Максим Кутис
9М. (Этюды о любви, страхе и прочем)
Сам вход в суд был выгорожен металлическими ограждениями. Дежурили полицейские. Все хорошие места были разобраны общественными активистами. Со стороны выглядело, будто фанаты ожидают приезда обожаемой звезды. Они держали самодельные криво нарисованные плакаты, общий смысл которых сводился к фразе: «Горите в аду». Я не хотел толпиться среди них, поэтому выбрал место в отдалении, метрах в двадцати чуть выше по улице около большого тополя в крохотном скверике. Оттуда было хороший вид на площадку перед судом, но я оставался там один. Все остальные наблюдатели предпочитали быть как можно ближе к месту событий.
В лучших традициях больших звезд обвиняемые опаздывали. Фан-толпа развлекала себя тем, что поддерживала друг друга в ненависти и составляла свой Топ-10 из тех, кого следует судить дальше. Журналисты обменивались любезностями, обвиняя друг друга в продажности и непрофессионализме. Водители же продолжали меланхолично курить у своих машинок. Из онлайн новостей я узнал, что обвиняемых задерживаются из-за того, что у следственного изолятора также собралась похожая толпа их «почитателей» с требованием устроить суд на месте. Полиция толи замешкавшись, то ли специально разрешая толпе пошалить, только спустя некоторое время расчистила путь и позволила каравану двинуться дальше.
Наконец обвиняемые прибыли к месту слушания. Серый автобус в сопровождении двух полицейских машин проехал мимо меня и припарковался прямо перед входной лестницей. Толпа, обрамляющая проход к зданию, до того лишь оживленно разговаривая, разразилась криками и проклятиями, когда обвиняемых в наручниках стали по одному выводить из служебного транспорта. Молодые люди выглядели растерянно. По длинной моложавой фигуре я узнал в одном их них Серого. Он сутулился, и старался не смотреть по сторонам, как и остальные. Когда все семеро вышли, в ход пошли заранее заготовленные толпой яйца и помидоры. Прилетало и в полицейских, которые по инструкции окружили ребят плотным кольцом для безопасности. Такой сложносочиненной фигурой из людей обвиняемые и их охранники стали медленно подниматься по ступенькам к дверям в здание суда. Другие полицейские с трудом держали металлические ограждения, чтобы разъяренная толпа не прорвала выстроенный заслон. Давлению также способствовали журналисты, активно прессуя окружающих с целью взять удачный кадр.
Именно в этот момент раздался хлопок, ударной волной меня отбросило на спину. Уши наполнились резкой звенящей болью. Я постарался сразу же подняться на ноги. Перед моими глазами предстала ужасающая картина. Вход перед зданием суда, то, что мгновение назад представляло себе не бог весть как, но все – таки организованную цивилизованную структуру, теперь выглядело как человеческое месиво, прямиком со средневековых гравюр. Оглушенный в состоянии шока я подошел ближе.
Под ногами хрустело выбитое стекло. В воздухе повисла тошнотворная смесь из запахов серы и жженых волос. Чем ближе я подходил, тем отчетливее сквозь невыносимый звон в ушах стал прорезаться крик боли и ужаса. Он был многолик по своей составляющей, но монолитный по своей сущности, исторически неизменный, как и сама человеческая боль, передаваемая посредством голосовых связок. На этом фоне тихих стонов слышно не было. Я видел людей, которые лежали и просто беспомощно открывали рот, медленно умирая как рыбы на суше.
