Сергей Николаевич Огольцов
Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…
После первого фужера, ко мне приблизился мужчина неясного рода занятий с просьбой о позволении присесть. Целый зал пустых столов, а его именно сюда тянет. Ну я не стал возражать.
Опустившись в соседнее кресло, он поделился, что здесь проездом из города Львова. Я ответил, что Львов тоже хороший город, добро пожаловать, и всё такое. Затем я начал наливать следующий фужер. Приникнув неотступным взором к филигранно-тонкой струйке, он сообщил о своём недавнем освобождении из Зоны… Пара хлопцев через один стол притихли. Я поздравил его с долгожданной свободой и выпил.
Его лицо вдруг исказалось выражением необъяснимой злобы и он перешёл на громкие угрозы предстоящей пенетрации моего прямого прохода с его стороны, как только окажемся в одной камере.
(…используя более доступную терминологию, разумеется, на уровне обиходно-бытового общения…)
Вино допито, сосед по столу мне не по душе и я поднялся уходить. Один из хлопцев, что сидели рядом, уже стоял между столов.
– Мочи суку! – сказал он мне. – Чё тянешь? Мы на подхвате! – Абсолютно незнакомый хлопец, должно быть патриотизм взыграл.
– Вы не поняли, – ответил я. – Он не местный. Закон гостеприимства не позволяет ломать бутылки об его голову. Вот будет у меня отпуск, наведаюсь в город Львов посмотрю что делает проезжих оттуда такими невежливыми.
Не знаю, дошла ли хлопцу моя пространная речь. Во всяком случае, он вернулся за свой стол. А я вышел, оставляя соседа перед пустой бутылкой рядом с пустым фужером на пустой полировке столешницы. Он прибег к предельному заклинанию, но магия не сработала и бутылка не превратилась в россыпь осколков от удара об его тренированный Аскабаром кумпол. И всё равно, этого я Горбачёву не прощу… При чём Горбачёв к ебле моей жопы? Даже в эпоху жестоких дефицитов и нехваток, бутылочное пиво не исчезало в Конотопе. Никогда. Пока не примандячил этот пидор грёбаный со своим сухим законом.
А он утратил всякую меру и понятие порядочности и продолжал пристрачивать к указу всё новые статьи ужесточения борьбы с алкоголизмом… Вечером дня, когда вводились в силу свежие строгие меры, я как обычно отправился в городской парк отдыха. Однако до танцплощадки мне дойти не удалось, ни даже до билетной кассы.
В центральной аллее парка меня перенял мускулистый незнакомец с тёмными волосами и скобочкой усов в стиле ВИА Песняры. Он сказал, что я его не знаю, а он меня – да, потому что работает в ХАЗе, где и мой брат… Я вспомнил, как однажды мой брат Саша с восхищением упоминал какого-то пограничника, что демонстрирует чудеса акробатики у них на работе. Наверное, этот самый.
Незнакомец бережно держал белый целлофановый пакет в своей правой руке, а злых комаров не шлёпал, а резкими выдохами сдувал со своих бицепсов, бугрящихся из коротких рукавов Т-майки. Совсем как я – непротивленец или же натаскан дозорами по охране государственной границы не производить излишних звуков, чтобы не выдать своё местонахождение.
Чуть всколыхнув белый целлофан, на что тот откликнулся зовуще конспиративным звяком, он сообщил, что это вино, успел отовариться до запретного часа. Не хочу ли я составить компанию? Последовал ответ в утвердительной форме.
Правда, мне показалось странным, когда он принялся обращаться к группам молодёжи стекавшейся к танцплощадке с одной и той же просьбой о ноже, открыть бутылку. Все отрицательно мотали головами, а кто-то и шарахался, отпугнутый несоответствием вопроса общему духу времени… Но, впрочем, возможно это было его личной формой протеста против этих грёбаных времён…
Нож так и не нашёлся, но он всё ж исхитрился содрать пластмассовую пробку о брус скамьи в аллее, рядом с которой мы стояли, затем протянул бутылку мне. Я сказал, что лучше пусть он начинает из-за несовершенства моей тормозной системы.
