютный. Здесь очень много всего надо, и всегда что-нибудь не так. Пелёнки ему, конечно, меняли своевременно и кормили даже раньше, чем он успевал проголодаться, но ему всё равно казалось, что он лишён чего-то очень важного, и вот он громким криком извещал суетившихся у его колыбели женщин о том, что ни сколько не обрадован своим рождением.
Неожиданно вокруг его колыбели заплясали в воздухе невесть откуда взявшиеся маленькие золотистые искорки. Он сразу же переслал плакать, потому что стало интересно. Золотинки дружелюбно кружились вокруг него и приветливо жужжали. Они не были золотыми, золото – скучное, вон его сколько вокруг, а они светились удивительным светом, таким радостным, что маленький принц ради этого золотистого света сразу же полюбил этот мир. Вот что тут, оказывается, самое главное, вот что от него скрывали целых два дня. А золотинки всё кружились, всё жужжали, всё светились, и душа маленького принца всё наполнялась радостью, такой большой радостью, что её хватит на всю его жизнь, переполненную страданиями и жестокостью.
И вот наконец его маленькие друзья образовали над колыбелью крест, издававший лёгкое, радостное золотистое свечение. Принц ещё не знал, что такое крест, но он сразу почувствовал, что он-то и есть самое главное в этом мире. Принц понял, что Свет и Крест – всегда вместе.
И тут он услышал над колыбелью радостный возглас: «Ла-ли-бе-ла!». Это его мама воскликнула, и он сразу понял, что это значит: «Пчёлы признали его владычество!». Тут он заметил, что и от мамы тоже исходит золотистое свечение. Как здорово! А жизнь, оказывается, не плохая штука! Хотя это владычество… Это чтобы всё вокруг принадлежало ему? Наверное, это не так уж и важно, но если пчёлы признали…
Когда Лалибела подрос, он не раз спрашивал маму о том, было ли это на самом деле, или ему только приснилось? Мама улыбалась и говорила: «Да, так и было. Пчёлы окружили твою колыбель, а потом пчелиный рой принял форму креста. Ты станешь царём, Лалибела, ты станешь царём царей».
Мама говорила это очень тихо, чтобы никто не услышал. Ведь все знали, что царём должен стать брат Лалибелы, потому что он – старший сын их отца. Но вопрос о престолонаследии ни сколько не занимал принца, гораздо важнее было другое: помнит ли мама, какой удивительный золотой свет исходил от пчёлок?
– Нет, сынок, пчёлы были обычные, ни какой золотой свет от них не исходил, – виновато улыбалась мама.
– Но я же видел, мама, я помню.
– Ты был тогда ещё слишком маленьким, чтобы помнить. Но ты станешь царём, не сомневайся, – когда она говорила это, её лицо становилось суровым.
Лалибела не знал, верить ли ему своей памяти или маме. Он потом много раз видел пчёл, они были замечательные, но не светились. И мамино лицо тоже не светилось. Когда же она в очередной раз тайно предрекла ему царскую власть, ему даже показалось, что от неё исходят тёмные лучи, тяжёлые и зловещие, враждебные любой радости. Но это, наверное, только показалось.
Тайна золотистого света была основным содержанием жизни Лалибелы и в 5, и в 10, и в 15 лет. Он больше никогда не видел этого Света, это и составляло тайну. Он чувствовал, что самое главное в этой жизни нельзя увидеть глазами, а то, что видимо – не столь уж ценно. И на горы, и на реки, и на людей он смотрел своим особым, внимательным и спокойным взглядом, пытаясь не столько увидеть, сколько почувствовать, не исходит ли от них тот самый свет, пусть даже очень слабый, едва заметный. Этот удивительный взгляд Лалибелы – долгий, пристальный, безмятежный, но проникающий в самые глубины души, многих приводил в священный трепет и вызывал благоговение, а иных пугал и злил так сильно, что они избегали встречаться с его глазами.
