Максим Кутис
9М. (Этюды о любви, страхе и прочем)
VI
.
Давно было сказано «Весь мир – театр». Не знаю, звучит довольно напыщенно, наверняка это можно оспорить и подобрать куда более правдоподобные аналогии. Но допустим; хорошо, даже если и так – получается какой-то абсурдная спектакль. Канонически непересекающиеся жанры трагедии и комедии сливаются в единое, зачастую совершенно непотребное с нелогичным, даже излишним уклоном к одному из этих противоположных настроений. Например, если даже все затянутое невыносимо скучное представление проходит под тенью скорбной маски – это еще не гарантирует, что финал не будет наполнен клоунами, смехом и улыбками. И наоборот. В итоге мы видим авангардную постановку с рваным темпом и колеблющейся степенью активности. Искушенные критики наверняка придут в восторг – свежо, жизненно, непредсказуемо, актеры словно живут на сцене и так далее, но среднестатистическим зрителям может и не понравиться. Будет казаться, что все это уже видели и не раз. Скучно, затянуто, и что самое ужасное во всем этом – представление идет одним махом, без антракта! Нельзя передохнуть, выйти в фойе с печатью полного недоумения на лице, перехватить в буфете стопочку коньяка и бутерброд со слегка заветренным лососем, выдохнуть, собраться с силами и вернуться на свое место. Если уходишь со спектакля – то уже навсегда.
Как правило, у каждого отдельного человека всегда одна роль. Себя. Отыгрывают ее всегда блестяще, без тени фальши. Другое дело – как персонаж прописан. Являет ли он какое-либо влияние на развитие сюжета, наполнен ли внутренним переживаниями и скрытыми желаниями, должен ли он открывать свой личный мир перед остальными или оставлять зрителя теряться догадками? Способен ли на действие, решительно меняющее ход постановки, или довольствуется парой натужных фраз, в моменты, когда тишина затягивается и нужно вставить хоть что-то? Кто-то получает славу, больше времени на авансцене, признание, цветы, фанатов. А кто-то остается живой декорацией, едва цепляемой светом рампы. Но опять же это не значит, что в один момент все не может измениться.
Я никогда не задумался о своей роли. Возможно, потому что это не было прописано в сценарии. Или меня забыли с ним ознакомить. Вытолкнули из гримерки вперед под софиты и шепчут: «ну что же ты такой неподготовленный! Боже мой! Ну не стой столбом, стыд-то какой, покажи что-нибудь, импровизируй хотя бы». Вот я и импровизирую. Вроде пока справляюсь, но иногда выходит не очень. Это как после разговора спустя некоторое время на ум приходит хлесткая реплика или шутка, которую и следовало использовать, но уже слишком поздно. Суфлер не успевает за течением пьесы. В остальном же вроде выходит сносно, хотя бурных оваций пока не слышно. Может стоит дождаться финала?
Думаю, таких как я большинство. Суетливо и неповоротливо подстраивающихся под окружающие обстоятельства, изображающих себя, искренне и достоверно или примерно, чуть лучше, чем есть на самом деле. Играющих с разной степенью успешности и признания. Но ведь встречаются и другие персонажи. Они не подстраиваются, они четко ведут свое повествование. Они главные герои в пьесе, где по идее таковых нет. Они воспринимают все это совершенно иначе: прекрасно понимают, что не обязательно играть самих себя, даже наоборот – это настоятельно не рекомендуется. Внимательно изучив свой текст, они приходят к выводу, что тот никуда не годится. Характер персонажа не раскрыт, действие вялое, декорации ни к черту, и тогда они смело меняют всю свою роль: редактируют текст, забирая при этом чужие реплики подлиннее и поглубокомысленнее, заучивают новую версию своей участи, репетируют движения, взгляды, паузы, придыхания. Жизнь одного человека становится одним из видов искусства. Актерство как способ выражения себя посредством примерки чужого обличья. И может даже не одного.
