Сергей Николаевич Огольцов
Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…
Конец карандаша, которым я рисовал чертежи украшала угрюмая резная маска, наподобие тех идолов с острова Пасхи… Искусство резчика карандашных концов я тоже освоил в школе. Проще простого, если есть лезвие для бритья.
Делаешь поперечный надрез и от краёв его проскрёбываешь два продольных углубления до окончания карандаша, каждое 1 см в длину и 3 мм в ширину, оставляя между ними 2 мм – это переносица.
Теперь, на 1 см ниже носа делаешь широкий продольный срез к нему. Нос начинает торчать, а срез становится нижней частью лица. Засечка поперёк него становится узкогубым ртом, а короткие прорези в продольных углублениях вдоль носа—по одной на каждое—глазами идола.
Только поосторожней с лезвием, оно страшно острое и можно пальцы порезать при невнимательности… Этих инструментов резчика полным-полно в ванной, в синей бумажной коробочке лезвий, которую Папа там держит. На синем верхе – рисунок чёрного парусника и надпись «Нева», а внутри конвертики, тоже синие, с таким же парусником и надпись та же…
С началом зимы у меня на руках начала меняться кожа. В каком-нибудь месте взбугриться сухой клочок, потрёшь его, потянешь и – снимается целая полоска кожи. Я никому не говорил и за неделю снял всю кожу, как изношенные перчатки, до запястий. Но на ладонях так и не облезла, а под снятыми полосками обнажалась новая.
(…понятия не имею есть ли какое-то научное объяснения такому явлению, однако по моему скромному мнению, причиной послужила книга встреченная мною на полках Библиотеки Части. Её название, Человек Меняет Кожу, чем-то оттолкнуло, но, вместе с тем, и запомнилось, чтоб впечатлительный ребёнок на собственной шкуре проверил возможность такой смены…)
Меня всегда отличали две врождённые Ахиллесовы пятки: наивность и впечатлительность… Впечатлившись песней на пластинке в 33 об/мин, я наивно возжелал переписать слова, хоть пелась она на иностранном языке.
Моя попытка списывания не продвинулась дальше первой строки, но и такой результат вызывал серьёзные сомнения. Один раз явно слышится «аза лацмадери», а ставишь пластинку по второму кругу тут уже звучит «эсо дазмадери». Сколько я не бился, эти два варианта сменяли друг друга. Но невозможно же, чтоб пластинка сама собой менялась, без фабрики грамзаписи! Проект остался незавершённым…
(…много лет спустя я вновь услышал и сразу же узнал, когда Луи Армстронг запел с лазерного диска:
“ Yes, sir, that’s my lady…)
Каток за дорогой с самого начала предназначался для хоккея. Со временем его окружили плотным дощатым бортиком, а в противоположных концах поля поставили хоккейные ворота. После снегопадов мальчики чистили поле парой широких металлических щитов наподобие ножа бульдозера. По верху каждого такого щита протянута длинная горизонтальная ручка для хватания и толкали него не меньше двух-трёх мальчиков.
Снег переталкивали к бортику напротив раздевалки и выбрасывали с поля широкими фанерными лопатами. Поэтому позади дальнего бортика образовалась снежная гряда вдвое выше него самого. В искусственных холмах слежавшегося снега мальчики прокапывали туннели с развилками и закоулками, как на моих схемах секретного убежища.
Тёмными вечерами мы играли в прятки в тех туннелях полных чернильно-чёрного мрака, потому что столбы с фонарями стояли только на раздевалкиной стороне катка. Но стоило включить в туннеле фонарик и – у тесноты появлялись ледниково-белые стены с бессчётными искорками в мутной глубине.
~ ~ ~
Год заканчивался. Под чёрным блестящим корешком отрывного календаря на стене возле холодного окна на кухне остались считанные листочки размером с ладонь. Изначально, в таком календаре бывает столько же страниц, сколько дней в его году и плотная масса из сотен листиков охваченных блестяще-чёрной жестью спинки-корешка смотрится важной и солидной. Каждый листок жирной шрифтом представлял свою неповторимую дату, а нормальной печатью сообщал точное время восхода и захода солнца в этот день и в отдельном столбце символов и цифр отчитывался о текущей фазе луны. И всю эту компактно напечатанную уйму информации ты должен был оторвать и выбросить, чтобы идти в ногу со временем.