– Ничего, у меня ещё одна в пакете, – продолжил он настаивать.
Ну предупреждение же оглашалось, нет? И я засадил 750 мл без остатка.
– Хм да, – заметил несостоявшийся собутыльник. – Это тут я недопонял.
Он распечатал вторую бутылку, но мне не дал и просто держал в руках, а когда мы опустились на скамью, поставил её между нами.
Мы начали прощупывать друг друга на какую из множества философских тем стартовать нашу беседу. Как правило, после второго стакана начинаешь выдавать такие умные вещи, которых и сам не ожидал. В конце, понятное дело, всё сведётся к извечной трещине из предсказаний Ивана Кота, но почему не посверкать умом для начала?
Увы, неблагоприятное расположенье звёзд отменило игры разума… Вдоль аллеи, медленно и почти бесшумно, подкатывал фургон с надписью «милиция» на дверце. Он остановился и два джентльмена в кокардах выпрыгнули из кабины.
Мой собеседник, не дожидаясь дальнейшего развития событий, без промедленья сиганул тренированном телом через спинку скамьи и по боковой аллее пустился в сторону тёмного здания горсовета. Мне, только что загрузившему в трюм 750 граммов, оставалось лишь с восхищением следить как быстро он удаляется. Тем более, что эти два мента уже стояли надо мною.
Никто из них за ним не побежал, только тот что постарше, стоя на месте, застучал подмётками обуви об асфальт, сопровождая этот довольно профессиональный степ непонятным криком «улю-лю!», возможно тоже на Ирландском. Пограничник врубил форсаж и растаял в темноте.
Мент-чечёточник поднял открытую, но так и не начатую бутылку со скамьи. Он перевернул её в своей вытянутой в сторону руке да так и держал, не меняя позы, с садизмом и грустью, покуда вино выбулькивало наземь.
– Давай, – сказал мне второй, кивая на уже открытую боковую дверь в фургон… Я сунул голову внутрь. В слабом свете крохотной потолочной лампочки сидели унылые силуэты приглашённых до меня и—спиной к кабине, лицом к публике—пожилой мент с лычками старшины на погонах.
Восхищаясь безукоризненной чёткостью собственных движений, я поднялся в интерьер. Дверь захлопнулась. «Добрый вечер!»– галантно поприветствовал я присутствующих и получил незамедлительный пинок в зад.
– Он, сука, даже «добрый вечер!» знает! – гаркнул пнувший меня старшина.
Упав на кого-то из предыдущего улова, я машинально воскликнул «извините!» и тут же оглянулся опасаясь дополнительного пинка. Похоже, «извините!» сошло мне с рук, менту лень было подняться.
Поездка оказалась краткой. Покинув средство передвижения, я узнал двор, куда привозили Орфеев снимать с них допрос о пропаже баяна Made in ГДР с четырьмя регистрами, но на этот раз в другое здание. За столом в коридоре сидел капитан милиции. После пары вопросов обращённых к моим попутчикам, он отправил их в камеру. Потом обернулся ко мне.
Отметив, что на вопросы его я отвечаю адекватно, и не пытаюсь качать права и опровергать доклад доставивших меня, он спросил где я работаю. Затем позвонил куда-то свериться и, убедившись, что наклоны с приседаниями меня не затрудняют, отпустил домой.
– Прямо домой! Понял? И никуда больше!
Я вышел за ворота. Почему это все они указывают мне что делать? Да пошли вы!.. И я упорно вернулся в парк и купил билет на танцплощадку.
По случаю нового приступа в антиалкогольной компании, ворота охранял мент в звании сержанта и два дружинника в празднично-красных нарукавных повязках. Один из них с сомнением заглянул мне в лицо:
– Вы сегодня выпивали?
– Никогда! – отчеканил я и беспрепятственно был пропущен к своей скамейке вдоль ограды – досиживать до окончания танцев. Что и случилось через пару номеров…
Извещение о моём задержании дошло в СМП-615 поздно – через месяц-два. Я уже и думать забыл, когда новый начальник вызвал меня со стройки и потребовал написать объяснительную. Он явно решил использовать ситуацию по полной и вскоре назначил заседание профкома для рассмотрения моего персонального дела.
