Микаэл Геворгович Абазян
Счастливая Жизнь Филиппа Сэндмена
– Ты считаешь, что конфликт перевалит за три-четыре дня? – задал еще один наивный вопрос Омид, на который Ки ничего не ответила, лишь хмыкнула, допила свой чай и пошла спать, сказав, что не может больше сидеть. Тем не менее она долго не могла уснуть, переворачивалась с одного бока на другой, то прижимаясь к Омиду, то отворачиваясь от него. Наконец, он услышал, что ее дыхание замедлилось и стало равномерным и глубоким. Омид продержался еще минут десять, охраняя ее сон, после чего отключился и сам.
Он услышал ее. Она услышала его. Произошло это одновременно. Оба вдруг мгновенно проснулись от какого-то звука, донесшегося до них откуда-то издалека. Глядя друг другу в черные глазницы, они старались не дышать. Успев в течение своего недолгого сна забыть о прошедшем дне, они в течение нескольких мгновений восстановили в памяти все основные события. Если бы в этой ситуации проснулся кто-то один из них, как это произошло несколько дней тому назад, другой бы мог предположить, что ему или ей опять приснился тревожный сон. Сейчас же каждый из них понимал, что такой вариант исключался из числа возможных. Оставалась еще крохотная надежда на то, что они просто одновременно потревожились чем-то в своих снах, но через несколько секунд и эта надежда рухнула, когда ночную тишину нарушил звук от очередного разорвавшегося снаряда. Омид вмиг похолодел, после тихо свесил ноги, напряженно прислушиваясь, пока не услышал еще один разрыв. Он подошел к окну и стал смотреть сквозь ночь над городом в сторону горизонта. Через полминуты он увидел его маленький фрагмент, очерченный кратковременной вспышкой.
Омид посмотрел на Ки. Она продолжала лежать в постели, укутавшись в одеяло. Она подоткнула его под себя со всех сторон, уткнулась в него носом и, не отрываясь, смотрела на Омида.
– Может все-таки стоит завтра встать и уехать подальше? – решился наконец заговорить он, сев на кровать.
– Я не смогу оставить все как есть, – ответила Ки. – Не дом я имею в виду, а работу, людей, мои обязанности. Ты, конечно, волен делать все, что решишь для себя. Ты иностранец, и эта земля не обидится на тебя, если ты ее покинешь.
– Земля у нас одна. Это люди протянули границы, поделив ее на страны, и что здесь, что у себя на родине я продолжаю ходить по одной и той же земле, которая сегодня страдает.
Вот мы, например: если бы я не уехал из дома, то я бы никогда не встретил тебя. Да, произошло это в чужой стране, но мы ведь чувствуем друг друга и понимаем, словно всегда были вместе. Человек, замкнутый в границах, обозначенных другими людьми, всегда рискует не найти самого близкого человека, не найти своей половинки – так ведь говорят, да? А ведь обе половинки всегда будут ждать встречи, они готовы к ней, и им надо только увидеть друг друга, а после уже сработают все остальные механизмы.
Каждый человек страдает от одиночества, пока не находит свою половинку. Само его естество нуждается в этом воссоединении. Я где-то читал об одной очень красивой и немного печальной теории, утверждающей, что наша жизнь – квест, загадка. В самом ее начале одно целое разбивается надвое, и в разных уголках мира рождается два человека. В начале пути их может разделять лишь одна улица, а может статься, что между ними будут лежать океаны. В течение своих жизней они должны будут найти друг друга – как угодно, как хотят, как смогут. В случае неудачи, или если они найдут половинку, которая будет лишь похожа на настоящую, они оба в конце концов поймут, что потеряли данное им время. Если же им удастся отыскать ту самую половинку, которая была отделена от них самих в момент рождения, то они будут жить долго и счастливо… Ну, может и недолго, но они определенно познают свое счастье.
– Да, красиво. Но тогда получается, что обе половинки будут одного и того же возраста, когда встретятся. Сколько ты знаешь счастливых пар, родившихся в один и тот же день?