Словно некое древнее ритуальное жертвоприношение человеческие тела были выложены по окружности, только в центре на месте какого-нибудь оккультного божка была небольшая дымящаяся воронка. Кто-то еще шевелился, те кто был ближе к центру уже не подавали никаких признаков жизни. Подсудимые лежали одной однородной группой вместе с полицейскими, которые должны были их защищать, все они были неподвижны. Искореженные металлические ограждения лежали поверх людской массы. Я отбросил кусок металла, который оказался на женщине, беспомощно распластавшейся на асфальте. Судя по значку на ее опаленной старомодной кофточке, она была из тех, кто поддерживал обвинительный приговор для молодых людей. Горло ее было перебито, но она все еще была в сознании. Я опустился на колени, снял куртку и попытался закрыть кровоточащую рваную рану. Она посмотрела мне прямо в глаза. Показалось, что смотрит она сквозь меня, куда-то туда, где только ей был виден свет. Ее губы шевелились, но я не мог услышать, что она говорит. С нечеловеческой силой она вцепилась мне в руку, но совсем быстро ее хватка ослабела. Ее запястье безвольно упало на асфальт и губы замерли. Широко раскрытые глаза продолжали смотреть.
Оставаясь перед ней на коленях, я огляделся вокруг. Люди, которым повезло, истерично суетились и бегали вокруг. На меня была направлена камера. Операторы, как только отошли от шока, сразу принялись записывать эксклюзивные кадры. Репортеры взволнованно взахлеб орали в микрофон, описывая что только что произошло. Я поднялся и, стараясь не наступать на лужи кровли, как можно быстрее пошел прочь от места трагедии. Навстречу мне двигались машины скорой помощи и полиции, однако, из-за нагромождения припаркованных автомобилей и техники, они не могли ехать быстро.
Пройдя пару кварталов, когда звуки сигналов спасательных служб остались за спиной, я вновь увидел город в своей самодовольной и обыденной занятости. Все было как обычно. Разве что, мои руки были в крови. Думаю, это несколько напрягало прохожих, однако, никто не подходил ко мне, чтобы предложить помощи или потребовать объяснений. Я зашел в ближайшее кафе и спросил чашку кофе. Пока заказ готовился, я отмыл кровь в туалете.
Руки страшно тряслись, я все еще никак не мог отойти от увиденного. Не думаю, что вообще кто-либо может спокойно перенести подобное. Я долго тер запястья, капли крови были на одежде и на лице. Умывшись, я долго и тупо смотрел на себя в зеркало. Когда я вернулся к стойке, кофе уже успел остыть. Миловидная официантка предложила его разогреть, я отказался.
Я взял кружку и сел за столик. Машинально открыл новости, хотя прекрасно знал, что будет написано. Не прошло и получаса с того момента, но фотография меня на коленях и той несчастной женщины была уже на всех новостных сайтах. Пока только краткие заметки с пометкой «Новость дополняется». Кого-то успели госпитализировать. Кто-то успел сделать официальное заявление. Все казалось невероятно обыденным, то что совсем недавно шокировало – с экрана телефона выглядело обычной новостной сводкой. Лишь еще одна трагедия, даже если ты непосредственно был там. Среди сведений о трагедии, промелькнувшей перед моими глазами, появлялись заметки о еще одном взрыве. Судя по всему, он произошел ровно в то же время, что и первый, однако, подробностей о нем было куда меньше, так как все журналисты были сегодня сконцентрированы на месте планируемого судебного заседания. По обрывочным данным взрыв произошел в еще одном полицейском участке в другой части города.
Теперь все встало на свои места. Если первый можно было с натяжкой расценить как некую карму или действие, движимое правилом глаз за глаз. Ведь многие члены общества были бы крайне счастливы устроить самосуд над молодыми анархистами. Второй же взрыв был явным подтверждением посыла: «Вы взяли не тех, и это еще далеко не конец».
Я вышел из кафе и направился домой с гнетущим чувством подавленности и страха. Было так странно идти по обычной городской улице с осознанием того, что в любой момент все может трагически перевернуться. Осколки стекла, застрявшие в подошве, и засохшие капли чужой крови на штанах, не давали об этом забыть об этом. Встречающиеся прохожие вели себя индифферентно и обыденно, может они еще были не в курсе страшных событий, что разворачиваются буквально в нескольких кварталах от них – может уже привыкли к трагедиям, происходящим с редкой, но все-таки периодичностью. Реагировать на каждую невозможно, любое переживание сжирает кусок души и если быть открытым к каждому общему несчастью, то скоро от тебя ничего не останется.