Начинались осенние холода и на заседание я явился в плаще и шляпе.
Новый начальник, в своём пиджаке и галстуке, приступил к изложению моих прегрешений. Свежайшее, подтверждённое бумагой из милиции, о моём нарушении постановлений Партии и Правительства в парке на скамье. Вот как я позорю СМП-615 в глазах общественности и органов. Доколе терпеть?.
Однако я избрал позицию наблюдателя и на пустопорожние вопросы отвечал лишь пожатием левого плеча под плащом…
А моё издевательское отношение к руководству поезда? Полюбуйтесь! Объяснительная написана стихами! Из кипы бумажек на столе перед собою, новый шеф поднял одну и потряс в воздухе.
…ух-ты! я и не знал, что на меня такое досье скопилось…
Или вот другой пример! Напоминание написанное мною в профком (он зачитал): «Три месяца назад я подал заявление на повышение разряда моей квалификации каменщика. Однако до сих пор квалификационная коммисия СМП-615 ни ухом не ведёт, ни рогом не шевелит».
Профсоюзный комитет грохнул хохотом, новый начальник, послушный стадному рефлексу, тоже подхохотнул, не понимая чё тут смешного…
Кроме того, рядом со мной опасно находиться, потому что я подкладывал руку под плиту!.
И это факт. В тот день нас было четверо, прораб Каренин, плотник Иван, крановщик башенного крана Виталя и я. Солнце разливалось по мартовским снегам строительных угодий, где мы начинали новый жилой дом. Блоки фундамента были смонтированы в котловане ещё с осени, а потом на всю зиму работой Ивана стал присмотр за ними. С 8 до 5. Он приходил, включал тэн в вагончике и смотрел на молчаливые белые сугробы за окном. Или на портреты зазывных красоток из цветных журналов, которыми оклеил все стены, чтоб хоть чем-то занять руки… В тот мартовский день он стал моим подсобником.
Всего-то и надо было поднять четыре ряда кладки в короткой стенке будущего подъезда, для монтажа обрубка плиты над входом в подвал под будущей лестничной площадкой первого этажа. Стоя на риштовке между блоков фундамента, я поднял два столбика по углам и начал гнать порядовку под шнурку, для опирания плиты. Работы оставалось на полчаса, не больше, а до конца рабочего дня час с небольшим. Однако Витале-крановщику не терпелось спуститься со своего насеста в кабинке башенного крана, чтобы играть с Иваном в карты до пяти. Вот Виталя и покричал сверху плотнику скорее зацепить обрубок бетонной плиты предназначенный для монтажа. Одним боком ляжет на блоки под поперечную стену, другим на поднятые мною столбики и – поедят! По-е-дят! А пропущенную порядовку заполнят потом, по ходу строительства.
Я пытался втолковать Ивану, что что именно сейчас самый удобный момент закончить эту кладку. Если оставить как есть, потом придётся корячиться в три погибели под плитой будущей лестничной площадки, втискивая кирпичи под смонтированный обрубок… Пусть он подносит раствор и я закончу за 15 минут, работая в таких благоприятных условиях. Но Ивану Виталя оказался более близкий друг, чем логика, плотник пошёл и зацепил плиту как тот ему сказал.
Крановщик сделал «вира» грузом, развернул стрелу и понёс ко мне обрубок – положить как он хотел. Он сверху орал настилать раствор поскорее, не то бросит как есть, на сухой кирпич – поедят! Вместо раствора я положил руку на столбик, чтобы он не исполнил своё намерение.
Виталя темпераментно матерился из своего скворечника, беспрерывно звенел звонком крана и подносил груз всё ближе. В общем, это была лобовая атака двух самолётов: кто отвернёт – мозгляк сопливый.