Вопрос Ки не предполагал ответа. Оба опустили головы.
– Конечно же, необязательно, чтобы каждая из половинок после разделения незамедлительно бы воплощалась. Они могли бы… Да ладно, неважно. Да, теория эта романтична и несовершенна. Но хотим мы этого или нет, половинка всегда будет ждать этой встречи, и надеяться на нее она будет до самого конца. Иногда это может произойти в последний час жизни, и именно в этот час человек осознает, что вся жизнь стоила того, чтобы это произошло. И один час будет прожит как целая жизнь. Представляешь, такое концентрированное счастье, а? Ки, я хочу сказать, что мы можем продолжать жить по любви и по совести в любом другом месте на земле.
– Хм, а я думала о том, что нам уже все равно, где мы будем находиться в будущем. Ведь если ты – моя половинка, а я – твоя, и мы нашли друг друга, то мы справились с этим квестом и нас уже ничего не разделит, правда? Я не уверена, что смогу пойти на это, но мне действительно очень хорошо с тобой. Даже сейчас, даже в этот час мне спокойно, потому что ты рядом. Давай встретим этот день и посмотрим, как он продолжится, ладно?
Ки наконец зашевелилась, обняла его своей горячей рукой и потянула к себе. Щеки ее были влажными от слез.
И снова Ки и Омид проснулись одновременно. На этот раз их ничего не испугало, просто так произошло, что они вместе открыли глаза и увидели друг друга. Улыбнувшись и по привычке пожелав доброго утра, каждый из них задумался о чем-то своем. Омид вернулся к мыслям о вынужденной смене места проживания и попыткам найти способы убедить Ки в необходимости пойти на это. Она же думала о том, как сложится у нее этот день. Полежав еще с минуту, она вылезла из-под одеяла.
– Пора собираться. Давай по-быстрому выпьем кофе и я побегу, – говорила она, торопливо набрасывая на себя одежду. – Новости послушаю по дороге, да и на работе явно будут обсуждать все, что успеют услышать. Сейчас – только кофе.
Вышли они вместе. Омид решил, что проводит ее до магазина, а после уже направится к себе, благо времени оставалось еще с лихвой.
– Когда будешь идти домой, купи, пожалуйста, коробку мармелада, – попросила Ки. – Очень захотелось сладкого, засахаренного мармелада к чаю. И приходи побыстрее. Я буду ждать.
Омид решил пройтись тем же самым маршрутом, которым Ки провела его в вечер знакомства с улицами и достопримечательностями города. За несколько месяцев все здесь стало таким родным, таким своим. Лишь когда подобные мысли посещали его, вспоминал он о доме, однако желания вернуться у него с каждым разом становилось все меньше. Даже эта война не могла заставить его думать о возвращении домой, и, предлагая подруге переехать жить в другое место, о доме он думал в самую последнюю очередь. Он мерил утренние улицы своими шагами и думал о том, почему все сложилось именно так, а не иначе.
Рабочий день обещал быть не таким мрачным, как вчера. По большей части, люди привыкли к тому, что жизнь в ближайшие пару месяцев не будет прежней.
– Да, пара месяцев – это максимум. Либо все успеет разрешиться к тому времени, либо от нас ничего не останется. Страна мы маленькая, и много времени на нас от них не потребуется.
Обсуждения ситуации сегодня начались задолго до перерыва. Никто не считал зазорным поделиться своим мнением о той или иной услышанной новости, после чего обычно следовало коллективное обсуждение.
– Технология технологией, я понимаю, но вот этот их герой – вот кто действительно опасен и страшен. Внезапный взрыв и мгновенная смерть лишь со стороны ужасны, а для жертв это даже гуманнее, я бы сказал.
Такое предположение высказал один из коллег Омида, сразу встретив целый ряд возражений. Однако он был непреклонен.
– В людях всегда жил и будет жить животный страх от ощущения приближения смерти, притом смерти насильственной. Этот их герой страшит тем, что делает все неторопливо, размеренно. У него словно все на мази. Он не воюет. Он просто убивает, причем с особой жестокостью.
