Максим Кутис
9М. (Этюды о любви, страхе и прочем)
Я не мог больше находиться внутри. Я вышел из комнаты настолько быстро, насколько был в состоянии. Вслед она бросила в меня лампой. Она пролетела мимо головы и разбилась о стену. Я буквально выбежал из ее дома. На улице меня сразу же вырвало. Стало немногим полегче и я побрел в сторону дороги, чтобы поймать машину и скорее уже снова оказаться дома. Уже по пути заметил, что рубашка как-то странно прилипает к телу, пара осколков все-таки угодила мне в плечо. Ничего серьезного.
П. периодически писала, довольно долго, содержание было диаметрально противоположным, в зависимости от ее настроения. Но больше мы не виделись. От прежних знакомых до меня доходили какие-то новости, что ее группа прекратила свою деятельность, сама П. вышла замуж. Наверное, это все к лучшему. Но вместе с тем немного грустно. Все-таки, музыка удавалась ей как никому другому.
III
.
Лето постепенно закончилось. Теплых дней случилось не так много, как всем хотелось. Солнце было редким гостем в тот год. Прилично запоздав к своему календарному началу, к концу же оно было предельно пунктуальным. Поэтому, когда ожидаемо появились первые желтые листья и пронизывающие ветра стали неспешно проникать в тело города, его жители лишь обреченно надевали одежду с длинными рукавами и синхронно шмыгали носом.
Разным городам особенно хорошо идут к лицу только конкретные времена года, также как разным девушкам лучше всего подходят определенные стилистические приемы. Где-то выигрышно смотрится снег, который органично вписывается в минималистичные городские пейзажи. В других местах первая робкая зелень придает непередаваемое очарование урбанистическим видам. В-третьих же городская архитектура предстает в лучшем виде только под безоблачным небом и ярким жизнерадостным солнечным светом, а под призрачно-белесым туманом она будет казаться мрачной, замкнутой и исключительно недружелюбной. Этот город как раз из последних. Вмиг постаревшая листва также стремительно легла наземь и превратилась в далеко не самое эстетичное зрелище. Серое небо, серая архитектура, серый асфальт и черная земля. Не лучшая палитра для ежедневного созерцания.
В настроении соразмерном окружающему виду я выбрался ранним утром из дома по пустяковым бытовым, но необходимым делам. Холодный утренний свет перемежался с бесцветным густым туманом, что стелился по проезжей части. Навстречу мне плыли одинокие прохожие с поднятыми воротниками. Наверняка, они, как и я, были готовы отдать многое, чтобы оказаться у себя дома в теплой кровати.
Я миновал пару кварталов, вычисляя в уме, где можно раздобыть немного кофе. Вокруг были лишь безликие подъезды и бессмысленные в это время суток светофоры. Ничего не найдя, я подошел к размашистому мосту. Он строго возвышался над вереницей железнодорожных путей, которые только вдали приобретали порядок, послушно сплетались ровно в шесть путей и подходили к старому зданию вокзала. Обычно, когда я проходил по этому мосту, мне нравилось громко под монотонный шум машин петь песни, которые играли в наушниках. Но в то утро было невыносимо сонно и зябко. Рот стоило открывать только лишь для того, чтобы зевнуть.
На середине моста показалась одинокая фигура. Чем ближе я подходил, тем лучше прорисовывались детали. Фигура принадлежала девушке, она смотрела вдаль как раз в сторону вокзала, положив руки на массивное чугунное ограждение. Ветер лениво колыхал полы ее синего плаща. Она смотрела в сторону и не могла меня заметить. Я собирался незаметно проскользнуть мимо. Но в момент, когда я почти поравнялся с ней, сонливое утро прорезал решительный гудок подходящего паровоза. Словно дожидавшись этого сигнала, она было начала поднимать правую ногу, но в этот же миг заметила меня на расстоянии тех шагов от нее. Вышло неловко. Она быстро опустила ногу, и, смущенно замерев на месте, смотрела на меня. Я также остановился и глупо уставился на нее. Ситуация была неловкая. Я волею судьбы оказался не в том месте и не в то время. Состав громоздкой стольной каракатицей с одетыми и готовыми выходить пассажирами в брюхе спокойно прополз под нами, пока мы бессмысленно смотрели друг на друга.
