Максим Кутис
9М. (Этюды о любви, страхе и прочем)
IV
.
Случайны ли случайности? Действительно ли каждая незримая мелочь ведет к необратимым и ощутимым последствиям, которые может не сразу, но через какое-то время обязательно проявятся? Или же это сам человек ищет закономерности, слабо различимые шаблоны в узоре мироздания, чтобы потом, предаваясь бессмысленной рефлексии, выискивать мельчайшие детали и закономерности, которые будто бы привели его именно туда куда привели?
Но окружающий хаос необъятен, и выхватить для подобного анализа возможно только одну цепочку событий, остальные оставляя на откуп судьбе. Человеку же остается только лишь беспомощно клясть ее или благодарить. По ситуации.
В конкретно моем случае все было довольно просто. Я выбрал не ту сторону улицы. Можно было бы начать копать гораздо глубже. Что сама улица была выбрана неправильно, маршрут был ошибочен, выход из своей комнаты оказался поступком идиотическим в принципе, решение жить в этом городе как минимум необоснованное и так далее. Возможно, в конце таких размышлений можно было бы прийти к какому-нибудь конкретному дню в детстве, когда из-за обрывочных фраз взрослых и приписанных им незрелым разумом значений появился порочный образ в голове, который впоследствии и привел к такому стечению обстоятельств. А можно, просто обвинять звезды. В любом случае верным остается только одно утверждение: я выбрал не ту сторону улицы.
В ту пору в городе было неспокойно. Вершился очередной эпизод извечного противостояния власть имеющих и тех, кому было не по душе как имеют власть. На тротуары в центре города вышло необычно большое количество недовольных политической ситуацией в стране людей. В городе и раньше проходили митинги, но в тот раз общее количество побило все рекорды. В основном, конечно, молодежь как самая гибкая и чуткая прослойка общества. С лозунгами на устах и праведным недовольством в своих юных сердцах. Яркие и независимые они пытались громко заявить о своей точке зрения изобретательными плакатами и цепляющими кричалками, да и просто самим фактом своего присутствия. Их позиция была несомненно правая. И лозунги были самые верные. И все они своим неподдельным энтузиазмом и огнем в глазах вызывали у меня искреннюю солидарность. Вот только я никогда не любил толпу. Всегда предпочитал ее сторониться. Я уверен, по отдельности каждый из них наверняка был очень милым и добрым человеком. Но толпы всегда раскрывает худшее в отдельном человеке, заменяя ему и совесть, и самоконтроль. Фрейдистское Сверх-Я с тысячей голов превращается в бесформенное Оно. И это немного портит общее идеалистическое впечатление. Я старался быстро обойти толпу, но свернуть никуда не выходило из-за металлических ограждений повсюду, назад не повернуть, потому и оставалось что плестись со всеми, по возможности стараясь держаться в стороне от самых крикливых.
Я аккуратно пробирался мимо недовольных школьников и стариков. Чем старше были мелькающие лица, тем задумчивее они казались с виду. На внутреннее недовольство у них накладывался многолетний опыт, который повторял им гнусавым внутренним голосом, что ничего не изменится. Молодые же лица, не отягощенные морщинами и сомнениями, были направлены кто куда и их глотки то и дело наполнялись праведным криком, вторя заученным ранее словам. Старшее поколение предпочитало молчать и небольшими группками озабоченно обсуждать происходящие события.
Очень много было людей с камерами. Как с профессиональными, так и с обычными телефонами. Репортеры спрашивали мнения у случайных людей в толпе. Те, кто не удостоился такого шанса, были вынуждены сами себя снимать и транслировать собственные действия в сети. По обрывкам фраз, можно было понять, что все говорили в принципе одно и то же, разнились только литературность оборотов и количество мата.
