Сергей Юрьевич Катканов
Рыцари былого и грядущего. III том
– Нам известно, что император – великий титул. Он соответствует достоинству ныгусэ нэгэст. Так вот, император Амдэ-Цыйон принадлежит к династии, начало которой положили царь Соломон и царица Савская. Их сын Менелик стал первым императором Эфиопии из династии Соломонидов. Наш повелитель Амдэ-Цыйон – потомок Менелика по прямой линии.
– Значит, со времён Соломона великой эфиопской империей непрерывно правят его потомки?
– Нет, – резко отрезал эфиоп. – Об этом не надо говорить, – его лицо стало непроницаемо замкнутым.
Отец Пьер почтительно умолк, но его не так легко было обескуражить, и через некоторое время он опять приступил к заветной теме:
– Самое большое желание моего сердца – никогда не огорчать наших новых друзей, а всегда только радовать их,поэтому я очень боюсь, что когда-нибудь заговорю о ненадлежащем. Чтобы избежать такого позора, мне очень важно знать, в чём оно, это ненадлежащее, о чём не надо говорить. Просвети меня, любезнейший брат Исаак, пока нас никто не слышит.
Благородные черты эфиопа тронула едва заметная улыбка, и он посмотрел на франка спокойным долгим взглядом, казалось, проникающим в самую душу. Этот взгляд совершенно невозможно было разгадать, он мог означать что угодно. «Знаю я, что ты хочешь, но ты никогда это не получишь». Или: «Как красиво говорит священник-франк, с ним приятно беседовать». Или «Ты один из немногих, кто узнает наши тайны». Или: «Задавай следующий вопрос». В гибком подвижном сознании отца Пьера вихрем пронеслись все эти взаимоисключающие варианты понимания таинственного эфиопского взгляда, между тем брат Исаак, казалось, что-то для себя уяснив, начал чинно и размеренно говорить:
– Несколько столетий назад власть в Эфиопии захватили узурпаторы – династия Загуйе. Они лишили власти Соломонидов. Они говорили, что ведут свой род от царей-волхвов, о которых говорится в Евангелии. Не знаю, правду ли они говорили. Не известно. Но власть в Эфиопии может принадлежать только потомкам Менелика. И вот в 1270 году от Рождества Христова великий потомок Менелика Йикуно-Амлак вернул власть законной династии. Победил лев из колена Иудова.
– Знаешь ли, любезный брат Исаак, что на западных картах, там где расположена Эфиопия, пишут: «Здесь львы». Это значит – сюда лучше не соваться.
– Правильно пишут. Здесь правят львы от колена Иудова. Сюда лучше никому не соваться.
– Мне известно, что в Эфиопии живут разные народы. А к одному ли народу принадлежат узурпаторы Загуйе и великие Соломониды?
– Если спросишь об этом, когда тебя будут слышать хотя бы три эфиопа – тебе отрубят голову. Загуйе – агау, кушиты. Власти кушитов пришёл конец навсегда. Соломониды – амхара. Есть только амхара, больше никого нет и никогда не было. Если ты произнесёшь хотя бы слово «Загуйе», это будет последнее слово в твоей жизни. Говори пока со мной. Я понимаю – франки не такие. Другие не станут понимать.
– Значит, по-вашему, прошлого нет? Историю изучать не надо?
– Нет никакой истории. Постигни настоящее, и ты постигнешь тайны Небес. Будешь смотреть назад – будешь ходить затылком вперёд – погибнешь.
– Хорошо, брат Исаак, может быть, ты расскажешь мне о великом настоящем Соломонидов, о могучем ныгусэ нэгэст, который ныне простирает свою власть над вашей Богоспасаемой страной?
– О добром спрашиваешь. Об этом – спрашивай. О другом – не надо. В 1314 году от Рождества Христова на трон Соломонидов взошёл великий император Амдэ-Цыйон. Он ещё очень молод, но чрезвычайно мудр и силён. Его непреклонная воля быстро позволила завершить великие деяния его отца и сплотить все народы Эфиопии под скипетром Соломонидов. Ныне вся наша страна, ликуя и торжествуя, признаёт власть императора. Кушитам страна не хотела подчиняться, они правили в основном только в своей земле – Ласте.