Добравшись до дома, я рухнул на кровать. Хотелось сбежать из этой реальности и пробыть вне ее насколько возможно дольше. Сильнодействующего снотворного у меня не было, напиться я не мог себя заставить. Оставалось лежать с открытыми глазами и смотреть в потолок, потому что как только их закрыть, сразу всплывали кошмарные образы. Я почувствовал, что моя кожа и одежда пропахла гарью и серой. Я сразу выбросил все, что на мне тогда было в мусорный мешок, и принял долгий душ. Под струями воды ко мне пришел на ум единственный вариант дальнейший действий. Хотя, конечно, он не был единственным, всегда можно просто уйти, спрятаться, забыть. Но я оставил это как запасной вариант.
Надо было найти Л. Я не имел ни малейшего, как это сделать. Если у полиции целой страны это было приоритетной целью, но они потерпели сокрушительное поражение, то что могу найти один я. За время их так называемого расследования я не увидел ни одной отсылки или хотя бы намека на то, что что они двинулись в ее направлении. Ладно, допустим, они не знали в каком направлении идти и выбрали самый простой путь: использовать что есть и следить, чтобы подобного не произошло в будущем. У меня хотя бы имелось приблизительное виденье, куда надо идти. Разумеется, я не знал, в каком она находится состоянии и где. В городе ли она, занимается ли обычной жизнью, да и вообще жива ли? Где сейчас все те, кто был тогда на старом складе? Практически всем удалось скрыться, как тараканам при резко включенном свете. Может, это вовсе не ее рук дело, может то выступление, основанное на ослепляющей идее мести, было пиком ее помешательства. Ведь она достигла своего, ее услышали, и она быть может увидела последствия. Естественно, она была в курсе, что ее бывших соратников и даже одного друга схватили. Разве она могла пойти на подобное действие, принеся их в жертву? Ведь было бы достаточно другого взрыва, чтобы разрушить все обвинение и указать на несостоятельность правоохранительных органов. Может она испугалась, что они укажут на нее в суде? Но раз они не сделали этого на допросах, то почему они должны были сделать это после? Но Серый, тот кто мог рассказать о ней, был мертв. Было ли это ее целью? Может, она остановилась, но ее новые соратники, на подобие тех, что стояли за ее спиной на сцене, решили довести начатое до конца? У меня сразу вспыхнуло слишком много вопросов, самым страшным из которых был: «Что делать, если у меня все-таки получится ее найти?».
Тем же днем я предпринял первую безуспешную попытку поиска. Я позвонил в ее издание и спросил Л. Мне предсказуемо поведали, что она давно не работает. Она даже не пришла забрать вещи, просто известила их по телефону, что больше не придет без объяснения каких-либо причин. Если я хочу, то могу забрать ее коробку с ее вещами, все равно уже давно хотели выбросить. Я согласился и приехал на ее прежнее место работы. Охранник на входе отдал мне коробку. Я стал ее разбирать на ближайшей скамье. Внутри была одна макулатура. Какие-то блокноты с пометками, обрывки бумаг, кружка с надписью «Я ненавижу понедельники» и вековым кофейным налетом внутри, а также маленький игрушечный динозаврик. Желтый пластиковый тираннозавр, сделанный в крайней степени криво, но из-за такой фабричной халатности он выглядел довольно забавно. Фигурку и пару клочков бумаги с какими-то именами и телефонными номерами я оставил, остальное отправил в ближайший мусорный ящик.