По периферии живого и разноцветного человеческого месива была выстроена строго организованная серая плотная людская шеренга. Ее звенья, крепкие молодые люди ростом около 180 сантиметров, стояли плотно плечом к плечу в полном обмундировании и строгими безэмоциональными глазами высматривали подозрительных элементов в толпе. Иногда они расцеплялись, чтобы стремительно выхватить какого-нибудь человека из толпы. Выбор их в большинстве своем был хаотичен. Могли утащить в свою пасть как пьяного панка, давно следующего заветам анархии, так и скромного вида девушку, которая случайно оказалась на пути. Толпа пыталась, конечно, отбивать своих, но каждый раз это выходило вяло и безрезультатно. Поэтому каждый сторонился серого людского забора, пытаясь пристроиться к общей куче и отгородиться от него ближним. Люди в сером действовали слаженно, хотя зачастую выходило нелепо. Выглядело довольно жалко, когда целых шесть охранников правопорядка пытаются увести одну единственную субтильную девушку или старика с палочкой, но те пару минут успешно отбиваются. Толпа начинала скандировать «Позор» после каждого изымания частички себя, но быстро заполняла сама собой пустое место и замолкала. Люди в сером все равно не слушают, что о них думает разноцветная толпа, им и наплевать. Они слушали только свой мегафон, такой же блестящий и серый, как и они сами, который вместо пространных лозунгов выкрикивал четко сформулированные указания.
Меж тем толпа начала останавливаться, средняя скорость общего хода снизилась и вскоре совсем опустилась до нуля. Голова колонны митингующих где-то впереди уперлась в искусственно созданное ограждение. Соотношение людей на площадь росла, так как задние ряды, не проинформированные о заторе, продолжали напирать. Я ощущал себя как на концерте за пару минут перед выходом хедлайнера, только вот сколько я не стоял, никакой музыки не появлялось. Разве что где-то чуть спереди пара мужских голосов попытались затянуть протестную песню, но никто из окружающих ее не знал, поэтому после первого куплета они смущенно замолчали. Постоянным оставался лишь механический голос из мегафона, призывающий соблюдать спокойствие. Время шло, колонна не двигалась. Все стояли в общей тесноте, только братской сплоченности не было и в помине. Слишком разномастные были группы, объединенные в ней. Не по годам созревшие школьники, вольнодумные студенты, анархисты, которым все равно против чего протестовать, футбольные фанаты, менеджеры среднего звена из негосударственных компаний, свежевыплюнутые из системы бюджетники, обманутые дольщики, просчитавшиеся в своей же валютной дальновидности, уставшие пенсионеры и просто люди, которым особенно нечего было терять. Все они были объединены общими целями, только виденье этих целей у каждого разнилось. Поэтому внутреннее напряжение перерастало в словесные перепалки. Что странно, ведь мегафон все так же упорно призывал к спокойствию. Давление росло, внутри понимания куда двигаться и что делать дальше не было. Не было его и снаружи оцепления. Полное бессилие и растерянность старались маскировать за все той же безликой стойкостью и тупой уверенностью.
Толпа стала бурлить, живому серому забору пришлось сделать шаг назад. Они попытались вернуть свои позиции, то термодинамическую реакцию внутри уже было невозможно остановить. «Держать строй!», – кричал мегафон. «Выпустите нас!», – отвечали ему несколько голосов. Ситуация становилась напряженной, в ход пошли локти и тычки. Серый забор был оскорблен подобным неуважением. Они достали черные полированные дубинки и стали ритмично примерять их на головах и плечах отчаявшихся протестующих. Те вскрикивали от боли, но увернуться все равно никак не могли, так как выступали лишь живым тараном для активно толкающих сзади. Оставалось терпеть, ведь просто упасть и закрыть голову было еще большей опасностью. Никто не понимал, что делать и куда двинется толпа. Все руководствовались лишь первородным страхом и пытались спастись. Но выхода не было. Я оказался в самой середине людского водоворота. Толпа вынужденно давила, на что получала жестокий ответ. Крики боли тех, кто был на переднем плане заглушались слаженным скандированием задних рядов и выкриков мегафона о спокойствии. Но контроль был бесповоротно потерян.
Молодые люди в балахонах, почувствовав гипотетический запах крови принимались давить еще сильнее, чтобы поскорее самим добраться до представителей закона и показать им свою силу. Они не принимали в расчет слабых, оказавшихся рядом. Людям старшего поколения становилось дурно, они немощным голосом пытались образумить окружающих. Но давление все нарастало. Две силы зыбко балансировали на грани открытого насилия и кровопролития.
Наконец, откуда-то свыше на рации людей в форме пришел приказ начать задержания. Они отступили назад, тем самым позволив агонизирующим рядом свободно вздохнуть. Серые ряды слаженно перестроились, образовав несколько групп по четыре человека, и, стремительно пикируя, накинулись на первые ряды.