– А я слышал замечательные легенды про императора Лалибелу, – потухшим голосом сказал отец Пьер, сознавая, что испытывает терпение эфиопа, говоря о ненадлежащем.
– Ныгусэ нэгэст Лалибела – кыддус, то есть святой. Мы высоко его чтим. Он есть Габрэ-Маскаль – слуга креста. Это наполняет наши души большим почтением к нему. Но Лалибела – Зугуйе, агау, кушит. Говорить о нём не надо.
Отец Пьер, несколько обалдевший от столь причудливого отношения к императору Лалибеле, некоторое время растерянно молчал, но, восстановив душевное равновесие, вернул разговор в разрешённое русло.
– Я полагаю, ваш император – великий покровитель Церкви?
– О, да, между императором и Церковью заключён священный союз, они вместе правят нашей страной. Все земли подчиняются императору, кроме церковных, а церковных земель у нас примерно треть. Император и Церковь друг другу не подчиняются, но связь между ними нерасторжима, как и вечный союз между Богом и Эфиопией.
– А наш господин ичеге Филипп, должно быть, занимает большое положение в церкви? Что значит «ичеге»?
– Тебе трудно говорить правильно: «ычэгэ»?
– Трудно, – сказал отец Пьер тоном провинившегося школьника и добавил в своё оправдание: – Потому что я – франк.
– Понимаю, – снисходительно заметил Исаак. – легче, видимо, мне начать говорить неправильно. Ичеге – руководитель всего монашества Эфиопии. Он очень большой человек в нашей церкви. В Вашей церкви нет подобного. Ичеге Филипп, можно сказать, равноапостольный. Вместе с нашим патриархом абунэ Яыкобом и 12-ю сильнейшими проповедниками он несет свет Евангления языческим племенам. Ичеге Филипп имеет резиденцию в великом монастыре Дэбрэ-Асбо, в земле Шоа.
– Мы ведь обязательно побываем в Дэбрэ-Асбо, после того, как нас представят императору?
– Вас не представят императору. Мы направляемся как раз в Шоа, В Дэбрэ-Асбо. Это далеко от резиденции императора.
Услышав последние слова Исаака, отец Пьер молча до боли закусил губу. Потом он ещё несколько раз разговаривал с Исааком, делая все более неутешительные выводы.
Вечером на привале отец Пьер собрал командоров Ордена: Анри де Монтобана, Ламбера де Туази, Гийома де Шанбонне. Арман де Ливрон, упорно отрицавший свое командорское достоинство, так же присутствовал, не говоря, впрочем, ни слова.
– Мы с вами, братья, попали в такой переплет, что дай Бог нам выбраться живьем, – спокойно и почти равнодушно начал отец Пьер.
– Не угодно ли будет любезному патеру изъясниться конкретнее? – жестко спросил Анри.
– Конкретнее, мессир, только голова с плеч падает, так что слушайте меня внимательно, что надо сделать, чтобы мы как можно дольше не дошли до этой конкретики. Первое – ни в коем случае не задавайте эфиопам вопросов, касающихся власти или веры. Упаси вас Господи пытаться обсуждать династические вопросы, или, к примеру, спросить о подлинности Ковчега Завета. Неосторожный вопрос – смерть. Можете мне поверить, для этих веселых воинов наши жизни не стоят и денье, как впрочем, и свои собственные. Надо мной, старым дураком, Господь просто сжалился, послав в собеседники Исаака, который хоть в какой-то мере готов учитывать разницу между эфиопами и франками. Вам вряд ли настолько же повезёт, поэтому будьте предельно осторожны, задавая вопросы, и ничего не пытайтесь рассказывать о себе – не известно, как они это воспримут. К тому же эфиопы не любят слишком болтливых.
– Но ведь надо же как-то учить язык, – развел руками Анри.
– Спрашивайте о вопросах бытовых: еда, одежда, домашние животные. Язык учить необходимо, но ещё более необходимо перенимать эфиопскую манеру общения. Они по-другому спрашивают, по-другому отвечают. Надо это почувствовать, уловить, иначе мы им не понравимся и нас просто перережут.