Усугубляя горечь потери, вместе с информацией безвозвратно выбрасывался и дизайн художественного оформления, который данным о движении небесных тел отводил нижний край листка, а в центре размещал того или иного Члена Политбюро Центрального Комитета Коммунистической Партии Советского Союза, который родился в этот день, а если Членом день был обойдён, на выручку приходил портрет того или иного героя Гражданской или Великой Отечественной войн. На оборотной стороне представлялась их биография, но вкратце, из-за маломерности листка.
Раз в два месяца попадался кроссворд (да, подсказки на обороте), а пять дат печатались жирно красным, потому что они праздники – Новый год, Первомай, День Победы, День Великой Октябрьской Революции, и День Конституции.
Но позднее Мама начала покупать отрывной календарь для женщин, где вместо Членов спереди шли картинки задумчивых Берёзок, а сзади выкройки для шитья, кулинарные рецепты или другие полезные советы. У одного из таких советов я научился как отучить мужа от склонности к спиртному:
“Насыпьте порцию измельчённой жжёной пробки в стакан с вином и угостите своего мужа незадолго до прихода гостей. Когда все соберутся, пробка начнёт оказывать своё действие и выпивоха не сможет сдерживать давление газов в своём желудке, он распукается, ему станет стыдно перед гостями, что и заставит его расстаться с постыдной привычкой.”
Я пересказал этот способ Маме, потому что она часто упрекала Папу за такую же склонность. Однако Мама полезным советом не воспользовалась.
(..тогдашний я не смог её понять – зачем жалуешься, если не хочешь снять причину дискомфорта? Повзрослев, я понял мою Маму, но теперь уже не могу понять способных к печатанию такого идиотизма.
Похоже, с пониманием у меня та же незадача, что и у того журавля на топком болоте – шею вытащит, глядь, крыло увязло, крыло вызволит, ан нога застряла…
А это у меня только с пониманием так?.)
За неделю до зимних каникул классная руководительница объявила, что на школьном Новогоднем вечере будет проводиться конкурс на лучший маскарадный костюм, в котором наш класс просто обязан победить. Меня воодушевила поставленная задача и тут же явилась идея бесподобного карнавального костюма – никаких медведей с роботами, я наряжусь… Цыганкой!
Мама расхохоталась, когда я поделился с нею своим планом, но обещала помочь, потому что у неё оставались связи в Танцевальной Самодеятельности.
На мои осторожные расспросы в классе—кто какой костюм задумал для конкурса? – мальчики одинаково отвечали, что никто и не собирается что-то готовить, а придут в своём обычном виде. Меня гнобила такая перспектива, потому что на Новогоднем вечере всё должно быть как в кинофильме Карнавальная Ночь, чтоб серпантин летал туда-сюда и конфетти кружились… Наверняка, всё это лишняя паника, как перед демонстрацией Трёх Мушкетёров, которая всё же состоялась. А если мальчики не явятся в карнавальном, то есть же и другие ребята, особенно в старших классах, для которых Новый год весёлый праздник…
Мама сделала мне маску как у Мистера Х в кинофильме Мистер Х, только из чёрного бархата и с дополнительной чёрной сеточкой до середины подбородка. Теперь меня никто не распознает, потому что из Танцевальной Самодеятельности Мама принесла настоящий парик с длинной чёрной косой до пояса, красную юбку, белую блузку с рюшечками и чёрную шаль с большими красными цветами.
Когда я одел всё конкурсное, Мама и её новая подруга, которая въехала в комнаты Зиминых, так и покатились со смеху. Потом они сказали, а что если кто-то меня пригласит на танец? Надо заранее потренироваться. По их совету, я взял стул и покружил его немного под пластинку с вальсом. Тут они вообще хохотали до упаду и сказали, что мне нужны женские туфли, а чёрные ботинки со шнурками никак не идут под красную юбку. Туфли тоже нашлись, но они оказались на каблуках, потому что зимой босоножки не носят. Ходить на каблуках было очень трудно, но Мама сказала: —«Терпи казак, тренируйся пока есть время».
За час до Новогоднего вечера мой карнавальный костюм сложили в большую сумку и я пошёл в школу через тёмный зимний лес. В школе я пробрался на второй этаж, где свет вообще не включали, и в одной из тёмных классных комнат переоделся в свой конкурсный костюм. Я спустился на первый этаж хватаясь за перила, потому что ходить на каблуках не легче, чем с коньками на ногах.