Как и раньше хватали без разбора, теперь только не стесняясь компенсировать свою неловкость парой-тройкой ударов резиновой дубинкой по спине. Таким приветствием они награждали всех без разбора, даже если в некоторых случаях оно было абсолютно излишним. Большая часть людей после удушливого ада были даже рады оказаться в руках полиции, но все ровно получали пару ударов для уверенности. Те, кто оставался сзади, все еще пытались поднять общий боевой дух толпы воинствующими кричалками. Но воинствующих в ней становилось все меньше.
Плотные первые ряды на глазах редели. Казалось, что накал спал и теперь все смогут спокойно разойтись. В эту секунду лапа в серой униформе схватила меня за рукав. Молодой полицейский тщедушного телосложения вытащил меня на открытый пятачок пространства и, не говоря ни слова, смачно врезал по ребрам дубинкой. От резкой боли я опустился на одно колено. Тут же подбежали еще два человека в сером. Отточенным движением заломили мне обе руки до хруста в плечах и быстро повели к колонне ожидавших полицейских грузовиков. Их как раз услужливо подогнали специально для протестующих незадолго до команды к массовым задержаниям.
Меня грубо запихнули внутрь и захлопнули дверь. Внутри жестяной коробки на колесах было очень душно. На окнах были решетки. Я прихрамывая уселся на свободное место и огляделся. Внутри уже находились пять человек. Два студента в яркой одежде, украшенных ленточками в цвет государственного флага, едко перешучивались и фотографировали себя, чтобы немедленно выложить в социальные сети. Женщина в порванной старой курточке слезно просила водителя, отделенного перегородкой с крошечным окошком, отпустить ее, так она не делала ничего плохого, только хотела рассказать по новостям о злоупотреблениях начальства, что из выделяемых ее школе денег меньше половины идет непосредственно на нужды учащихся, а все остальное присваивает себе директриса. Водитель на все мольбы предсказуемо никак не реагировал. Рядом со мной сидел парень, который, покачиваясь на сиденье, одной рукой прижимал тряпку к разбитой голове. Капельки крови засохли на его лице. И он лишь что-то неразборчивая бубнил себе под нос. Еще сидел один мужчина в зрелом возрасте, облокотившись на свою трость. Он не издавал ни звука, только сосредоточенно смотрел перед собой.
Через решетку было видно, что волнения и не думали не прекращаться. Толпа никак не усмирялась, и люди в сером перешли на следующую ступень жесткости. Тех, кто не сопротивлялся, все также оперативно раскидывали по грузовикам. Других же, кто был не согласен с такими методами, просто избивали с дубинками, пока те смиренно не рушились на асфальт. Появилась конная полиция, которая разрезала ряды митингующих. Смотреть на это месиво было выше моих сил, я перевел взгляд внутрь кабины. Двое студентов записывали сквозь решетку происходящее на видео, не переставая дебильно шутить. Женщина, оставив попытки чего-либо допроситься, лишь тихо всхлипывала на скамье. Молодой человек заметил, что кровь идти перестала, отбросил пропитавшуюся кровью тряпку в угол и теперь яростно по телефону рассказывал во всех подробностях кому-то, что с ним сделали. Вероятно, своему адвокату или своей маме, из его разговора я так и не понял, к кому он обращался. Лишь мужчина в годах неподвижно и сосредоточенно сидел на месте, изредка лишь позволяя себе грустно вздохнуть.
Дверь отворилась и к нам начали с боем запихивать девушку. Она отчаянно сопротивлялась, хотя уже была в наручниках. Наконец ее усадили на свободное место, она плюнула в полицейского, за что получила мощную оплеуху. Она было быстро поднялась на ноги, но дверь успели громко захлопнуть. Тяжело дыша, она выкрикнула: «Ебаные свиньи!» и дважды пнула дверь. После бессильно она рухнула на сиденье и опустила голову. Хрупкие плечи ритмично поднимались и опускались пока она пыталась отдышаться. Все находившиеся внутри на некоторое время замолчали и с интересом ее рассматривали.