Затем я отправился на квартиру Серого. В окне горел свет, и я решил позвонить. Из домофона мне ответил недовольный женский голос, я представился репортером и сказал, что хотел бы задать вопросы о предыдущих жильцах. На что выслушал полноценную тираду, о том, как же ей это все осточертело, что ее усопшая мать под конец жизни совсем выжила из ума, раз пустила жить таких уродов. Что последний месяц полиция не давала ей жить, но хоть спасибо, что вынесли весь мусор, что оставался. Что от звонков журналистов она уже готова вешаться. И в конце концов, она рада, что эти молодые сволочи получили по заслугам, подохли, как им и полагается. Жаль только, что не мучились. А полицейским поделом, раз не смогли предотвратить весь это кошмар. Я не стал настаивать, сказал: «Спасибо» и удалился.
Дома я проверил имена и цифры на ее бумагах. Ничего интересного: одна типография, китайская закусочная, рекламное агентство и пара младших редакторов с маленьких развлекательных сайтов. Фигурку динозавра я оставил у себя на столе.
На другой день под вечер я приехал к тому самому месту сборища, устроенного Л. Склад выглядел абсолютно также, как в моих воспоминаниях, словно все произошло только вчера. Можно было даже ощутить ту необычайную атмосферу общего подъема, хотя вероятно это было лишь мое личное чувство. А само здание было как пустая скорлупа. Треснувшее и давно безжизненное. Все давным-давно было брошено. Даже новых граффити на стенах не появилось.
Я проверил оба места взрыва: первое, до боли мне знакомое, и второе, совсем свежее, виденное только на фотографиях из новостей. Старенький одноэтажный домик, в котором я провел не самые приятные часы своей жизни, не смог перенести потрясения. Неуклюже завалившись одной стеной внутрь себя, он представлял собой достопочтенные развалины. Восстанавливать его никто не собирался. Все важное забрали, технику вывезли. Охраны не было. Его служба на благо страны подошла к концу. Второй же участок, напротив, к моменту моего визита уже принялись реанимировать. Мусор разгребли, территорию отгородили строительным забором. Чтобы я не ошивался и не высматривал, меня практически сразу прогнал оттуда сторож.
Последним местом визита у меня оставалось кладбище. Это казалось мне совсем уж художественным вариантом, но надо было проверить все. Я пришел до полудня, однако, местный смотритель был уже нетрезв. Я хотел узнать навещают ли могилу недавно похороненного парня на дальнем углу кладбища. Но, естественно, он ответил, что не может помнить всех, кто сюда приходит, как и тех, кто здесь уже лежит. Знакомой дорогой я дошел до его могилы. Памятник так и не был поставлен. Деревянный крест покосился от пронизывающих ветров и готов был вот-вот упасть. Свежих цветов не было. Я поправил крест, воткнув его глубже в грунт, и убрал давно завядшие цветы. На обратном пути я думал, что явно не меня хотел бы видеть погибший парень поправляющим его могилу. Я приходил позже еще пару раз, в надежде увидеть какие-нибудь признаки, что и другие здесь бывают. Но каждый раз мне представала одна и та же картина: свежая могила, которая неумолимо приходила в запустение.
Единственное, что мне оставалось – это номер телефона, с которого Л. пригласила меня на то ночное сборище. Мне было очевидно, что Л. никто не сможет найти, если только она сама этого не захочет. Но я стал набирать этот номер каждый день, но в ответ, я слышал только: «Абонент недоступен. Оставьте сообщение…». С голосовой почтой я дело иметь не хотел и бросал трубку. Это превратилось в некий ритуал, как стук в закрытую дверь, единственную, которая возможно могла вывести из тупика. От безысходности и отсутствия хоть каких-нибудь новых данных это вошло в привычку. Я внимательно пролистывал новости, ничего не находил, набирал номер и слушал одинаковое отсутствие ответа.
Одним вечером я как обычно повторил эту процедуру. Прослушал автоматический ответ оператора и отложил телефон. Через две минуты раздался звонок. Я машинально поднял трубку.