– Они что, думают, что приобрели рабов? – возмутился Гийом де Шанбонне.
– Примерно так они и думают, а попытка доказать обратное смертельна. Перед нами открываются широкие возможности для духовного совершенствования в плане смирения гордыни. О своём рыцарском достоинстве придется позабыть на неопределенное время. Попытка отстоять свое достоинство резко с места – смерть.
– Отец Пьер, вы еще долго будете пугать рыцарей смертью? – полюбопытствовал Анри.
–Мне казалось, вы понимаете, мессир, что я имею ввиду провал нашей миссии. Умереть, даже не приступив к ней, было бы как-то глупо.
– А мы – то думали, что мы – среди друзей, – печально улыбнулся Ламбер де Туази.
– Видишь ли, Ламбер, мы действительно окажемся среди друзей, когда эфиопы удостоверятся, что мы им не враги. Поймите главное: Эфиопия всегда жила очень замкнуто, опыта соприкосновения с другими культурами не имеет вообще, а потому эфиопам невозможно понять, что другие люди могут быть не такими, как они. Для них человек, не похожий на них – враг. Не так говоришь, не так думаешь, не так молишься – значит, ты враг. Мы должны постепенно освоить их манеру мышления и тогда на языке их понятий и представлений, надеюсь, сможем им объяснить, что такое рыцари-монахи.
– Не думал, что всё так сложно, – покачал головой Анри.
– И я бы тоже хотел, чтобы эфиопы отличались от нас лишь цветом кожи, но всё действительно сложнее.
– Но почему мы должны учиться понимать их, а не они нас? – проворчал Гийом де Шанбонне.
–Да потому что мы – тамплиеры, – отрезал отец Пьер. – Рыцари Храма на Востоке получили опыт впитывания других культур, для нас естественно то, что у разных народов – разные обычаи. А эфиопы уже не первую тысячу лет варятся в собственном соку, они знают только два способа жить: первый – эфиопский, второй – неправильный. Но все это, мои прекрасные браться, пустяки, потому что вам не сложно будет последовать моим советам. Гораздо хуже то, что мы оказались заложниками местных религиозно-политических распрей.
– Что ещё? – тяжело вздохнул Анри.
– А вот что. В среде эфиопского духовенства нет единства, оно разделено на группировки, которые борются между собой за влияние на императора. Группировок много, сильнейших – три, и вот мы теперь поневоле принадлежим к одной из них, то есть со спокойным сердцем можем считать две трети эфиопского духовенства своими врагами.
– Угораздило, – прошипел Анри. – Ладно, отец Пьер, давай расклад.
– Итак, первая – монахи монастыря Дэбрэ-Асбо в Шоа. Лидер этой, теперь уже нашей, группировки – ичеге Филипп. На сегодня Филипп, пожалуй, сильнее других. У него прекрасные отношения с абуной Якобом, патриархом Эфиопии. За последнее время монахи Дэбрэ-Асбо значительно расширили своё влияние, увеличили собственность, создают новые монастыри один за другим, активно занимаются миссионерством. Вторая группировка – монахи с островов на озере Хайк. Их привилегия – только из них избирается ахабэ сэата. Только не спрашивайте меня, что означает этот сан, сам ещё толком не разобрался. Во всяком случае понятно, что ахабэ сэата имеет возможность непосредственно влиять на решения императора. Третья группировка – монахи монастыря Дэбрэ-Либанос. У них там есть чудотворный источник, который славится по всей стране, и это усиливает их влияние. Последнее время император Амдэ-Цыйон заметно укрепил позиции Дэбрэ-Либаноса многочисленными земельными пожертвованиями.
– Но разве мы не можем сказать им, что мы – «над схваткой», – печально протянул Ламбер де Туази. – Мы сюда прибыли с неверными сражаться, а не выяснять отношения с монахами каких-то неведомых островов. У нас, можно сказать, своя группировка. Разве не можем мы попросить их не втягивать нас в свои интриги?