На этом месте, пожалуй, стоит представить главных персонажей этой истории. Итак:
– Студентка – юна, ветрена. Не приемлет серьезности и долгих объяснений. Свежа и привлекательна, смешлива, пользуется популярностью у мужчин, умеет естественно и непринужденно флиртовать.
– Дива – женщина около сорока, горделивая, с плохо скрываемой толикой надменности и аристократическими чертами лица, к сожалению, несколько поблекшими в нынешнее время. Но все равно оставляющими приятное впечатление. В юности была героиней нескольких взрывных романов с величайшими представителями человеческого рода, квинтэссенция высшего света, не устает напоминать об этом. Если удостаивает собеседника разговором, то делает это выверенно, с прищуром, академически расставляя ударения и интонации, тем самым снисходительно разжевывает свою мысль для наверняка недалекого, по ее мнению, слушателя.
– Свободная художница – наделена немалой житейской мудростью и самобытной фантазией. В целом, красива. Поведение наполнено грубыми движениями. Не гнушается мата. Понимает свою ограниченность в некоторых вопросах, но нисколько ее не стесняется. К своему внешнему виду относится безразлично, однако, если ситуация обяжет, может обернуться в ослепительном облике. Решительна в нужный момент.
– Кошка с человеческим именем – невероятно грациозное и прекрасное существо, с понимающим взглядом. Откликается на ласку, и сама с удовольствием ей делится, практически все время молчит, обходясь мурлыкающими звуками.
Это основные героини. Можно заучить их всех по отдельности, а можно просто запомнить одно имя – А. Она играла их всех.
Акт первый и последний. Как заведено – без антракта.
Было позднее лето. В постмодернистских декорациях большого города дни еще оставались теплыми, однако, вечерами, наряду с нарастающим временем царствования темноты, к устоявшемуся теплу добавлялись прохладные нотки неустанно приближающейся осени. Люди отчаянно ловили последние эпизоды лета, упорно продолжая надевать свой летний гардероб. Хотя такой выбор под вечер мог быть чреват простудой. Люди менее романтичного толка уже появлялись на улице с длинным рукавом. Зелень листвы потихоньку добавляла желтые краски, от чего птицы начинали беспокоиться, разминать крылья и доставать маршрутные карты, вызывая тем самым неприкрытую зависть у прикованных к земле двуногих.
Вот в один из таких дней позднего августа я был приглашен на любительский спектакль. Мой друг занимался все лето на актерских курсах для начинающих и одухотворенных, обучение должно было закончиться выпускной работой. Представление, говорил он (как бы пытаясь заинтересоваться, но в то же время и предупредить), будет отличаться от обычного классического формата спектакля. Участники должны сами наполнить его содержанием, выставить свою позицию, заявить через свои слова, пластику и действия, что-то действительно для них важное или социально значимое. Все это будет поставлено профессиональным режиссером театра. И будет проходить вечером на крыше торгового центра. Среди зрителей собирались только друзья и знакомые (те, перед которыми не будет сильно стыдно). Все это могло обернуться как дерзким и захватывающим представлением, так и самыми унылыми двумя часами моей жизни. Но я все же был заинтригован, особенно видя с каким энтузиазмом друг делился со мной новыми подробностями, однако, самые важные детали он все равно приберегал.
Я пришел немного пораньше назначенного времени. Прошелся по стандартному торговому центру. Время было позднее, все магазинчики неспешно закрывались. Поднялся по неработающему эскалатору до последнего этажа, где и размещалась театральная студия. Гостей было достаточно много, все собирались в одном просторном помещении, пока молодые актеры готовились где-то за стенкой. Я оказался среди молодого сборища людей, они весело шушукались между собой. С виду походило на небольшую тайную инди-вечеринку: все яркие, симпатичные и молодые; думаю, при необходимости, любой из них смог бы заменить кого-нибудь в труппе без особой потери качества.