– Алло, – произнес я и вместе с этим поймал себя на мысли, что даже не посмотрел кто позвонил.
– Привет, – ответил мне знакомый женский голос. Я не узнал его сразу. Отодвинул телефон от уха и посмотрел на экран. Да, там был тот самый номер, который я уже несколько недель настойчиво и бессмысленно набирал каждый день.
– Привет, – только и выдавил я из себя. Неожиданно настал тот самый момент, мысли о котором я каждый раз с упорством отгонял от себя, оправдывая мизерной вероятностью этого события. Честно говоря, я боялся, что оно действительно произойдет, хотя так старался его приблизить.
– Что тебе нужно? – спросила Л., видимо, поняв, что на этом «привет» моя реплика закончилась.
– Да… Как дела?
– Ты названивал ради того, чтобы узнать, как у меня дела?
– Нет, не совсем. Я звонил тебе, пытался найти.
– Да, я поняла.
– Я заходил к тебе на работу, но мне сказали, что ты там уже там давно не появлялась. С твоими друзьями у меня нет контактов.
– У меня нет друзей.
– Я не знал, как тебя найти. Обошел по несколько раз все знакомые места. Даже думал, может встречу тебя на кладбище.
– Хах, я пока еще жива.
– Я имел в виду на могиле Красного.
– Короче, что тебе нужно?
Хороший вопрос. Я не успел, вернее не хотел отвечать на него сам для себя за все то время. Теперь же время на раздумья не осталось.
– Я хотел бы встретиться с тобой, поговорить.
– О чем? Мы разве старые друзья? Нет. Ты меня не знаешь, я тебя не знаю. Всем будет лучше, если ты так и будешь думать…
– Ты знаешь, что Серый погиб от взрыва? – оборвал я ее на полуслове.
– Да, я знаю.
Я попытался выцепить из этих трех слов хоть какой-то оттенок чувства. Будь-то грусть, или гнев, или вина. Но он прозвучал неестественно стерильно, словно это был не ее старый знакомый, с которым ее столько связывало, а наугад прочитанное имя из раздела некрологов. Простая констатация факта.
– Откуда?
– Всё, закончим на этом, больше не звони на этот номер.
– Стой! – я откровенно запаниковал.
– Что?
– Мне надо отдать тебе динозавра, – пластиковая фигурка стояла на столе прямо перед моими глазами.
– Что? Динозавра?
– Ну да, такой игрушечный маленький. Он был на твоем рабочем месте в офисе. Я подумал, что ты про него забыла.
– Нет, я помню его.
– Так что могу передать.
– На хрен тебе это?
– Не знаю, но я считаю, что это не очень вежливо по отношению к нему.
Л. замешкалась. Пару секунд она колебалась. Но в конце все-таки сдалась.
– Ладно, черт с тобой, хочешь мне его передать – приходи. Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь. Завтра, к одиннадцати вечера.
Она продиктовала адрес и повесила трубку. Я ни черта не понимал, что и зачем я делаю.
На следующий вечер с динозавриком в кармане я подошел к условленному времени и месту. В отличие от предыдущих встреч, добираться куда-то на окраину не пришлось. Это был ничем не примечательный тихий уютный старенький дворик, окруженный невысокими домиками. Располагался практически в самом центре города. Было уже довольно поздно, на улице было темно. Было практически пустынно за исключением одиноких прохожих, спешащих с работы домой. В указаниях, что дала Л., был только номер дома. Но сам дом оказался многоквартирным. Я посмотрел на окна в надежде увидеть какой-нибудь знак. Но ничего сколько бы то ни было отличительного не заметил. Самые обычные шторы и горшки на подоконниках. Потом обошел дом вокруг, вернулся во двор и сел на лавочку ждать неизвестно чего.