– Не можем, – неожиданно проскрипел Арман де Ливрон. – Ичеге Филипп смотрит на нас, как на личный ресурс, личный актив. Раз уж мы оказались в одном с ним караване, то теперь и шагу не сможем ступить без его разрешения. Мы в любом случае обречены на кого-то опираться, ичеге Филипп – не худший вариант. За ним – абунэ Якоб. Но приготовьтесь иметь на эфиопской земле много врагов не только среди неверных.
– Всё, как во Франции, – усмехнулся Анри. – Глядишь, и до костров дойдёт.
***
После изнурительного пути через пустыни и горы Эфиопии тамплиеры с наслаждением отдыхали в монастыре Дэбрэ-Асбо. Им отвели кельи – тесные и бедные, впрочем, достаточно удобные. Кругом голый камень – торжество монашеского аскетизма, чем тамплиеров было, конечно, не напугать. Рыцари были даже рады тому, что оказались в столь суровой обстановке. Скудное питание тоже не стало для них пыткой, они привыкли довольствоваться сухой коркой хлеба и глотком протухшей воды, а тут – вдоволь свежих лепёшек и вода из монастырских родников – такая вкусная, сладкая. Тамплиеры питались даже более скудно, чем эфиопские монахи, потому что совершенно не могли есть местные овощи, переперчённые до невероятия.
Однажды настоятель монастыря подошёл к Анри и спросил с улыбкой, не предвещающей ничего доброго:
– Вам не нравится наше угощение?
Анри низко поклонился и насколько мог печально ответил:
– Ваша еда – прекрасна, ваше угощение, я полагаю, ничем не отличается от манны небесной, это пища, дарованная самим Господом. Но… мне стыдно признаться в этом… мои рыцари страдают одним тайным грехом, они до самозабвения любят перец, если дать им волю, они будут питаться одним только перцем, дьявол искушает их этой разновидностью чревоугодия. Но мы вступили в борьбу с этим искушением, мы принесли обет во всю свою жизнь не вкушать пищи с перцем, который мы так любим и которым так богата ваша благословенная земля. Сначала жизнь без перца казалась нам невыносимой, но Господь нас поддержал, и мы полны решимости исполнить наш обет.
– Значит, вы отказываетесь от перчёной пищи ради умерщвления плоти? – на сей раз уже уважительно и даже несколько сочувственно промолвил настоятель.
– Да, отказ от перца – один из основных тамплиерских обетов, – грустно сказал Анри, но на всякий случай добавил, – Мы можем вкушать перец лишь изредка и в очень незначительных количествах – это уже не чревоугодие. Но это ещё не всё. Трижды в неделю мы истязаем свою плоть мясом, которое ненавидим.
– Мы приветствуем любые формы аскетизма и умерщвления плоти, – настоятель даже слегка поклонился Анри.
Этот разговор проходил рядом с кельей, и находившийся там Арман всё слышал. Когда Анри зашёл в келью, Арман заходился от беззвучного смеха:
– Ты достиг вершин тамплиерской мудрости, Анри, я в полном и неописуемом восхищении. У меня просто нет слов, чтобы воздать хвалу самому тамплиерскому тамплиеру за всю историю Ордена.
– Ах, дядя Арман, как я рад видеть вас смеющимся.
***
Службы в монастырском храме были очень длительными, но тамплиеры, привыкшие к бесконечным богослужениям, хорошо их выдерживали, хотя в обстановке непривычной и несколько диковатой молиться было трудно. Чего стоили одни только церковные барабаны, кеберо, вместо нежных и возвышенных звуков органа. Впрочем, постепенно тамплиеры не только привыкли к барабанному богослужению, но и начали ощущать его суровый мистический вкус. Это была литургия воинов – жёсткая, гортанная, отрывистая, построенная на ритмах, а не на мелодиях. В этой рыцарской литургии тамплиеры постепенно начали чувствовать что-то очень своё, близкое по духу к их суровому служению, нечто даже такое, чего никогда не могла бы дать им европейская религиозность, не такая уж и родственная тамплиерскому духу.