Она была ярким пятном среди невыразительного размазанного блеклого пейзажа. Ярко-красное кашне с орнаментом из роз было повязано на шее. Оно вместе со слегка растрепавшимся темно-каштановым каре обрамляло конвенциально красивые, благородные черты лица. Темные брови иксами контрастно ложились на истощенный цвет лица. Тонкий нос, бледные пухлые губы и широко распахнутые глаза, абсолютно не понимающие, что ожидать дальше. У меня тоже не было ни малейшего представления, что делать или что сказать. Но затягивать эту неловкую паузу также явно не следовало.
– Доброе утро, – наконец выдавил я из себя.
– Доброе, – рефлекторно ответила девушка. Лоб ее нахмурился. Она ожидала подвоха, но пока не могла понять, в чем он конкретно будет заключаться.
– Довольно паршивая погода.
– Соглашусь.
– Если долго тут стоять, то так и простудиться недолго.
– Не страшно, тут неплохой вид.
– Мне тоже нравится, но он куда лучше смотрится в движении.
– Может наоборот стоит остановиться и внимательно присмотреться к нему.
– Так стоит делать только у более сложносочиненных видов. Здесь же, если только не являешься фанатом железнодорожного транспорта, смотреть особо не на что.
– Я – точно не фанат, скорее скромный почитатель.
– Мне больше нравятся самолеты.
– Они хороши, да. Но у меня уши начинает резать при снижении. И потом я еще день хожу, будто вода попала.
– Я слышал, что рекомендуется в таких случаях, как можно шире зевать.
– Но тогда земля, на которую я приземляюсь, может обидеться на мою скуку, что я с собой привезу.
– Уверен, она поймет все затруднение вашего положения.
– Такое сложно сказать заранее, пока не окажешься на ней.
– Согласен с Вами, – показалось, что этот абсурдный диалог с отсутствием даже намека на обвинения или неприятные вопросы немного успокоил ее. Волнительное выражение ушло с ее лица и напряженные морщинки исчезли. В глазах даже мимолетно пронеслись искорки интереса. Я представился. Она сказала, что ее зовут Э. Мы пожали руки.
– Не хотите выпить кофе или позавтракать? – спросил я, пытаясь казаться как можно равнодушнее.
– Спасибо большое, но я не голодна.
– Тогда давайте просто пропустим по чашечке какой-нибудь горячей жидкости. Такое утро к этому располагает.
– Нет, правда, извините, но я откажусь.
– Следующий поезд будет не скоро. Так можно совсем замерзнуть в одном плаще. И заболеть. А бронхит не самая приятная в мире вещь.
– Думаете, меня это волнует?
– Что именно: поезд или болезнь?
Она замялась. Неловкий румянец пробежал по ее щекам и скрылся за шарфом.
– Ладно, пожалуй, действительно глупо просто стоять на мосту. Все равно все застлано туманом. Хорошо, давайте выпьем кофе.
Мы сошли с этой неловкой точки на мосту и вместе с огромным слоном медленно поплелись на противоположную сторону.
Она спросила, что выгнало меня так рано на улицу так рано. Я ей честно ответил, что хотел сделать все дела пораньше и тем самым освободить вечер. На вопрос не повредит ли моим делам, это прогулка и для чего я вообще решил пойти с ней куда-то, я ответил, что всегда успею сделать их попозже. На вторую часть вопроса ответа я и сам не знал, поэтому лишь спросил, что она делала на мосту ранним утром. Э. с легкой улыбкой пространно пробормотала, что ей нравится отсутствие большого количества людей и тихий утренний свет. Она поделилась, что очень любит именно рассветы, как символичные и постоянные возможности начала.
– Начала чего?
– Да чего угодно, – тихо отметила Э.
Пройдя довольно приличное расстояние, наконец в одном из домов мы отыскали маленькую круглосуточную кофейню и зашли внутрь. Посетителей внутри не было. Проснувшийся от хлопка двери заспанный бариста поприветствовал нас насколько было возможно искренне. Мы взяли два кофе, Э. добавила в свой много сахара. «Никак не могу привыкнуть пить его чистым. Хотя ведь уже взрослая», – как бы извиняясь произнесла Э. Аккуратно помешав деревянной палочкой содержимое бумажного стаканчика, мы покинули парня за кассой, тем самым позволив ему еще вздремнуть до конца смены.