Спустя минут двадцать, когда я уже всерьез подумывал плюнуть на все и просто оставить динозаврика на этой лавочке, на телефон пришло сообщение с еще одним адресом. Он был довольно близко, в минутах десяти пешком. Я отправился дальше.
Второе место было куда менее уютным, нежели первое. Дома были выше, мусора во дворе больше. Я снова осмотрел окна и обошел дом. Сел на следующую лавочку с мыслями, что дальше участвовать в этом квесте у меня желания все меньше и меньше.
Сзади тихо ко мне подошли два парня спортивного телосложения. Я напрягся, поскольку выглядели они довольно угрожающе. Один из них назвал мое имя и сказал идти за ними. Они встали по бокам от меня, каждый выше меня как минимум на полголовы. Пока мы шли, они не произнесли ни слова. Мы прошли за дом, который был в адресе, к небольшому двухэтажному строению. Оно было в аварийном состоянии, половина штукатурки со стен обвалилась и на ее месте вылезали старые кирпичи с не внушающими доверия трещинами. Однако, свет в некоторых окнах горел. В доме даже в таком состоянии кто-то жил. Один из моих сопровождающих открыл скрипучую дверь, и мы прошли внутрь.
Обшарпанный коридор выглядел так, словно уже полвека не слышал даже слово «ремонт». Света внутри не было. Воняло затхлостью, несмотря на незакрывающиеся окна. Мы поднялись на второй этаж и зашли в квартиру. Хотя квартирой это назвать было сложно, скорее подходит слово «убежище». Внутри было много комнат вдоль узкого коридора, практически все закрытые. Облупившееся стены, висящие лампочки, несколько спальных мест, пара ноутбуков, какие-то коробки и стойкий запах химикатов, которому удалось полностью затмить собой вековую затхлость.
Меня провели в дальнюю комнату и с силой усадили на стул. За столом напротив сидела Л. и что-то писала в ноутбук.
– Твои предыдущие друзья мне нравились куда больше, – сказал я.
– Да, мне тоже, – ответила Л. и захлопнула крышку ноутбука.
Двое парней оставались в комнате, но Л. жестом показала им выйти. Я полез в карман, достал динозаврика и поставил на столик. Она взяла его, на ее лице проступила улыбка.
– Так забавно. Его мне подарил Красный, когда я написала свою первую статейку. Я уже не помню, о чем там именно было, какой-то развлекательный бред. Денег тогда у нас не было, сидели на одной лапше. Но он обставил все как романтический ужин со свечами, и потом подарил мне этого динозаврика в честь моих успехов в журналистике, его, правда, давали как подарок к конфетам. Было очень мило.
Л. стояла, облокотившись на стол, и рассматривала игрушечную фигурку. Я не видел ее с того самого вечера. Она сильна похудела. Те же черные джинсы, что раньше плотно облегали ее бедра, теперь уже сидели свободно. Через темно-серую майку выступали острые ключицы. Ее светлые волосы были убраны в хвост, были заметны отросшие темные корни. На ее усталом лице не было макияжа. Она поставила динозаврика на стол возле своего ноутбука.
– Так и, серьезно, зачем ты пришел? – обратилась она ко мне уже безо всякой улыбки.
– Я хотел тебя увидеть.
– Увидел. И дальше что?
– Где ты пропадала все это время?
– Скажем так, занималась важными делами.
– Не сомневаюсь. А это эти костоломы?
– А эти… Это мои новые друзья. Не обижайся на них, они очень старательные, хотя и туповаты.
– Где ты нашла таких?
– Я давно в этом бизнесе и знаю, кто за что выступает. Раньше я принадлежала к другому течению недовольных. Но всегда было знакома со всем сообществом. Эти были давно, обычные безмозглые футбольные фанаты, им близка радикальность. Им нравятся решительные меры, отъявленные расисты, к сожалению, они умеют крушить, а я им показала, как можно крушить гораздо эффективнее. Удивительные люди, совсем не заботятся о себе, бывает очень полезно.