Рыцари и сержанты Ордена Храма быстро почувствовали, что именно здесь, в храме, через совместную молитву, лежит их путь к взаимопониманию с эфиопами. И эфиопские монахи, глядя, как истово молятся уродливые белые воины Запада, постепенно начали смотреть на них, как на почти своих.
Однажды Анри сказал отцу Пьеру:
– А ведь мы, отче, совершаем тяжкий грех, тем что молимся с еретиками.
– Да, мессир, это грех, впрочем, совершенно неизбежный в нашей ситуации. Наша воля не направлена к этому греху, мы ведь не имеем возможности выбирать между католической и монофизитской литургией, а потому будем надеяться на то, что Господь по бесконечной своей милости простит наш грех молитвенного общения с еретиками. А в душах своих мы постараемся сохранить христианство таким, каким приняли его от святых отцов вселенских соборов.
– В чём же суть монофизитства, если не вдаваться в богословские детали?
– Отцы третьего вселенского собора единодушно осудили еретика Нестория, который богохульно учил, что Христос родился простым человеком и лишь позднее воспринял Божественное естество. Несторий – почти Арий, он всячески умалял Божественную природу Сына Божьего. Но, едва Вселенская Церковь одолела несторианство, как возникла опасность впадения в другую крайность – умаления человеческой природы Христа. Сторонники ереси монофизитства доказывали, что во Христе преобладала и доминировала Божественная природа. Само слово «монофизитство» очень неточное, ведь сторонники этой ереси никогда не утверждали, что Христос имел лишь одну природу – Божественную, они лишь считают, что человеческая природа Христа носит характер подчинённый. Это, конечно, не правильно, потому что Господь наш Иисус Христос есть совершенный Бог и совершенный Человек. Умалять человеческую природу Христа, значит умалять страдания Христа, умалять величие Крестной Жертвы. Вообще, монофизитство удаляет Христа от людей, и в этом его большая опасность. И вот на четвёртом вселенском соборе в Халкидоне монофизитство было осуждено, как ересь, а копты, эфиопы и армяне не приняли постановлений Халкидонского собора, ошибочно заключив, что там восторжествовало несторианство – ведь в Халкидоне делали акцент на человеческой природе Христа. Из-за этой серьёзной богословской ошибки эфиопы вместе с коптами отпали от Вселенской Церкви и в последующих вселенских соборах уже не участвовали.
– Кажется, я кое-что начинаю понимать, – задумчиво сказал Анри. – Эфиопы так суровы, порою так безжалостны и бесчеловечны, что даже по довольно жестоким тамплиерским меркам это уже явный перебор. Видимо, это прямое следствие умаления человеческой природы Христа. Они видят в нашем Спасителе мало человеческого и в их жизни становится меньше человеческого. Они как бы удалили от себя Бога и тем удалились друг от друга. В их христианстве стало меньше человеческого тепла, милосердия и сострадания. Вот разгадка эфиопов.
– Вы очень глубоко смотрите, мессир.
– Да куда уж… Вы изучали богословие в Болонском университете, а я так… имею некоторые мысли.
– К слову сказать, мессир, в Болонье я изучал право, а богословский факультет там слабенький. Богословие я изучал позднее, в Парижском университете, где меня и прозвали «де Болонья».
– Ну тогда мы с вами на равных. Я тоже изучал богословие в Париже – в королевских застенках. Лучших профессоров, чем отцы доминиканцы и пожелать было нельзя. Вот уж где были позабыты человеческие страдания Христа. А ведь монофизитство, отец Пьер, таит в себе максимальную опасность именно для нас, тамплиеров, потому что оно нам ближе. Оказавшись среди несториан тамплиеры уж никак не могли заразиться этой слишком человеческой, немистической, философской верой. Это нам не близко, ведь тамплиеры вечно скачут на коне галопом прямо на Небеса. У рыцарей Храма скорее монофизитский уклон – слишком часто решаем великие задачи и слишком редко замечаем живых людей вокруг себя. И своей жизнью не дорожим, и чужую мало ценим. Теперь мы оказались среди христиан, у которых эта тенденция ещё более развита, чем у нас, и даже закреплена на уровне догматов. Это очень опасно для тамплиеров, ведь раньше наши нравы смягчала Церковь-Мать, а Эфиопская Церковь может ещё больше нас ожесточить, сделать нас просто бесчеловечными, потому что мы и так к этому склонны.
