Микаэл Геворгович Абазян
Счастливая Жизнь Филиппа Сэндмена
Глава 12. Спуск в долину
К удивлению Филиппа, вышедшего рано утром из здания подышать свежим воздухом и полюбоваться здешним рассветом, Аарон уже сидел на скамье с чашкой кофе.
– Дядя Филипп, тоже не спишь? – протокольно поинтересовался Аарон.
Не то, чтобы он сильно удивился этому факту. Аарон был уверен, что Филипп, полностью израсходовав предназначенную для вчерашнего дня энергию и вырубившись, как и он сам, едва его голова коснулась прохладной подушки, с легкостью успел восполнить ее за несколько часов честно заработанного здорового сна.
– Я выспался. Прекрасно спал всю ночь, а утром словно включился по таймеру. Я люблю просыпаться рано утром и ощущать себя чуть ли не единственным бодрствующим в округе, а если увижу идущего человека, представляю, что он или она тоже встали недавно, перекусили, оделись, вышли по делам. Если человек идет бодро, то он, видимо, делает что-то приятное, а если нет, то его состоянию может и не стоит завидовать. Уж лучше бы лежал себе в кровати. Хотя все это болтовня.
– Вон, сейчас вылезет солнце, – констатировал Аарон, начавший жмуриться и готовый заслонить глаза от прямого попадания в него первого солнечного луча.
В момент рождения нового дня оба наблюдателя издали тихий возглас восхищения. Через несколько минут Филипп привлек внимание Аарона к западным горам. Их вершины озарились солнечным светом, и он медленно, но верно продолжал стекать по их склонам, обнажая красоту природных цветов, бликов и полутеней, так искусно использованных Природой. Выдержав недолгую паузу, Филипп тихо спросил:
– Ну как, ты готов к рассказу?
– Вполне, – спокойно ответил Аарон, продолжая смотреть на горы. – Вчера я еще, может быть, не был бы в этом уверен, ведь я не так, чтобы очень серьезно готовился к этому. Ну, думал, обычная поездка за город, ну расскажу что-нибудь. Но то, как подготовились Саад и Я'эль, меня очень вдохновило, и я утром для себя уяснил все аспекты, которые мне казались маловажными, и теперь готов к повествованию.
– А ты так уверен, что Саад и Я'эль готовились? – неожиданно спросил Филипп. – Разве не может быть такого, что и они особо не готовили свои рассказы? Может они просто дали волю своей фантазии и были честны со своими героями, выявили их характеры, создали для них соответствующие ситуации, а по ходу рассказа сами уже что-то и додумывали. Не может такого быть?
– Ну, не знаю. Мне кажется, что у них всегда были эти заготовки. У Я'эль – точно. Она сама говорила, что часто путешествует виртуально, и ее рассказ явно был рожден одним из таких путешествий. Рассказ Саада немного странный, но представил он его как некий народный эпос о великом воине, жившем в непонятно какие времена, прославившим себя и свой народ своими делами и однажды оступившимся, за что тот и поплатился жизнью. В народе его тем не менее помнят и чтут. Саад – араб, и это явно одна из историй, которую рассказывают в его народе.
– Может быть, я не знаю точно. Знаю только, что они всем сердцем хотят делать что-то, и им необходимо дать поддержку и надежду. Они с радостью поделятся своими умениями и опытом и научат тебя всему тому, что умеют. Я считаю, что нам с ними повезло… – Филипп, прищурившись, посмотрел на Восток, а после паузы добавил: – Пусть нам и дальше будет так везти.
Четверка отдыхающих выдвинулась из ресорта в сопровождении Алфи в начале второго часа дня. Доведя гостей до первого поворота зигзагообразной дороги, пес остановился и, еще немного посмотрев идущим вслед, вернулся к себе домой. Они же, пройдя еще метров двести, сошли с проторенного пути и зашли в лес. Согласно вчерашнему плану, сегодня им предстояло сначала протопать через него, затем они должны были снова выйти на дорогу и, пройдя по ней еще один километр, добраться до поселка. Будучи там, им нужно будет выяснить, где можно будет пообедать, набить желудки в зависимости от возможности или невозможности воспользоваться транспортом на обратном пути, и вернуться в ресорт целыми, невредимыми и готовыми созерцать закат через одно из имеющихся у них в распоряжении окон, выходящих на Запад.
– Эту историю мне рассказывала в свое время мама, – пройдя с пару десятков шагов, начал свой рассказ Аарон; такое вступление несколько удивило Филиппа. – Когда я услышал ее в первый раз, мне было лет десять. Естественно, я практически ничего не понял и не запомнил. Однако некоторые детали засели в моем сознании: образ героя истории, то, как он произносил ключевые фразы, движения головы. Лет через шесть я попросил ее пересказать историю. Много чего встало на свое место, обрело смысл, но все же я не полностью осознавал значение описываемых событий. А позавчера, за день до нашей поездки, я попросил маму рассказать еще раз, надеясь на основе ее рассказа построить собственный.
Говоря это, Аарон пытался понять, не считают ли они его лентяем, не пожелавшим поработать своими собственными мозгами. Не заметив никакого намека на осуждение, он продолжил.
– В течение третьего года университетского обучения их группа проходила специальный курс, длинное название которого она в свои сорок с лишним лет помнит назубок, в отличие от меня. Что-то связанное с системами, с анализом, с комплексами… Не, не вспомню. Да и шут с этим названием! Мама советует называть его просто линейной алгеброй. В общем, предмет – сложный, а препод – серьезный, солидный, бородатый такой дядька, профессор, который в свое время учился у самого… ну… не помню… какого-то там светила в их области. Всегда в костюме-тройке и при галстуке, всегда надушенный и с трубкой, которую никогда не курил. Была вот такая странность у него: трубку носил, но не курил. Курящие сокурсники авторитетно заявляли, что, судя по нагару, трубка у него активно использовалась. Ну и вот, серьезный препод попался группе, в которой училась моя мама, а все они тогда были студентами далеко не серьезными.
– То есть это реальная история, да? – Я'эль решила уточнить этот момент чтобы, наверное, правильно воображать описываемые события.
– Ну да, самая что ни на есть реальная. Но интересная.
– Аарон, никто и не пытается утверждать, что реальные истории не бывают интересными, – добавил Саад.
Филипп обратил внимание на то, как после этих слов Я'эль взглянула на Саада и словно мысль ее переключилась на что-то отвлеченное.
– Даже, я бы сказал, все реальные истории интересные, а чтобы выдуманная история была бы интересной, рассказчик действительно должен быть мастером, – закончил Саад.
Я'эль снова сконцентрировалась на рассказе Аарона.
– Так вот, в один прекрасный день, как этого и следовало ожидать, был назначен день первого промежуточного экзамена. Формально, у них тогда было по три экзамена за семестр: первый промежуточный, второй и окончательный. У вас тоже ведь так было, Филипп?
– Да-да, именно так. Глупая система. Начинаешь учиться и уже готовишься к экзамену, нервничаешь, естественным образом упускаешь главное. Сдаешь первый промежуточный и очень рано начинаешь учиться на ошибках. Подходит срок второго промежуточного, после которого через неделю сдаешь основной. И так по каждому предмету. Хорошо хоть были преподаватели, совмещавшие второй и основной экзамены в один. Им самим была неудобна эта возня, поэтому либо автоматом ставили оценки тем, кто сдавал первые два, либо облегчали себе основной, деля курсы на две части: те, кто сдает вторую часть во второй промежуточный экзамен, и те, кто сдает ее в основной. Целых три года эта система продержалась, пока отменили второй промежуточный. Сейчас он что, снова практикуется?
– Да, в силе пока. В общем, рассказываю саму историю. Середина осени, дожди, лужи, все такое. Заниматься особо не тянет, тем более что курс сложный и не особо понятный. Ну, думают, надо будет серьезно подготовиться, а делать это они умели: шпаргалки, заготовленные листки с ответами, уменьшенные копии страниц учебников в рукавах, белые пластмассовые ручки с выгравированными формулами, которые они терли потными руками чтобы на поцарапанном пластике проступили надписи – чего только эти технари не придумывали!
День экзамена. Все такие «готовые» зашли в аудиторию, заняли заранее обговоренные стратегические позиции. Мама всегда смеется, когда рассказывает. Было у них значит два ну очень тупых студента, таких, которые, если вообще приходили на занятия, обычно садились в самые дальние ряды, куда-нибудь ближе к углу или к двери. На их несчастье, эти двое были толстяками огромного роста – два шкафа, короче говоря. Этим двоим стратеги сдачи экзамена приказали сесть в первом ряду! Они как могли выражали свое недовольство, но их смогли-таки убедить в правильности командной тактики.
«Мне нужно прикрытие, такая вот непреодолимая стена, как вы. За вашими же спинами я буду совершать важные манипуляции, и в какой-то момент я сам вам передам текст с ответом на ваш билет», сказал им сам Глава Операции.
Маме тоже отводилась специальная роль. Она села в середине центрального ряда и была практически на одинаковом расстоянии от самых дальних точек позиций, занятых курсом.
Когда преподаватель вошел в аудиторию, он быстрым взглядом окинул занявший оборонную стратегию курс, после чего поздоровался и подошел к своему столу, хитро щурясь. Один из гигантов-толстяков так побледнел, что профессор невольно усмехнулся и спросил: «Ну чего ты переживаешь-то так? Ведь готовился к экзамену?». Тот только кивнул, беспомощно хлопнув глазами. И тут профессор сделал ход конем.
«Сейчас вы вытяните по билету и начнете готовиться к экзамену. Два теоретических вопроса плюс одна задача минут на двадцать-тридцать. Итого, на подготовку я даю минут сорок-сорок пять. Естественно, если кто-то уже готов к ответу, ему нужно будет всего лишь представить решение задачи и идти отвечать по готовности. Если вы считаете, что готовы отвечать на теоретические вопросы без подготовки, а задачу сможете решить прямо не месте – прошу к столу! И последнее: достаньте, пожалуйста, все то, что вы припрятали, чтобы использовать втайне. Я разрешаю вам всем обращаться к любому источнику, который вы сочтете нужным. Вы можете законспектировать ваш будущий ответ, можете просто открыть страницу, с которой будете считывать текст или достать нужную шпаргалку. Я разрешаю любой способ подготовки к ответу, но с одним условием: после того, как вы скажете, что ваш ответ готов, я ткну пальцем в тот или иной фрагмент в тексте, который вы мне представите, и вы должны будете объяснить его мне. Сможете – получите балл за каждый ответ. Не сможете – не обижайтесь: это экзамен по моему предмету и мне здесь решать, как вас оценивать. Удачи всем!»
Он сел за стол, предварительно вынув из кармана простую, но очень стильную деревянную курительную трубку, зажал чашу ее стаммеля в ладони и погрузился в чтение каких-то рукописных листов, которые принес с собой. «Наверное, это была статья кого-то из его аспирантов. Казалось, что он вообще не замечал чьего-либо присутствия», всегда говорила мама, хотя я сейчас понимаю, что может так оно и было на самом деле.
Дерзости юным студентам не занимать – мы сами, можно сказать, все еще студенты и не нам удивляться тому, что всего через несколько минут перед профессором предстал сам Глава Операции, отчего оба заградительных гиганта-толстяка почувствовали себя преданными. Оба красные от напряжения, они вместе со всеми внимательно наблюдали за тем, как будет работать предложенная им схема.
«Я готов», по-дурацки улыбаясь, заявил он и сел напротив сдвинувшего брови профессора.
«Задачу решил?», спросил тот.
«Нет, без задачи, высший балл мне необязателен», самоуверенно ответил Глава, на что профессор лишь хмыкнул.
«Ну что ж, тогда что ты мне расскажешь по первому вопросу в билете?»
«Вот…», протянул тот небрежно исписанный лист бумаги со сложными формулами, матрицами и диаграммами.
«Скажи пожалуйста, что определяет величина W в написанной тобой формуле, и чем она отличается вот от этой w?»
«Ну, это… широта… матрицы…»
После короткой паузы профессор попросил зачитать второй вопрос в билете и предоставить подготовленный материал.
«Что описывает вот эта написанная тобой формула?»
Ответа не последовало. После двадцати секунд профессор пригладил бороду и мягко посоветовал Главе лучше готовиться ко второму промежуточному экзамену. Тот повиновался и, тихо попрощавшись с экзаменатором, покинул боле боя, печально оглядев оставшихся без командира бойцов.
Филипп, Я'эль и Саад не скрывали смеха. Сам Аарон с удовольствием пересказывал мамин рассказ, время от времени на лету дополняя его интонациями, выдумываемыми описаниями и шуточными сравнениями. Рассказ постепенно начинал становиться его собственным.
– Сразу после Главы вышла отвечать абсолютная отличница и Зубрила Номер Один. Задачу она решила, ответы на оба вопроса написала, и теперь хладнокровно смотрела на профессора, проверявшего метод решения задачи.
«И задача, и ответы на оба вопроса написаны ровным, четким почерком. Просто глаз радуется! Молодец!», похвалил он экзаменуемую, после чего на хладном ее лице мгновенно, словно лампочка, включилась улыбка. «А что произойдет, если я рядом с этой величиной поставлю знак минус?», вдруг спросил он ее.
Улыбка выключилась с такой же скоростью, с какой и включилась. Профессорская борода не давала с точностью определить улыбался ли он, или просто скривил рот, давал надежду или показывал, что вывел Зубрилу на чистую воду.
«Так к чему же нас приведет этот минус?»
Зубрила заерзала, а профессор ткнул пальцем в верхнюю половину исписанного листа бумаги.
«Как называется описанный тобой метод решения систем линейных алгебраических уравнений?», спросил он.
«Метод Крамера», ответила она, неуверенно глядя в лист перед собой и удивляясь, что все пройдет вот так просто.
«Как называется другой изучаемый вами метод?»
«Метод Гаусса.»
«Верно. И в чем же их принципиальное отличие?», не убирая палец с листа бумаги и продолжая смотреть отличнице прямо в глаза, спросил профессор.
«С точки зрения затрат времени на вычисления, метод Крамера имеет сложность по элементарным операциям сложения-умножения порядка О Эн в четвертой степени, что сложнее, чем метод Гаусса при прямом решении системы», – слово в слово считала Зубрила, время от времени стыдливо понимая глаза на экзаменатора.
«Источник?» – поинтересовался профессор, улыбнувшись и слегка склонив голову влево.
«Вот этот учебник», – незамедлительно открыв заложенную страницу и подвинув к нему книгу, отпарировала Зубрила.
«А как же наши лекции?» – с деланым чувством сожаления об упущенной возможности ответил профессор. «Поправьте меня, если я не прав, но мне почему-то кажется, что я рассказывал вам о том, что совсем недавно было показано, что метод Крамера все же может быть реализован со сложностью О Эн третьей степени, которая сравнима со сложностью метода Гаусса. В учебнике этого нет, потому что он стар, стар как ваше отношение к науке. Наука подразумевает ежедневную работу, ежедневное обучение, ежедневные ошибки и достижения, а не раз и навсегда записанные на бумаге слова и чертежи. Было бы так, вы бы сегодня так и жили в лачугах, не ездили бы в своих автомобилях и не понимали бы, почему птицы не падают, а рыбы не тонут. На третий вопрос отвечать собираетесь, или может последуете примеру первопроходца?»
Получить удовлетворительную оценку чтобы лишь только не срезаться на первом промежуточном для Зубрилы было бы личным позором. Мама говорила, что там еще сильно работал фактор ее семьи: отец работал в одном из министерств, мать – в силовых структурах. Перенести двойную нагрузку на второй промежуточный? Такая перспектива тоже пугала. Короче говоря, она решилась на самую низкую оценку, гарантирующую ей проход во вторую половину курса без долга.
Зубрила вышла бледной и поникшей. Привыкнув к методу «два блестящих промежуточных, на основе которых автоматически выводится окончательный результат», бедняжка не знала, как дальше жить. Первая провалившаяся сессия, причем на промежуточном этапе, выбила ее из колеи на несколько дней. Она молча села рядом с Главой, который решил пока ничего у нее не спрашивать.
В конечном счете, из двадцати с лишним человек лишь двое получили заслуженный отличный балл, еще трое заработали оценку «хорошо», остальные же либо соглашались на минимум, либо сдавались без боя, попросив отложить сдачу этой части курса до конца семестра.
Мама тоже была в числе тех, кто согласился на низший балл, лишь бы не срезаться, и пройти дальше. Зато к следующему промежуточному она готовилась как следует. Она поставила целью выучить то, что выпало ей на экзамене – выучить по-настоящему, понимая то, что читает, пробуя на практике, сравнивая результаты применения различных методов, интересуясь новыми достижениями науки в этой сфере.
В преддверии второго промежуточного экзамена она попросила у профессора выделить ей полчаса для консультации, что он охотно ей устроил. Войдя в кабинет, она заметила каким мрачным он выглядел в тот момент, несмотря на то что сидел за хорошо освещенным ярким зимним солнцем столом. В левой руке он крепко сжимал ту самую трубку, а правой нежно обводил контур мундштука. Вопросы, которые она задавала профессору, заметно оживили его. После консультации он сам задал ей пару вопросов из курса, видимо решив проверить насколько хороши ее фундаментальные знания, а после, словно почувствовав в ней близкого по интересам человека, вдруг задал еще один вопрос, который был далеко вне пределов изучаемого курса. Мама сразу это поняла и немного удивилась, но, быстро сообразив, в чем дело, высказала предположение о том, с какой стороны бы она подошла к решению задачи подобного рода. Пообещав покопаться в своих источниках, она заинтересовала его еще больше: что это за источники, кем представляются они и какие главные статьи опубликованы тем или иным ученым, есть ли контактная информация – все интересовало его. Простая, но стильная трубка уже десять минут как лежала на столе, а его глаза продолжали гореть каким-то живым огнем.
Когда время консультации вышло, мама поблагодарила профессора за уделенное ей время и пообещала еще покопаться в поисках решения интересовавшей его задачи, за что он был крайне признателен. Откланявшись, он посоветовал ей обращаться к нему с любыми вопросами, связанными с областью его деятельности, конечно же, договорившись о встрече заранее.
Путешественники прошли уже половину пути. Легко было идти, дыша свежим лесным воздухом, наполненным пением птиц в верхушках деревьев. Все пространство казалось таким большим, величественным, даже бесконечным.
– Вы все, я думаю, представляете, как прошел второй промежуточный экзамен для моей мамы. Конечно же, не все отнеслись к предмету должным образом. Для многих он так и остался очередной занозой в заднице и причиной временных переживаний ради какой-то оценки в ведомости, и именно эту, вторую часть истории мама рассказала мне позавчера.
Трое слушателей с самого начала старались не перебивать Аарона и внимательно слушали его поучительный рассказ. Сейчас же они с еще большим трепетом стали внимать его словам.
– Как этого и следовало ожидать, высокопоставленные родители Зубрилы решили выяснить причину проблемы в успеваемости их обожаемой дочери. Сначала отец, будучи давним знакомым ректора университета, донес до него свои соображения по вопросу разрешения этой проблемы, а затем и мать, напомнив о своем положении в служебной иерархии и намекнув на то, что и у ректора есть ребенок, а именно – юноша призывного возраста, и что поэтому он должен понять ее родительские чувства и поддержать ее в противодействии спятившему профессору, придирающемуся к буквам и знакам.
«Видите ли, минус он захотел поставить в формулу. Я сама могу минусов понаставить, если до этого дойдет. Больше предупреждать я не собираюсь!»
Поздно вечером профессору позвонили и попросили зайти в десять часов утра к ректору на небольшое совещание. Не нужно обладать профессорским складом ума, чтобы почувствовать неладное, получив такой сигнал свыше.
«Мистер Робертсон! Дорогой наш профессор, пожалуйте за стол. Простите пожалуйста за столь поздний звонок, но у секретаря никак не нашлось свободной минуты, чтобы позвонить вам в рабочее время.»
«Доброе утро, господин ректор. Ничего страшного, не беспокойтесь», вежливо ответил профессор и сел за Т-образный стол поближе к ректору.
«Я не отниму у вас много времени, профессор. Вопрос действительно ничтожный, не требующий долгого разбирательства. Я уверен, что его возможно решить за секунды, но мне хотелось бы, чтобы мы его решили здесь и сейчас, не откладывая.»
Тон ректора из делано-театрального постепенно превращался в официально-деловой. После этих слов ректор стал нарочно оттягивать момент начала изложения сути приглашения профессора на ковер. Он начал с двух стопок бумаги, лежавших перед ним, принявшись перекладывал по одному листу из стопки слева от него в стопку справа, потом обратно. Отложив бумаги, ректор решил куда-то позвонить и какое-то время ждал пока ему ответят. Может быть, он вообще никуда и не звонил. Потом он долго и нудно стал выковыривать забившуюся вглубь пачки последнюю подушечку жевательной резинки, совершенно не обращая внимания на давно уже начавшего нервничать пожилого профессора. Подушечка держалась до последнего и победила: ректор, скомкав помятую упаковку, нервно послал ее в мусорное ведро. Наконец, он выдвинул ящик стола, извлек оттуда пачку сигарет, распечатал ее и, едва донеся одну сигарету до рта, с легкой издевкой в голосе спросил: «Вы не против, профессор?».
Тот лишь покачал головой и опустил глаза. Левая рука незаметно скользнула в карман и нащупала в нем чашу стаммеля трубки. Сделав глубокую затяжку и выпустив дым вверх, ректор начал излагать суть проблемы.
«Одна из лучших студенток третьего курса, победительница многих конкурсов и олимпиад, ярчайшая представительница нашего университета как на научных, так и на спортивных площадках мира, почему-то стала испытывать трудности в изучении вашего предмета. Как вы прокомментируете это, мистер Робертсон?»
«Я прекрасно понимаю, о ком идет речь, господин ректор. Поверьте мне, она получила ту оценку своих знаний, какие она оказалась способной приобрести и продемонстрировать на экзамене по моему предмету, по предмету, которым я как ученый и преподаватель владею получше, чем кто-либо другой из нашего университета. Можно сказать, она пыталась сдать экзамен по любимому делу всей моей жизни», спокойно отвечал профессор.
«Да-да, я понимаю. У всех у нас бывают периоды взлетов, падений. Сейчас она, видимо, что-то переживает и ее нужно просто поддержать. Вероятно, сказывается чрезмерная нагрузка в университете, или, может быть, работа консультантом в нашей спортивной сборной оказалась слишком нервной, или же какие-то там домашние обстоятельства, в которые нам не стоит углубляться – все может быть.»
«Домашние обстоятельства – это точно! При всем уважении к вам, господин ректор, я не знаю какие у нее успехи в изучении тех или иных дисциплин, и уж тем более в спортивной сфере, но в моем предмете знания ее не соответствуют высшему уровню, предъявляемому нашим университетом и мной лично. Я считаю свой опыт и свой авторитет достаточным для того, чтобы оценивать ее ниже, чем ей бы самой этого хотелось.»
«То есть вы хотите сказать, что ваш несомненно бесценный опыт и высокий авторитет в мировом сообществе математиков и кибернетиков не позволит вам сделать снисхождение в этом одном частном случае? Всего лишь один раз, профессор.»
«Увы, господин ректор, мне жаль. Если это все, то…»
«Нет, не все». Не столько жесткость, сколько безжалостный холод в голосе ректора не позволил профессору встать с места. «Далеко не все.»
Ректор сделал еще более глубокую затяжку и выпустил дым чуть ниже, чем в первый раз. Облако медленно пролетело над головой профессора, который так же медленно пригнулся, словно уклоняясь от тяжелого шара, которым разбивают стены сносимых зданий.
«Если бы вы могли сделать одно снисхождение, вам бы не было так трудно сделать и остальные, но в вашем случае я не знаю, что и сказать.»
«Вы это о чем?»
«Профессор, у вас целый курс не успевает. Весь третий курс если и получил какие-то оценки во время вашего первого промежуточного экзамена, то самые низкие, унизительно низкие оценки. А это как вы объясните?»
«Господин ректор, во-первых, не все: пятеро студентов сдали экзамен достойно и получили высокие оценки.»
«Всего пять? Из двадцати четырех?»
«Мы работаем, по сути дела, с детьми, а предмет мой достаточно сложный, и неудивительно, что в первом семестре многие пока не смогли почувствовать всех нюансов в его изучении и подобрать к нему ключ. Скоро у нас второй промежуточный, а после и основной. Проследите и вы сами увидите, как будут отличаться новые результаты от осенних.»
«Вы думаете мне больше нечем заняться, как следить за тем, какие оценки вы соблаговолите поставить нашим студентам? Знайте меру. Вы обязаны учить их, а не воспитывать. Дома пусть их воспитывают, а вы должны учить, повышать успеваемость вашего курса, а следовательно, и всего университета. На всеобщем фоне ваш курс стал выделяться, и мне это, поверьте, неприятно слышать из отчетов об успеваемости.»
«Каких еще отчетов? Кто сейчас занимается отчетами? О чем вы?»
«Я о том, что просто попросил вас об услуге, в которой вы мне отказали. Теперь я уже не прошу ничего, а просто констатирую факт: уровень вашего обучения, вашей способности обучать резко упал, о чем свидетельствует резкий спад успеваемости третьего курса факультета кибернетики. Против статистики не попрешь, профессор. Так у вас, математиков, говорят?»
Профессор молчал, высоко держа голову, но опустив глаза. По его лицу можно было догадаться, что в этот самый момент он решал новую задачу, поставленную перед ним жизнью, перебирал известные и неизвестные величины, взвешивал постоянные, анализировал функции и искал оптимальное решение.
«Мне можно идти, господин ректор?», вымолвил он наконец.
«А разве я вас удерживаю?», цинично улыбаясь, ответил ректор.
Поднявшись со своего места и задвигая стул, профессор заметил, как облако табачного дыма, исподтишка выпущенное ректором и направленное прямо на него, окружило его, словно поймав в кольцо. Замерев на мгновение от такой дерзости, он развернулся и, не промолвив ни слова, направился к выходу.
«Время от времени проверяйте вашу нагрузку, профессор. Возможны изменения в расписании», швырнул ему напоследок ректор.
Именно в этот день мама и была у профессора на той самой консультации. А днем позже она снова постучалась в дверь его кабинета. Услышав приглашение войти, она толкнула тяжелую дверь и обнаружила профессора Робертсона, безмятежно сидящего за своим столом и читающего какие-то рукописные бумаги. Может быть, очередную статью какого-то из своих аспирантов.