– У вас теперь общие цели?
– Можно сказать и так, – Л. пожала хрупкими плечами.
– Ты слышала, что случилось с ребятами после твоего выступления?
– Да, слышала.
– И?
– Что «И»? Если ты о том, что из задержали, то все те, кого я позвала, не первый раз слышали полицейские сирены. Все из этой тусовки в той или иной степени сталкивались с законом. Я сама столько раз убегала по всяким пустырям, что не сосчитать. Так что то, что они попались, может говорить только об их собственной глупости.
– Я не об этом. Ты же знаешь, что произошло у суда? Зачем? Они бы не выдали тебя, они молчали все время расследования. И дальше бы продолжали молчать.
– Дело не в страхе за свою шкуру, мне, по большому счету, наплевать. Ты просто представь, что с ними было дальше? Тюрьма где-нибудь далеко, вне поля зрения цивилизации, где их жизнь превратилась бы в сущий ад. Даже если бы они сказали, что есть у них какая-то знакомая, которая может быть причастна ко всему этому. Ничего бы не изменилось, раз они уже попали в паутину. Приговор должен быть приведен в исполнение. Пытки, побои, издевательства. Снова и снова. Выход у них был бы один. Они уже все равно были мертвецами, поэтому не стоило затягивать. Так что, можешь считать это актом милосердия.
– Я был там в то утро.
– Я видела, очень трогательная фотография была в новостях. Газетчики не успели сделать из тебя героя? Они любят жалостливые истории.
– Все эти взрывы, это… это ты? – спросил я, хотя и так прекрасно знал ответ. Л. посмотрела прямо мне в глаза и произнесла короткое «Да». Произнесла спокойно, без колебаний, но и без вызова, никакого бахвальства или показухи. Короткое, сухое, прямое «Да».
– Но, но зачем? Что ты можешь этим добиться?
– Ты же был тем вечером, я видела тебя в толпе, ты все слышал. Мы долго сражались, но мы действовали честными методами против тех, кто никогда не ведет честную борьбу. С меня довольно. Я видела все это дерьмо много-много раз, и ты проигрываешь каждый раз, снова и снова тебе показывают твое место, прячут за решетку друзей на срок, который только могут придумать, и ты начинаешь заново каждый раз. Во всем этом только один плюс, можно сколько угодно тешить свое самолюбие, что ты сражаешься против прогнившей, но все равно могущественной системы.
Это все равно, что идти в шулерское казино с заработанными кровью деньгами, проигрываться, но кичиться перед всеми потом, что ты бы обыграл его, если бы они перестали жульничать, и все эти несчастные игроки бы стали на твою сторону.
– И, по-твоему, единственный выход – это взорвать казино?
– У тебя есть идея получше? – Л. улыбнулась так, как раньше, оскалом.
– Я прекрасно помню, что ты говорила. Ты хотела, чтобы тебя услышали. Так вот это произошло. Разве недостаточно? Почему ты молчишь, разве не надо громко заявить о том, для чего все это было устроено? Все видят лишь последствия, но не понимают причины.
– Они все равно не поймут. Люди никогда ничего не могут понять, насколько убедительными не звучали причины. Им надо самим обжечься, чтобы до них наконец дошло. Чтобы страх стал неотъемлемой частью их повседневной жизни. Не простое беспокойство, а именно животный страх за свою жизнь. Только тогда они начнут прислушиваться, что им говорят. Да этого еще очень и очень долго.
– Ты лжешь. У тебя никаких целей. Поэтому ты и молчишь. Тебе нечего сказать. Ты ни за что не выступаешь. Все твои причины остались на кладбище, на могиле, которую никто не навещает. То, что начиналось как борьба за справедливость, теперь представляет из себя просто бойню, уничтожение всего и вся. У тебя нет никаких причин или оправданий. Только абстрактная бессмысленная месть.