Когда бетонному обрубку до руки осталось около метра, прораб Каренин очнулся от наблюдения дух захватывающего поединка двух ассов и он покричал Витале отвести плиту в сторону. Там она и висела на стропах, пока я заканчивал оставшиеся два ряда как положено. Прораб Каренин стоял на блоках у меня над головой и спрашивал:
– Зачем ты это делаешь, Сергей? Он же мог и раздавить, у него дури хватит. Остался б ты калекой.
– Каренин, у меня и так вся жизнь поломатая. Всё, что осталось – это работа. Не хочу, чтобы из неё сопли делали.
– Кого? – спросил Иван, стоя на блоках другой стены, у меня за спиной. – А шо это она у него поломатая?
– Это кому что на роду написано, – пояснил Каренин.
Я заканчивал класть последний ряд вроде как бы занят, но не мог не встрять в беседу эрудитов: —«Чтоб ему рука отсохла, тому писателю!»
Каренин с Иваном враз умолкли, прораб как-то съёжился и отвёл глаза. И именно в тот момент, жмуря глаза на предвечерние лучи солнца опускающегося к горизонту и разравнивая кельмой раствор под монтаж обрубка плиты перекрытия, я впервые подумал, что события нашей жизни определяются и происходят так, как мы сами о них расскажем в своей дальнейшей жизни. И неважно кому, неважно устно или письменно…
(…это ужасно! Выходит тем бездумным проклятием я пожелал, чтобы моя рука отсохла? За что? Это так нечестно!.
…заткнись!. кто бы тут ещё вякал про что честно, а что нет!. как иначе мог я показать этому наглому кукловоду в его Немецком спальнике, что я не покорная марионетка и не инструмент в его полусонном бормотании на грани дрёмы, в попытках перестройки недосягаемого прошлого?.
Не знаю, доходит ли тебе, но хорошо хоть мне ясно о чём я… но лучше я и впрямь заткнусь, чтоб не перенапрягать наши мозги…
…тем более, что без этого спальника вся эта история не раз бы уже кончилась в безымянной речке на Объекте…)
Мы с Иваном смонтировали плиту. Виталя слез с крана и ему хватило времени поиграть в карты, прежде чем мы вышли на дорогу встречать Нашу Чаечку. Я вскоре забыл весь случай, но новый начальник не преминул подшить его в досье…
– И вы не хуже меня знаете, сколько раз его увозили в психиатрическую больницу… Но хуже всего, что он злостный нарушитель трудовой дисциплины. Три прогула за текущий год! Поэтому я предлагаю уволить его за систематические прогулы.
Всё правильно – два дня в Москву за паровозиком для Андрея и один день на книгоиздательство Днiпро в Киеве… По ходу каждого из нарушений, я целиком сознавал, что совершаю прогулы. Однако для работника СМП-615 неделя прогулов составляла среднестатистическую норму, а у пары чемпионов и до двадцати дней и данный факт я счёл гарантией дозволенности прогулять три дня, их нарушения прикроют мою задницу. Но не тут-то было! Трудовую дисциплину не подкупишь хитрожопыми расчётами!.
И вот после пяти ежегодных записей в мою трудовую книжку об объявленной мне благодарности с вручением почётной грамоты за мои трудовые достижения, 18 октября 1985 начальник отдела кадров СМП-615, А. Петухов, тем же превосходно-канцелярским почерком написал, что я уволен на основании Статьи 40 КТЗ, прогул без уважительных причин. Участники заседания профкома единогласно подняли руки за меру предложенную новым начальником. Против рефлекса не попрёшь. Воздержавшихся нет… Впоследствии, некоторые из его участники объясняли такой результат моей ошибкой, мне следовало встать, снять шляпу и жалобно повиниться, тогда бы меня простили…
Отчего я до конца остался всего лишь сторонним наблюдателем и не выступил с самозащитной речью про чужие прогулы и моё искреннее раскаяние? Мне просто надоело. Пришла пора выходить на новые уровни применения моего экспериментализма. Искать новые точки приложения моей любознательности. Не потому, что таким был мой план. Как всегда, я оставался лишь орудием, тем, кто исполняет приказы. Время и Экспериментализм всё решали за меня…
Кроме того, летом сдан был очередной 100-квартирный. Каменщица из нашей бригады по имени Нина, толстуха с мохнатой родинкой на щеке получила в нём квартиру. Она устроилась в СМП-615 за пару месяцев до сдачи дома и, получив квартиру, рассчиталась.