Свет в вестибюле и коридорах первого этажа был довольно скудным, но освещения хватало, чтобы разглядеть, что все—даже ребята из старших классов—пришли хоть и не в школьном, но всё ж никак не в карнавальном. А где же праздник?! Где серпантин и конфетти?.
Пара старших ребят о чём-то пошептались и подошли ко мне: —«Погадаешь, Цыганочка?»
Но тут появилась Старшая Пионервожатая школы и отвела меня в спортзал. Вплоть до Ёлки и вокруг неё стояли ряды сидений для зрителей предстоящей постановки. Зря я кружил тот стул – танцев не предвидится.
Старшая Пионервожатая посадила меня посреди первого ряда, лицом к пока ещё закрытому синему занавесу. Потом она ненадолго отошла и вернулась с девочкой в маске и костюме Арлекино—ещё одна дура несчастная, как и я. Девочку усадили на соседнее сиденье. Других ряженых в зале не было.
Занавес распахнулся и девятиклассники стали представлять свою постановку Золушки. Костюмы их мне понравились, особенно клетчатая кепка Шута… Спектакль окончился, все начали хлопать, а я понял, что сейчас даже Шут переоденется в свои штаны с пиджаком.
Я покинул хлопающий зал и поднялся наверх в тёмную комнату, где оставлял свою одежду, чтобы переодеться обратно. Какое блаженство сунуть ноги в свои валенки после мучительских каблуков!
В дверях школы я столкнулся с Мамой и Наташей, которые пришли полюбоваться моим маскарадным триумфом. Я коротко им объявил, что никакого карнавала нет и мы пошли домой через всё тот же тёмный лес.
~ ~ ~
(…счастливым быть проще простого – живи не оглядываясь и очень скоро память сделает своё дело, она забудет и сотрёт все твои промахи, горести, боли. Смотри всегда вперёд – навстречу удовольствиям, успехам, праздникам…)
Хотя Новогодний вечер в школе провалился, впереди ждали долгие зимние каникулы и целых семнадцать серийКапитана Тэнкеша по телевизору, где он будет скакать на коне, биться на саблях и дурачить Австрийских оккупантов его Венгерской Родины.
В комнате родителей, как всегда, Новогодняя Ёлка доставала до потолка рубиновой звездой на своей макушке, а среди блеска игрушек висели шоколадные «Мишка в лесу» и «Мишка на Севере» и «Батончики», хоть и не совсем из шоколада, но тоже сладкие… После провального карнавала жизнь улыбалась вновь…
В новогоднюю ночь Папа работал в ночную смену, чтобы не гасли гирлянды огоньков на Новогодних Ёлках в домах Объекта. А в первое утро нового года Мама ушла на свою работу, чтобы не иссякала вода в кухонных кранах…
В наступившем году я проснулся поздно, когда папа уже вернулся с работы. Он спросил кто приходил минувшей ночью и я ответил, что Мамина новая подруга из квартиры Зиминых заглядывала на минутку.
Потом я читал, сходил на каток поиграть в хоккей в валенках и снова вернулся к книгам на большом диване… Я смотрел концерт Майи Кристалинской по телевизору в её обычной широкой косынке вокруг шеи—скрыть следы личной жизненной драмы—когда Мама пришла с работы. Я выбежал в прихожую из комнаты родителей, и Папа уже успел туда из кухни.
Он стоял перед Мамой, которая ещё не успела снять пальто. Потом, пока они так стояли—странно неподвижные и молча смотрящие друг на друга—что-то непонятное случилось с Папиной рукой, которая одна лишь шевельнулась в этом застывшем противостоянии и как-то без размаха шлёпнула по каждой щеке Мамы. Она сказала: —«Коля! Что ты?»– и залилась слезами, которых я никогда не видел.
Папа начал кричать и показывать блюдце, которое он нашёл за занавеской на подоконнике кухонного окна. Мама хотела что-то объяснить про свою подругу, но Папа закричал, что женщины Беломор-Канал не курят. Он вскинул на себя свой овчинный полушубок, схватился за дверную ручку и вскрикнул напоследок: —«А ведь клялась, что даже срать не сядешь с ним на одном гектаре!»
Дверь бешено хлопнула, Мама прошла на кухню, а потом через площадку к своей новой подруге из бывших комнат Зиминых.