– Ничего, он свое получит. Карма обязательно должна сработать, – попытался приободрить коллег один из присутствующих.
– Да, но пока это случится сколько людей он еще положит. Поговаривают, что вести об участии этого подонка в наступлениях поступают одновременно сразу с нескольких позиций. Представляете, до чего они дошли?! Получается, что они распространяют дезинформацию, не так? Не может же он быть одновременно в двух, трех или более местах. Но если на тебя движется отряд и есть сведения о том, что их предводителем является именно он, там уже бывает не до размышлений. Страх прямо-таки с ног сбивает.
– А может его и нет-то на самом деле? Может и это дезинформация, не думали об этом? – предложил самый молодой из сотрудников.
– Хотелось бы верить. Однако жертв от этого меньше не становится.
– Я не понимаю, неужели в армии нет снайперов, которые знали бы свое дело назубок? – словно предлагая решение этой проблемы, высказался Омид. – Если нужно убить всего одного солдата, сделать это можно на раз. Вы ведь знаете, как сегодня воюют, знаете?
– И как?
– Мышкой по столу, или пальцем по планшету водят, и…
Омид не успел договорить, как вдруг все его естество внезапно сжалось от леденящего душу мощного хлопка, после которого прогремело еще несколько взрывов разной силы, а затем задрожали стекла. Кто-то залез под стол, кто-то подбежал к окну, кто-то в панике бросился вон из здания. Омид же застыл, широко раскрыв глаза и ощущая, как его душа хочет вырваться наружу, оставляя за собой цепенеющее от ужаса тело. Сидя в своем офисе, он каждый день по нескольку раз с любовью обращал свой взор по направлению к центру города и смотрел сквозь пыльные стекла поверх его крыш и сквозь паутины проводов, туда, где возвышалось это неуклюжее, ненадежное, одно из самых высоких и уж точно самое родное здание во всем городе, которое он называл своим домом. Словно подстреленное животное, здание опускалось вниз, ломая свои ноги и калеча внутренности, а его место занимало гигантское облако из пыли, дыма и огня.
Неведомо откуда собрав свои силы в кулак, Омид бросился бегом к магазину. Сейчас ему необходимо быть рядом с Ки. Сейчас ее уже ничего не сможет удержать, он возьмет ее за руку, найдет машину, снимет по дороге все деньги со своего счета, заплатит водителю и уедет с ней куда глаза глядят. И мармелад с чаем на дорогу! Надо только предупредить ее, чтобы она не оставалась в здании магазина. Если война пришла в город опасным становится каждый угол.
– Так, сейчас… Ага, звоню!.. Возьми трубку, возьми же скорее трубку!
Нервничая, Омид остановился и начал дрожащей рукой искать в списке рабочий номер Ки.
– Ну же, берите трубку!.. Ну же… Алло!
– Алло!
– Здравствуйте! Это Омид. Позовите, пожалуйста, Ки. Киару, позо… Что? Как нет на месте? А где… Куда?!! Зачем?! Когда?!
– Ки, привет, дорогая. Извини, что беспокою в такое время, – тревожно хрипел в трубке голос соседки.
– Ника, привет! Ничего страшного, не переживай. Что случилось?
– Ки, я сегодня только узнала о том, что истекает срок действия моей регистрации, и мне во что бы то ни стало нужно до перерыва лично появиться в конторе и подписать пару бумаг. И как я могла обо всем этом забыть! Все это из-за этой поганой войны…
– Ника, а что мне нужно будет сделать? – растеряно спросила Ки.
– Посидеть с малышами минут сорок-пятьдесят… Ты не могла бы отпроситься на работе? Очень прошу, помоги. Муж сейчас очень далеко и не успеет прийти. Мне не с кем их оставить. Тебе я доверяю, да и любят они тебя, слушаться будут. А, Ки?
– Я сейчас спрошу и перезвоню, ладно?
– Очень постарайся, дорогая, прошу тебя!
Голос соседки в трубке все еще молил о помощи, когда Ки, прикрыв ее рукой, обратилась к менеджеру с вопросом.
Время от времени Омид поглядывал на покрытых пылью людей, появляющихся из ниоткуда и убегающих в никуда, задыхающихся от кашля, кричащих или стоящих так же неподвижно, как и он сам: эти люди не давали ему усомниться, что это происходит не с ним одним.
Бывало, что он сходил с этой груды обломков, то ступая по разбитому вдребезги стеклу, то шлепая по все увеличивающимся в размерах лужах воды, мгновенно смешивающейся с известкой и образующей грязь. Иногда ему под ноги попадалось что-то мягкое, но он не хотел смотреть на что именно он наступал, чтобы не испугаться больше того, что он был в состоянии пережить. Он отходил подальше, стоял немного вдалеке, но потом возвращался обратно и взбирался на обломки родного железобетона: это убеждало его в том, что он должен был в этот момент находиться именно здесь, на этом самом месте, а не где-либо еще.
Еще Омид изредка поднимал то одну руку, то другую и шевелил пальцами, словно проверяя, работают ли они вообще, и касался ладонями щек: это убеждало его в том, что это происходит именно с ним, и что он не спит.
Вдруг его посетила безумная мысль: «Нужно как можно быстрее разобрать весь этот завал, а когда дело будет сделано, он убедится в том, что все обошлось. Быстрее, скорее, не терять ни минуты! Кирпич – кидай подальше! Лист жести – откинь в сторону! Стекло – отшвырни ногой. Какая-то книга – выкинь к чертям! Рука… что? Рука?! Это чья-то рука! О боже!»
Словно очнувшись от дурного сна, Омид отбросил вытащенный из-под обломков окровавленный фрагмент чьей-то руки, а потом услышал, как кто-то, будто на последнем издыхании, хрипит его имя сквозь безумный плач.
– Омииид! Омиииид! Омииииид!
Пробираясь к Нике, держащей на руках испуганного и истошно плачущего младенца, Омид несколько раз оступился и упал, поднялся на ноги, снова упал, порезав руку об осколок стекла. Добравшись наконец до нее, он смотрел ей прямо в глаза, безмолвно задавая всего один вопрос. Ника слышала его, он гремел у нее в ушах, и от этого ей становилось еще более невыносимо.
– Она все сделала, как надо, а я опоздала! Она все сделала, а я опоздала! Она успела, а я – нет! Омид, она все сделала, а я не успела! – все причитала и причитала Ника. Ее нарастающее безумие словно подпитывалось безумием Омида, которое начало уступать осознанию ситуации. Наконец дар речи вернулся к нему.
– Куда ты опоздала?! Кто куда успел? Кто куда успел, Ника?! Отвечай же! И не ори уже, ребенок из-за тебя успокоиться не может! – истерично заорал он сам, но сразу пристыдился своего поступка. И вот тут до него дошло, что Ника все это время тщетно пыталась из последних сил донести до него ответ на тот самый его безмолвный вопрос: «Где Ки?»
– Она обещала дождаться меня и присмотреть за детьми, и она никуда бы не вышла, пока я не вернулась. Я знала, что она – самый надежный и самый добрый человек из всех, кого я знаю, но я опоздала! Еще бы минут пять, и она бы успела отойти на безопасное расстояние, но я не успела. Омид, это я – я убила ее! Прости меня, прости!
Очнулся Омид в тот момент, когда его стошнило. Он все еще лежал в груде обломков, быстро покрываясь медленно оседавшей пылью. Ника все еще молила о прощении, но он ощутил, как за пару минут, которые он провел, валяясь без сознания, что-то необратимое произошло с ней. Младенец также продолжал кричать, но он был уже отделен от обезумевшей матери и передан медицинским работникам, которые продолжали прибывать в надежде обнаружить в развалинах живых. На мать же смотрели, словно на загнанную лошадь, с нетерпением ожидая, когда же объявится тот, кто возьмется облегчить ее страдания. Поговаривали о том, что сюда едет специальный наряд. Она же, раздирая себе до крови горло, все кричала и кричала: «Она успела, а я – нет. Это я – я убила ее! Прости меня, Омид!». Слова эти давно смешались в бесформенный стон, что окончательно убедило собравшихся вокруг в ее безвозвратном помешательстве, но Омид разбирал каждое слово.
– Не обижайте ее! Помогите ей! Она только что потеряла троих малышей! Помогите ей и верните ей ее ребенка!
Он был не в силах остановить свое внезапно нарушившееся дыхание, когда короткие и резкие вдохи и выдохи замкнулись в, казалось бы, бесконечном цикле. Но брызнули слезы и сидевший в горле ком вырвался диким воем наружу.
Над обессилевшим Омидом склонились люди в белом. Он начал было дергаться, пытаясь встать на ноги, но его успокоили, прикрепили к носилкам, вкололи что-то в вену и надели кислородную маску. После у него перед лицом начали пробегать обрывочные картинки. Сначала это были люди, которых он никогда не видел, потом понеслись знакомые места полюбившихся улиц, на которые он, правда, никогда не смотрел под таким необычным углом. Наконец, перед ним зафиксировалась картинка: на фоне потолка автомобиля, оборудованного медицинской спецаппаратурой, то появлялись, то исчезали люди в голубых халатах и белых масках. Кто-то из них склонился над ним, но очертания его стали быстро таять, после чего Омид провалился в сон без сновидений.
– Я перестал видеть сны.
Собравшиеся вокруг его больничной койки сотрудники угрюмо молчали. Кто-то из них не мог подобрать нужных слов, чтобы хоть как-то поддержать товарища в горе, иные сомневались в целесообразности этого поступка в принципе.
– Я вообще перестал что-либо видеть вокруг себя. Вот, я смотрю на вас, я вас вижу, но глаза мои ощущают пустоту. Поймите меня правильно, друзья мои: я опустошен. Я потерял дом. Я потерял все свое имущество. В свое время я оставил свое прошлое, но сейчас я потерял настоящее и уже не надеюсь на то, что обрету будущее. Я потерял надежду. Но больше всего меня угнетает понимание того, что я потерял единственного человека на земле, с которым я мог делить то, что никогда не смогу разделить с вами. Я потерял ее не так, как обычно люди теряют своих близких, когда те умирают: я потерял ее буквально! Я не смог найти ее, не смог найти то, что от нее могло остаться – и я никогда больше не смогу ее найти, понимаете? Никогда больше не увижу… Как подумаю, что кто-то, уже после всего, откопал тело моей Ки, снес его в общую могилу, и.... У нее ведь из родни не было никого на этом свете, а я в нужный момент валялся тут, ну и Ника, вероятно – в другой больнице. Так вот просто снес в общую могилу, засыпал известью, и… И словно всего этого было мало – я потерял способность видеть сны.
– Прости, прости меня пожалуйста, Омид, но я дерзну сказать: у тебя есть дом, у тебя есть родная земля, город и дом, в котором живут родные тебе люди, – заговорил наконец один из коллег. – Не знаю, будем ли мы в состоянии вернуть тебя к нормальной жизни привычными разговорами и обсуждениями новостей, когда… – если – ты вернешься в строй, но, если у нас не получится, тебе все равно нужно будет как-то продолжать жить. Может тогда тебе стоит вернуться домой, а?
– И как, ты полагаешь, он это сможет сделать? – вдруг вступил в разговор другой коллега, стоявший у изголовья. – Все границы закрыты, аэропорт скорее всего – тоже, береговая линия непонятно под чьим контролем…
Омид лишь посмотрел на него и тихо сказал:
– …и мы уже не будем рассказывать друг другу свои сны.
Тихо. Без слез. Без криков. С неизгладимой болью.
Полторы недели спустя, когда Омид все-таки нашел в себе силы вернуться в коллектив, обстановка в стране накалилась до критического уровня. По сути дела, никто уже и не работал по-настоящему, лишь некоторые из его сотрудников время от времени навещали опустевшие рабочие комнаты, чтобы хоть как-то отвлечься от общей депрессии. Никто не знал, как закончится день и что ожидает их завтра, никто не мог отличить правдивые новости от дезинформации и сплетен.