Я пошёл в отдел кадров и спросил начальника Петухова о своём продвижении в очереди на улучшение квартирных условий. Он сказал, что я в ней номер 35.
Этого невозможно! Шесть лет назад я был 24-м!
Он ответил с каллиграфической заокругленностью: с тех пор сменились три начальника и на работу принимал меня не он, и в бумагах написано, что я – тридцать пятый, а у него других данных нет.
Прощай, мой любимый Поезд!. Прощай, бригада наша!. Вагончик поджигать не буду, хоть в нём моя гитара оказалась в нетях наутро после дня рожденья Грини…
~ ~ ~
Когда последняя запись в твоей трудовой книжке гласит «на основании статьи», то это у тебя волчий билет – ни один начальник отдела кадров с тобой и говорить не станет. Но в Конотопе имелось предприятие без лишней боязни к волкам. «Тряпки» имя бесстрашного производства, оно же фабрика вторсырья.
На основании моей специальности, меня приняли рабочим капремонта. Весь капремонт состоял из трёх рабочих, но мы не занимались капитальным ремонтом. Да и вообще никаким. Мы сидели в небольшой бытовке, маясь бездельем, и изредка выходили во двор фабрики, где под парой гигантских шалашей из рубероида уже который год мариновалось оборудование современной технологической линии переработки вторичного сырья, потому что здания для этого оборудования ещё не успели построить. Сама же фабрика ютилась в паре строений барачной архитектуры – детищах первой пятилетки, и в двух обширных арочных ангарах рифлёной жести, а также в нескольких подзаборных пристроечках приткнутых к ограде внутри территории, тут и там.
Но в начале моей капремонтной карьеры меня вся эта унылость не напрягала, потому что меня тут же послали в командировку в Киев… Тогдашний Секретарь Центрального Комитета Коммунистической Партии Советской Социалистической Республики Украины, товарищ Щербицкий, планировал нанести визит на Киевскую фабрику вторсырья и поделиться ценными указаниями в области развития столь важной отрасли народного хозяйства. В результате, фабрики вторсырья со всей Советской Социалистической Республики Украины начали посылать рабочую силу в Киев намарафетить столичную фабрику к предстоящему визиту на высшем уровне…
Когда я прибыл вносить свой посильный вклад, металлические конструкции в цехах фабрики покрасили уже по четвёртому разу, а её двор покрыли третьим слоем асфальта… Стояли прощальные дни золотой осени, солнце ласково усмехалось с тихого неба, но вид маленьких Ёлочек в каменных горшках призванных типа вроде как украсить двор, вселяли тоску. Недостаточный объём горшков не оставлял надежд на развитие корневой системы, что обрекало Ёлочки на усыхание после помпезного визита…
Перед выездом в командировку, я посетил Конотопский Универмаг купить сумку для персональных принадлежностей. Как оказалась, такие сумки трахнул дефицит и мне пришлось купить поменьше, но вполне практичную. Вот только, если присмотреться, она смахивала на женский аксессуар. Может я и вправду извращенец?.
Для проживания в Киеве меня определили в пансионат возле «Трубы», на самом берегу Днепра. До войны имелся план пересечь в том месте реку линией метрополитена. Успели даже построить остановку из железобетона, которая и вправду смахивала на трубу положенную на бок, но высотой с двухэтажку. Впоследствии, обстоятельства и планы изменились, а «Трубу» покрыли всяческие «тут были Ося и Киса» и тому подобные исторические меты.
Пансионатом называлось длинное деревянное строение из одного коридора и комнат-пеналов, только окна пошире. По утрам я выходил на песчаный берег могучего потока делать упражнения между кустов. Наблюдать Днепр с такой близи совсем не то, что пролетать над ним по мосту в электричке. Океаническая масса валящей, прямо перед твоими глазами, воды просто потрясает.