– Почаще думайте об этом, мессир, и всё будет нормально. И рыцарей своих нравственно наставляйте. Помните, что командор Секретной Службы Ордена Храма – тоже представитель Церкви, так же как и я, грешный иерей, вы несёте ответственность за души наших людей. Бог не без милости, может быть, когда-нибудь и эфиопов сможем наставить в ортодоксии. Но не теперь, конечно. Пока будем благоразумно делать акцент на том, что нас объединяет. Ругать несторианство мы можем с ними вместе и очень искренне.
– С удовольствием, – улыбнулся Анри. – А эфиопы – все монофизиты?
– Да, но в разной степени. Есть крайние монофизиты, а есть умеренные. Господь привёл нас как раз к умеренным, то есть максимально близко стоящим к ортодоксам. Ичеге Филипп – лидер толка тоуаудо – без пяти минут католик.
– Значит, группировки эфиопского духовенства – не только конкуренты в борьбе за власть, но и носители различных религиозных систем?
– Конечно. Не надо думать о них слишком плохо, вопросы веры значат для эфиопов не меньше, чем для нас. Мы с ними обязательно поймём друг друга, хотя на это уйдёт не мало времени.
***
За месяц в Дэбрэ-Асбо тамплиеры прекрасно отдохнули и уже начали тяготиться вынужденным бездельем. Однако, теперь они знали: торопить ичеге Филиппа с их представлением к императорскому двору не только бесполезно, но и очень опасно. Как смогли настроили себя на то, чтобы ждать, сколько потребуется, тем временем неукоснительно посещая все богослужения, а свободное время разделяя между боевыми тренировками и изучением языка. Большинство тамплиеров оказались достаточно восприимчивы к языку амхарэ, а самые способные изучали геэз – священный язык богослужения, который отличался от амхарэ не меньше, чем латынь от лингва-франка.
Отец Пьер, ставший неразлучным с монахом Исааком, на амхарэ говорил уже почти свободно, ведь год прошёл с тех пор, как они познакомились. Геэз тоже давался ему легко, во всяком случае богослужение эфиопов французский патер понимал теперь полностью. Он помог тамплиерам выучить основные молитвы на языке геэз, растолковал непонятные места в эфиопском богослужении и начал понемногу давать тамплиерам уроки бытового амхарэ. Арабский язык, как средство межнационального общения, постепенно полностью исчез из Дэбрэ-Асбо, хотя ни один эфиоп так и не выучил ни одного слова на лингва-франка, безразличие чёрных монахов к инонациональным культурам было абсолютным. Один только брат Исаак с удовольствием утолял вечно мучившую его жажду знаний и втихаря, уединяясь с отцом Пьером, учил латынь.
Прошёл ещё месяц, потом – ещё, и вот к Анри подошёл помощник ичеге и сказал тоном, не терпящим возражений:
– Нам потребуются ваши мечи. Оромо готовят большое нападение на Шоа. Мы можем дать им отпор и без вас, но мы хотим посмотреть каковы в бою белые воины.
– Кто такие оромо? – жёстко спросил Анри.
– Языческие племена, живущие к югу от земли Шоа. Они – жалкие и ничтожные, но их так много, словно капель воды в море. Они опасны, потому что их много.
– Оромо не признают власть нэгусэ нэгэст?
– Сначала признают, а потом опять не признают, потому что они негодяи. Сначала клянутся в верности, а потом нападают.
– Рыцари Храма Соломонова отобьют нападение оромо, – всё так же сурово сказал Анри.
– Белый предводитель забыл поблагодарить ичеге за оказанную честь, – очень недовольно сказал эфиоп.
– Передайте ичеге мою благодарность. Об остальном поговорим, когда мы воздвигнем высокие горы из мёртвых оромо.
