Максим Кутис
9М. (Этюды о любви, страхе и прочем)
На этих словах она улыбнулась. Кладбищенская стена, что следовала за нами все это время, наконец-то свернула направо, чтобы замкнуть свой закономерный прямоугольный профиль. Теперь рядом с нами был темный и пустынный, по понятным причинам, парк. Впереди виднелись жилые массивы. Ее улыбка не пропадала.
– Интересное виденье. Облака, рай, я так понимаю, это – рай, в твоем предположении. А как тогда выглядит ад?
– Точно также. Только смотреть по телеку нечего.
Я внимательно посмотрел на нее. Ее голова была опущена, взгляд как обычно в тот день скользил по асфальту. Профиль был мечтательно-умиротворенным, с мягкой полуулыбкой, словно она уже была там, в этом кресле, и смотрела на зацикленном повторе мгновение свои личные мгновения. Не вставая с него, она подняла взгляд, где зацепилась за все еще окружавшую ее действительность, в виде пристально смотрящего на нее человека, идущего рядом. Словно испугавшись своего же откровения и осознав, как далеко она вышла за пределы своего привычного закрытого туманного образа, Э. попыталась смягчить устрашающую фатальность своего рассказа и, скорчив нелепую рожицу, протянула карикатурно низким голосом: «Воооооооооооот». Это заставило меня улыбнуться.
– У тебя будет, что смотреть там? – спросил я, подкурив очередную сигарету.
– А ты не слишком много куришь? – как бы обеспокоено мне прилетел встречный вопрос.
– Пожалуй, много.
– И не собираешься бросать?
– Может быть когда-нибудь. Для этого нужна веская причина. У меня пока такой нет.
– Например, какая?
– Когда будут дети или здоровье начнет барахлить, ну или просто адски надоест.
– Да уж, скука – самая веская причина, – Э. взяла у меня сигарету, сделала затяжку и кинематографично выдохнула дым в вечерний воздух, прибавив к поглощающему всех и вся царству тумана свой посильный вклад. Щелчком отбросила ее на проезжую часть. Мне пришлось достать еще одну для себя. Мой вопрос остался без ответа. Я решил зайти с другого конца.
– То есть смысл жизни в любви?
Э. снова одарила меня взглядом полным доброты и жалости, словно умственно отсталый ребенок изо всех сил старается есть ложкой как все, но, один черт, выливает суп себе на колени.
– Да нет смысла у жизни. Вот в чем-чем, но в этом все люди нашего поколения в этом точно сходятся.
– Да но… Но ты же сказала, что именно на моменты с любовью по небесному телевизору после смерти можно будет смотреть все время.
– Ну да, верно. Только все равно это – не смысл. Под смыслом подразумевается что-то рациональное, поступательное, имеющее цель. Ничего такого тут нет. Это очень легко можно проверить, задавая вопрос «Ну и что?». Хочешь попробовать оспорить?
– Я верю. Хороший проверочный опрос.
– Угу, я, конечно, беру в общем. В масштабах человечества. Кто-то отдельный может громко сказать, что он нашел смысл жизни, например, в работе, или в деньгах, или в науке, или в религии, или в творчестве, или в гедонизме. Это все очень субъективно и лично, но мне страшно не по душе, когда так заявляют. Но это дело каждого. Пусть заявляют, как хотят. Я бы назвала это просто занятием, которые нравятся. А еще лучше никак это не называть и даже не задумываться, как это называть. Ни к чему.
– Хорошо, я понял. Смысла у жизни нет, – пробурчал я угрюмо.
– Ну и что? – как будто зная заранее мою реплику, выпалила Э. и засмеялась. Я впервые услышал ее смех. Он прозвучал тихо, искренне, так что ночь перед нами благожелательно приняла его, позволив стать ее частью. Наверное, так смеются на похоронах. – Это все равно не имеет смысла. В этом то вся прелесть!