…и ведь это длится уж которое тысячелетие подряд… три-четыре… выдох, наклон…
В комнате кроме меня жил хлопец-блондин из Южной Украины со своим графической историей как его зарезали на пляже. Свои же хлопцы, со своего района, воткнули нож в живот и он упал на спину. А тут участковый подошёл. Хлопцы прикинулись будто в карты играют, а поверх ножа раскрытую газету набросили. Мент начал чёт спрашивать, а блондин лежал и смотрел и не мог слова из себя выдавить, а по газете мухи бегали.
Хлопцы, ясно дело: —«не, ничё не знаем, не видали». Когда участковый ушёл, «скорую» вызвали, за то, что не спалил их…
Ремонтных работ на фабрике почти не осталось и командировочные просто сидели в комнате Красный Уголок, где молодой и бородатый художник, из местных, выписывал буквы одного и того же лозунга, день за днём, на одной и той же длинной полосе красной материи простеленной по очень длинному столу или трепался с дружками, тоже Киевлянами, которых непонятно как пускали через проходную.
Мы переодевались тут же, в свежие спецовки выданные на фабрике, а свою одежду вешали на спинки стульев. Горячий душ работал круглосуточно, за углом по коридору – дни Альционы в полном расцвете. Сокомандировочных удивлял мой дар сидеть, как пень, на одном месте и не прогуливаться по Красному Уголку, не участвовать в общем беспредметном разговоре, а только слушать и смотреть, скромно, неподвижно, молча…
После очередного рабочего дня я вернулся в пансионат обнаружить, что у блондина закончилась его командировка и он уехал домой, потому что его постель исчезла, а моя сумка извращенца расстёгнута и зияет нараспашку и в ней нет моих последних десяти рублей. А впереди ещё неделя командировки.
На следующее утро, это была суббота, я вышел на поиски пропитания. Никаких определённых планов я не строил, а просто шагал к далёкому мосту через Днепр. Потом я пересёк тот мост, почти лишённый движения, хотя и на мощного вида подвеске из множества стальных тросов на пилонах. На противоположном берегу, в поле направо, возвышались несколько многоэтажек – зародыш района Троещина, но я прошёл мимо и дальше, к лесу на горизонте.
Дорога миновала село Погреби и углубилась в лес, где я начал искать грибы. Мне попадались всего два вида, оба незнакомые. Пластинками они схожи, но у которых шляпки конусом, те горчили, так что я ел вогнутые. Голод отступил, и я пошёл обратно.
В поле между селом и далёкими многоэтажками я напал на золотую жилу. Россыпь картошек на обочине. Наверное, грузовик был полон до края бортов и по пути рассыпал, когда съезжал на обочину уступить путь встречному транспорту. Я набил карманы картошкой, а в воскресенье пришёл на то место с явно женской сумкой. В пансионате, в самом конце коридора, имелась кухня с газовой плитой и общей большой кастрюлей. Я сварил картофель «в мундирах» впрок, на несколько дней потребления.
Но перед этим, когда я возвращался в Киев по мосту висящему на тросах, я понял что именно не даёт мне жить нормальной жизнью. Это моё стихоплётство. Все живут как все, потому что они стихов не пишут и, если я тоже завяжу, тогда всё, может, и наладится…
Легко сказать «завяжу я с этой бредятиной», но как именно? Сжечь записную книжку, которую блондин щедро оставил в моей сумке? Слишком тривиально. Поэтому я решил составить сборник стихов и на том поставить точку. Такой вот план.
В понедельник я заглянул в приёмную отдела кадров фабрики и попросил у секретарши-машинистки 32 страницы чистой бумаги. В точности объём Манифеста Коммунистической Партии Карла Маркса, но ровно столько понадобилось на все стихи с предисловием. Сверх того она отдала мне брак писчебумажного производства – два неразрезанных листа, которые в машинку не заправишь, но из которых получалась как бы папка для остальных 32-х. Я вернулся в Красный Уголок и попросил художника оформить на этих сиамских близнецах обложку для сборника стихов с названием Таке собi? Вечером в пансионате я переписал предисловие и стихи на благотворительную бумагу почти печатными буквами.