***
Тамплиеры взяли лучшие мечи, надели полные боевые доспехи, а поверх них – белые плащи и красными крестами, которых ещё никогда здесь не надевали. Всем было жалко плащей, они понимали, что после боя их прекрасные облачения превратятся в окровавленные лохмотья, а где тут потом раздобыть новые? Но тамплиеры понимали, что в свой первый бой на эфиопской земле они должны вступить во всём блеске.
Боевых коней у тамплиеров не было, и они не могли показать страшный натиск тяжёлой кавалерии, но, как выяснилось, в этом и необходимости не было. Поговорив с эфиопскими воинами, Анри выяснил, что войско оромо полностью пешее и вооружённое очень слабо, защита у большинства – только плетёные из прутьев щиты, металлическое оружие примитивное, и оно далеко не у всех, главная поражающая сила – дротики, которые оромо имеют в изобилии и очень метко метают. Оружие это страшное, хороший удар дротика – гарантированная смерть для человека, вооружённого так же, как оромо, но только не для рыцаря, полностью закованного в броню. Тамплиеров оромо практически не могли поразить, но не сказать, что они были совершенно безвредны.
Силы вторжения по данным разведки насчитывали около 15 тысяч воинов, они могли задавить тамплиеров массой. Если какой-нибудь чернокожий храбрец исхитрится сбить рыцаря с ног, а десять других сядут сверху, то они уже смогут приступать к следующему рыцарю. И чтобы изрубить эти несметные полчища огромными двуручниками, потребуется не меньше суток, а рыцарь может активно действовать в бою в самом лучшем случае несколько часов, после чего, обессилев, станет лёгкой добычей. Да сюда ещё надо добавить совершенно запредельную эфиопскую жару, по сравнению с которой зной Палестины казался умеренно-прохладным климатом. Для оромо местный зной привычен, тамплиер, да ещё в полном боевом снаряжении, может действовать на такой жаре относительно не долго.
Анри взвесил всё это и пришёл к выводу, что в этой ситуации ни в коем случае нельзя экономить силы. Всю свою энергию тамплиеры должны вложить в первый натиск и либо смять противника в течение первого часа сражения, заставив его бежать, либо сражение можно считать проигранным.
Три десятка великолепных и страшных рыцарей вытянулись цепью каждый в нескольких шагах от другого, так чтобы не мешать взмахам мечей братьев, и медленно пошли в наступление на несметные полчища врагов. Эфиопская земля содрогалась от железной рыцарской поступи. Поначалу оромо очень обрадовались, увидев, что на них наступает столь ничтожное количество врагов, ещё задолго до боевого столкновения они отправили на тамплиеров тучу дротиков. Если бы оромо, как и всегда, противостояли амхара, после такого залпа на земле бы уже валялись сотни убитых и раненных. Но страшные железные воины не обратили вообще никакого внимания на десятки дротиков, которые обрушились на каждого из них, отскакивая, ломаясь, не причиняя ни малейшего вреда. Оромо никогда не видели закованных в броню воинов, они с ужасом заподозрили колдовство, но их сердца были полны мужеством, и они, не теряя самообладания, дали ещё один залп, страшнее первого, потому что дротики теперь летели с минимальной дистанцией.
Оромо даже не успели ужаснуться тому, что второй залп так же не дал никакого эффекта, уже заработали рыцарские двуручники – неотразимые стальные молнии, никем и никогда на этих землях не виданные. Во все стороны полетели отрубленные руки и головы. Всего за несколько минут тамплиеры полностью смяли первые ряды оромо.
Чернокожие воины были и впрямь отчаянными храбрецами, они совершенно не боялись ни боли, ни смерти и даже колдовством их было трудно напугать, каждый из них был готов напасть с десятком дротиков на всех колдунов мира сразу, но то, что происходило с ними сейчас многократно превышало их представления о самой могучей магии. И то они пытались оказывать сопротивление бесконечно долгие десять минут, но истощив за это время все без остатка силы своих бесстрашных душ, минут через 15 они дрогнули и побежали.