Я одел пальто и валенки, и снова пошёл на каток. По пути я встретил сестру-брата, которые оттуда возвращались, но ничего им не сказал про то, что там случилось.
На катке я пропадал до полной темноты. На игры не тянуло, но и домой идти я не хотел, а просто болтался без всякой цели или сидел возле печки в раздевалке. Потом Наташа подошла ко мне на совсем уже безлюдном катке. Она сказала, что Мама и брат ждут меня на дороге, и что дома Папа повалил Ёлку на пол, а Саньку пнул, и теперь мы идём ночевать у каких-то знакомых.
Под светом одиноких фонарей над пустой дорогой, мы вчетвером пошли в пятиэтажное здание, где Мама постучала в Дверь на первом этаже. Там жила семья какого-то офицера с двумя детьми. Мальчика я знал, но его сестра была из слишком старшего класса.
Мама начала раздавать нам бутерброды, которые она принесла с собой, но есть мне не хотелось. Она легла спать с моими сестрой-братом на раскладном диване, а мне постелили на полу, рядом с книжным шкафом. Через его стеклянную дверь я увидел книгу Луи Буссенара Капитан Сорви-Голова и попросил разрешения почитать её не раз уж читанные строки, пока свет из кухни доходил до ковра…
Утром мы ушли и пересекли Двор к одному из угловых зданий. Я знал, что это общежитие для офицеров. Но никогда ещё не заходил туда. В длинном коридоре на втором этаже Мама сказала нам подождать, потому что ей надо поговорить с дядей (она назвала имя, но я его напрочь не помню).
Втроём, мы ждали совершенно молча на площадке, пока через какое-то время не появилась в коридоре Мама и повела нас домой. Она открыла дверь своим ключом. Из прихожей, через распахнутую дверь в комнату родителей виднелась Ёлка лёжа на боку у двери на балкон, на ковре вокруг валялись россыпью осколки её украшений. Они не блестели.
Дверь шкафа стояла настежь, перед ним грудилась мягкая куча из Маминых платьев, все до единого разодраны от верха дóнизу… Мама негромко всхлипнула уже знакомыми слезами…
Папа не приходил домой целую неделю, потом Наташа сказала, что он к нам возвращается. Так это и случилось на следующий день. И мы стали жить дальше опять…
~ ~ ~
Перед началом школы я нашёл газетный свёрток у себя в портфеле. Несъеденный бутерброд валялся в нём все каникулы. Ветчина испортилась и провоняла весь портфель. Мама вымыла его изнутри с мылом и запах уменьшился, но не до конца…
В школе объявили сбор макулатуры и после уроков пионеры нашего класса, группами по трое-четверо, заходили в дома квартала, стучали в двери квартир и спрашивали нет ли макулатуры. Иногда нам давали целые кипы старых газет и журналов, но я так и не пошёл в угловое здание с общежитием офицеров. Вместо этого я предложил сходить в Библиотеку Части и там нам дали несколько стопок списанных книг. Некоторые совсем изношенные и подранные, а другие вполне свежие, как, например, Последний из Могикан Фенимора Купера с красивыми гравюрами, где только не хватало нескольких страниц в самом конце, но мне всё равно никогда не нравилось, что Ункас там гибнет.
Однажды вечером, когда мы играли в прятки в снежных тоннелях вдоль бортика катка, один старшеклассник начал доказывать, будто он сможет поднять пять человек сразу и очень даже запросто, одной рукой. Это казалось настолько невозможным, что я поспорил с ним. Он только предупредил, что пятеро должны лежать плотной группой, чтобы удобней поднимать.
Поэтому он и я, как поспорившие, и ещё несколько мальчиков прошли к Бугорку, куда не доходил фонарный свет катка, зато имелось ровное место. Я лёг на спину в снег и, как он объяснял, вытянул ноги и руки, чтобы четыре мальчика легли на них—по мальчику на конечность—всех вместе пять человек.
Только он даже и не попытался нас поднять – я почувствовал как чужие пальцы расстёгивают на мне штаны и лезут в трусы, но сбросить четверых мальчиков мне было не под силу и я только орал не помню что.
Потом я вдруг почувствовал, что освободился, потому что они убежали. Я застегнул штаны и пошёл домой, злясь на самого себя, что так запросто купился на дурацкую шутку. Опять ходил на клотик с чайником…
(…и только совсем недавно меня вдруг осенило – это не было глумливой шуткой типа «показа Москвы», но проверкой подозрений вызванных моим костюмом для несостоявшегося конкурса.