Девушка была небольшого роста. Ее фигурка была облачена в длинную черную кофту, доходящую ей до бедер и узкие темно-синие джинсы. Сверху был накинут грязно-зеленый китель с подвернутыми рукавами без опознавательных нашивок. У нее были короткие светлые волосы, всклокоченные от борьбы. Раскрасневшееся миловидное живое лицо с аккуратным носиком и яркими контрастными бровями было обезображено гримасой ярости. Отдышавшись, она подняла голову и оглядела присутствующих злым надменным взглядом голубых глаз. Видимо, поняв, что среди присутствующих нет равных ей по настрою и убеждениям, она окончательно пораженно выдохнула и откинулась на спинку.
К нам в компанию будто конвейером закинули еще человек десять-двенадцать. Я сбился со счета. Некоторых из них предварительно смачно приложили об борт машины, так что вибрации проходили через каждого из сидящих. Кузов наполнился людьми, кому-то еще нашлось свободное сидение, другие же просто остались сидеть на полу. Внутрь, слегка приоткрыв дверь, заглянул полицейский, бегло сосчитал находящихся внутри и постучал по борту. Мотор машины завелся. Грузовик вывернул из своего ряда и медленно поплелся по выгороженной полосе. Через окошко с решетками разворачивалась полотно безумия: бегущие люди, швыряющие любые попадающиеся под руку предметы в строго организованные серые построения, люди с щитами, властно вторгающиеся в мятежные ряды, крики, лай собак, сирены и все тот же голос в мегафоне, призывающий к порядку, только теперь громче, практически на грани истерики.
Грузовик крадучись покинул неспокойную зону, вывернул на светофоре и поехал уже с нормальной скоростью. Чем дальше мы отдалялись, тем меньше проскакивало на улицах людей в форме и спецтранспорта. А спустя пару кварталов уже было сложно было представить, что совсем недалеко происходят какие-то волнения. Горожане проводили свой день также, как и обычно. Разве что некоторые случайные прохожие озабоченно провожали взглядом наш серый грузовик.
Мы довольно долго колесили по городу. Из обрывков речи по рации водителя становилась ясно, что они ищут варианты, в какой приемник нас можно пристроить, но раз за разом получали отказ, разворачивались и ехали уже в другую часть города. Так повторялось несколько раз. Паре человек уже стало дурно от такой обзорной экскурсии. Уже почти стемнело, когда нас наконец доставили до какого-то участка на окраине. Мотор заглушили. Мы сидели в маленькой душной металлической клетке в свете лишь двух одиноких фонарей с улицы. Люди шепотом переговаривались и гадали, что с ними теперь будет. Кто-то был предполагал худшее, что пришьют что-то серьезное и закроют надолго. Остальные пытались бодриться, хотя прекрасно понимали, что такое развитие событий вполне имело место быть. Я ни о чем не думал, единственной моей мыслью на тот момент было выбраться из той чертовой металлической коробки и почувствовать свежий воздух.
Прошла целая вечность, прежде чем двое понурых охранников вышли из здания, прихватив с собой подмогу. Они стали выводить из грузовика по одному человеку и отводить внутрь. Начинали с тех, кто был ближе к выходу. Как только начался этот логистический процесс, все разговоры смолкли, даже те, что были шепотом. Словно отводили на эшафот.
Наконец наступила и моя очередь. Полицейский аккуратно, даже нежно, прихватил меня за руку. Меня вели прямиком в старенькое, но все еще приличное с виду одноэтажное здание. Всем своим видом оно показывало, что весь век своего существования оно старательно отрабатывало честный долг, выступая в качестве надежного крова для государственных служащих. Лучшей доли не ведало, да и вряд ли представляло себе таковую. До входной двери было всего метров двадцать. Но я успел насладиться этим крохотной прогулкой. Погода была просто великолепна. Теплый ветер с нотками костра и чистое небо в теплых цветах заходящего солнца. У меня было пронеслась мысль, что было бы очень здорово оказаться, где-нибудь подальше от этого места, чтобы иметь возможность как следует насладиться этим временем в полной мере. Но в тот же момент из-под корки выбралась следующая мысль, на которую я раньше не обращал никакого внимания, что ведь и действительно может так случиться, что мне еще очень долго не придется наслаждаться нежным бризом вечернего ветерка. Как только она предательски появилась и всецело овладела мыслительным процессом всего моего сознания, мы уже успели перейти порог. Запах вечерней размеренности сменился запахом затхлости и пота.