Началась бойня, к делу подключились тамплиерские сержанты, сначала в сражении не участвовавшие. Несметные полчища оромо, ещё недавно являвшие собой страшную армию вторжения, а теперь превратившиеся в пропитанную ужасом бессмысленную человеческую массу, час за часом безжалостно рубили мечами. Оромо даже бежать осмысленно уже не могли, они беспорядочно метались, не пытаясь понять, в каком направлении им лучше бежать, чтобы спастись. К бойне вскоре с удовольствием подключились эфиопские воины, до той поры лишь наблюдавшие за сражением. Тамплиеры опустили мечи. В разграблении лагеря оромо они участвовать не пожелали.
***
Победа трёх десятков рыцарей над 15-тысячной армией произвела на эфиопов огромное впечатление. Кажется, они только теперь начали догадываться, что один рыцарь – это не просто один воин, его боевая мощь равна целому отряду. Конечно, они не могли знать, что никогда в истории тамплиерам не противостоял противник настолько слабый по вооружению, хотя надо сказать, что и с таким численным преимуществом противника тамплиеры вряд ли когда-либо имели дело.
Эфиопы были вооружены гораздо лучше оромо и боевую подготовку имели несравненно лучшую, но после этой битвы эфиопам стало понятно, что в случае необходимости тамплиеры смогут разбить десятикратно, а, пожалуй, и стократно превосходящую их эфиопскую армию. Ичеге Филипп осознал наконец, какая грозная боевая сила оказалась в его распоряжении. На следующий день он лично благодарил Анри и всех тамплиеров, специально для этого построенных.
– Какую награду желают получить белые воины? – дружелюбно, но не теряя обычной надменности, спросил ичеге.
– Мы были бы рады иметь побольше хорошей белой ткани на плащи и немного красной ткани на кресты.
– Вы получите ткань. В вашем распоряжении всегда будет портной. Вы так же получите долю в трофеях.
– Мы отказываемся от своей доли в трофеях в пользу эфиопских воинов.
Ичеге не понравилась такая постановка вопроса, он не привык к тому, чтобы от его даров отказывались, обычно его униженно благодарили за любой пожалованный им пустяк, а эти белые чудовища не торопились с изъявлениями благодарности.
– Что вы хотите вместо доли в трофеях? – всё так же надменно, но уже куда менее дружелюбно спросил ичеге.
– Скорейшего представления императору и права участвовать в войне с мусульманами, ради чего мы к вам и прибыли, – очень сухо сказал Анри, он никак не мог привыкнуть к тому, что к рыцарям кто-то смеет обращаться настолько высокомерно.
– Всему своё время. Оромо ещё не побеждены. Белые воины ещё не заслужили права лицезреть ныгусэ нэгэст, – едва сдерживая гнев, выдавил из себя игече.
Тамплиеры покидали покои ичеге под испуганными взглядами эфиопских воинов и монахов. Лишь один юноша-амхара смотрел на рыцарей совсем по-другому. В его взгляде было столько воодушевлённого восхищения, что он напоминал юного пажа, ни о чём не мечтающего, кроме рыцарского посвящения.
***
– Вы, кажется, не вполне понимаете, мессир, что ичеге Филипп – наша единственная опора в этой чужой стране, – тихо сказал Анри отец Пьер. – Если вы и дальше будете так с ним разговаривать, то в его лице мы приобретём врага, и тогда нам конец.
– Я говорю с ним куда почтительнее, чем говорил бы с любым из наших кардиналов. Но лебезить перед великим ичеге я не буду. И прошу вас понять, отче: дело совсем не в моём высокомерии. Но меня не устраивает перспектива превращения нашего отряда в личную гвардию ичеге, которая по его приказам гоняет дикарей по пустыне. Разве я не делаю уступок их надменности? Но всему есть предел.
– Да, всему есть предел, Анри, в том числе и человеческой жизни.
– Только не надо старой песни о том, как смертельно опасны наши новые друзья. Мы не можем позволить себе выживать ценой утраты собственного лица. Превратиться в холуев чернокожих владык – это и есть провал миссии, лучше погибнуть. Если они не смогут увидеть в нас равноправной и не подчинённой им аристократии, тогда наши жизни не стоят и денье.