Он рос как самый обычный принц, вся жизнь которого была регламентирована правилами дворцового этикета, каждое движение, каждое действие которого имело особое ритуальное значение. Это никогда не тяготило его. Учителя объяснили принцу, что ритуальные правила составлены наидревнейшими и наимудрейшими царями и священниками, а потому каждое движение, предписанное особе царской крови, имеет скрытый мистический смысл, даже если это не всегда понятно. И он полюбил ритуалы, он принял их всей душой, он увидел в них способ выхода из заурядного окружающего мира в мистический сокрытый мир, стремиться к которому – наипервейшее дело любого человека, тем более – принца, потому что он – сын императора, а император осуществляет связь между страной и Небом.
Впрочем, глубокое ощущение высшего сакрального мистического смысла императорской власти отнюдь не породило в его душе мечты о троне. Ведь удивительные святящиеся золотинки явились не императору, связанному с Небом, а новорождённому младенцу, умеющему пока только пачкать пелёнки, и явились они из сакрального мира, и были посланниками Бога, в чём Лалибела не сомневался, а это значит, что путь в духовный мир пролегал не обязательно через трон. Он пролегал через храм.
Длиннейшие богослужения, составлявшие неотъемлемую часть дворцовых ритуалов, никогда не утомляли принца, а напротив, радовали и веселили его душу. Он быстро почувствовал, что именно здесь пролегает путь к сокровенному золотистому свету и нередко во время богослужений ощущал в своей душе ту удивительную небесную радость, которой сопровождалось появление волшебных пчёлок. Он ощущал эту радость в храме далеко не всегда, пожалуй, даже слишком редко, но бывало. Лалибела научился ждать радости спокойно и невозмутимо, зная, что она всё равно придёт, когда это будет угодно Богу, а Богу это обязательно будет угодно, потому что Он нас любит.
Относительно волшебных пчёлок Лалибела постепенно пришёл к выводу, что им не имело смысла являться один раз. Они могли явиться у колыбели новорождённого только затем, чтобы он их ждал, они обязательно придут, и явление их будет куда волшебнее прежнего, ведь теперь Лалибела уже гораздо лучше готов к встрече с ними, потому что он повзрослел.
***
Его брат стал императором, когда Лалибела ещё не достиг совершеннолетия. Они росли врозь, никогда не разговаривали просто так, не играли, виделись только во время дворцовых церемоний, их старательно разводили, зная, что рано или поздно между ними ляжет вопрос о власти. История о том, что пчёлы признали право Лалибелы на трон, стала уже дворцовой легендой. Её передавали полушёпотом, и она, конечно, уже давно достигла ушей его брата, ныне ставшего императором, и побуждала его видеть в Лалибеле смертельного врага.
Сам Лалибела считал, что пчёлы признали за ним лишь одно право – видеть их, и теперь он носитель одной лишь привилегии – ждать их возвращения. А трон… Вот когда они явятся во второй раз, тогда всё и станет ясно насчёт трона. Главное то, что они явятся, а не то, что они возвестят.
***
Лалибелу схватили в день его совершеннолетия едва, он успел встать с постели. Не дав ему даже толком одеться, его приволокли к брату, в большой тронный зал.
Император Эфиопии сидел на троне в полном парадном облачении, сверкая золотом и драгоценными камнями. Так его облачали лишь для особо торжественных случаев. Видимо, выяснение отношений с братом император считал именно таким случаем. Из-под насупленных бровей он постарался метнуть в Лалибелу молнии и грозно изрёк:
– Ты, предатель, сплёл паутину заговора, чтобы лишить меня императорской власти.
– Ни делом, ни словом, ни помышлением я не виновен перед императором, – Лалибела говорил очень плавно, размеренно, даже торжественно, словно исполнял ритуал. Да это и был ритуал, потому что всё уже было решено, и он понимал это.
– Весь дворец полон слухами о том, что власть перейдёт к тебе.
– Не угодно ли вашему величеству разобраться с теми, кто распускает эти слухи? – тихо и немного загадочно улыбнулся Лалибела.