Наконец, дверь в так называемые гримерки приоткрылась и вышел высокий молодой человек усталого вида с растрепанной прической. Он представился режиссером. Ему пришлось это сделать дважды, во второй раз громче, чтобы докричаться до молодежи. Когда все внимание было собрано, он поделился с присутствующими, что летний курс был нелегким, но очень интересным как для него самого, так и для его студентов. Ребята приложили максимум усилий, и он может честно признаться, что получилось действительно занимательное действо. В завершении своего вступления он попросил отключить телефоны. Потому что грубый внешний мир ни в коем случае не должен нарушать магию театра. Выдержав пару минут, чтобы все успели достать свои мобильники, он занял свое место среди зрителей.
Зрители притихли, предвкушая и готовясь к нечто невообразимому. Не став понапрасну дразнить народ драматическими паузами, вслед за режиссером из темного проема в гипсокартонной стене появился невысокий паренек в черном цилиндре, в черном пиджаке на голое тело и, слава богу, в штанах. Воображая себя неким подобием Мефистофеля, он, конечно же, не без пафоса, начал свою вступительную речь. О пороках, которые сидят в нашем обществе и в каждом из нас по отдельности, о страхах и предубеждениях. И то, чтобы зритель был приготовился, потому что в любом из действующий лиц он сможет увидеть неприглядную правду о себе самом. Он произносил свои слова, как и подобает инфернальному импресарио, тягуче и почти шепотом, с мерзковатой улыбкой и излишними ужимками. В принципе, абсолютно не важно, о чем именно говорить таким тихим и коварным тоном, можно хоть обрывочные фразы, можно беспорядочно впрягать латынь или немецкий, все равно будет звучать многозначительно. Он пригласил зрителей на крышу. Организованным строем мы поднялись по эвакуационной лестнице и оказались на свежем воздухе. Хорошо, что вечер был еще теплый.
Актеры были распределены по всей площади крыши, все одеты в, конечно же, черное. Кто-то уже стоял на своем месте, кто-то вклинивался темными пятнышками в нашу разноцветную группу зрителей. Представление началось с того, что парень в цилиндре подошел к девушке, и обратившись к ней тоном (стоит отметить, что он обращался так ко всем своим коллегам), с которым поднявшийся сутенер обращается к старой страшной проститутке, благодаря которой он и поднялся, жестко, но с проскакивающими душевными нотками, попросил поведать зрителям ее проблему. Та, сидя на стуле с ногами, расставленными на грани пристойности, начала повествование о том, как она устала, что ханжеское зажатое общество не может раскрепощенно относиться к сексу. Ведь это же такая мелочь. Но она всегда натыкалась на непонимание и осуждение. Говорила она именно что по-актерски, с шекспировскими интонациями, потому что, если делиться всем этим обычным повседневным голосом – то вряд ли можно рассчитывать, что кто-то оценит всю глубину ее трагедии. По окончанию ее монолога зрители сочувственно кивнули и перешли к следующим докладчикам.
Всего принимавших участие в спектакле было около дюжины. К концу я сбился со счета. Спектакль был вынужденно затянут, чтобы вместить высказывания всех выпускников, поэтому после полутора часов просмотра стоя, перемежавшегося с коротким перемещением по крыше, я уже чувствовал некоторую усталость и старательно подавлял зевоту, чтобы случайно не ранить чувства начинающих артистов. А они вещали о вещах, которые были важны. По сути своей это были все те вечные философские дилеммы с поправкой на модернистские настроения отрицания и цинизма. Мой друг сетовал на одиночество в огромном городе, где, казалось бы, столько людей; одна красивая девушка с гонором делилась осознанием тщетности бытия, что твой Соломон XXI века, только к Богу она в конце не пришла. Ну может позже. Кто-то клеймил общество потребления, следующий ругал зависимость от современных технологий; после этого еще поносили религию, рабский труд, полицейское государство и все остальное тому подобное. Все участники громко декларировали свой текст, активно использовали жесты и пластику тела. В своих обвинениях они обращались непосредственно к публике, выставляя небольшую группку зрителей на этой крыше за все мирское общество в целом.