Подумать только – чуть не вся жизнь прошла, покуда догадался… И это подчёркивает третью, но, пожалуй, главную из моих Пяток Ахиллеса – тугодумство…)
По пути из школы мой друг Юра Николаенко поделился новостью, что на стенде в Доме Офицеров повесили карикатуру на мою Маму. Она там как бы гадает сама с собой: пойти к любовнику или к мужу?
Я не сказал ни слова, отмолчался, но больше месяца не мог и близко подойти к Дому Офицеров. Потом, конечно, пришлось, потому что там показывали Железную Маску с Жаном Марэ в роли Д’Артаньяна.
Перед сеансом, со всем своим нутром как бы стиснутым стыдом и страхом, я приблизился к стенду. На пришпиленном там листе Ватмана висела уже новая карикатура про пьяного водителя в зелёной телогрейке, который уронил свой грузовик в реку, а его жена и дети проливают синие слёзы дома.
(…тогда я испытал огромное облегчение, но почему-то до сих пор передо мной мгновенно предстаёт карикатура, которую я в жизни и в глаза не видел. Там у Мамы острый нос и длинные красные ногти, когда она гадает: туда или сюда?.
Нет, Юра Николаенко мне не описывал картинку, а только пересказал надпись…)
Ранней весной Папа пришёл очень расстроенный после собрания у него на работе. Шла ещё одна волна сокращений и на собрании сказали, кого же сокращать, если не его?. Так мы начали собирать вещи для погрузки в большой железнодорожный контейнер, как остальные сокращённые люди до нас. Но грузить их остался один Папа, потому что мы вчетвером выехали на две недели раньше.
В последний вечер перед отъездом я сидел на диване новой Маминой подруги в квартире через площадку. Та женщина и Мама вышли на кухню, а я остался один с толстой книгой, которую подобрал в макулатуре Библиотеки Части, а потом подарил подруге Мамы. Там описывалась биография какого-то дореволюционного писателя, среди которой я невнимательно разглядывал изредка встречавшиеся фотопортреты незнакомых людей в непонятных одеждах из другого, дореволюционного мира. Потом я открыл макулатурный подарок где-то посредине и авторучкой на полях страницы написал «мы уезжаем».
И тут я вспомнил принцип создания мультфильмов, что если на нескольких страницах идущих друг за дружкой написать слово—по одной букве на страницу—и потом согнуть страницы и дать им ускоренно пролистаться, то буквы, мелькая, сложатся в написанное слово. И я вписал отдельные буквы в уголках страниц идущих одна за другой «я-С-е-р-г-ей-О-г-о-л-ь-ц-о-в-у-е-з-ж-а-ю». Но мультфильма не получилось. Захлопнув книгу, я оставил её на диване и пошёл через площадку в комнату, где вдоль пустых стен стояли коробки и ящики…
Рано утром из Двора отправился небольшой автобус до станции Валдай. Кроме нас четверых, в нём ехали пара семей в свои отпуска. Когда автобус свернул на спуск с Горки, Мама вдруг меня спросила, с кем нам лучше жить дальше: с Папой или с человеком, чьё имя я забыл совершенно. И я сказал: —«Мама! Не надо нам никого! Я работать пойду, буду тебе помогать!» Она промолчала в ответ…
И это не было просто словами, я верил в то, что говорю, однако Мама лучше меня знала трудовое законодательство.
У подножия Горки автобус остановился на повороте в сторону Насосной Станции и КПП. Забытый человек, про которого только что спросила Мама, поднялся в открытую дверь. Он подошёл к ней, взял за руку, что-то негромко говорил. Я отвернулся и стал смотреть в окно… Человек вышел, автобус хлопнул дверью и покатил дальше. Через две минуты он остановился у белых решетчатых ворот КПП. Зашёл краснопогонник проверить нас и отпускников, а когда вышел, водитель потянул длинный никелированный рычаг закрытия двери. Автобус зафырчал…
Ясно было, что это насовсем и больше сюда уже не вернуться и не увидеть ни КПП, ни неизвестного солдата, что проплывает за стеклом в автобусном окне и говорит не слыхать что, не понять кому, ухватившись за белую трубу ворот, и минует много лет, пока мне дойдёт, что это я не расстаюсь с Объектом-Зоной-Частью-Ящиком, а именно так покидаю детство.
~~~~~