Меня провели по узкому коридору вдоль стен, окрашенных в самый отвратительный оттенок зеленого. Словно специально подбирали по колерной карте под светом одиноко болтающихся лампочек накаливания. Далеко идти не пришлось. За первым поворотом располагалась большая комната, отгороженная от коридора решеткой от пола до потолка, такая расширенная версия пространства в грузовике. Внутри уже находились люди, некоторые из моего автобуса, некоторые пассажиры другого рейса. Свободного места совсем не оставалось, но находящие внутри любезно потеснились, чтобы и я поместился. Я занял место у самого выхода, будто мне надо будет выходить на следующей остановке. Дверь из прутьев с лязгом закрылась и двое моих сопровождающих пошли за оставшимися в автобус.
Сама камера временного содержания была рассчитана человек на 15, однако, внутри уже было примерно вдвое больше. Дышать было практически нечем. Кто-то в глубине камеры закуривал, что добавило невыносимости. Хорошо, что мне досталось место с краю. Я мог свесить руки через решетку, понурить рожу и воображать из себя бывалого зека.
Передо провели тихо всхлипывающую женщину, двух непривычно молчаливых студентов, парня с застывшими потеками крови, все также невозмутимого старика. Все шли, обреченно потупив глаза, заходили в камеру и вставали кто как придется. Последней привели девушку со взъерошенными волосами. Она, в отличие от остальных, постоянно одергивала плечо от порывавшейся ее контролировать руки. Полицейский не особенно обращал внимание на ее дерзость. Хотя, если бы захотел, имел полное право применить силу. Видно, что он также, как и все остальные, находившиеся по другую сторону баррикад, жутко устал и просто механически исполнял свои обязанности. Гримаса на лице девушки была сложносочиненной смесью ненависти, отвращения и насмешливости. Ее завели в камеру последней, тем самым заполнив последний физически доступный участок пола. Сопровождавшие нас полицейские прошли дальше по коридору, оставляя всех в камере в безвестности. Сколько нас тут могут продержать никто понятия не имел. По обрывкам разговоров выяснилось, что предыдущие доставленные сидели до нас уже больше полутора-двух часов. Так что, ожидающие люди в камере занимали себя кто чем мог. Кто-то пытался завести новые знакомства, кто-то просто сдерживал рвотные порывы.
Девушка сосредоточенно прислушивалась к разговорам, пытаясь понять если среди этой человеческой массы ее знакомые, пару раз в надежде обернулась на чьи-то голоса у задней стенки. Потом поняла, что, как и в автобусе, тут никто не был ей знаком и близок и принялась задумчиво рассматривать лампочки. Я занимался тем же самым.
Время шло. В конце коридора за дверью слышались разговоры на повышенных тонах. Но никто не выходил и ничего нам не сообщал. Народ выказывал возмущение, но тут взаперти он мог это делать сколько угодно. Рядом с камерой сидел одинокий полицейский. Молодой тощий с короткой профессиональной прической «ёжиком». Он практически лежал на стуле в помявшейся за долгий день форме и лениво тыкал пальцем в свой телефон. На все доносившиеся просьбы, будь то необходимость выйти в туалет, головокружение или позвонить, он заученно отвечал: «Не положено!», не отрывая взгляда от своего телефона. Мимо то и дело проходили и другие сотрудники, но все они старательно делали вид, что камера была абсолютно пуста.
Как только дверь открылась, молодой полицейский комично вскочил со стула. Вышел его коллега с очень недовольным лицом. Он подошел оглядел камеру и громко сказал: «Так сейчас проходим по двое в кабинет. Там запишем ваши данные и отпустим». Народ облегченно выдохнул. На все повторенные еще раз просьбы появившийся полицейских лишь посоветовал терпеливо ждать своей очереди. Люди в предвкушении маячившей свободы, согласились на такие условия.