Взвесив все за и против, Омид с великой тяжестью на сердце обратился к тому из сотрудников, кто предложил ему вернуться на родину. Особо не надеясь на то, что предложение его могло иметь под собой какую-либо почву, он очень удивился и даже несколько оживился, узнав о том, что предложение это не было пустышкой. Оказалось, что какой-то из его родственников вел какие-то дела с человеком, имеющим связь с пограничной службой в аэропорте. Договорившись о встрече после работы в одном из немногих супермаркетов, продолжавших функционировать в обычном режиме, они решили обсудить все за чашкой кофе.
Терять Омиду было уже нечего. У него не было нормальных документов: они пропали под обломками, а на силу тех, что временно выдала биржа, не было особого смысла надеяться. Ему было негде жить, а постоянно пользоваться милостью своих бескорыстных коллег он не мог и не хотел. Поэтому разговор их получился крайне лаконичным.
– Андрис, мне нужно бежать отсюда во что бы то ни стало. Вариант «куда угодно», боюсь, уже не рассматривается из-за проблем с документами, да и внутреннее состояние мое… Это я вот сейчас только оживился, сам понимаешь. Поэтому мне нужно бежать домой. Ты можешь мне как-то помочь?
– Я уже успел уточнить у родственника, – смущенно начал говорить коллега. – Вариант есть. Правда, стоить он будет вот столько.
Он протянул клочок бумаги, на котором была написана требуемая сумма. Омид перевел на нее холодный взгляд, подумал совсем немного, а затем снова посмотрел в глаза сотруднику.
– Деньги будут. Но с такой суммой я рискую абсолютно всем, что я имею. Вариант должен быть железным на все сто десять процентов.
– Как мне и обещали, Омид. Иного я бы тебе не предложил.
– К какому дню нужно подготовить деньги и через какое время после передачи я смогу покинуть страну?
– Самолет будет в эту субботу. Деньги нужно передать до этого.
– В коллективе о нашем разговоре пусть никто ничего не знает. Обещаешь?
– Не сомневайся.
– Спасибо тебе!
Субботним утром Омид покинул платную ночлежку, в которой провел последние две ночи, и направился прямиком в сторону аэропорта. Пешком, не воспользовавшись даже городским транспортом, чтобы не засветиться, через три часа он дошел-таки до цели своего марш-броска, и неторопливо подошел к регистрационной стойке.
Билет и сомнительный документ, подтверждающий личность, в комплекте с новенькой бумагой с двумя печатями и подписями, заверяющей исключительность ситуации, в которой находится предъявитель… Одна сумка с собой в салон… Дрожь в руках и пересохшее горло… Есть! Ему выдают посадочный талон! Сдержанные слова благодарности и легкая улыбка.
Не надо торопиться, все в порядке, все под контролем… Длинная очередь на паспортном контроле и пункте персонального досмотра продвигается довольно быстро… «Цель поездки?» «Навестить родственников» … Есть штамп!
«Сейчас я пересекаю границу этой страны, в которую, вероятно, больше никогда не вернусь», – пытается он осознать чувство, овладевающее им… «Раздвиньте, пожалуйста, ноги и разведите в стороны руки». «Да, конечно!» вслух и «Интересно, сможешь ли ты нащупать у меня в душе камень?» в уме… Стук в висках… «Проходите, пожалуйста!»
Жужжащий, словно рой пчел, зал ожидания… Что говорит табло? «Выход 2». К Выходу 2 – и сидеть здесь до самого вылета!.. «Интересно, как там на работе?» в уме и «Посадка через десять минут!» громко вслух и прямо в ухо старику, который почти ничего не слышит и просит прояснить ему ситуацию с вылетом… Ласкающий звук трехзвучного аккордного перелива в динамиках и долгожданное «Уважаемые пассажиры! Начинается посадка на рейс…»
Первым в очереди, чтобы как можно быстрее… И снова сомнительный документ, подтверждающий личность, в комплекте с новенькой бумагой с двумя печатями и подписями, заверяющей исключительность ситуации, в которой находится предъявитель, но на этот раз вместе с посадочным талоном, который сканируется лазером и лишается корешка, который возвращают Омиду. «Приятного полета!»