Все было на разрыв. Участников можно было разделить на тех, кто кричал и обвинял, и на тех, кто шептал и всхлипывал. Экзистенциальные дилеммы были фундаментальны, подобное их представление понять было можно. Но от лицезрения бесконечного надрыва быстро устаешь. Только одна девушка выделялась на общем фоне отсутствием внешних проявлений драмы.
Ее очередь выступать была примерно в середине. Зрители перешли от выступления истерично разбивающей молотком старый телефон девчушки дальше к старому потрепанному маленькому фиолетовому диванчику, который заранее специально затащили на крышу и поставили почти возле парапета. За ним открывался симпатичный вид на небольшие жилые домишки с хаотично горящими окнами. На диване сидела невысокая девушка, подобрав ноги и положив руку под голову. Тоже в черном: в простом, но аккуратном платье до колена. Она успела заскучать, пока ждала своей очереди. Отвернувшись от основного действа, она разглядывала окна с мельтешащими фигурами. Когда мы подошли, она будто немного опешила, поправила прическу, надела свои балетки и подошла к нам ближе.
Она неспешно прошла вдоль первого ряда, разглядывая нас, словно мы были восковыми статуями. Никто и впрямь не думал шевелиться, словно это было частью перфоманса. С размашистыми чертами на довольно компактном лице, ростом немного ниже среднего, с угловатым мальчишеским складом фигуры и распущенными русыми, чуть рыжеватыми волосами ниже плеч, она с заинтересованной детской улыбкой рассматривала пришедших. Пройдясь по всем, она все также неспешно вернулась к диванчику, метрах в пяти от первого ряда, и уселась на него. Приподняв брови, она повертела головой, словно в ожидании, что кто-то из нас что-то скажет. Может кто-то и должен был что-то произнести, однако, все продолжали молчать. Так ничего не дождавшись, она хлопнула в ладоши и, улыбаясь, начала свой монолог.
– Ну что же… Так мило, что вы пришли. Огромное спасибо. Хорошо тут. Но как-то дьявольски серьезно, Вы не находите? Все эти громкие заявления, обличительные надрывы. Словно это какая-то ознакомительная экскурсия по всем кругам ада с самим Сатаной в роли гида. И сплошные мученики вокруг! Все на пределе серьезности, все в черном, улыбки злые, глаза слезящиеся. Все это, конечно, очень красиво. Но разве так следует? Жизнь и так достаточно понура, так зачем же смотреть на эти безрадостные лица, клеймящие проявление обыденности, словно какие-то первородные пророки. Если подумать, все это достаточно смешно, а даже если и недостаточно – надо непременно таковым сделать. Можно попробовать для начала скорчить рожицу, – она закинула волосы на лицо и принялась смешно гримасничать. Несколько зрителей улыбнулись.
– А если этого будет недостаточно – то всегда можно издать какой-нибудь смешной звук. Попробуйте на досуге, – и она неожиданно громко издала «Блюмс». Еще больше зрителей заулыбались. Девушка продолжила:
– Нет, не очень смешно? Ну вы все равно попробуйте, может у вас выйдет лучше. Кстати, посмотрите, как вокруг красиво. И воздух свежий. А еще я заметила, что в одной квартире, вон там с краю на третьем этаже проходит вечеринка, на балконе постоянно стоят люди, о чем-то болтают и курят. Вот там наверняка повеселее, уж лучше бы мы все были там. А этажом ниже на кухне уже второй час сидит кот на подоконнике. Люди внутри ходят туда-сюда, постоянно включают-выключают свет, а он все сидит и смотрит в окно. Видите? Да не лезьте смотреть все сразу, это как-то странно будет, право слово.
Так вот, да, не буду затягивать. А то еще почти половина впереди. Все это и так понятно, разве нет? Жизнь, как и этот спектакль, наполнена разными не самыми приятными особенностями, но в конце будет вечеринка! Не в загробной жизни, а вот тут у нас чуть-чуть попозже. Должно быть весело. Ну а если не получится, то тогда постарайтесь своими силами где-нибудь повеселиться, а то слишком грустно становится. Спасибо и заходите еще!