Царь царей пришёл в неописуемое бешенство. Он рассчитывал услышать оправдания, мольбы о пощаде, заверения в преданности. Он надеялся увидеть раздавленным братца, который всегда так много о себе понимал. Но брат вёл себя так, как будто находится вне власти грозного владыки.
– Ты умрёшь под плетьми, тебя забьют до смерти, – грозно прорычал император.
Верил ли Лалибела в то, что сейчас умрёт? Как ни странно, он не думал об этом. Полностью вверив свою жизнь Богу, он был совершенно спокоен и ждал торжества Божьей воли, в чём бы она ни была.
Первый удар кнутом обжёг его такой болью, которую невозможно терпеть. Лалибела без малейшего усилия воли погрузился в молитву без слов, он ни о чём не просил Бога, просто сосредоточил своё сознание на мысли о Всевышнем. Второй, третий удар были так же невыносимы, казалось, что голова его наполнилась пылающим огнём. Было очевидно, что ни одному человеку не дано выдержать много таких ударов. Лалибела постарался воскресить в памяти золотистое сияние волшебных пчёлок и понял, что пришло время просить Бога вновь послать к нему чудесных вестников мира иного. Ведь он никогда раньше не просил об этом Бога, хотя ждал пчёлок всегда. Теперь время пришло, потому что времени, возможно, осталось не так уж много. Лалибела не просил сохранить ему жизнь, не просил избавить его от боли, он лишь хотел увидеть пчёлок, и не столько даже увидеть, сколько почувствовать радость их присутствия.
Тут и случилось чудо – долгожданное, невероятное и нисколько не удивительное, потому что оно было неизбежным. Лалибела почувствовал, что его окутало золотистое сияние. Очередной удар кнута принёс обычную боль. Это была сильная боль, но обычная, реальная, не наполняющая голову пожаром, такая, какую вполне возможно было терпеть. А золотистое сияние переливалось удивительными волнами, потом вдруг рассыпалось на маленькие искорки и опять переливалось, то затухая, то усиливаясь, но не покидая его. Пчёлок вроде бы и не было, и всё-таки это были они – золотистые искорки. Удар сыпался за ударом, каждый из них по-прежнему приносил сильную боль, но от этой боли теперь уже вполне можно было отвлечься и даже позабыть про неё. Душу Лалибелы наполнила тихая небесная радость, и он полностью отдался этой радости. Он теперь понимал, что золотистое сияние это божественная энергия, благодать Божия, как её называют люди. И дело тут вовсе не в пчёлах, Бог может сделать вестниками благодати любое из своих творений – и пчелиный рой, и ангела, и человека, и льва. Тогда, когда он родился, Бог послал к нему благодать призывающую, теперь это была благодать укрепляющая и спасающая тело ради спасения души. А боль напоминала о том, что он всё ещё в мире страданий, хотя ему начало казаться, что он уже не совсем в этом мире. Время вроде бы и не исчезло, но чудесным образом изменило своё течение.
***
Царь царей приступил к трапезе в третьем часу по полудни. Сегодня был день, которого он ждал много лет. Он наконец избавился от братца Лалибелы, смутные слухи о великой судьбе которого отравили ему юность. Ему, ныне правящему императору, никто не предрекал власть, потому что тут и предрекать было нечего – власть была его по праву рождения. Лалибеле предрекали власть, но что с того? Принц – всего лишь человек, а пчёлы – всего лишь пчёлы. Что могут пчёлы против могущества царя царей? Да, ему, императору, всю жизнь было обидно, что Лалибелу считают отмеченным неким таинственным знаком свыше, а он, кто всегда был вторым человеком в империи, и давно уже стал первым, вроде бы и не отмечен никаким знаком. Но он живой и на троне, и в золотой парче, а Лалибела мёртвый и в подвале, и в кровавых лохмотьях. Таинственные знаки – ничто, корона – всё, и он никому не отдаст корону, и даже Бог не сможет отнять у него власть. Но почему же так тревожно на душе? Наверное, потому что дело ещё не доделано. А почему ему так трудно отдать последнее распоряжение? Превозмогая странный страх, царь царей с трудом выдавил:
