Сергей Николаевич Огольцов
Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…
Короче, я еле выкрутился из его захвата и встал на ступеньку у двери. Уже там и привёл свою одежду в порядок, потому что и куртка и свитер, ну всё, короче, задралось до голой кожи. Вот же ж козёл! Если у тебя такой уклон, иди запишись на секцию Классической Борьбы в спортзале Клуба и трись об своих партнёров на матах, когда по очереди в партер друг друга ставите. Но как унизительно— прославленный Капитан КВН и ляпнулся в такой синусоидальный провал!
А следующий гребень высокой волны подкатил в конце апреля на Всесоюзной Военно-Патриотической Игре «Зарница». Хотя игра пионерская, она охватила и старшие классы тоже. А меня назначили Командиром Сводного Отряда школы № 13!
Никаких бумажных погонов, никакой делёжки на «синих» и «зелёных», но всем явиться с рюкзаком или ранцем, и чтобы в нём походная амуниция – миска, ложка, игла и нитки. После того как на построении в школьном дворе учитель Физкультуры Иван Иванович проверил пару рюкзаков на предмет наличия что было сказано при себе иметь, мы—с шестого по десятый—вышли на улицу Богдана Хмельницкого, миновали Базар и свернули в улицу Будённого. Там, оставляя Парк КПВРЗ на левом фланге, мы спустились к Болоту, оно же Роща… Густой туман скрывал продвижение колонны на марше.^
Мы остановились и учителя Физкультуры—Любовь Ивановна и Иван Иванович—вскрыли запечатанный конверт с инструкциями относительно нашего дальнейшего маршрута и задания. Далее колонна проследовала до моста на пересечении высокой насыпи с остальными железнодорожными путями, от которых отходила ветка к Мясокомбинату. Вдоль этого одиночного пути мы обошли Рощу с левого фланга.
Туман редел, в просветах меж его клубами проглядывали куски кочковатого поля. Иван Иванович проревел: —«В атаку!» и мы побежали по полю с криком «Ура!» Я мчался в гуще беспорядочной толпы и не чувствовал собственного тела, оно словно бы растворилось в общей атаке, а из всех моих пяти чувств оставалось лишь зрение и представляло обрывочные картины косм тумана над кочками и клочьями травы, что прыгали впереди и мимо меня…
Потом, не доходя до Подлипного, мы остановились на поле с редкими древними Вязами. Туман рассеялся совершенно и день стал ярко солнечным. Из села подъехала настоящая армейская полевая кухня цвета хаки и нас накормили горячим супом. Последовал короткий переход через Рощу, мы вернулись во двор школы и снова построились. Как командир, я стоял лицом к строю—с шестого по десятый—и какой-то незнакомый оператор стрекотал своей ручной кинокамерой, снимая нас на плёнку.
В следующий понедельник Володя Шерудило обидно (но очень забавно) изображал меня перед общим строем – сутулый слабачок с провисшими плечами, но как только камера оборачивается в мою сторону, выпячиваю грудь колесом и тянусь на цыпочки.
(…иногда вот думаю: если бы не ежедневное тасканье воды от колонки до хаты, смог бы я вырасти на пару сантиметров повыше, а не четвёртым в строю на уроках Физкультуры?.)
В ту весну у меня зародилась мечта про дальнее странствие и не иначе, как на плоту. Скорее всего так меня впечатлило Путешествие на Кон-Тики Тура Хейердала. Я поделился мечтой с Кубой и Чепой и они тоже сказали, что, да, было бы круто. Мы даже начали обсуждать детали её осуществления. Если, допустим, построить плот на Сейму, и плыть до впадения в Десну, а дальше в Днепр широкий и по его течению аж до Чёрного моря! И завершить путешествие непременно до августа, когда Кубе уже надо уезжать на вступительный экзамен в Одесскую мореходку, а Чепе в Донецк, в какой-то горный техникум
Мечта продлилась целых две недели, а потом начала потихоньку увядать. Всё более неодолимые сложности вставали на пути к её осуществлению. Из чего строить плот? Ну хорошо – договорились с обходчиком Сосновника на Сейму, а как доставить бревно к реке? На себе волочь? А на плот бревна не хватит, и двух тоже мало… А потом я напоролся на мысль, которая разнесла мечту в окончательные дребезги. Потому что я вспомнил, что поперёк Днепра, по Ленинскому плану ГОЭЛРО, построено несколько электростанций, чьи плотины исключают навигацию плотов. Разбирать его и перетаскивать, по брёвнышку, на другую сторону плотины? Проклятье! Я не сказал друзьям, что осуществление ленинской мечты об электрификации поставило крест на нашей и просто перестал обсуждать её с ними…
Володя Гуревич, он же Ильич, произнёс очередную пылкую речь и объявил, что пробил час сломить гегемонию школы № 11 на городских конкурсах Бального Танца. На первой тренировке группы бальных танцоров, составились пять пар желающих от двух параллельных восьмых. Володя Гуревич демонстрировал нам технику бального вальса, а затем играл его на баяне, чтоб мы танцевали. На второе занятие Чепа не пришёл без объяснения причин, сказал, что не хочет. Мы с Кубой продержались дольше, но вскоре группа будущих гегемоноломов распалась. И действительно, какой смысл продолжать, если, например, моя партнёрша, Наташа Григоренко, после восьмого класса уходит в школу № 12, чей Физико-Математический уклон даёт больше шансов на поступление в институт по окончании школы?.
В конце мая Куба и я съездили на великах на Сейм открывать сезон купания. Оказывается, двенадцать километров на велосипеде по ровной тропе вдоль железнодорожной насыпи не слишком изнурительная нагрузка.
На пляже не оказалось ни души, кроме нас и наших великов разбросанных по песку. И вода была ещё здорово холодной, но мы всё равно сплавали до буёв. Потом из близстоящих кустов призудела орда комариная, грызли нас вдоль и поперёк, да и больно так! Наверно, из-за отвычки за зиму.
Чтоб спастись от кровососов, мы зарылись в песок, но песок тоже оказался слишком холодным и не спасал от укусов окрылённых людоедов. Мы орали как бешеные на весь пустой пляж, потом ещё разок искупнулись и погнали обратно в Конотоп.
Мы не знали ещё, что жизнь, в общем-то, складывается из череды неизбежных утрат, но чувствовали, что на этом пляже наши пути расходятся…
~ ~ ~
Да, в тот год средняя школа № 13 стала гегемоном по полной, за исключением бальных танцев. Мы победили даже в общегородском соревновании на заключительном этапе Общесоюзной Игры «Зарница».
В воскресный день, команды из школ города, по шесть человек в каждой, со своими учителями Физкультуры, выехали в однодневный поход в лес у реки Сейм. Там проводились различные конкурсы: эстафета с переносом «раненного» без носилок, установка двухместной палатки на скорость, бинтование рук и голов.
Мне достался конкурс глазомеров. Судья спрашивал сколько метров до во-он того дерева и молча записывал ответы конкурсантов в свой блокнот. Я следил за мимикой его лица.
Кто-то сказал, до дерева двадцать метров. Правая бровь судьи поползла вверх – явный перелёт. На угадку в четырнадцать метров, левый уголок рта судьи снисходительно ухмыльнулся – маловато. Я назвал среднее арифметическое – 17 метров. Когда все завершили свои попытки, судья сверился со своими записями и сказал, что у меня глаз – алмаз, мне и рулетки не надо.
Однако, всё решал заключительный конкурс: у кого скорее вскипит на костре вода в десятилитровом жестяном ведре. Тут уж не подсудить, и чтение выражений лица не поможет тоже.
Старт дан, зачиркали спички у кучек хвороста для костров. Плотный белый дым сменяется треском пламени – пора вешать вёдра над огнём и подкладывать ветки, чем суше, тем лучше. Красные языки пламени нервно плещутся под ведром, лижут жесть его, окрашивают чёрной сажей. Ветер сволочь! Столько пламени удерживает в стороне от нашего ведра… Команда школы № 12 пытаются управлять огнём, растянули в руках одеяло, загораживают костёр от ветра. А мы? Наш учитель Физкультуры Иван Иванович, бывший фронтовик и опытный рыбак, машет рукой – фигня всё это! Ещё валежника! Помельче да посуше. С той стороны подкладывай!
Ни один учебник не смог нагляднее представить мне этапы кипения. Разогрев, лёгкий парок над водой, образование мелких пузырьков воздуха на стенках сосуда, пузырьки всплывают на поверхность, образуют бурную пену и, наконец, вода в ведре начинает бугриться и подпрыгивать, от неё валит белый пар.
Судья останавливает секундомер. Ура! Мы – первые! А школа № 12 всё ещё вылупились на пузырьки в своём ведре с одеялом в руках…
Соревнование закончилось, команды грузятся в автобусы, кроме тех, кто захотел остаться на ночёвку в двух больших палатках – утром за ними придёт автобус, чтоб отвезти в Конотоп…
В сумерках, я оставил поляну с палатками и ушёл глубже в лес. В общем, такой же как и на Объекте, только лиственных пород больше, чем хвойных. Оглядываясь по сторонам взором лесоведческого специалиста, я помочился. Вдруг какая-то часть окружающего ареала приходит в движение, отделяясь от картины затихшего леса, который продолжает стоять не шелохнувшись, в безмятежности позднего вечера. Что за дела? Впавший в растерянность глаз обескуражен непривычной формой, не сообщает изумлённому сознанию ничего вразумительного, пока увиденное не начинает приобретать какую-то определённость и связность…
Ух-ты! Так это ж лось! Ну, и здоровила! И так близко стоял… Глядя вслед великану исчезающему за стволами деревьев, я подумал, что не зря остался на ночёвку.
Ночью я горько пожалел, что не уехал домой. Из-за неопытности и необузданного индивидуализма, я лёг под брезентовой стенкой и оказался крайним в ряду ребят, что укладывались спать. Час спустя ночной холод разбудил меня и заставил жаться спиной к предпоследнему в ряду спящих в поисках хоть капли тепла.
Промаявшись на грани замерзания несколько тёмных часов, я вылез из палатки, когда вокруг только-только начинало сереть. Поседелый пепел костра у палаток давно уж остыл, но с ним рядом сидели двое – парень и девушка. Наверное, сдуру как и я ложились спать крайними, а не посередине…
Никакой автобус не приехал за нами утром. Вместо него на полянку вкатился «козёл» с брезентовым верхом и нам объяснили, что случилась накладка. Сложенные палатки и четыре девушки целиком заполнили внедорожник. Остальным пришлось переть в город своим ходом и нести палаточные стояки в Дом Пионеров, потому что в «козла» они не влезали.
Оказывается, двенадцать километров пешком это о-ох! как далеко, особенно когда тащишь деревянный стояк палатки из обточенной, покрашенной и не слишком-то, в общем, тяжёлой Сосны. Ребята из школы № 12 скоро скрылись из виду со своим стояком, мы тащились всё медленнее, потому что кое-кто из наших уходили вперёд и больше мы их в тот день не видели.
К трамвайной остановке на окраине города мы вышли втроём – я, мой одноклассник Саша Скосарь и стояк в зелёной масляной краске.
(…я помню, что мы устали как собаки, даже на разговоры не осталось сил, но это воспоминание сейчас не вызывает во мне никаких эмоций, наверное, они притуплены неоднократным повторением такого же состояния по ходу жизни, а вот картину тающего в вечернем сумраке лося я живо вижу и теперь и умиляюсь – это же надо как вымахал Бэмби!
Что? Бэмби не лось был, а оленёнок? Ну не вижу большой разницы…)
~ ~ ~
Весной отец сменил своё место работы. Он рассчитался из Вагоноремонтного цеха в КПВРЗ и поступил в Цех № 19 Конотопского Электро-Механического Завода, он же, КЭМЗ, он же Завод «Красный Металлист», опять-таки на должность слесаря. Зарплата рабочих в КЭМЗе была малость выше. На какую малость, я не знал, никогда не интересовался подобными вещами, в конце концов, зарабатывать это забота родителей, а у меня и своих дел по горло – КВН, Клуб, кружки всякие, не говоря уже, что надо книги обменивать в библиотеке. Ну и керосин с водой тоже на мне, а если что-то купить в Нежинском магазине, то пусть Наташку посылают, или Сашку…
Кроме зарплаты, отец ещё подрабатывал ремонтом телевизоров, на которых специалисты из Телеателье уже крест поставили. Раза два в месяц (а иногда раз в два месяца) он после работы брал свою пузатую сумку из когда-то зелёного кожзаменителя, в котором держал свой мультиметр-тестер, паяльник, запасные радиолампы и другую нужную мелочёвку, и уходил до поздней ночи. Потом возвращался, тёпленьким, и отдавал матери мятую троячку заработка. А на её шумные риторические вопросы по поводу его склонности к спиртному, повторял одну и ту же, неотразимо резонную реплику: —«А т ы меня поила?» Возможно, настойчивое стремление матери поднять его моральный уровень подогревалось подозрением, что ещё два рубля отец от неё заначил, ну не знаю, я никогда особо не вникал в основы монетаризма…
Иногда процедура затягивалась на два вечера. В первый из них отец возвращался домой трезвым, без трёхрублёвки и без сумки оставленной на хате у клиента до окончания ремонта. Самых упорных коматозников привозили прямиком к нам. Отец ставил сдохший ящик на стол под единственным окно в комнаты, снимал с него его коробку, которая отправлялась на шкаф, и на столе оставались теле-потроха: электронная трубка со скелетом из алюминиевых панелей густо обросших разными радиолампами. Всю эту потетень он вертел то так, то эдак заглядывая со всех сторон, и бормотал: —«Так чего тебе не так, а? Родной?»
Далеко за́полночь, меня будило резкое шипенье – отец в скудном свете настольной лампы добился, чтоб по экрану кандидата в покойники забегали полосы развёртки: —«Так вот чё ты не стреляла! Не заряженная была!»
Потом пару дней мы смотрели воскрешённый телек, у которого экран шире нашего, пока за ним не приезжал владелец воскресшего Лазаря, уже почти вычеркнувший этот ящик из своей жизни. В общем, не зря отец делал подшивки из тех журналов Радио.
Мать тоже хотела поменять работу, но ничего не подворачивалось. Отец и ей помог устроиться в КЭМЗ. Он починил безнадёжный телевизор тамошнему Начальнику Отдела Кадров, а когда тот спросил об оплате, отец ответил, что не хочет денег, а пусть его жену примут на работу. Начальник Отдела Кадров сказал: —«Что за вопрос? Приводи, конечно.»
Сначала мать не хотела верить, потому что за полгода перед этим тот же Начальник ей наотрез сказал, работы нет и не предвидится. Когда родители пришли вместе, Начальник Отдела Кадров предложил матери пойти прессовщицей в Прессовальный цех. Правда, работа там посменная, зато оплата сдельная, от выработки, и никто меньше ста рублей не получает. Пока мать выходила к его секретарше, чтобы написать заявление, Начальник засмеялся и сказал отцу, что он её помнит, но в прошлый раз подумал, будто она беременна. Беременных на работу брать ему не позволяется – месяц поработает, а потом плати ей целый год декретные. Начальника Отдела Кадров за такое по головке не погладят. Но оказывается это просто у неё комплекция такая.
Так мать стала прессовщицей в КЭМЗе. На работе она заполняла всякие формы специальными порошками, чтобы при нагреве пресса те, расплавляясь, превращались в такую или эдакую деталь из пластмассы. Она работала в две смены – неделю с восьми до пяти, вторую с пяти до полдвенадцатого благодаря сокращённому перерыву для еды.
Летом возле пресса адская жара, а формы круглый год тяжеленные – попробуй поворочай. Поздно ночью Конотопские трамвая ходят ох! как редко, не всегда дождёшься хоть одного после второй смены. Но хуже всего прессовать детали из стекловаты. Стеклянная пыть пробивается даже сквозь рабочий халат, всё тело жутко чешется и даже душ после работы не спасает.
Но нет худа без добра и в хате, как и во дворе, появилась целая куча всяческих коробочек и прибамбасов из пластмассы разных цветов, потому что мать приносила домой детали с дефектами, которые пресс не доварил или повредились при вытаскивании из формы. Ну и что, что уголок замят? Зато глянь какая модерно́вая получилась пепельница!. Даже Жульке досталась симпатичная ребристая ванночка для питьевой воды… Всё потому, что продукция завода «Красный Металлист» – шахтное электрооборудование и всякие агрегаты и системы безопасности для горнодобывающей промышленности.
– Мам, – спросил я однажды, по-видимому под впечатлением от какого-то автора-нигилиста. – Какой смысл в твоей жизни? Ты зачем живёшь вообще?
– Зачем? – ответил мать. – Увидеть как ты вырастешь, как счастливым станешь.
И я заткнулся, потому что мне иногда хватает ума не умничать чересчур…
~ ~ ~
Перемены происходили не только в нашей части хаты. Одна бабулька-сестричка из Дузенкиной четверь-хаты вернулась в своё село, а другая переехала к своей дочери в пятиэтажки на Зеленчаке, чтобы свою часть хаты сдавать квартирантам. Мать-одиночка, Анна Саенко, и её дочь Валентина поселились у нас за стенкой.
Валентина была на год старше меня, но такой не казалась из-за своей рыжеволосой щуплости и малого роста. Хотя нос у неё был таки довольно длинный. По вечерам она выходила играть в карты с нами, тремя соседями, на широкой скамье под окном, что выходила на две ступеньки их крыльца. Это была очень удобная для игры скамья, с которой можно было опираться на мягкую глиняную штукатурку хаты в древней побелке, что не оставляла следа на одежде.
Во время игры, пользуясь густеющими сумерками, я прикасался к плечу Валентины своим. Оно у неё такое мягонькое… И всё начинало плыть… Она чаще всего отодвигалась, но не всегда так уж и сразу и мой пульс начинал стучать быстрее, громче, горячей. Но потом она перестала выходить. Наверно, слишком уж я тиснулся к маленькому плечу…
У Дузенкиного зятя отец купил меньшую из двух секций покойного тестя в общем сарае. Это была секция с односкатной крышей, в самом конце, первая от забора Турковых. В давние времена там держали свинью, а может, пару коз и для тепла обили снаружи глинонавозом.
Отец заменил толь на крыше жестью, ну не новой, ясное дело. Глядя как ловко он работает своей киянкой сшивая «в замок» полосы жести, я поражался сколько всего он умеет, и что у него есть инструменты на все случаи жизни. Взять хотя бы ножницы для жести, ведь в магазинах ничего такого не продают. Не удивительно, что Чепа, когда ему нужен какой-то инструмент, сразу к нам: —«Дядь Коля, дайте дрель». – «Дядь Коля, натфель надо».
В стене напротив входа, отец вставил остеклённую раму на петлях, как на веранде. Электричество привёл из следующей секции, которая наша. Дядя Толик выписал у себя на работе списанные ящики, в которых на РемБазу привозят запчасти вертолётов. Ящики разобрали и сделали щиты покрыть пол. Так переоборудованный хлев стал мастерской отца с верстаком, тисками и всем, что нужно. А пространство под стеной, где скат крыши не позволяет выпрямиться во весь рост, стало стойлом «Явы» Дяди Толика. Когда мотоцикл перекочевал из нашей старой секции в сарайчик, в секции стало просторнее, хотя остатки досок сложили в ней же, наверху под двускатной крышей. И, как обычно летом, створки двери между кухней и комнатой вынесли из хаты, потому что если в такую жарищу ту дверь закрыть, то дома и дышать нечем, вот и нечего им там висеть, только место зря занимают. Так что и створки тоже положили поверх досок под крышей в сарае.
Целый ворох ненужных, ничего не значащих деталей, а? Однако все эти перестановки имели колоссальные последствия, потому что, если подумать хорошенько, находишь способ для сверхулучшающих сдвигов… И теперь, с матрасом постеленным на створки двери, сарайная секция превратилась в мою летнюю дачу.
Надверная постель находилась на том же уровне, примерно, как вторая полка в купе вагона, но куда шире. На доски стены отец пришурупил раздвижную лампу в жестяном абажуре и – читай хоть всю ночь. К тому же, к себе на дачу я отнёс маленький радиоприёмник «Меридиан», который отцу подарил кто-то из клиентов на радостях, что его телевизор вернулся к жизни. Щедрый дар, конечно же, не работал, но за пару недель отец достал все нужные детали и моя дача стала раем на земле. Можно читать до упаду или слушать радио; на выбор. И самое главное никто не начнёт ворчать «Когда уже ты выключишь тот свет?», или «Да заткни ты эту шарманку!»
И вот лежу тут на воздусях наедине с собою, рядом с конусом света, что льётся на страницу раскрытой книги до полночи и дальше в безмятежной тиши летней ночи. В соседних дворах собаки брешут-заливаются, но это не в счёт, они тут часть общего мироощущения. Одна начнёт, другая подхватит, а вон и соседняя улица подключилась в цепную реакцию, что расходится над всем Посёлком. Только Жулька наш редко когда поддерживает их оратории, старый уже стал, ленивый.
И—просто вдуматься—что если сложить вместе весь собачий лай и брех, включая и тот, что за пределами твоей слышимости, а? Нет, я серьёзно, вот Поселковые собаки затихли ненадолго, но псы в Подлипном завели лай, что плывёт дальше в тихом ночном воздухе и так далее, далее, лай из соседних областей, стран, континентов. Всё сложить. Тогда выходит, что—в целом—на Земле и на минуту не стихает лай, разве нет?. Тоже мне, Планета Людей называется!.
Самое правильное время включать радио это после полуночи. Во-первых, начинают передавать «Концерт после полуночи», в котором не только арии Георга Отса, но и хиты Дина Рида тоже крутят. За концертом начинается следующий: «Для Тех, Кто в Море»—с часу до двух—для моряков торгового флота и рыболовных траулеров. И там такие рокэнролы врубают – закачаешься. Ну оно и понятно, потому что те моряки западную жизнь повидали, в загранку ходят, им одной Людмилы Зыкиной на все 24 часа в сутки уже мало. А с четырёх и почти до шести – джаз. Всего два-три музыканта – пианино, контрабас, барабаны, но какую делают музыку! «Прослушайте, пожалуйста, этюд «Весеннее настроение»…», и такое сбацают – улёт!. Ну а в шесть ноль-ноль зазвучал гимн Советского Союза и пошла обычная шарманка – «Маяк» с Иосифом Кобзоном в концертах по заявкам…
Однажды я не спал всю ночь с определённой целью, потому что перед рассветом надо было смотаться на Болото за сеном, там вдоль Рощи много стогов заготовлено, и привезти сколько уместится на велике для нашей пары кроликов. Этих кроликов Чепа дал, у него их аж пять клеток, и отец сказал мне обеспечить кормами дарёную живность.
А после набега, я подумал, что день-то всё равно уже начат, но интересно – сколько я смогу без сна продержаться? Так что где-то около полудня, когда я с Серёгой Чаном в шахматы играл на крыльце его хаты, на Гоголя, рядом с колонкой, смотрю – звуки разговоров ко мне как-то издалека доходят или как бы через ватную стенку, а к тому же, толком уже не врубаюсь кто конкретно мне что говорит. Но я всё равно смог отыскать свою да… чу… на купей… ной полке… только вот залезть на сарай… секции на…
Когда я проснулся, за дверью сарайной секции разливается дневной свет – это уже или всё ещё? Я пошёл на кухню хаты. Часы с кукушкой мотают маятником и показывают полшестого, а в отрывном календаре на стене дата нового дня. Так я, выходит, проспал больше суток!.
Все смеются – ну ты здоров спать! Чемпион по беспробудности! Правда, потом оказалось, что это Дядя Толик для смеху лишний листок в календаре оборвал, пока я там дрых…
В общем, те кролики у нас тоже совсем как-то недолго продержались.
~ ~ ~
В то воскресенье я снова подался на Сейм на велике, но уже в одиночку. Знакомый путь резво катил навстречу спицам в колесе, тем более, что я гнал совсем налегке, потому что Саша и Наташа тоже собирались на Залив двухчасовой электричкой, ну и подвезти мне чего-нибудь пожевать. Я ведь не знал, что после велопробега и купания аппетит вообще звереет. К полудню мой желудок ввалился до самого хребта и я уже смотреть не мог как семейные компании скликают своих на разостланные поверх песка покрывала, садятся в кружок и кормят друг друга всякой всячиной, что привезли на пляж. Прямо таки в рот закладывают. Ну и сколько мне ещё маяться?!. И я навострял уши, когда из разных точек пляжа, разные приёмники настроенные на один и тот же «Маяк» передавали Всесоюзное точное время после шестого сигнала «пи-и-и!»
Наконец, двухчасовая на Хутор Михайловский прогромыхала через мост над Сеймом. Минут через десять первые группки подъехавшего народа показались из далёкого Сосновника за полем. Однако ни в первой волне новоприбывших, ни в остальных моих сестры-брата не оказалось. Какого хрена? Ведь договорились же – жду на Пляже! Жрать охота!
Тут Саша Плаксин, что живёт на улице Гоголя, напротив колонки, подошёл ко мне сказать, что Наташа ему сказала передать мне, что они не приедут потому что все идут на день рожденье к Дяде Ваде и мне тоже надо ехать прямо туда.
– Всё? Больше ничего не передавала?
– Нет.
Ну это тоже правильно, зачем перегружать желудок, если идёшь на день рожденья? И я стартовал в Конотоп с полным вакуумом пониже диафрагмы… Путь, хоть и знакомый, уже не казался коротким. Педали налились тяжестью и я уже не спринтовал, а скрипел ими под унылую песнь разбойников из кинофильма «Морозко», что натужно крутилась в уме:
“Ох, и холодно нам!.
Ох, и голодно нам!.”
Лес кончился, а за ним и тропа вдоль высокой насыпи, а впереди ещё половина пути. Никогда прежде мне не доходил полный смысл слов «я голодный!» Когда на дальнем повороте дороги замаячил высокий жестяной квадрат с красавицей в Украинском уборе и надписью «Ласкаво просимо!», которая отмечала черту города, я уже не мог терпеть эти муки и свернул в заросшую травой канаву, что тянулась к лесополосе. Вдоль всей этой канавы не нашлось ни единой съедобной травинки из тех, которые мы показывали друг другу на Объекте. Сплошь один лишь спарыш, да несъедобные одуванчики… ну ещё эти, хрен их знает, на сухих колких стеблях, с метёлочками наверху,… Я вытащил часть стебелька из его нижней секции, пожевал мягкое окончание. Нет, это не еда… Ладно, чуть отлежусь тут меж несъедобных трав перед последним броском к Дяде Ваде…
Я явился первым из гостей. До этого лета, я всегда нос воротил от сала и мать обычно говорила: —«Может, пану марципанов на серебряном блюдечке?» Но с того дня я знаю, что нет ничего вкуснее ломтя сала на краюхе чёрного ржаного хлеба.
(…кому-то не кошерно? Красота! Мне больше достанется…)
В июле мы втроём, мои сестра-брат и я, поехали в военно-патриотический лагерь в городе Щорс. Путёвку предложили в школе, почти забесплатно. Так что пришлось мне опять повязываться пионерским галстуком… Щорс стоит в стороне от основных магистралей, пришлось тащиться туда четыре часа дизель-поездом. Там вошли в колею обычной пионерлагерной жизни с линейками, «мёртвым часом» после обеда, с редкими проходами через городишко, чтоб искупаться в узкой речке под железнодорожным мостом. Хорошо хоть библиотека была при лагере…
Правда, выдался один непохожий день. Утром в столовую пришли одни ребята. Пионервожатая объявляет – наших девочек похитили, выступаем в поиск после завтрака! Ух-ты! Старая пацанская игра Козаки-Разбойники, но вместо стрелок мелом по бетону окружной дороги, они процарапаны сучком по утоптанным лесным тропинкам.
Когда лес кончился и пошли невысокие ряды Сосенок лесопосадки, на перекрёстке грунтовых дорог следопыты-спасатели разделились на мелкие поисковые партии и разошлись по всем направлениям. В компании с ещё двумя ребятами, я свернул направо. Дорога привела к опушке, а там к одинокой хате за невысоким штакетником. Наверное, жилище лесника.
Во дворе ни души, даже собаки нет. Гнетущая тишь, а под Дубом поближе к хате гроб открыт выжидающе и крышка над ним стоит на ствол опёртая. Ну и как будто у тебя есть хоть малейший выбор, если тебе в детстве Баба Марфа Русские Былины регулярно вслух читала. Конечно, лёг я в гроб и попросил ребят накрыть меня крышкой той. Как Святогор просил своего напарника, Илью Муромца. Просьбу тут же удовлетворили. Я полежал немного в тесной темноте. Совсем не страшно, приятный запах свежих стружек. Потом стал сдвигать крышку, а она не шелохнулась – наверняка сверху уселись и старательно сдерживают свой счастливый смех идиотов.
Я не орал и в крышку не стучался. Мне слишком хорошо было известно, что от каждого крика гроб опояшется дополнительным железным обручем, как от ударов меча Ильи Муромца по гробу со старшим товарищем, который капканом оказался, точь-в-точь по росту Святогора. Молча полежал я ещё в темноте, а потом без лишних усилий сдвинул крышку в сторону, в безлюдную тишь пустого двора. Не удивительно, что у этих придурков мороз пошёл по коже от сидения на зловеще молчащем гробу и они смылись…
Когда я вернулся к распутью, все уже были там и похищенные девочки тоже, потому что лагере всех уже ждал обед…
Но до конца лагерной смены я в Щорсе не остался, потому что Старшей Пионервожатой позвонили из Конотопского Горкома Комсомола и сказали, что я должен ехать в Лагерь Подготовки Комсомольского Актива в городе Сумы.
В последний перед отъездом вечер, в лагерь пришли местные щорсовцы побить меня. Они даже всовывались в окна палаты и откровенными жестами намекали, что мне уже хана. Наверное, я слишком остроумно возразил кому-то из них при купании в речке, а может какая-то из местных девочек, которые тоже томились в лагере, им пожаловалась, что я слишком высокого о себе мнения и вообще выделываюсь. Но в окно хлопцы не влезали из-за присутствия Старшей Пионервожатой. Чуть позже она сопроводила меня в палату с моим сестрой и братом – попрощаться, потому что дизель отправлялся слишком ранним утром.
~ ~ ~
В Лагере Подготовки Комсомольского Актива в Сумах мы, четверо ребят из Конотопа, жили в одной палатке с четырьмя железными койками на песчаном полу, а наши две землячки делили комнату в длинном здании барачного типа с девушками из других мест. Помимо того здания, на территории имелась отдельная столовая и сцена-раковина перед рядами скамеек из брусьев, в окружении молодых, но уже полуусохших Сосен задушенных нитями густой паутины. Каждое утро на тех скамьях мы конспектировали лекции, которые нам читали убей не помню о чём.
Потом весь день мы валялись поверх армейских одеял на наших койках—(в давнем пионерлагере за Зоной, палатка старшего отряда была частью зачарованного пространства из трепетанья резных теней по нагретому солнцем брезенту) – в палатке, которая была всего-навсего палаткой и никакого волшебного театра теней ни на одной из стенок.
(…как много мы теряем вырастая…)
Я был младше и мельче всех в Конотопской группе и только слушал степенную болтовню старших на полгода, что Волга куда лучше устаревшей Победы и как надо правильно производить объездку мотоцикла, и что какой-то парень с ними по соседству женился в возрасте восемнадцати лет. Ведь надо же какой придурок! Женился, когда ещё должен был с пацанвой футбол во дворе гонять…
Растянувшись на своей койке, я знал, что мне нечего добавить в элитарную беседу солидных людей и просто смотрел, как Батуринское шоссе мчит под колесо моей «Явы», которой даю первую объездку или видел заросший травой луг рядом с мусоркой на Объекте и нас, ребятню в погоне за мячом, с безответными воплями «мне! пас!» И я беззвучно хмыкал, вспоминая наивные россказни друг другу про богатыря футболиста с красной повязкой на правом колене, потому что ему запрещалось бить той ногой и судьи за этим строго следили, не то штанги ворот разлетались в мелкие щепы, а не успевших увернуться вратарей замертво уносили с поля на носилках после его «пушечного» удара.