На следующее утро, художник показал созданную им обложку – имя автора и название на фоне волн цвета беж из абстрактных линий. Затем он почесал в затылке и покаялся, что начинал труд в состоянии определённой усталости и эмоционального подъёма и потому титульная страница оказалась задней… Ненормальные двойные листы в те времена попадались нечасто и мне не осталось иного выбора, кроме как пронумеровать страницы по Арабски – от задней обложки к передней…
Большое удобство жить в одном городе с книгоиздательством, кончая работу в пять успеваешь их посетить не совершая прогулов… В кабинете откуда однажды молодой человек посылал меня к специалисту по Моэму, сидели уже двое – молодой человек дополненный молодой женщиной. Я спросил куда тут сдают стихи. Они с воодушевлением направили меня в первый кабинет по коридору налево. В указанном месте, кротко сообщив новость о доставке сборника стихов, я услыхал знакомое: —«Кто вас послал?»
– Ах да! Конечно! Меня послали из соседнего кабинета, тут за углом. Знаете? – Рекомендация оказалась достаточной и сборник перешёл из рук в руки.
Я покинул книгоиздательство тоскуя и смеясь.
Что за тоска? Я отринул чадушек своих, сделал их подкидышами и дал зарок блюсти стерильную бесплодность отныне и вовеки.
Смеясь? Я – свободне-е-н!
(…начиная стих, ты обрекаешь себя на кабалу, вытягиваешь из себя жилы, пашешь словно раб до того момента, когда можешь сделать шаг в сторону и сказать: —«ну да, это типа как бы вроде ничё так, а и хватит, лучше всё равно не смогу»…)
Ещё громче смеялся я над стихоприёмщиком, потому что у сборника нет обратного адреса, указан лишь поэт «Клим Солоха», ну и автор предисловия – приятель Клима. Забей и выкури, салага!
"…отслужил!."
– Как приняли? – спросил художник.
– На «ура».
Запас собранной картошки продержал бы меня всё неделю, но она в одиночку как-то не насыщала, даже если и посолить найденной в общей кухне солью… Художник приметил, как в Красном Уголке я подхватил с подоконника забытый кем-то сухарь булочки и съел, пряча в кулаке. Он доложил о происшествии начальнику отдела кадров.
Угрюмый мужик с маской вечного недовольства на лице явился в уже пустую от командировочных комнату (я оставался последним) и потребовал объяснений.
У меня из сумки пропали деньги.
Украли? Кто?
Ничего не знаю. Были десять рублей. Осталась только сумка.
Маска дёрнулась в отвращении и вышла. Вскоре меня вызвали в его кабинет для сообщения, что мои командировочные бумаги будут проштампованы на полный срок (оставалось ещё три дня), но я должен исполнить срочную работу: КАМАЗ высыпал свой кузов песка не там где надо во дворе, песок нужно передвинуть, но гусеницы бульдозера помнут свежий асфальт.
У меня ушло часа два-три, чтобы перелопатить песок за спину горшкам с обречёнными Ёлочками… За работу выплатили десять рублей, которые я незамедлительно получил в кассе бухгалтерии. Билет на электричку до Конотопа стоил четыре руб. с чем-то. Так что я пошёл в гастроном, купил бутылку водки, чистой как слеза разлуки, чего-то там для закуси и вернулся в Красный Уголок. Мы с художником распили её за успех сборника поэзии, который листается сзаду наперёд…
~ ~ ~
Капремонтом на Конотопской фабрике вторсырья командовал Юра, один из трёх работников капремонта. Он любил смеяться и делал это умело, демонстрируя фиксу белого металла на клыку. В чёрно-белых кинофильмах комсомольских вожаков обычно играют похожими на него, и только фикса чуть не вписывалась в образ.
Второго капремонтника звали Арсен, его глаза косили друг на друга, но не слишком сильно и он держал себя с церемонной важностью приторможенного аксакала, несмотря на молодой возраст. Его сыну исполнилось два года, вот он и загордился.