Э. была довольна собой. Ее победоносная шествие с широкой улыбкой не вызывало никакого раздражения, потому что в нем не было никакого злорадства или снобизма. Я был рад, что она вышла из своего дневного анабиоза. Ее спокойствие и легкость придавали этому не самому жизнерадостному диалогу ощущение ироничной беззаботности, словно мы говорили не о каких-то фундаментальных вещах, которые в тот момент были крайне важны, а о планах на ближайшие выходные.
– Ладно, – покорно сказал я: тогда что же такое любовь, если не смысл жизни?
– Оправдание.
– Оправдание?
– Да. Уважительная причина потраченного времени. Не единственная, но самая весомая.
– Хм, то есть если не было любви жизнь прошла зря?
– А ты так не считаешь?
– Это можно сказать только в конце жизни, с уверенностью, как мне кажется.
– Ну нет, так можно сказать в любую минуту.
– Ладно, а какие есть еще большие причины, чтобы жить?
– Ты как маленький. Честное слово. Такие странные вопросы. Что такое смысл жизни? Что такое любовь? Какие причины? Почему небо голубое, а сахар сладкий? Не понимаю, как это можно объяснять. Все равно слова в таких понятиях бессильны. Если ты изначально не знаешь, что это – то, как кто-то может тебе объяснять? – Э. процедила слова с нескрываемым раздражением.
Мы продолжили идти дальше без слов. Мои вопросы и правда были довольны глупо сформулированы. Э. явно не желала продолжать эту тему разговора. Тут я зашел в тупик. А найти в голове какую-нибудь хорошую отвлеченную мысль, у меня никак не выходило. Поэтому я лишь украдкой посматривал на Э. Она была нахмурена. Сосредоточенный взгляд был направлен исключительно вперед, ритм шагов участился, так что и мне пришлось увеличить скорость. Усталость в мышцах ощущалась все отчетливей. Одной рукой она придерживала полы плаща возле шеи, другую держала в кармане. Мы остановились под красным сигнале светофора, хотя ни одной машины в поле зрения не замечено. Э. подняла голову. В широко раскрытых глазах отразился красный свет. Полной грудью она вобрала в себя ночной воздух, шумно выдохнула. И повернулась ко мне: – Извини, не хотела быть резкой. Немножко устала. Мы долго гуляем. Было бы здорово где-нибудь недолго передохнуть.
– Ничего страшного, я не обиделся. Что же, давай попробуем что-нибудь найти.
Время подходило к полуночи. Застав пробуждение города сколько-то часов назад, теперь мы видели как он засыпает обратно. Окна закрывались, люди прятались, машины останавливались, движение прекращалось. Мы вновь невольно шли от одной таблички «Закрыто» до другой пока в здании старого особняка, не увидели все еще мерцающий свет из маленькой камерной кофейни. Внутри величавые интерьерные элементы девятнадцатого века уживались с неприхотливой мебелью из Икеи. Хозяйка в возрасте за стойкой поприветствовала нас и сразу же предупредила, что, к сожалению, они закроются через двадцать минут. «Нам этого будет вполне достаточно», – ответила Э. и попросила двойной эспрессо. Я взял то же самое. Пока я сразу расплачивался Э. расположилась на мягком диванчике в самом углу возле электрического камина. Под шум кофемашины она сняла обувь и, собравшись калачиком, уютно разместилась между подушками. Я принес две маленькие чашечки с крошечными бисквитами. Э. добавила две ложки сахара, сделала пару глотков, и довольная откинулась на спинку дивана, закрыв глаза. Она уронила свою голову мне на плечо и через минуту уже легонько засопела. Ее каштановые волосы прикрывали лицо от верхнего света. От них пахло дождем. День был и правда довольно долгий, ноги и спина ноющей болью давали о себе знать, но пошевелиться я не смел. Только свободной рукой периодически подносил ко рту чашку с кофе. Хозяйка заведения, умиленная такой картиной, понимающе кивнула мне и принялась как можно тише готовить помещение к закрытию. Она перевернула табличку на входе и стала протирать барную стойку, затем отключила машину и, предварительно завернув в полиэтиленовую пленку оставшиеся кондитерские изделия, отнесла их в холодильник. Затем прошла по заведению и придвинула все свободные стулья к столам. Покончив со всеми делами, она подошла к нам. Теперь уже я понимающе кивнул и легким движением аккуратно потряс Э. за плечо. Она открыла глаза, прищурено огляделась по сторонам, потом на меня: «Ох, я кажется уснула. Пора идти?». Она сладко потянулась, показав контуры красивой груди под светло-серым свободным свитером, и обулась. Мы поблагодарили хозяйку за кофе и снова оказались на туманных старых улицах.