Субботний город постепенно начинал просыпаться. Количество машин, настырно разбивающих глади водных зеркал на асфальте, неумолимо увеличивалось. Это было особенно заметно, так как мы все еще шли вдоль крупной магистрали. Мы решили свернуть в переулок, где потише. На улицах появлялись люди с собаками, бабушки выходили из подъездов, чтобы традиционно собраться своей столетней компанией на лавочках. В маленьких магазинчиках отпирались входные двери, таблички на них переворачивались на сторону «Открыто». Сонливая безмятежность неспешно сменялась сонливой деловитостью.
– А чем ты хотел сегодня заниматься днем после?
– Если честно, я особенно не продумал план на сегодня. Решил, что сделаю все, что собирался, а там уж видно будет по силам, и настроению.
– Но ты теперь решил перенести? Все-таки не стоит, правда. Может лучше посвятить день, как собирался?
– Да это всё не то, чтобы срочно. Да и опоздал я уже на сегодня. Так что сил достаточно, да и настроение тоже. А чем ты хотела заниматься?
– Не было у меня особенных планов. Что же, тогда нам надо что-нибудь придумать. Впереди целый день.
– Есть идеи?
– Пока нет, ни одной.
– Тогда придется идти, пока не замерзнем или не проголодаемся. Ты довольно легко одета, сейчас уже несколько прохладно.
– Не страшно.
Э. произносила слова перед собой, не поворачивая головы, даже скорее просто безучастно роняла их на холодный серый асфальт. Мне приходилось подстраиваться и подбирать их, спасая тем самым от участи полного забвения. Речь была монотонна, расслаблена, истощена, но при этом конструкции не были односложными. Ее внутренняя культура не позволяла им просто вываливаться бесформенными комками изо рта, словно отплевываться, даже в такой бессодержательной беседе как в тот день. Словосочетания были выверены и отточены, но общий выгоревший настрой придавал им несмываемый оттенок бессмысленности и от того трагизма, некой предрешенности, которую невозможно спрятать ни за иронией, ни за сарказмом. Ее походка была размеренно-монотонной, мою речь она соотносила с ритмом своих шагов, и ее ответы выверенно ложились в этот неторопливый монотонный гипнотический ритм. Мягкие прямые каштановые волосы падали на ее скулы, а когда она откидывала их и все-таки удостаивала меня взглядом, он всегда был несколько рассредоточен. Когда же мне удавалось ловить ее внимание, то в глазах отражалась маленькая вспышка изумленности, словно она каждый раз поворачивая голову обнаруживала меня, все то время идущего рядом, заново. Вероятно, она не хотела или не могла сконцентрироваться на настоящем моменте.
Порой она поднимала голову и, щурясь, разглядывала пустые окна, искусные карнизы, цветастые занавески, кроны деревьев, следила за перемещением с ветку на ветку беспокойных воробьев. Если на нашем пути встречались толстые коты на тротуарах или подоконниках первых этажей, то она непременно тихо и уважительно кивала им. Мне же можно было не стараться говорить что-либо интересное, или смешное или даже осмысленное. Полагаю, ей просто нравился какой-то человеческий звук рядом, это как когда включаешь телевизор, чтобы не чувствовать себя одиноко. Когда я один раз прервался, она посмотрела на меня с возмущением. На попытку подловить ее на безразличии, она с уверенностью ответила, что я рассказывал ей о гражданской войне в Испании. Что, к моему стыду, было правдой. Я действительно говорил ей о Франко и хунте. И, что хуже, мне пришлось продолжать.
Меж тем время энергично перемахнуло за полдень. Город с бессмысленным энтузиазмом по горло стал вовлечен в море занятий выходного дня. Погода была все такой же промозглой, однако, всеобщее хаотичное движение добавляло пару градусов тепла. Люди с решительным энтузиазмом сновали мимо нас. Матери настойчиво тянули за руку своих чад, чтобы согласно традициям приобщить потомство к прекрасному или просто обновить детский гардероб. Молодые люди с девушками мило прогуливались под руку на дневных свиданиях. Обычная следующая эволюционная ступень отношений после вечерних и ночных часов, когда уже не стыдно смотреть на лицо при откровенном дневном свете. Уже сформировавшиеся семьи постарше в полном составе отправлялись в огромные торговые центры, чтобы купить себе что-нибудь славное, ну или просто поглазеть, бессердечно потратив на это целый свободный день. Мы как раз прошли мимо молодой семьи, которая упаковывалась в свой компактный автомобиль, чтобы отправиться за город в монструозный гипермаркет. Жена разрывалась между сыном, который то и дело норовил, удрать к своим друзьям попинать мячик и как следует испачкаться, мужем, который никак не мог сообразить, все ли он взял с собой, и маленькой дочкой, которая начинала протяжно реветь, если на секунду перестать ее укачивать. Двое родителей нервно ссорились со взаимными обвинениями, однако, забавно заменяя непечатные выражения созвучными нелепыми выражениями.
