Максим Кутис
9М. (Этюды о любви, страхе и прочем)
В один из многочисленных моментов очередного отчаяния, когда очевидность вновь берет тебя за глотку, мне показалось, что я нашел решение, чтобы наконец хоть как-то вырваться из этого круга. Кроткая блондинка из нашей компании, которой, как оказалась, моя персона импонировала все это время, стала способом побега от затянувшегося круговорота событий с Т. Я рассказал, что начинаю новые отношения, она разозлилась, но приняла это, выбора теперь не было у нее. В это время я перестал бывать на общих сборищах общих друзей. Ведь можно было увидеть Т., а я не представлял, как я могу сидеть рядом с другой. И так слишком много всего было высказано, чтобы добавлять еще грязи. С блондинкой мы провстречались всего пару месяцев. Было неплохо, но рассказывать абсолютно не о чем. Но хотя бы, благодаря ей, мне удалось все-таки удалиться от Т. Ну или скорее убедить себя в этом.
Немногим позже, с блондинкой мы, разумеется, разошлись. Все равно ничего хорошего нельзя построить вопреки. Она, конечно, пообижалась некоторое время для виду, но какой-то великой обиды на меня у нее не осталось, хотя, если сказать прямо, я ее использовал, чтобы забыть Т. Может и она обратила на меня внимание с той же целью, кто знает. Главное, что план побега воде бы сработал. Страсти довольно быстро улеглись, и я вновь стал вхож в нашу общую компанию. За время моего отсутствия практически ничего не изменилось. Все те же места, все те же лица, разве что появился один новый парень, не знаю откуда, вроде как знакомый знакомого. Высокий, с голубыми глазами, приветливый. Когда мы все собирались, он каждый раз вставал рядом с Т. И руки их никогда не лежали на столе, а прятались где-то за кромкой, ниже уровня видимости. В остальном же все было как раньше. Она была все так же восхитительна. И время замирало, только и я теперь замирал вместе с ним.
IX
.
(Эпилог)
– Здравствуй, У.
– Привет, – небрежно бросив свое приветствие, она села напротив меня. Пальто вешать не стала, а аккуратно положила на спинку соседнего стул. Взглянула на телефон, перевела его на бесшумный режим и положила экраном вниз. – Извини за опоздание.
– Ничего страшного. Будешь что? Здесь очень неплохо делают ризотто.
– Да, я помню. Мы были тут пару месяцев назад. Действительно хорошее. Но сейчас я не голодна.
– Точно? Может тогда что выпить?
– Разве что кофе.
Я подозвал официантку и попросил две чашки капучино. Та, смерив профессиональным взглядом напряжение между нами, сразу поняла, что больше мы точно ничего не закажем, забрала меню и вальяжным шагом удалилась к барной стойке.
– Хорошо выглядишь, – сказал я, как мы вновь остались наедине.
– Спасибо.
– Новые духи?
– Нет, все те же.
– Ну да, точно.
Я пытался подобрать слова, но в голове все варианты звучали еще нелепее, чем то, что я уже успел озвучить. На мое счастье, неловкую тишину заполнил звук кофе машины, измельчающий кофейные зерна. Во время паузы я изучал У. Вроде ничего не изменилось за эти две недели. Строгая серая шерстяная водолазка, с маленькой изумрудной подвеской поверх. Идеально прибранные в хвост прямые каштановые волосы. Среди них выбивалась парочка серебряных волосков, впрочем, она их никогда не стыдилась. Выверенные черты лица, очерченные скулы и прямые густые брови. Глаза с линзами, придающим им ярко-зеленый цвет. Какой был настоящий цвет ее глаз – я так и не узнал. Во взгляде была рафинированная надменность, как и всегда.
– Сколько мы не виделись? Недели две? – кофемашина смолкла, и мне пришлось спешно что-то придумывать.
– Да, ровно две недели. Тоже была среда.
– Точно-точно. Хорошо выглядишь.
– Да, ты уже говорил, – У. с нетерпением посмотрела в сторону официантки. Та совершенно не торопилась.
– Как дела?
– Хорошо.
– Я рад.
– Ты меня за этим сюда позвал? Узнать, как дела?
– Ну да.
– Так вот, все хорошо. Все?
– Нет, не все. Мне… я скучаю по тебе.