Последние тридцать пять метров по кишке телетрапа в самолет, которые кажутся дополнительным километром… «Добрый день!» «Добрый день!» «Ваше место…» «2F, у окна, я знаю. Спасибо большое!»
Последний вопрос, который Омид должен был решить: куда деть свой рюкзак – положить под сиденье перед собой или зашвырнуть на полку над головой?
– Все бы проблемы были такими, – сказал он почему-то вслух и решил, что неплохо было бы держать все свое при себе и не беспокоить соседей, если вдруг ему нужно будет достать что-то из рюкзака во время полета. Хотя вряд ли это произойдет. Пусть лежит себе на полке, нужно только о нем не забыть через… через каких-то два с половиной часа!
Ну а теперь – в кресло! Туго затянуть ремень безопасности задолго до начала движения самолета – никогда раньше он не лишал себя свободы передвижения таким образом – и с окрыляющим чувством завершения мучений наблюдать, как заканчивают возиться с последними чемоданами грузчики и как подъезжает тягач, который через десять минут дает первый толчок.
«Спасибо тебе, Андрис! Спасибо всем вам, ребята, за то, что поддержали меня в тяжелый час! Спасибо и тебе, земля эта, что дала мне дом и работу, и любовь! Спасибо тебе, девушка в гостинице, которая порекомендовала мне «Лагуну», после чего я выбрал-таки «Гризли». И большое спасибо тебе, моя Ки, моя Киара… Почему мы остановились?»
Омид прижался щекой к иллюминатору, но не смог разглядеть того, что происходило под бортом самолета. Людской ропот в салоне самолета уплотнился и начал соперничать с гулом турбин, которые в один момент вдруг затихли, уступив место стуку крови в ушах, заглушавшему все остальные звуки. Все пребывали в недоумении, пока в салон не вошло несколько вооруженных людей – солдат, судя по одинаковой, хоть и незнакомой камуфляжной форме в темно-коричневых тонах и черным балаклавам.
– Всем оставаться на своих местах! Выходить по одному и строго по сигналу!
Очень скоро подошла очередь пассажира на месте 2F, который не сразу и понял, что наведенный на него ствол автоматического оружия и жесткое «Пошел!» и были тем сигналом, по которому он должен был подняться с места и покинуть борт самолета.
«Покинуть борт? Покинуть борт?! Так я же уже почти что взлетел! Я почти что…», – путались мысли в голове Омида. Сам он оставался бессловесным. Челюсть отвисла, во рту пересохло, в глазах потемнело.
Лишь пройдя обратный путь по кишке телетрапа он вспомнил, что забыл забрать с полки над его головой свой рюкзак.
«Все. Теперь у меня нет и моих последних вещей.»
Не совсем. Последним, что оставалось у Омида, не считая надетых джинсов, сорочки под легкой курткой и комплекта несвежего нательного белья, были документы, худо-бедно подтверждавшие его личность. Еще на борту самолета, думая, куда бы приткнуть свой рюкзак, он машинально положил их в нагрудный карман сорочки, и теперь проверяющий заметил торчавший уголок бумажки и резко вынул его из кармана оторопевшего Омида.
– Так… Где паспорт?
– Утерян под обломками… Мой дом разрушили, и там…
– Омид Ар-де-ха-ли? – с трудом выговорил его фамилию проверяющий. – Так ты не здешний?
– Я еду домой, верните мне, пожалуйста, мои документы, и разрешите вернуться на борт, я ничего…
– Ты иностранец и без паспорта, и хочешь улететь вот так вот, да?
– Разрешите…
– Не разрешаю! Увести этого!