– Ох, какой кошмар, – заметил я.
– Что именно кошмар? – обронила Э.
– Ну вот так вот выяснять отношения, собираясь на многочасовую поездку. А потом еще угробить целый день, бродя по огромным торговым пространствам.
– По-моему, это совершенно обыденная практика, разве нет?
– Конечно, но можно все делать как-то по-другому.
– Можно, конечно, попробовать, но только это все равно не сработает. Жизнь аморфна и рутинна. Каждый в юности говорит, у меня все будет по-другому, я-то уж точно не дам себя сломить будням, и не стану как окружающие, я буду наслаждаться каждой минутой жизни. Но проходит время и вот ты уже под язвительные комментарии третий раз возвращаешься домой за детским креслом, как этот мужчина. Каждый сдается, ибо рутинность системы невозможно победить. Да и нет тут никакого соревнования. Насущные житейские проблемы решать, гораздо приятнее, чем глобальные общемировые, хотя бы потому, что их можно решить. Нет в этом ничего кошмарного.
Противопоставлять себя и до конца дней бороться с каким-то выдуманным врагом гораздо большая глупость, как по мне. Это отлаженный ход вещей. Взросление – есть принятие естественного хода и смирение.
– И ты смирилась?
– С чем?
– С естественным ходом вещей, я полагаю.
– Я примирилась.
– А есть разница?
– Есть. Смириться – это сдаться без боя. А примириться – это осознать, что ты уже ничего не можешь изменить, потому что все что мог, ты уже сделал.
Мы нырнули в подземный переход. Облицованная белой плиткой подземная кишка вела нас под широким шоссе. Сильно пахло хлоркой, стены и пол недавно как следует помыли. У выхода на другую сторону стоял уличный музыкант, который на скрипке старательно выводил какое-то классическое произведение, но какое именно сказать было решительно невозможно, так как он делал это самым наипаршивейшим образом. И чем ближе мы подходили, тем более безобразными и неуклюжими становились фальшивые ноты. Он играл именно для пустого перехода, а показавшиеся неожиданно пара судей в лице случайных прохожих добавили к его нескладной композиции еще и долю волнения. Разумеется, денег в его чехле, кроме тех что он сам положил в самом начале, не было. Мне было физически непросто слушать его, поэтому я непроизвольно ускорил шаг. Оказавшись у подножия спасительной лестницы наверх, я обнаружил, что Э. отстала. Она остановилась у музыканта и принялась суматошно копаться в своей сумочке, бедный скрипач совершал уже совсем неуверенные движения смычком. Они стояли друг напротив друга, объединенные невероятным смущением. Наконец, Э. удалось отыскать пару крупных купюр, и она с дружелюбной улыбкой положила их в футляр из-под скрипки. Молодой скрипач явно не был готов к такому повороту событий, отчего даже прервал свою игру ради смущенного: «Спасибо». Э. кивнула ему и поспешила догнать меня у ступенек на поверхность.
– Ты хоть поняла, что он играл? – спросил я.
– Конечно! «Времена года» Чайковского, – заявила она, затем шепотом добавила. – Вроде бы. Мне показалось, что именно ее. Может и нет. Да и какая разница? Не думаю, что они приходят в переходы именно для того, чтобы продемонстрировать свое мастерство.
– Ну да.
– Правда, это были мои последние деньги. Так что, если ты задумаешь пообедать, то тебе придется меня угостить.
– Хорошо, это можно устроить. Может сейчас зайдем куда-нибудь, а то погода может совсем испортиться скоро?
– Не, пока не хочется, и я не против небольшого дождика.