Первыми взяли девушку с взъерошенными волосами и меня, так как мы стояли у самого выхода. Нас провели на десять шагов дальше по уже до боли надоевшему коридору и завели в небольшую комнату. Внутри были расставлены самые обычные бюрократическо-офисные атрибуты. Пара обыденных письменных столов с ничем не примечательными компьютерами, несколько стандартных платяных шкафов, безликие стулья и самый скучный в мире сейф с документами. Из необычного было только, пожалуй, два офицера полиции. На первый взгляд они выглядели как братья-близнецы. Довольно упитанные в отличие от своих уличных собратьев, короткие поредевшие светлые волосы, гладко выбритые округлые щеки, тонкие, незаметные на общем круглом полотне, губы, маленькие светлые глазки. Они сидели каждый за своим столом и смотрели уставшим непроницаемым взглядом. Мы сели каждый напротив своего. Посыпались один за одним официальные вопросы допроса: кто такой, кем работаешь, где живешь, привлекались ли ранее. На односложные вопросы мы давали такие же односложные ответы. Полицейские медлительно вбивали информацию в базу. На вопрос, что меня заставило прийти на манифестацию, я честно ответил, что проходил мимо и забрел дальше чисто из любопытства. Он удостоил меня насмешливым взглядом и комментарием: «Ну разумеется, как и все остальные, чисто из любопытства». Ответ девушки казался куда правдивее. Она начала говорить про гражданские свободы, про грубые нарушения конституции, про свободу волеизъявления. И продолжала бы говорить, пока полицейский не прервал: «Я Вас понял. хорошо». Она было хотела вступить в дискуссию, но служащий безучастно поспешил с ней во всем согласиться и продолжил задавать свои вопросы.
Мы закончили давать свои интервью практически одновременно. Потом каждого из нас сфотографировали, чтобы прикрепить наши юные лица к делу и сняли отпечатки пальцев. В конце всех необходимых процедур, пухлый следователь, который записывал мои ответы, наклонился к нам со злобной улыбкой.
– Вам очень повезло, что вас взяли слишком рано. Сейчас привезут уродов похуже и вот они уже не отвертятся. К большому сожалению, у нас камеры не резиновые, а то я бы всех вас дебилов попересажал. Тогда может мозги стали на место.
Это прозвучало исключительно мерзко. Всё, что олицетворяет самое низменное в маленьком человеке, получившем большую власть, визуализировалось. Мне не хотелось ему перечить, так как я прекрасно понимал, что этот спор мне не выиграть. Особенно на чужой территории. Но девушку просто перекосило от его слов.
– И это произносит служитель закона? – процедила она сквозь зубы. – Не вам судить о моих мозгах.
Он перевел властный взгляд на нее и хищно улыбнулся. В объеме она была раза в три меньше него.
– Деточка, еще успеешь одуматься. Через пару лет найдешь нормального мужика, родишь детей и перестанешь заниматься подобной херней.
– Во-первых, я вам не деточка. А во-вторых, я сама решу, чем мне заниматься через пару лет. Вы не имеете права, что-либо мне предъявлять.
– Да что ты? Участие в незаконной манифестации, подрывная деятельность, сопротивление аресту, нападение на полицейского. Если бы захотел, я мог бы закрыть тебя насколько мне захочется. Но я сегодня добрый, так что скажи: «Спасибо» и давай отсюда, и чтобы больше я тебя не видел.
– Мне не за что вас благодарить. Я не совершала ничего незаконного. Волеизъявление – это право, предоставляемое конституцией, – повторное «деточка» выбесило ее окончательно. С разогревающимся внутри недовольством голос ее становился громче. – То, что мне, как и миллионам других не нравится, что творится в этой стране не является преступлением! И мы хотим смело об этом заявлять. И мы имеем на это полное право! Вы защищаете преступное порочное правительство и выступаете против своего же народа! Эти люди хотят справедливости, а вы лишь прикрываете свои откормленные места.
Полицейский слушал ее с мерзковатой ухмылкой, закусив нижнюю улыбку. Вероятно, лицезрение молодой распалившейся девушки, практически кричащей ему в лицо все истины гуманизма, вызывало у него извращенное сексуальное наслаждение. Осознание собственной потенциальной власти над юным телом с пламенной душой – вполне обыденный признак как физического, так и ментального садизма. Он бы с радостью остался с ней в этом кабинете на всю ночь, запершись изнутри, но, к его несчастью, там же находилось еще два человека. Второй полицейский со слишком глубокими морщинами для его возраста и чина на уставшем сосредоточенном лице дернул товарища за рукав, и глазами подал сигнал, что уже достаточно. Первый нехотя выбрался из своего состояния услаждающего эго созерцания и обратился ко мне: «Так, ладно, забирай свою подружку, иначе она тут и останется». Я молча подошел к ней и попытался взять ее за руку. Она ее одернула и взглянула на меня через плечо с тем же градусом ненависти, которого удостаивались все люди в форме в этот день. Она продолжала выплескивать правомерное негодование на повышенных тонах. «Или через пять секунд ее тут не будет, или она уже останется на пять лет», – снова обратился ко мне полицейский и по угрожающему тону было понятно, что говорит он вполне серьезно. Мне пришлось силой вытащить ее в коридор. Там она меня оскорбленно оттолкнула, но хотя бы замолкла. Под пристальным взглядом полицейских она направилась к выходу, я пошел следом. Когда мы проходили через общую камеру, уже выходила еще пара человек для такой же процедуры в кабинете. Вид нас двоих, свободно идущих по коридору на выход, вызвал у все еще находящихся там кроткие, но облегченные улыбки.