Она улыбнулась нам белоснежной улыбкой, наклонив голову на бок, и комично помахала рукой на прощание. Словно стая пингвинов, зрители неспешно к следующему выступающему. Не знаю, как у остальных присутствующих, но у меня возникло стойкое чувство, что выступление девушки несколько выбивалось из общего замысла. Каждый из выступавших ломал четвертую стену и обращался непосредственно к зрителю. Но все равно этот прием оставался частью выступления. У нее же нельзя было сказать с точностью: разыгрываем ли был этот монолог или же наоборот – она поделилась со зрителями чем-то по секрету. Словно ход действа был поставлен на паузу, она вышла со сцену, тихонько подкралась и шепнула на ушко: «Псс, не воспринимай это все серьезно. Лучше посмотри на кота вон там!». Затем игриво вернулась на свое место и действие продолжилось ровно с того же момента. Любопытно, как это все происходило на стадии репетиций? Осознавали ли другие участники, что она сделает? Теперь ведь сложно воспринимать происходящее как раньше.
А дальше был паренек, который забрался на воображаемый парапет (хотя реальный был совсем рядом) и о чем-то невнятно размышлял вслух, перемежая свои собственные переживания со строчками старых рок-баллад. И еще человек пять потом, среди которых уже сложно было кого-то выделить.
Закончилось все, как полагается, песней. Не знаю, где именно полагается и для чего, вероятно, сборник историй так и нужно заканчивать. Может и неплохая идея. Но как бы там ни было, весь актерский состав собрался возле вентиляционной установки, одна девочка взяла в руки акустическую гитару и начала петь старую дворовую матерную песенку. Все остальные, взяв инвентарь от своих выступлений, кружились в такт. Рыжая девушка была среди них, улыбалась и пританцовывала наравне со всеми. Вот на таком феллинивском финале и закончился летний актерский интенсив. Признаться, я был рад, что спектакль наконец завершился. Зрители долго аплодировал, вызывая артистов на поклон несколько раз. Все знают, что им это приятно. Да и ребята действительно хорошо себя показали, не каждый смог бы изливать свои чувства и мысли перед незнакомыми людьми в первый раз. Долгие аплодисменты они точно заслужили.
После того, как все почести артистам были отданы, и эхо от последнего хлопка бессильно смолкло, устав отражаться от бесконечных стен лабиринта бетонных домов, все повернулись в сторону лестницы. Сначала спустились зрители, за ними артисты. Внутри возле комнатки репетиции новоявленных актеров поздравляли их знакомые, кому-то дарили цветы. Совсем все как у взрослых. Я отыскал своего друга и тоже поздравил его с удачным дебютом. Он был весь взъерошенный, возбужденный и видно, что довольный. Хотя за короткий разговор не преминул у меня раза четыре спросить – все ли понравилось, и как он выглядел, хорошо ли произносил, было ли слышно и прочее в том же роде. Я само собой отвечал, что все прошло хорошо, а как для дебюта – так вообще очень достойно. Такой ответ его вроде бы удовлетворил. Затем он отбежал пару раз, вернулся, снова убежал. Я уже собирался уходить, как он поймал меня в последний момент и рассказал, что сейчас быстро пройдет разбор полетов, а они собираются пойти в бар, и друзья могут присоединиться. Я спросил, не будет ли это чисто актерской попойкой? Но он парировал, что это будет просто попойка. На завтра дел не было и такой ответ меня вполне устроил, я отправился ожидать основную группу.