Л. взглянула на меня. Сказать ей действительно было нечего. Она лишь выдохнула и подкурила сигарету.
– Ладно, можно понять месть к государству, к полиции к людям, которые выступали против, травили тебя, – продолжал я. – Но ты сама убила тех, кто был тебе раньше близок. Своего друга. Ты же собрала их для того, чтобы объединить, а затем просто отвернулась и бросила.
Л. с яростью отшвырнула сигарету в сторону и подошла ко мне вплотную. Глаза засверкали яростью, меня обдало ее жаром.
– Они, все эти, кого я знаю, ничем не лучше всех остальных. Ты видел же их. Они орали и хлопали в ладоши, все как один, такие же кровожадные твари. Все, абсолютно все одинаковые на самом деле. Ущербные люди с оскорбленным чувством собственного достоинства. И все хотят одно власти и навязывания своей воли. Только раз у них есть высшее образование, читали больше книжек, и лучше говорят, то ставят себя выше всех остальных. Думают, что понимают, что нужно всем. Но на самом деле, ни хрена они не знают. И не имеют никакого права, что-либо говорить!
– Ты тоже ничем не отличаешься. Но разве ты сейчас не ставишь себя выше них?
– У меня есть бомбы, я и есть выше них.
– Еще не поздно остановиться. Ты же понимаешь, что ты осталась одна и вконец заблудилась. Это путь никуда не приведет. Ты можешь спрятаться, сбежать, что угодно. Надо прекратить жертвы. Ты сделала что хотела, но это ни к чему не привело. И не приведет. Останется только бессмысленное насилие и тотальная ненависть.
– К сожалению, я уже слишком далеко зашла, чтобы останавливаться. И мне некуда возвращаться. Поэтому остается только идти вперед, чтобы там ни было.
– Если ты не остановишься, тогда это придется сделать мне, – эти затасканные слова сами вывались из моего рта. Прозвучали неказисто, в них не было никакой уверенности. Произносить их я не собирался, по крайней мере открыто.
Л. ухмыльнулась. Она все также практически вплотную ко мне. От нее исходил жар, словно вся она была одним сплошным пламенем.
– Я же предупреждала тебя не вмешиваться. И ты понимал, что ты делаешь. К сожалению, я не могу этого допустить. Ты останешься здесь.
Я оттолкнул Л. от себя, одним прыжком поднялся со стула и бросился к двери. Отлетев к столу, она крикнула, чтобы меня остановить. Передо вновь мной оказался этот длинный узкий коридор, я рванул по нему. В этот момент открылась одна из дверей справа, и меня схватил за руку один из ее костоломов. Он попытался меня повалить, но мне удалось удержаться на ногах. Еще один предусмотрительно показался у входной двери наружу. Я оттолкнулся от стены, развернулся, и мне удалось ударить в область шеи схватившего меня парня. Он закашлялся и ослабил хватку. Я отцепил его руку и всем телом толкнул откинул его обратно в комнату, из которой он появился. Послышался звук разбивающего стекла. Я успел сделать еще два шага по направлению к выходу, где стоял еще один из ее новых соратников, как услышал крик Л. Я невольно обернулся. Она стояла перед проемом в комнату, в которую я отбросил пытавшегося меня задержать. Она успела перевести взгляд на меня, как в этот момент раздался мощнейший взрыв. Тусклый коридор на мельчайшую долю секунды наполнился ослепляющим светом, ровно таким же какой раньше излучала Л. Мощная сила откинула меня в сторону, я упал, врезавшись в парня на выходе. Всего одна секунда и свет погас. Наступила полнейшая темнота. Остались только дикая боль и звуки. Уродливые звуки разрушения. Предметы ломались и умирали с гулким треском, одна материя насильственно обрушивалась сквозь другую с тяжелым утробным эхом. Так продолжалось совсем недолго и вскоре затихло совсем. Больше не было ни света, ни звуков, ни боли. Больше не было ничего.