«Профессор, добрый день! А наше занятие…», растерянно начала было спрашивать мама, но он перебил ее.
«Ваше занятие начинается через десять минут, насколько я помню. Аудитория номер двадцать два.»
«Но как же вы? Нам только что объявили, что вести курс теперь будет… этот, как его…»
«Неважно, главное, что не я.»
«Что случилось?»
«Кому-то не понравилось, как я преподаю и какие результаты у меня получаются на выходе. Все просто, как сама жизнь.»
«Но это же нечестно!»
«А честно ли все остальное в этой жизни?»
Говорил он без намека на злобу или обиду, но несущая частота его голоса была искажена дрожью.
«Честно ли то, что знания, которые нам преподают, мы используем не для их углубления и передачи новым поколениям, а лишь для собственного благосостояния? Честно ли то, с каким цинизмом обесценивается стремление человека к совершенствованию не только себя, но всего общества? Честно ли то, что желание быть полезным и справедливым воспринимается как демонстрация собственной важности, а честная оценка действий – как желание помешать без того уже разгулявшемуся беспределу? Честно ли, если у кого-то есть что-то, что он любит всем сердцем, что чувствует всей душой, что понимает своим умом и чувствует на пальцах, а ему твердят, что он должен быть таким, как все? Нет, уважаемая Стелла, нет. Если присмотреться, в этом мире все нечестно.»
Он отвернулся к окну, за которым постепенно сгущался туман. Мама заметила, с какой силой он сжимал в руках трубку и испугалась за его здоровье.
«Кстати, по вопросу, интересовавшему вас… Я нашла контакт одной корпорации…»
Профессор поднял руку и жестом попросил ее не продолжать, а когда она замолчала он другим жестом попросил оставить его наедине с самим собой.
Уже через неделю сетка расписаний пестрела от равномерно распределенных по всей неделе клеток с перечеркнутыми словами «проф. Робертсон». Успеваемость группы сделала резкий скачок вверх. Все были довольны, кроме мамы и еще нескольких сокурсников, которые, как и она, почувствовали, в каком болоте они теперь находились. Лектор оказался не только сверхподатливым к рекомендациям ректората, но и чрезвычайно слабым специалистом и никуда не годным педагогом.
Удивительно, но дивный лес, через который наши герои прошагали, ничем не привлек их особого внимания. Они вышли из него и зашагали по обочине дороги, ведущей к маленькому, но очень уютному поселку. Вспомнив о предстоящей перспективе вкусно поесть, они зашагали чуть быстрее. В этот самый момент Аарон усилил интригу.
– Но на этом история моей мамы не заканчивается. Дерзнув, решившись, не испугавшись последствий, она предложила своим сокурсникам – тем, кто понял всю трагичность ситуации, возникшей у них на курсе – не упустить момент и воспользоваться той самой контактной информацией корпорации и представиться группой студентов, желающих работать в качестве стажеров в новом проекте, для которого как раз открыли набор молодых специалистов. Знания у всех были самые свежие, головы работали как нельзя лучше, и имея такую движущую силу, как мама, у которой появилась какая-то идея – о! мама, когда у нее появляется какая-то идея – это сила, уверяю вас! – так вот, они обратились в корпорацию, подали резюме, прошли собеседование и вскоре, под самое Рождество, получили приглашение на встречу с менеджером того самого нового проекта. К их общему восторгу, им предложили поучаствовать в его разработке. На первых порах они, как и было обговорено, должны были работать как стажеры, но через три месяца им была обещана первая «несгораемая» цифра, если, конечно, им работа придется по душе.
«Представляете, в апреле мы уже будем считаться сотрудниками такой серьезной корпорации!», говорили они друг другу вечером того же дня, когда собрались отметить удачно реализованный дерзкий план по началу становления на самостоятельном пути в жизни. «Мы добились этого своим трудом, своим усердием, своей волей! Спасибо тебе, Стелла, которая во всей этой авантюре являлась движущей силой! За тебя!»