Я довольно долго простоял возле главного входа в торговый центр. Мимо проходили теперь уже знакомые лица: вот проплыла девушка, рьяно разбивавшая телефон, в неоновом свете экрана она пыталась вызвать себе такси и параллельно с кем-то переписывалась; потом следующая, красивая брюнетка, что взывала к суете и бессмысленности существования, прошла, заливисто перешучиваясь со своей блондинистой подружкой; паренек, что невнятно читал стихи, в больших накладных наушниках быстрым шагом отправился в сторону остановки автобуса, и наконец, мой друг, сетовавший на одиночество, показался в окружении пары дюжин человек. Девушка, что сидела на диванчике, была среди них. На свое черное платье она накинула сверху короткую кожаную куртку и шла в окружении троих парней, которые неустанно смешили ее. Звонко хохоча, она прикрывала лицо ладонью. Я присоединился к другу, и мы все одной компанией отправились в ближайшее открытое заведение.
Идти далеко не пришлось. Полупустой ирландский паб был рад приютить большую творческую компанию и всех остальных желающих. После того как все бокалы были наполнены, первым слово взял режиссер. Он тепло поблагодарил всех, кто принимал участие в постановке, добавил, как заведено, что этот выпуск был одним из самых талантливых из всех, и он был бы очень рад, если кто-то из ребят захочет продолжить обучение. Собравшиеся поаплодировали ему и друг другу и выпили. Разумеется, «За искусство!». После того как официальная часть была завершена, началась самая обычная попойка, как мне и было обещано. Я перемещался за другом, он болтал со всеми, заодно представляя мне тех, кто присутствовал на крыше. Большинства имен я не запомнил. Хотя потом может вспомню; если кто-то прославится, смогу говорить, что я видел его или ее первые потуги на крыши захудалого торгового центра и уже тогда сразу было видно, что передо мной настоящий бриллиант. А пока это всего лишь обычные ребята, которые собрались отметить завершение обучения. Что это увлеченные актерством люди, теперь уже со стороны сложно было сказать. Ровно те же обычные темы, основной из которых, пожалуй, являлась: кто с кем успел переспать во время курсов. Слушать об этом было не интересно, в особенности, когда ты увидел всех этих людей в первый раз. Я частенько выбегал покурить, но на улице уже также обосновалась часть этой тусовки. Я стоял рядом и пытался следить за нитью повествования.
Когда речь вновь зашла о том, как после одной из репетиций кто-то с кем-то отправились к кому-то домой, я, неконтролируемо закатив глаза, отошел на пару шагов и полез за сигаретами. Когда я чиркнул зажигалкой, то услышал рядом женский голос:
– Извини, у тебя не будет сигареты?
Я обернулся. Девушка с фиолетового диванчика, мило улыбаясь, стояла прямо передо мной. Первое, на что я обратил внимание: в дополнение к рыжеватым волосам у нее на носу и щеках были веснушки. Я на пару мгновений отвлекся на них. Но придя в себя вспомнил, что она подошла не просто так. Я полез в карман, дал ей сигарету. К сожалению, мы еще не были представлены друг другу, поэтому мне пришлось спросить ее имя, сославшись на то, что я не успел получить программку спектакля перед началом и не знаю всех действующих лиц.
– А. – ответила она, сделав реверанс.
– Это настоящее имя?
– Не, творческий псевдоним.
– Приятно познакомиться. Хотел сказать, что мне очень понравилось. Прекрасный спектакль.
– Да получилось хорошо, ребята постарались.
– Твое выступление запомнилось мне, пожалуй, больше всего.
– Премного благодарю, – она поклонилась, слегка пошатнувшись. – Я тоже постаралась.
– Как я понял, каждый из вас должен был сделать этюд, отражающий какую-либо проблему, волнующую именно его?
– Типа того. Я тоже думала по началу рассказать что-нибудь эдакое. Чтобы мировая скорбь проникла в самые поджилки пришедших и более не отпускала до конца их дней. Но это не очень – то гуманно. Да и, к сожалению, ничего особенно такого страшного не придумала. Да и кто меня с веснушками и на фиолетовом диванчике будет принимать всерьез? Но я пыталась, изображала, вырывала собственную душу не хуже остальных. На одном из занятий мне все это ужас как надоело, поэтому я принялась говорить, все что придет в голову. Все заулыбались. Поэтому так и оставили.