– Прекращай. Мы уже все выяснили.
– Да, но…
Официантка бесцеремонно нависла над нами и поставила две чашки. У. ложечкой отодвинула пенку, и сделала глоток.
– Извини, не хотела быть резкой, – словно смягчившись от глотка горячего кофе, произнесла она. – А у тебя как дела?
– Бывало и лучше, – честно признался и я.
– Ничего, уверена будет лучше. Со временем. А ты, кстати, прочел ту книгу, что я тебе дарила?
– Про психологию? Нет, еще нет, пока нет настроения, лежит следующая на столе.
– Ну зря. Думаю, тебе бы понравилась. Там как раз есть про то, как справляться с потерей.
– То есть ты специально ее подарила, чтобы подготовить меня к потере?
– Нет, там в принципе, про шаблоны поведения человека. Многое, конечно, уже и так известно, но есть пара занимательных мыслей. Было интересно обсудить с тобой.
– Хорошо, обещаю прочесть.
– Да обсуждать уже не обязательно, – она усмехнулась. – Но лишним все-таки не будет.
– Прочту, прочту.
– Хорошо.
Мы синхронно сделали глоток кофе.
– Да я вспомнил как, мы здесь обедали два месяца назад. Как раз после той выставки?
– Все верно.
– Странная все-таки была выставка.
– Что же в ней странного?
– Ну все это современное искусство, честно скажу, терпеть его не могу.
– Хах, ну ради бога. Значит зря я старалась просветить и заинтересовать тебя.
– Ну оно, конечно, забавное, все эти деревянные инсталляции из детских санок и граблей. Но я его не понимаю…
– Ну вот и ответ, все постоянно не могут терпеть то, что не понимают. Вообще уже общедоступная идея, что искусство в наши дни отошло от привычных приемов. Раньше все было проще, можно было сказать: «Похоже или непохоже» или «Красиво или некрасиво». И этого было достаточно для оценки произведения. Но сейчас все усложнилось. Надо знать течения, источники вдохновения, подачу и бэкграунд отдельно взятого художника, чтобы понять есть ли в нем смысл и значимость. К сожалению, только так. Поэтому могу предложить только покопаться в этой теме, как следует до того, как самодовольно изрекать, что-то наподобие: «Я его не понимаю».
– Но разве весь смысл искусства не в том, что его надо чувствовать?
– Нет, его единственная задача – это воспроизведение себя самого. Произведение появляется не для того, чтобы кого-то восхитить или разозлить, а чтобы посеять зерна созидания в ком-то еще. И так до бесконечности.
– Что же, если так…. Как-то жестоко.
– Может быть, но разве человечество не занимается тем же самым?
Спорить с У. всегда было невозможно, на малейшую попытку донести сколько бы то ни было отличную точку зрения, она методично закидывала ссылками и фактами, что ничего не оставалась как стыдливо ретироваться. А в тех моментах, когда она была откровенно не права, и, я думаю, сама это понимала, она замолкала, но оставалась на своей позиции, возвращаясь к спору несколькими днями позже, если ей удавалась отыскать доводы в свою пользу. Если же нет – она попросту вычеркивала из памяти сам факт произошедшего спора. В любом случае ее позиция оставалась непоколебимой. Но я все равно каждый раз пытался что-то донести, даже не знаю зачем.
– Не согласен, мне кажется, прямая идея искусства – это донести чувство или идею, с которым оно создавалось во внешний мир из глубокой души художника и зацепить те же струны в ком-то другом.
– Честно никогда не понимала смысла выражения «Глубокая душа». Выгребная яма – тоже может быть глубокой, но это лишь означает, что в ней помещается больше дерьма. Но как бы там ни было, так думать – твое честное право. К счастью, вся эта вотчина вольна в интерпретации. Но очевидно, понимать куда лучше, чем просто чувствовать.
– Но, когда все понятно, разве не станет скучно?
– Ну что ты, никогда не может быть все абсолютно понятно.
– Да? Помню, как ты сказала две недели назад «С тобой все понятно».
– Прекрати, озлобленность тебе не идет. Я тоже была излишне резка в этих словах. Если тебя это задело – прошу меня извинить.
– Уже извинил, как видишь, раз пригласил тебя сегодня.