Как только мы поднялись, сразу начался противный моросящий дождь, до этого лишь висевший очевидной угрозой сверху. Так как никто из нас, выходя утром из дома, не планировал долго находиться на улице, то зонта у нас не было. Оставалось лишь засунуть руки в карманы и съежившись продолжать движение. От такого природного явления людей вокруг стало гораздо меньше, чем было. Серая дымка, до этого более-менее успешно разгоняемая хаотично двигающимися жителями, теперь полноправно ложилась на дороги и тротуары, ленно распространяя свою сущность на все пространство. Туман был всеобъемлющ, своей значимостью он мог уступать лишь самому Городу, так как лишь заполнял его объем.
Э. подняла воротник своего пальто и одной рукой придерживала его около шеи. Мелкие капли скапливались на кончике ее носика. Не отвлекая взгляда от асфальта перед ней, она иногда милым задумчивым движением смахивала их, смешно по-детски жмурясь. Волосы постепенно темнели от влаги и теряли в объеме. Она не обращала внимание, только двигалась все вперед и вперед, полностью погруженная в свои мысли. Порой мне приходилось брать ее за руку, так как она абсолютно не замечала сигналы светофора. Благо и машин на улице было немного. Я оставил попытки завязать какой-либо конструктивную беседу. Если захочет, то сама расскажет, почему она пришла утром на железнодорожный мост. Созерцательность и темная меланхолия Э. постепенно передалась и мне. Я шел рядом с ней, рассматривая окружения, огромные современные здания, отражающие зеркальными фасадами пустое серое небо, стройки за затянутыми рекламными тентами, рассматривал голубей, собирающихся кучками под лысеющими деревьями, туристов в дождевиках с быстро промокающими под дождем картами города. С сильным акцентом они, извиняясь, обращались к нам, так как больше никого не было на улице и не было. Э. откликалась, дружелюбно и терпеливо объясняя, как пройти к картинной галерее или другой популярной достопримечательности. Потом они отправлялись в нужную сторону, а мы в абсолютно случайную.
Я спросил Э. не хочет она все-таки зайти куда-нибудь погреться.
– Да, можно. Только попозже. Я очень хочу сперва заглянуть в парк, пока не стемнело. Сейчас там должно быть очень красиво.
Я согласился, и мы скорректировали наш до того момента индифферентный маршрут. Свернув направо, мы двинулись вдоль большой магистрали, которая как раз упиралась в круг упорядоченного по часовой стрелке автомобильного движения. В центре круга возвышался монумент, олицетворяющий победу в женском обличье. А за ними как раз лежал большой городской парк. Благодаря погоде он был практически пустынным. Мы сошли с выверенного прямого асфальтового покрытия на извилистые утоптанные грунтовые дорожки. Серый город со одуряюще-монотонным гулом ненадолго остался за нашими спинами.
В парке действительно было очень красиво. В городе деревья, стоявшие по одиночке или небольшими группами, быстро сдавались, надвигавшимся холодам, безропотно теряя свою листву. В парке же эта флористическая общность выступала против неотвратимого хода времени. Желтый цвет осени хоть и был преобладающим, но еже с ним еще присутствовало лето, проявлялась в отдельных пятнах беззаботно зеленого. Э. проходя мимо таких стойких деревьев, кончиками пальцев проводила по их листьям. Оказавшись в парке, она заметно оживилась. С интересом смотрела по сторонам, по-мальчишески размашистыми движениями ног вздымала пожелтевшие листья на меня, заигрывала с маленькими собачками, которые оказались там вместе с продрогшими хозяевами. Впервые за этот день я увидел ее широкую искреннюю улыбку, не смущенную, не вежливую, не отрешенную, а именно настоящую, живую, с идеальными белоснежными зубами и чуть выступающими верхними клыками. Я стоял немного в стороне под раскидистым деревом, с сигаретой в руках, с безмятежным удовольствием наблюдал, как Э. расспрашивает приветливую пожилую женщину о ее маленькой коричневой таксе, и думал, что может не все так плохо, раз искры радости могут пробиваться сквозь непомерный слой тоски. Она помахала бабушке на прощание и быстрым летящим шагом подбежала ко мне, потянув за руку.
– Пойдем, пойдем. Тут недалеко есть старый дуб, когда я в детстве гуляла тут с родителями, мы обязательно к нему подходили.
Мы двинулись дальше вдоль по золотому настилу. Закрывая глаза Э. глубоко дышала, наслаждаясь свежим воздухом. Розы на ее кашне вокруг шеи тоже почувствовали благоприятную атмосферу и воспрявши привносили в окружающую атмосферу нотки своего благоухания.