Там, куда привели Омида, на жесткой скамье сидела маленькая девочка лет пяти. Она испуганно прижималась к скромного вида молодому мужчине в очках с разбитым стеклом и боязливо поглядывала исподлобья, когда рядом с ней что-то происходило. Бросив взгляд на втолкнутого в помещение Омида, она сразу же опустила глаза и вздрогнула, когда за ним с лязгом закрылась тяжелая дверь. Такой звук было действительно нелегко пережить даже взрослому. Она взяла мужчину за руку, а тот в свою очередь попытался безмолвно ее успокоить.
Кроме них в помещении было еще двое мужчин: один пожилой, другой – помоложе. Последний, казалось бы, хотел заговорить с Омидом, словно он все это время только и ждал, когда его наконец приведут, но так и не решился на это: двое в камуфляже держали автоматы наготове.
«Видимо здесь уже что-то произошло до того, как меня ввели», – подумал Омид и обратил внимание на пожилого мужчину, угрюмо и неподвижно сидевшего у дальней стены и ни на что не реагировавшего. Он все же рискнул озвучить один из интересовавших его вопросов.
– Вас тоже с самолетов сня…
– Молчать! – грубо заткнул его один из автоматчиков, пригрозив автоматом. Тот, что помоложе, успел кивнуть, и Омид заметил это. В это же мгновение парень получил ощутимый удар прикладом по голове. Вывести из строя такой удар смог бы лишь очень слабого и немощного, но человек в нормальном состоянии после такой экзекуции будет думать трижды, прежде чем решиться еще раз открыть рот или подать какой-нибудь знак. Пожилой лишь искоса наблюдал за этим блиц-конфликтом, а девочка еще крепче сжала руку мужчины в разбитых очках, пару раз подняв глаза на пострадавшего.
Омиду ничего не оставалось, как просто додумывать пережитое и выдавать возможные объяснения происходящему.
«Версия первая: я провалился из-за документов. Но почему тогда его так закоротило на моем иностранстве? Версия вторая: меня кто-то сдал. Но ведь проверять должны были всех? Версия третья… Уже не знаю, что и подумать, но по факту, не только наш самолет подвергся проверке: я сидел во втором ряду и этих людей до меня оттуда не выводили. Хотя их могли вывести из задних рядов после меня за то время, пока я разговаривал с этим военным. И вообще: кто все эти люди? Почему они собраны здесь? И что это за странная военная форма? Кто они.... А это кто еще такие?» – вдруг пронеслась в голове Омида мысль, когда в открывшуюся дверь ввалилось трое коренастых типов, тоже вооруженных, но в совершенно иную форму, не скрывавшие своих лиц и своего отношения к пленникам. Они быстро подошли к Омиду, к угрюмому и к молодому и приказали им выходить из комнаты и следовать за четвертым, который был обвешан гранатами, на боку имел пистолет, а в руках держал тяжелый боевой нож. Двое в камуфляже вытолкали также и мужчину с ребенком и захлопнули дверь, снова заставив девочку сжаться от ужасного лязга железа.
– Теперь мы – заложники, – шепотом заговорил молодой, когда захватчики надели на всех пятерых наручники и приковали к трубам в белой комнате. Пока двое из них не то спорили о чем-то, не то что-то шумно обсуждали, стоя над отцом с дочкой, третий, скалясь и брызгая слюнями на остальных заложников, в достаточно грубой форме продолжал нагонять на них страху. После этого они вышли через ту же дверь и принялись ее заколачивать снаружи.
Туда их доставили после примерно получаса езды в темном фургоне. Внутри него, в нескольких проникавших туда тоненьких лучиках света закатного солнца Омид время от времени видел фрагменты перепуганных лиц своих спутников, направленные на них стволы, да пустую бутылку из-под масла, время от времени перекатывавшуюся от правого борта машины к левому и обратно, в зависимости от того, в какую сторону она поворачивала. Однако даже после такой угнетающей обстановки белизна комнаты, куда их провели друг за другом и начали надевать наручники, нещадно вгоняла в них необъяснимый страх.