– А интересно, другие ребята понимали, что ты идешь вразрез с общей концепцией? После тебя весь накал спал, и все стало больше походить на фарс.
– Да я думаю, все прекрасно понимали, что это – фарс. – Она на секунду задумалась, посмотрела наверх, потом на меня, развела руками – Ну может не все, может я одна. Но когда мы прогоняли все это и обсуждали, мне никто не сказал, чтобы я не страдала фигней. Может никто просто не обращал особого внимания, что делают остальные. Мне кажется, они влюбились в свои образы, а когда влюблен ничего постороннего обычно не замечаешь. – Эту фразу она сказала очень медленно с драматическим акцентом, чтобы я смог оценить.
– Так, а ты в свою была влюблена?
– Такие вопросы неприлично спрашивать у девушек, знаете ли.
– Что же, все равно получилось весьма интересно.
– Спасибо. Я еще хотела рассказать шутку про собаку и баобаб, но режиссер порекомендовал воздержаться.
– А что за шутка?
– «Это неописуемо!» – сказала собака, глядя на баобаб.
– Это – всё?
– Да. Мне она кажется очень смешной. Тебе нет? По ней даже можно сказать, есть у человека чувство юмора. Такая лакмусовая шутка. Но, видимо, у тебя оно такое же, как и у нашего режиссера.
– Это – хорошо или плохо?
– Ну могло быть хуже, есть куда стремиться.
– А кто-нибудь пришел на тебя сегодня посмотреть из знакомых или друзей?
– Нет. Я немного стесняюсь устраивать подобное при своих. Хотя сестра должна была подойти. Ну у нее какое-то срочное дело приключилось, да и не думаю, что ей бы очень понравилось. Она дала понять, что воспринимает все это – как несерьезное увлечение, глупости.
– А ты думаешь, это начало большого творческого пути на все экраны и подмостки страны?
– Разумеется, иначе к чему всё это?
Она широко улыбнулась как во время выступления – с наклоном головы и клоунской улыбкой, поблагодарила меня за сигарету и вернулась к своей компании.
В течение того вечера я по возможности наблюдал за ней. Кто бы рядом не находился, она всегда оставалась в центре внимания, что вызывало неприязненную гримасу у девушек рядом, при том, что по общепринятым стандартам те выглядели эффектнее нее. Им она отвечала мило-снисходительной улыбкой королевы, мол «придет и ваш час, милочки, но точно не сейчас». А. то и дело заливисто хохотала, поднимала вверх свой никогда непустеющий бокал, грациозно гримасничала и как бы невзначай дотрагивалась до парней, к которым обращалась. Когда она замечала меня между людей, собравшихся вокруг, то игриво подмигивала. Я учтиво кивал в ответ.
Через час-полтора зал практически опустел. Оставались либо те, кто не привык сдаваться в схватке с алкоголем, либо те, кому действительно полюбились эти люди и атмосфера творчества и они не хотели ее отпускать. Мой друг относился к обеим категориям. Сидя на барном стуле, он уже заплетающимся языком рассказывал откровенно заскучавшим двум девушкам о достоинствах французской новой волны. Я сидел с другой стороны от него, и думал, что это точно будет последний бокал для этого киномана. Дождавшись первой же паузы в его монологе, девушки поспешно удалились. Такое поворот событий несказанно разочаровал его, однако, лично мне это было только на руку. Я предложил отправиться по домам, он нехотя согласился. Пока он отлучился в уборную, я вышел на свежий воздух.
Компания вокруг А. тоже сократилась. Осталось всего два ее почитателя мужского пола. Вероятно, каждый из них таил надежды на собственную победу сегодня ночью. Когда же я появился из дверей А., извинившись перед ним, подошла ко мне и вновь попросила сигарету, хотя оба внимательно слушавших ее молодых человека курили. У меня как раз оставалось две.
– Уже уходишь? – спросила она меня, откидывая волосы назад.