Огромный старый дуб. Думаю, прилагательное «размашистый» придумали специально для него. Э. зачарованно смотрела на него, задравши голову. Я остался на месте, пока она неторопливо обошла его вокруг, внимательно всматриваясь в почтительную крону. На информационной табличке возле него упоминалось, что он был посажен более, чем две сотни лет назад. На своем веку он повидал, наверное, немало повзрослевших девочек. Удовлетворенная Э. вернулась ко мне и заявила, что теперь можно и поесть что-нибудь. На уточняющий вопрос, что именно, она предсказуемо ответила, что ей все равно, главное, чтобы не очень далеко. Я знал одну неплохую закусочную неподалеку, туда мы и направились.
Через парадные ворота мы вышли из парка. Нам предстояло пройти пару кварталов. Город снова обрел свое безграничное влияние. Розы на кашне прекратили источать аромат и спрятались, безоговорочно сдавшись во власть подавляющему преимуществу окружающему повсюду бензина и мокрого цемента. Но глаза Э. все еще радостно светились.
После долгого моциона под затяжным дождем было приятно снова оказаться в тепле. Э. плюхнулась на мягкий диванчик возле батареи и принялась растирать ладони.
– Может стоить дойти до уборной и высушить волосы?
– Не страшно, – ответила Э. и пальцами зачесала влажные волосы назад. – Поскорее бы принесли меню. А ты здесь часто бываешь?
– Да, бывает заскакиваю. Но не то, чтобы часто. Все-таки они находятся чуть ли не другом конце города. Мы уже прошли довольно прилично. Ты не устала?
– Нет, но можно немного перевести дух. Тебе здесь нравится?
– Да, уютное место.
К нам подошел официант. Я заказал черный кофе и сэндвич, Э. – большой кусок мясного пирога и лимонад безо льда. Официант предложил нам по стопке домашней настойки, чтобы согреться. Э. охотно закивала. Горячительное принесли сразу же, она опрокинула стопку, смешно поморщилась, словно никогда не пробовала алкоголь до этого. Хотя, стоит отметить, напиток и правда был с характером. Закусочная была словно олицетворением одной из тех житейских историй, когда одна семья держится на плаву за счет своего предприятия, каждый раз в конце месяца еле-еле сводя концы с концами, и спокойно выдыхая, когда оплачена месячная аренда помещения и заказаны продукты. И все друг другу клянутся, что следующий месяц точно последний, и сил уж нет тянуть, и клиентов все меньше и меньше, и арендатор душит, но месяца все проходят и проходят, а они продолжают существовать. Возможно, потому что любят это место всей душой, а может просто слишком аморфны, чтобы что-либо поменять. Не знаю, я не был знаком ни с кем из персонала, чтобы узнать правдивую версию дел. В любом случае, мне нравилось туда заходить перекусить, хотя не сказать, что еда была великолепной. Скорее просто была по нраву это атмосфера неизменности.
Э. заинтересовалась этим место, она изучала интерьер, рассматривала состаренные фотографии в рамке на стене, изображающих счастливых людей в старомодных костюмах. Если приглядеться, можно было различить на них следы подтертых водяных знаков. Однако, издали это было совершенно незаметно. Еще на окне стояли металлические фигурки животных, также сомнительной культурной ценности. Может в этой нелепой мимикрии и состоял секрет очарования места? Безыскусной, глуповатой, но совершенно без зазнайства и с обезоруживающе искренними намерениями.
Принесли еду. Э. с нетерпением принялась поглощать пирог. Сильно проголодавшись, она расправилась со своим блюдом на удивление быстро, затем, прижимая к лицу недопитый стакан лимонада, смотрела выжидательно то на меня, то в окно. Взгляд ее выражал буддийскую безмятежность или скорее сытую сонливость. Когда мы покончили с нашим ужином, и остались в ожидании счета, я спросил ее куда она хочет идти. На что она ожидаемо, ответила, что ей в принципе все равно.
Мы вышли на улицу. На счастье дождь перестал, но и солнце скрылось за горизонтом. Теперь стало темнеть все раньше и раньше, каждый год приходится привыкать к этому заново. Появилась пресловутая вечерняя прохлада, которая со временем трансформируется в полноценный холод.