– Куда ты хочешь отправиться? – спросил я в надежде, что может во сне ей пришла какая-нибудь идея. Э. лишь улыбнулась, что означало, что ответ ее все такой же. Про себя я подумал, что стоит выбрать направление обратно, чтобы, когда она устанет окончательно добираться будет быстрее, чем с другого конца города. Квартал, где мы оказались, был составлен из старых приличных домов, раньше здесь селились зажиточные горожане, хотя и сейчас тоже. Безупречно выверенные особняки и доходные дома обрамляли пустынные улицы. Ощущение пустоты было всеобъемлющим. За каждым переулком было та же самая безупречная стерильная картина. Ровный ряд фонарей. Чистые тротуары. Черные окна. Мы брели словно два призрака из прошлого столетия, которые вернулись, чтобы осмотреть свои покои и вспомнить о прошлой жизни.
– Как ты себя чувствуешь? – поинтересовался я.
– Нормально. А ты сам не устал?
– Немного, если честно.
– Может хочешь поехать домой?
– А ты что будешь делать?
– Ну а я останусь, пожалуй. Мне не хочется домой. Я же вздремнула в кафе. Теперь полна сил. Погода хорошая и ночь нежна.
– Тогда и я останусь. Не могу же я тебя оставить среди ночи в пустом городе.
Э. одобрительно улыбнулась и взяла меня под руку.
– Мне очень нравится эта часть города, – тихо продолжала она, – Она напоминает об истории, здесь очень уютно бродить.
– На счет бродить, я согласен. Очень приятный район. Хотя у меня никогда не была желания здесь останавливаться. Надменностью здесь тянет из-за каждого угла.
– Пожалуй, но это днем, сейчас же все это спит. И место очень красивое особенно без людей. Сейчас самое чудесное время. Можно спокойно идти и смотреть на чистую историю без современных девиаций.
Мы шли мимо растянувшихся витрин помпезных ресторанов и дорогих бутиков, маникюрных салонов и цветочных лавок. Э. иногда останавливалась перед одетым манекеном и показывала мне наряд, спрашивая мое мнение. Я почти никогда не угадывал, хорошее или нет. А она пыталась мне объяснить, почему то или иное решение не работает, и что следовало бы добавить или убрать, по ее мнению. Обращала мое внимание на мельчайшие детали и сокрушенно качала головой. Она любовалась на содержание витрин, я все смотрел на нее.
Незаметно мы выбрались из престижной застройки. Дизайнерские двери закончились и стали все чаще проскакивать обычные простонародные. И вместе с тем появился шум, человеческие голоса вперемешку с приглушенными басами электронной музыки. Э. повела меня в сторону звука, хотя я пытался обойти эти улицы. Мы забрели в своеобразный центр ночной жизни. Люди разносортными компашками стояли по обеим сторонам улицы, болтали, курили, смеялись. По обрывкам фраз создавалась впечатление, что им в принципе все равно, что обсуждать – начиная от философии Хайдеггера, заканчивая оральным сексом после хурмы. Хотя, стоит отметить, обе темы вполне захватывающие. На тротуарах были выложены яркие современные полотна из смятых пластиковых стаканчиков и окурков, и жирными мазками разлитого, надеюсь, бухла. Казалось бы, необычным элементом должны были казаться лошади с наездниками, оказавшиеся в центре мегаполиса, но в этом круговороте они казались чуть ли не самым естественным элементом. На проезжей части вместе с ними толпились такси, водители добавляли в общий шумовую стену свои кирпичики из мата и автомобильных гудков. Пока мы шли через одну улицу у меня успели пять раз успели попросить сигареты и столько же раз денег. Поскольку Э. шла впереди и мне нельзя было ее терять, я прикидывался очень спешащим и глухим. Со стороны вся эта тусовка кажется довольно отвратительной, особенно когда ты не в ней. Это как прийти трезвым на вечеринку, где все уже успели накидаться. Выхода из ситуации только два – или быстро напиваться, чтобы догнать остальных или сразу же уйти. Я не знал, какой вариант выбрала Э., но мы упорно шли в самую глубь. Она рассматривала лица из толпы, ровно также как полчаса до этого рассматривала лепные маски на зданиях. С таким же академическим интересом.