– Не похоже, но ладно, допустим. Извинил. Хорошо, никто же ничего никого не обидел, мы разошлись по-хорошему. Просто мы разные, ничего тут не изменить.
– А если я попытаюсь?
– Что именно?
– Изменить. И вернуть все как было.
– Не надо. Во-первых, никогда ничего не вернуть как было. А во-вторых, я говорю сразу прямым текстом, что даже не стоит пытаться. В каких других случаях стоит попробовать изменить положение дел, но только если действительно есть предпосылки, а не просто потому, что тебе хочется или кажется что-то там кажется. Тупая упертость – всегда бессмысленна. Если тебе, например, попадется книга, где на пятиста страницах будут напечатаны только буквы «Ы» и тебе скажут, что ничего кроме них в ней нет – ты же не станешь читать ее полностью в попытке найти среди текста хотя бы одну букву «Я»?
– Может и стану, – сказал я из-за желания ей противоречить во чтобы то ни стало.
– Что же, тогда мне тебя искренне жаль.
– Спасибо, обойдусь без твоей жалости.
– Как угодно, – У. сделала последний глоток кофе и аккуратно отставила чашечку в сторону. – Терпеть не могу выяснять отношения, когда уже все очевидно. Ты уже ровным счетом ничего не сможешь сделать, чтобы изменить ход вещей. Все закончилось.
– Зачем же ты тогда пришла?
– Только не вздумай интерпретировать мое появление, будто я скучаю и хотела тебя увидеть. Я пришла только для того, чтобы сказать все последний раз четко и ясно лично тебе. И точно убедиться, что ты все верно понял.
– Не легче ли было просто позвонить или прислать сообщение?
– Разумеется, легче. Но ты наверняка бы выдумал себе зацепку, поймал какую-нибудь ложную интонацию и решил, что это приоткрытая дверца, попытался бы продолжить общение, чего бы мне точно не хотелось бы.
– Понятно. То есть все прошло, и ты больше ничего не чувствуешь ко мне?
– Ох, и снова мы возвращаемся к прежней теме. Терпеть не могу повторять несколько раз, но ладно, скажу еще раз, надеюсь последний – между нами все закончено.
– Бред.
– Нет. Хватит. Сейчас ты пытаешься достучаться до жалости, что вообще довольно низко, надо заметить. Но пусть, ты же в данный момент в отчаянии. И даже не скрываешь этого. Можно было изобразить, что тебе наплевать на меня, чтобы попытаться сыграть на моем чувстве собственной важности и собственничества. Шансов могло быть больше, хотя ты бы все равно ничего бы не добился.
Ее слова прозвучали спокойно, с нескрываемым самодовольством, которое меня всегда жутко раздражало.
Я обиженно замолчал. Она перевела взгляд в окно, все тот же выточенный профиль. Я смотрел на нее. Она уловила это и вновь повернулась ко мне.
– Еще раз, я прекрасно понимаю, каково тебе сейчас. Радости мне это не приносит; если честно, мне все равно. Я не виновата, что ты успел себе что-то там понапридумывать, погрузиться в собственную сказку и теперь, сидишь такой грустный и несчастный, как бездомный котенок. Жалеешь себя. Не надо, ничего страшного не произошло. Так бывает.
– Спасибо, мы сразу же стало легче.
– Ок. Мы все выяснили? – У. задала вопрос показательно нетерпеливо, эти несколько минут были ей в тягость.
– Да, – я уже не мог выносить ее холодного довлеющего тона и пустого взгляда сквозь зеленые линзы.
– Хорошо, – она стала собираться, положила телефон в сумочку, надела свое пальто и уже было хотела вставать и прощаться.
– У., стой, – непроизвольно выпалил я.
– Да? Что-то еще?
– Почему ты решила все закончить? – Зачем я это спросил? Ее ответы мне явно не сделают лучше, но все-таки стоит все выяснить до конца. Хотя какая уже к черту разница?
– Я поняла в какой-то момент, что ничего у нас не выйдет.
– То есть в какой именно момент? Все вроде было хорошо, мы же гуляли, ходили на всякие выставки, на которые ты меня затаскивала, некоторые мне правда нравились. Мне правда иногда казалось, что мы словно из разных миров, но, как мне кажется, это, наоборот, должно подстегивать интерес. Помнишь, как мы по незнанию забрели в тот старый театр, который успел закрыться пару лет назад? Как мы зашли с черного входа, на цыпочках пробрались мимо охраны и сидели в пустом темном зале.