Шумные улицы все также вызывали у нас внутреннее отторжение. Поэтому сворачивая, мы подсознательно выискивали пути тише и уже. Второстепенные улицы практически не освещались. Оно и понятно. Зачем полноценная иллюминация двум уставшим пешеходам, бредущим куда-то словно в дешевом арт-хаусном кино? Им должно хватать лишь отраженного от продрогшего асфальта света фар редких автомобилей, неспешно проезжающих мимо. Нам и хватало. Мы прятали нос в пальто и смешно пританцовывали от холода на перекрестках, где вместо диско-шара работал сигнал светофора.
Справа как-то незаметно выросла облезшая стена из векового кирпича. Уверенная в своей непоколебимости она отделяла нас от чего-то и справлялась со своими обязанностями вполне успешно. На ее вытянутом величавом облупившемся теле встречались искусные цветастые граффити, что лишь подчеркивало ее важность и монументальность, на контрасте с современным озорством. Мы лишь покорно шли вдоль, отмечая самые интересные произведения и размышляя вслух, что этим хотел сказать автор.
Неожиданно стена прервалась изящными коваными воротами, одна створка была приоткрыта, будто приглашение зайти внутрь. Э. замерла на несколько секунд от такого неожиданного поворота событий и я, пройдя по инерции несколько шагов, вынужден был вернуться за ней. Ни произнеся ни слова, она зашла внутрь.
Непоколебимая стена, которая отделяла что-то от нас, осталась позади. А это что-то на поверку оказалось старым кладбищем. Абсолютно темное, наполненное лишь очертаниями и силуэтами, которые с трудом читались в свете отраженного от облаков зарева центра города. Шурша мелким гравием под ногами, Э. неуверенно направилась вглубь. Я последовал по ее следам. Не самое приветливое место в любое время суток. А вечером, так особенно. Мы старались двигаться как можно тише, словно за одной из могильных плит могла скрываться спящая инфернальная тварь, которая только и ждала, чтобы наброситься на нас.
Э. остановилась возле одной из многих могил. Скрестив руки на груди, она смотрела на гранит с высеченным именем и годами, между которыми растянулась одна отдельно взятая человеческая жизнь.
– Как ты думаешь, что там? – спросила Э. полушепотом.
– Кости и сгнившая древесина, – ответил я ей серьезно с такой же громкостью.
– Нет. Там – это после того, как ты оказываешься тут, в земле, – Э. поняла, что ее формулировка прозвучала несколько нелепо и сразу же уточнила. – Что с человеческой душой происходит после смерти?
– Я …. Я без понятия. Никто не знает. Да вроде тут и нет верного ответа. Я особенно никогда над этим и не задумывался. Мне кажется, что души не существует. Есть только мозг, который и формирует каждого из нас. И характер, и душу и все остальное. А все то, что считается божественным проявлением, лишь эволюционные и социальные аспекты поведения, которые с течением развития человечества были возведены в степень духовности. Как-то так.
Э. взглянула на меня с недоумением, но при этом показалось, что за ее несомненно серьезным выражением лица тенью проглядывала жалость. Сложно было сказать. В блеклом свете можно было только разглядеть лишь появившиеся морщинки на ее лбу.
– Верного ответа не существует, но ты почему-то считаешь именно так, а не иначе.
– Не знаю. Сейчас все люди моего поколения так считают. А как так не думаешь?
– Нет, я думаю, что не все так просто. Конечно, я не знаю, просто мне нравится мысль, что все совсем иначе. Что все не заканчивается на этом вот так просто.
– Ты думаешь, все как в традиционном понимании – облачный рай и пылающий ад?
– Нет… Вернее, не совсем.
Э. замолчала. Я взглянул на нее в надежде, что последует продолжение. Но она лишь молча стояла, устремив взгляд на грубо выбитое в камне имя какого-то мужчины, усопшего ровно двадцать четыре года назад. В конце концов, я не выдержал и задал ей вопрос. Мой голос в опоясывавшей нас замогильной тишине показался грубейшей пошлостью.
– И как именно тебе все это видится?
– Какая разница? Это всего лишь глупая фантазия.
– Мне было бы интересно услышать. У меня вот никаких фантазий, но мой ответ тоже получился глупым. Расскажи, пожалуйста.