Наконец она остановилась возле открытых дверей, из-за которых доносились низкие закольцованные частоты.
– Давай зайдем, – предложила она, заглядывая внутрь.
– Зачем? – признаться меня уже валило с ног и посещение ночного клуба точно не входило в мои планы.
– Не знаю, может там интересно.
– Уверен, что нет.
– Как же ты можешь быть уверен, если не был внутри.
– Считай это интуицией.
– Глупости, давай заглянем и если не понравится, то сразу же уйдем.
– Ладно, договорились.
Мы театрально пожали руки и интеллигентно растолкав кучку посетителей, болтающих у входа, направились внутрь. Внутри сразу помпезно размещалась широкая лестница. На самом верху находились судящих человека: мускулистый мужчина и хрупкая девушка. Эти два основных элемента мироздания определяли кто попадет внутрь, а кто нет. Впереди нас стояло три оскорбленные девушки, которые пытались доказать, что решение верховной пары в отношении к ним неправомерно. Но те были непреклонны. Пока они обращались к высшим с не самыми вежливыми и логичными доводами, я спросил у Э., нравятся ли ей такая музыка. Она ответила, что ничуть.
– Так зачем же мы идем внутрь?
– Ох, ты задаешь порой такие глупые вопросы.
На сей раз я точно не понял, в чем глупость моего вопроса. Оскорбленные девушки все-таки ретировались вниз по ступенькам, и мы смогли оказаться непосредственно перед входом. Нам надели цветастые браслетики и благословив пустили внутрь. Э. отдала мне свой плащ и извинившись удалилась. Я сдал верхнюю одежду в гардероб и, не теряя времени, направился к бару. Когда суетливый бармен наконец обратил свое внимание на меня, Э. успела вернуться. На вопрос что она будет пить, она индифферентно ответила, то же что и я. Я заказал два мартини. Э. взяла свой бокал, немного пригубила и сразу же одну за одной съела сразу все оливки. Она держала свой напиток в руках и осматривалась по сторонам. Клуб располагался в небольшом двухэтажном здании и считался у публики в городе довольно изощренным местом. Публика была молодая, с модными прическами и нарядами. Однако, лоск успешности перемешивался в них с нигилизмом отречения и молодости. Потому вместе с пиджаками, которые обошлись бы мне в месячную зарплату, здесь соседствовали дырявые кеды. А дорогие телефоны держали пальцы с грязью под ногтями. Поэтому мы вдвоем помятые и растрепанные не выглядели в этом окружении как инородный элемент. Единственное, что нас отличало в клубе это улыбка на лице. Не сразу, но Э. обратило мое внимание, что там никто не улыбался. Ни персонал, ни диджей, ни даже посетители, что пришли небольшими дружескими компаниями. Некий негласный кодекс тотальный серьезности распространялся по залу. Э. даже пару раз тянула меня за руку по кругу через весь зал, чтобы найти хоть один намек на полуулыбку, но каждый раз мы видели одни и те же стильно опущенные уголки рта. Музыка, как и положено в таких заведениях, была запредельно громкой, поэтому что она пыталась прокричать мне на ухо я разобрать никак не мог. Нам приходилось обходиться лишь многозначительными переглядываниями. Осмотрев каждый уголок и убедившись, что такое положение вещей здесь неизменно, Э. сделала последний глоток мартини и вручила мне свой бокал. Затем стянула через голову свой свитер и повязала его у себя на бедрах, оставшись в черной майке. Она глазами позвала меня на танцпол. Но мне пришлось отказаться. Я еле держался на ногах от усталости, и простые шаги давались мне с трудом, не говоря уже о танце. Я остался стоять с двумя пустыми бокалами прислонившись к стене. Э. отошла от меня на пару шагов и стала ловить такт музыки. Но не той, что разухабисто звучала вокруг. У нее была своя мелодия. Движения ее были плавнее, чем было принято там. Пока остальные девушки рядом двигались ритмично и отлаженно, Э. танцевала медленнее, размереннее. Она не закрывала глаза под мощью низкочастотного бита, а слегка прикрывала их при легком повороте туловища. Пальцами взъерошивала свои и так растрепанное дождем и ветром волосы. Неожиданно замирала и наоборот не останавливалась, когда пульс трека замедлялся и переходил в следующую композицию. Со стороны казалось, что время вокруг нее течет по-другому, чем во всем остальном зале.