С Арсеном я ладил, но Юра, прикрываясь своим жизнерадостным смехом постоянно пытался подмять меня, наверное, от отвращения к моему высшему образованию. Я никому не сообщал о факте, но запись о тех четырёх годах оставалась в моей трудовой книжке в отделе кадров фабрики, а Юра часто и подолгу пропадал в бараке администрации и был там всем свой парень, похохатывая с любым, кто подвернётся.
Основным препятствием к налаживанию дружественных отношений являлись мои отвлечённые цитаты классиков литературы и текущие новости из газеты Morning Star. Арсен же, как и приличествует аксакалу, пытался увещевательно гасить нашу распрю.
Однажды в разговоре с Арсеном, я процитировал пару строк из работы Карла Маркса О Происхождении Семьи, Частной Собственности, и Государства.
(…ну да конечно, автором данной работы принято считать Фридриха Энгельса, однако Фриц опубликовал её после кончины дорогого друга Карла, который дал возможность дорогому корифану порыться в своих архивах и неоконченных трудах. Вероятно, Энгельс, как и блондин из Южной Украины, считал персонально пережитые тяготы достаточным основанием для экспроприации имущества отсутствующих.
Как никак, он щедро поддерживал Карла, его жену и их шестерых детей на деньги своего папы, тоже Фрица…)
Я не привлекал внимание Арсена ко всем этим деталям, ограничившись краткой цитатой из самой работы. Юра, который оказался в бытовке, вдруг вызверился с требованием, чтобы я больше никогда не позволял себе таких провокационных разговоров в его присутствии, потому что он Коммунист и знает куда звонить в случае подобных высказываний.
В первый раз за время наших стычек я не нашёлся что сказать. Он меня ошеломил угрозой науськать КГБ на классиков марксизма-ленинизма. А это не шутки, те с ними запросто разделаются…
В другой раз я описывал Арсену балет Вагнера про Шотландских ведьм, который я посетил в Киеве во время командировки. По ходу сольного танца одна из ведьм запнулась и с деревянным стуком упала на пол сцены.
– Ха-ха-ха! – жизнерадостно отреагировал Юра, который заглянул в капремонт из административного барака.
– И представьте, Арсен, на весь зал не нашлось ни одного придурка посмеяться. Она встала и дотанцевала, показала характер, карочи.
И Юра тоже показал, что не зря ошивается при администрации. В результате, меня перевели в производственный цех на должность прессовщика…
В чём суть Тряпок? Туда вагонами везут утиль отсортированный на свалках. Главным образом, заношенную и выброшенную одежду, а также макулатуру.
Бабы из ближайшего села Поповки, визжащими дисками своих станков, допарывают драное отрепье и снова-таки сортируют в мягкие холмики из просто тряпья, из вязанного тряпья, из воротников искусственного меха от зимних пальто и т. д.
День за днём стоят они перед своими станками в пропылённых халатах, увешанные гроздьями булавок на груди, которые заметили и повыбирали из обносков, чтобы железки не повреждали диск. Гроздья броненосной неприступности для любого сглаза…
Время от времени два грузчика подходят к этим горкам тряпок с глубоким ящиком на длинных ручках типа носилок для парижской знати во времена мушкетёров, только без крыши. Лица их обмотаны банданами, в стиле грабителей банков, чтобы не вдыхать густые тучи пыли висящие вокруг станков. Они наваливают тряпки с «горкой» в свой ящик и уносят в соседнее прессовочное отделение ускоренной рысцой. К такой походке и понуждает тяжесть груза.
(…раза два я подменял кого-нибудь из отсутствующих грузчиков, но не мог сделать больше пары ходок.
– Серёга! Ты без напряга неси!. Расслабься!
Но и эта инструкция не помогала удержать длинные шесты ручек, медленно выскальзывающие из стиснутых кулаков, какое тут расслабление?.)
Принесённое вторсырьё грузчики вываливают возле какого-нибудь пресса, тряпки к одному, бумагу и огрызки картонных ящиков к другому.