– Помню. Было довольно мило. Но в воспоминаниях всегда остается только хорошее, не надо на них уповать.
– Но именно тогда, мне показалось, что все было так здорово и что ты была счастлива?
– С чего ты взял, что я тогда была счастлива? Да, было интересно и немного волнующе. Но это всего лишь старый заброшенный театр, не более.
Я хотел было подловить ее на обратном, но, покрутив покадрово тот эпизод, с изумлением понял, что картинка, на которую я слепо ссылался отличалась от той что была в действительности. В тот момент она улыбалась, держалась меня за руку, крадясь на цыпочках по старым коридорам, отвечала на мои поцелуи на пыльных зрительных табуретах. Но на этом все. Когда мы вышли оттуда, я был под сильнейшим впечатлением от нашего спонтанного приключения. А она первым делом забралась в телефон, чтобы найти, где поблизости можно перекусить. Я продолжил дальше, вспоминая, что еще успело произойти за эти два с половиной месяца. Я никогда не видел ее счастливой. И даже больше, не видел ее в злости или апатии, ни разу она не смеялась заливисто, чтобы на глазах выступали слезы, не плакала от грусти, не подергивала носом в отвращении. Только ровный тон приветливая улыбка, и совершенно спокойное приветливое настроение. Ничего из произошедшего не вызывало никакой реакции. И как я раньше этого не замечал?
– То, что из разных миров – это ты хорошо подметил. – продолжила У., как только поняла по моему запутавшемуся взгляду, что я наконец-то смог увидеть то, что все время лежало на поверхности. – Не было какого-то конкретного момента. Когда ты знакомишься с человеком – ты словно выдаешь ему аванс, некий кредит доверия. И после этого смотришь, насколько он его оправдывает. И с каждым мелким действием или фактом, он его или увеличивает, или же обратное. Каждое неправильное ударение, каждое ложное заключение, каждый твой нелепый поступок его сжигал. Не то, чтобы я какой-то богоподобный судья, чтобы решать кто хорош, а кто нет. Я давала тебе шансы, подсказывала, как я хотела бы, как хотела, чтобы ты себя вел. Но все впустую. И как раз две недели назад – у тебя этот аванс закончился. И когда это происходит – появляется четкое осознание, что это никуда не ведет. После этого растягивать расставание – только лишь потеря времени, как твоего, так и моего. Но не принимай близко, к сердцу, у тебя множество хороших качеств, наверняка кто-то оценит. Удачи!
– «Как хотела бы, чтобы ты себя вел», – повторил я глухим голосом. Она уже было собиралась выйти, но остановилась, как раз рядом со мной. – То есть мне надо становиться лучше, чтобы соответствовать тебе, что ли? Почему нельзя полюбить именно таким, какой я есть?
– Таким какой ты есть? – повторила уже она. После чего наклонилась ко мне, ее лицо поравнялось с моим, замерло на расстоянии поцелуя, что сердце кольнуло в груди. – Насколько надо быть жалким, чтобы сказать это вслух? А за что тебя любить? С чего ты решил, что в тебе вообще есть что-то особенное, заслуживающее этой самой любви? Запомни, никто не будет любить тебя таким, какой ты есть. Такой как ты есть ты никому не нужен. Любить такого как ты есть, можешь только ты сам, и то ничто иное как никчемная самоутешающая мастурбация. Для этого надо быть самым последним идиотом. Почему хоть кто-то должен это делать? Тебя будут любить, только если ты будешь подходить кому-то, оправдывать ожидания, и точно соответствовать чьему-то чужому образу, который уж точно не построен на тебе самом. Любить тебя будут только если ты станешь чьим-то отражением, только так. Поэтому забудь раз и навсегда свое «таким какой я есть» и стань кем-то другим. Надеюсь, это наша последняя встреча. Прощай.
Она вышла из кафе. Я просидел еще минут пятнадцать, свой кофе я так и не допил. Расплатился по счету, забрал свою куртку с вешалки и вышел из заведения. Больше в него я никогда не возвращался, хотя мне очень нравилось, как там готовят ризотто.