Не могу сказать точно, сколько времени она провела в танце из-за такого визуально-временного диссонанса. На лбу выступили капельки пота, и подмышками появились темные полукруги. Э. перестала танцевать и подошла ко мне, попросила воды. Я сбегал до бара, она с жадностью выпила сразу половину маленькой бутылочки. Немного отдышалась и сказала, что можем идти. Я с радостью принял это известие. Мы забрали вещи из гардероба, спустились по лестнице и вновь оказались на свежем воздухе.
Было видно, что Э. оставила в клубе последние силы. Она шла медленно, голова была опущена, пряди волос безжизненно свисали. Отвечала она еле слышно. Я предложил взять такси, но Э. отказалась: «Сейчас, совсем скоро будет рассвет, я хочу на него посмотреть». И вот уже который раз за те сутки мы вновь побрели дальше.
Из дверей со всех сторон вываливались люди. Молодые люди с красивыми серьезными лицами курили, держа тонкие длинные сигареты такими же пальцами, девицы с потекшей тушью отчаянно кому-то писали, пьяные мужские компашки, придерживая на плечах того, кто в центре, вразнобой решали, что делать дальше, парочки отчаянно целуясь ждали машину, которая доставит их прямиком к кровати, попрошайки, что просадили последнюю наличность и теперь собирали по монетке на билет до дома, некоторые просто незатейливо блевали, отойдя ради приличия на пару метров в сторонку. Мы лавировали между ними, словно между рифами. Э. уже не разглядывала окружение. Как с утра того дня она лишь смотрела себе под ноги, теперь лишь немного пошатываясь. Никто из нас не говорил, мы лишь шли. Также ненамеренно и незаметно как мы проникли в центр ночной жизни вместе с глубокой ночью, точно также вместе с ней мы и вышли из него.
Как только отголоски гула остались совершенно точно позади и никакое эхо, отраженное от плоских подневольных бетонных стен, уже не могло до нас добраться, первые робкие лучи нового света стали попадать на сетчатку. Словно смущаясь громких звуков и резких движений, новый день поджидал нас в самом тихом и укромном переулке. Мы брели устало, наблюдая как постепенно множится количество деталей вокруг нас, как теплое дружелюбное зарево бесконечных рядов недосягаемых ламп уступает место непреклонному диктату холодного отрезвляющего света молодого дня. Я не никогда не любил рассветы, по мне так закаты выглядят куда лучше. Они лишь свидетельствуют о том, что ты что-то не успел. Что надо все начинать сначала. Ночь куда гуманнее в этом плане, пусть и со лживой натурой.
Но Э. ждала именно рассвет. В утренних лучах она выглядела особенно чарующе, каждая ее черта была заточена именно на это время. Ее острые скулы, ее фигура, которая вырисовывалась за плащом, скрепленная поясом на пояснице, ее мягкий глубокий взгляд, преисполненный печали. Мягкий свет ложился на ее ресницы, обволакивал ее, придавая ее внутренней аристократичности визуальное наружное подтверждение. Я не мог произнести не слова. Она не хотела.