– Ладно. Это, конечно, полный бред, но мне кажется, что загробная жизнь – это один огромный бесконечный отель со Святым Петром в качестве метрдотеля. Только не смейся. И когда ты умираешь, ты оказываешься там перед главным входом. Он встретит тебя в холле за стойкой регистрации. Когда ты предстаешь перед ним, он не станет тебя расспрашивать, кто ты и что делал за время твоей жизни, не будет никакого суда души и каких-либо других церемоний, он же стоит там со времен сотворения мира, он все прекрасно знает, и про тебя и про всех остальных, просто, без лишних слов запишет в старую книгу твое имя и протянет ключ от номера, может быть только даст еще рекомендации на каком этаже и как быстрее к нему добраться, – Э. взглянула на меня и легким кивком показала на тропинку обратно. Мы пошли по направлению к выходу. Выйдя за ограду, она продолжила:
– И ты вскарабкаешься по большой парадной лестнице в пышно украшенном холле. Будешь долго плутать по длинным бесконечным коридорам, прислушиваясь к шуму за несчетным количеством идентичных дверей в попытках понять, что может ожидать лично за твоей. В конце концов, ты отыщешь свой номер и с понятным волнением откроешь его. А там будет небольшая комнатка с окошком, не самая роскошная. На сайте отелей, когда планируют поездку куда-то, такие комнаты обычно сразу же пропускают, так как в них нет совершенно ничего особенного. Но тут выбора уже не остается. Ты зайдешь, осмотришься и придешь к мысли, что в общем пристанище весьма уютное. На полу уложен ламинат, слегка потертый от старости, как и сам отель. Нетленные обои как из старых британских сериалов с мелким цветочным узором, на потолке плоская люстра. Не очень яркая, как раз чтобы осветить эту небольшую комнатку. За тяжелыми шторами будет прятаться обычное прямоугольное не открывающееся окно с видом на бесконечные облака и больше ничего. В первую пару-тройку лет пейзаж будет казаться необычным, словно ты находишься в нескончаемом перелете, но в течение остальной вечности он начнет приедаться. Потому шторы, более-менее подобранные в тон к обоям, окажутся очень кстати. Еще есть небольшой стеллаж, где разложены все те милые безделушки, которые в разные периоды жизни оказывались у тебя в руках и приобретали некий сакральный смысл. Начиная от первой погремушки и заканчивая камушком причудливой формы, который остался у тебя в сморщенной ладони, после того как ты взял горсть земли, чтобы бросить на деревянную крышку на каких-то из непрекращающейся череды похорон во время последних лет своей жизни. Все эти артефакты расставлены аккуратно, даже педантично, однако без какого-либо сортировки, временной или смысловой. Но это уже абсолютно без разницы. В центре комнаты стоит старомодное мягкое кресло, еще в полиэтиленовой упаковке, которое дожидалось тебя, с того самого момента, как ты первый раз набрал воздух в свои лёгкие и издал первый крик. После удаления заводской упаковки ты усядешься в него и окажешься перед самым главным, что есть в этой комнате – телевизором. Без модных наворотов, стандартных размеров, обычным таким телевизором. Рядом будет лежат пульт от него. И вот ты усядешься в кресло, нажмешь на кнопку включения и на экране начнут мелькать самые разные моменты твоей собственной недавно закончившейся жизни. Все та же привычная подборка каналов: например, новостные – по ним будут идти какие-нибудь значимые свершения или события твоей жизни, еще спортивные – показывают твою забеги или соревновательные победы, музыкальные – взятые тобой прекрасные гаммы и аккорды. и так далее. Вполне вероятно, что даже будет премиальный канал "Ночной", за особенные плотские достижения, которыми можно гордиться спустя столько времени. Думаю, было бы здорово, чтобы была даже своя версия "Магазина на диване" – для того, чтобы ты смог еще раз убедиться, что та рискованная покупка была одним из правильнейших поступков твоей жизни. И вот, ты пробежишься по всем каналам с довольной улыбкой, некоторые моменты будешь пересматривать по несколько раз. Подавляющее большинство сюжетов рано или поздно начнут надоедать, и ты начнешь монотонно переключать каналы. И только некоторые из них ты будешь готов пересматривать бесконечное количество раз. Это будут те сюжеты, в которых твое сердце было пропитано любовью, добротой, нежностью или состраданием. Также, как и сердца тех, кто тебя в тот момент окружал. Именно эти моменты, воспроизведенные на экране, заставят довольную улыбку превратиться в счастливую и уголки рта предательски задрожать, слеза побежит по твоей щеке, какой бы раз ты бы не смотрел это видео. И вот уже вечность уже не будет настолько вечной.