– Да, все-таки вечер был долгий. Да и товарища следует отвезти, он пока не готов в полной мере ко всей этой обрушившейся на него славе.
– Что же очень жаль. Пожалуй, тоже надо отправляться домой. Публика уже вся разошлась.
– Так вон вроде еще двое есть в первом ряду.
– Я тебя умоляю. Конечно, они представились крутыми продюсерами, но по глазам видно, что оба тянут максимум на вторых ассистентов.
– Вдруг это шанс?
– Знаю я эти шансы. Давай-ка я тут постою пока с тобой, а ты вызовешь мне такси? Договорились?
– Хорошо, но тогда я хочу кое-что взамен.
– Что за люди пошли?! Где же человеческое милосердие и альтруизм? – она вознесла руки к небесам. – И что, что ты хочешь от меня?
– Узнать, когда будет следующее твое выступление, – ответил я, немного смутившись такой реакции и почувствовав себя почему-то последним подонком.
– Всего то? Ну хорошо. Я пока не знаю, работаем кое над чем сейчас. Я дам тебе свой номер, уточню на днях, договорились?
– Да, меня это вполне устраивает.
Она записала свой номер мне в телефон, и я вызвал ей такси. Пока то подъезжало, появился мой друг, прищуренный и закутавшийся в свой пиджак, неспешно передвигая ногами он подошел к нам. Вид у него был как у крошечного котенка, только-только открывшего глаза, но уже успевшего блевануть в туалете. А. улыбнулась ему, потрепала по волосам и сказала: «Какой же ты милый. Надеюсь, тебе не придется больше говорить об одиночестве. Спасибо, что принял участие во всем этом. Ты очень хорош». Она хотела было поцеловать его в щеку, но на половине пути передумала. И только хлопнула по плечу. Тот благодарственно кивнул ей в ответ. Подъехала желтая машина. А. улыбнулась мне и уже садясь отправила один воздушный поцелуй двум парням, которые, до последнего не теряли надежды на ее возвращение и все еще оставались на своих местах. Когда машина хладнокровно тронулась, они разочарованно сплюнули, наградив нас с товарищем злобными взглядами как причину побега жертвы, и отправились внутрь заведения, с планами вкусить этой ночью если не свежего мяса, то хотя бы не слишком пропавшей падали. Я же вызвал следующую машину, завез друга по дороге, и потом уже сам приехал домой. Вечер фарса был окончен.
По древнейшим заветам я выждал ровно три дня и набрал номер А. Она ответила не сразу, перезвонила спустя пару часов. Я представился и напомнил про свой вопрос тем вечером: про ее следующее выступление. Она задумалась, потом ответила, что сейчас работает кое над чем, всё еще довольно сырое, хотя уже сейчас видно, что выйдет великолепно. По-хорошему еще рано кому-то показывать, бриллиант не обработан до конца, но мне, как ее самому преданному поклоннику, можно прийти и посмотреть одним глазком. Я до конца не понял, когда я успел стать ее самым преданным фанатом, однако же, согласился подойти через пару дней по указанному адресу.
Место находилось возле железнодорожного вокзала, немного в стороне от основного людского потока «На/С работы» и вечернего «От». Когда я свернул в переулок, ведущий к А., окружение с виду и близко не походило на что-либо театральное, даже в самой гротескной форме. Убийственно-приземленный городской пейзаж с населяющими его грубыми формами, ровными до скрежета в зубах перспективами линий и персонажами, чьи отличительные особенности заключались в полном отсутствии таковых. Захламлённая дорога, и грузный свет по обочинам. Вокруг какие-то бесконечные гаражи и автостоянки. Понурая серость и серая понурость. Из любопытного на всей дороге была разве что брешь в бетонной стене. Я успел подумать, что она могла бы стать идеальной аллегорией – некий портал из жуткой обыденности в мир искусства. Но если посмотреть внутрь, то там ни черта нельзя было разглядеть. Разве что услышать шуршание парочки крыс в полной темноте. От этого аллегория стала только идеальнее.