Улицы петляли и мы вместе с ними. Начали проскакивать знакомые пейзажи, мы неумолимо возвращались откуда начали свой пусть. Мы закольцевали этот изматывающий маршрут. Город, как и почти двадцать четыре часа назад, медленно и неохотно просыпался. Дворники в пошло ярких униформах сметали своенравно опавшие листья, жители города по необходимости и поодиночке выползали из домов и отправлялись по своим делам. Они искоса поглядывали на нас, потому что мы со стороны, наверняка представляли довольно жалкое зрелище. Помятые, усталые, бредущие куда-то, с совершенно мертвыми лицами.
Так мы наконец добрели до моего дома. Э. продолжала идти по инерции, мне пришлось поймать ее за руку, это неожиданно резкое действие вывело ее из коматозного состояния.
– Вот тут я живу, – сказал я.
– Хорошо место. Теперь сможешь наконец-то лечь спать. Бесконечно долгий день, но мне очень понравился. Спасибо тебе за прогулку, было здорово.
– Может зайдешь, у меня есть диванчик, небольшой, но уютный. Сможешь отдохнуть. И одеяло даже есть.
– Спасибо, очень трогательное предложение. Но, боюсь, я вынуждена отказаться.
– Почему? Сможешь выспаться, потом пойдешь куда нужно.
Э. погладила меня за плечо.
– Ты же все понимаешь, но все равно задаешь глупые вопросы. Прошу тебя, иди домой, выспись и оставь этот день в прошлом. Мне, конечно, не стоило идти с тобой пить кофе, не стоило, но все равно, спасибо тебе за этот день.
Э. поцеловала меня в щеку и улыбнулась. Неестественно и натужно. Она повернулась и пошла дальше. Я смотрел как она постепенно отдаляется. И прекрасно понимал, что мне действительно лучше пойти домой. Но я сорвался с места и догнал ее перед светофором. Она взглянула на меня с нескрываемым сожалением. И лишь тихо произнесла вслух: «Очень глупо…».
Ее бредущая и выхолощенная походка приобрела маниакальную уверенность. С каждым ее шагом во мне росла подавляющая мощь беспомощности. Я смотрел на нее. Но видел лишь всю ту же умиротворенную полуулыбку. Я не знаю, можно было бы что-то сказать, и если да, то что. Отчаянно и хаотично перебирал варианты в слабо соображающей голове, которые вываливались изо рта клишированными обрывками. На которые Э. не реагировали совсем, на другие – лишь жалостливо оголяла зубы. Мы неумолимо дошли до моста. Э. с мольбой взглянула на меня и снова попросила меня не идти за ней. Я судорожно схватил ее за локоть, она резко одернула руку.
– Я не выношу долгих прощаний и объяснений. Не стоит. Я же тебе говорила, что бороться стоит только тогда, когда ты можешь что-то изменить. Но когда не можешь – остается только примириться, – выдержав паузу, она добавила. – Но раз уж ты здесь, угости меня, пожалуйста, сигаретой.
Я достал пачку, вытащил последнюю. Она подожгла сигарету, взяв из моих рук зажигалку. Я стоял напротив нее в немом бессилии и пытался поймать ее взгляд. Она же смотрела сквозь меня.
Э. сделала три затяжки, закашлялась и отбросила сигарету в сторону.
– Завяжи с ними, жуткая дрянь, – с этими словами Э. повернулась и решительно пошла на мост.
Я слепо пошел следом за ней. Оглянувшись, Э. ускорила шаг. Дойдя ровно до середины, она остановилась и положила руки на ограждение. Где-то вдалеке раздался гудок паровоза. Я находился в шагах десяти от нее, когда она обернулась ко мне все с той же чертовой полуулыбкой и медленно отрицательно покачала головой.
Это в фильмах или каких-то других художественных произведениях время замедляется при драматических событиях. Так что ты наблюдаешь за ними бесконечно долго и есть шанс вмешаться. На самом деле все происходит гораздо быстрее и при этом отвратительно обыденно. Падение девушки в синем плаще было стремительным, я только лишь смог проследить за ней взглядом. Неуклюже раскинувшаяся фигура лежала на железнодорожных путях и медленно выступающая кровь органично подходила по цвету к шейному платку в холодном утреннем свете. Не помню как, бессознательно, я вернулся домой и проспал целые сутки.