Мы вышли на улицу. Хотя того очаровательного вечернего воздуха уже не было, но я все равно с большим удовольствием вдохнул полной грудью. Довольно долго мы находились внутри, уже наступила ночь. На небе показалась парочка самых ярких звезд – все на что можно рассчитывать в городе. На улице перед входом уже собрались люди с озабоченными лицами. В основном родственники, но было и несколько репортеров. Девушка, отмахнувшись прошла мимо всех них, проигнорировав все их вопросы, отошла на несколько метров на безопасное расстояние, остановилась, и достала сигареты из своего кителя. Тогда они обратились все наперебой ко мне идущего следом: видел ли я кого-то, как там вообще обстановка, когда их отпустят. Я ограничился фразой, что: «Все в порядке, сказали, что скоро тех, кто внутри, должны отпустить. Больше ничего не могу сказать».
Миновав собравшихся, я увидел, что на том месте, где был припаркован до этого наш транспортный грузовичок, теперь стояла еще парочка, таких же серых и угрюмых. Свет внутри был погашен, но в под уличными фонарей все равно было заметно, что внутри полно народа. Видимо, это и были те, кого стоило благодарить, за возможность выйти в тот же вечер. С неприятным тянущим чувством внутри живота и опустив голову, я прошел мимо машин. Я чувствовал вину, когда проходил мимо окошек с решетками, хотя объективно не был причастен к их будущему. Слепой случай решил, кто отправится на гильотину, а кого освободят. Но радость освобожденных при таком раскладе никак не может быть абсолютной.
Девушка стояла немногим дальше парковки. Она докурила одну сигарету и тут же достала следующую. Я подошел к ней поближе, спросил, все ли в порядке. Она не заметила моего вопроса. Тогда я чуть громче попросил у нее сигарету. Она, не поворачивая головы, молча протянула мне пачку. Я взял одну. Она отбросила свой окурок в сторону, положила обратно пачку в нагрудный карман кителя и спросила:
– У тебя телефон есть? У моего сдохла батарея.
Я достал свой посмотреть, да, оставалось немного заряда. Я дал ей телефон. Она сразу открыла новостные сайты и стала быстро прокручивать ленту.
– Твою мать, какой кошмар…
– Что-то произошло?
– Трое погибших, более пятидесяти пострадавших… Блядь, какой же кошмар. Мне надо позвонить. Где мы находимся?
Она спрашивала совершенно растерянно, мотая головой по сторонам. Я не имел ни малейшего представления. Нас слишком долго возили по городу, чтобы хоть как-то сориентироваться, а окружающий в ту минуту пейзаж был до ужасного штампованный. По геопозиции телефон показал, что мы на Северо-Востоке на самой границе города. Определив координаты, она набрала номер. Но трубку на другом конце никто не поднял. Затем еще раз, но тоже ничего. Только с третьей попытки ей кто-то ответил. Разговаривая, она принялась ходить взад-вперед и закурила уже третью сигарету. Говорила очень эмоционально, размахивала руками, голос ее дрожал. Наконец, она повесила трубку и по инерции сунула мой телефон в карман своих штанов.
– Где-то здесь неподалеку должна быть заправка, там нас заберут.
Она озвучила это не то чтобы мне, скорее самой себе, чтобы еще раз услышать и поверить в предложенный план ближайших действий. Затем огляделась, пытаясь в тусклом свете отыскать требуемое направление. И быстро шагая, направилась по единственной асфальтированной дороге прочь. Само собой, мне ничего не оставалось, как быстро сорваться за ней.
– Теперь все нормально? Может вернешь телефон?
– Что?!
– Я говорю, мой телефон у тебя в штанах.
– Ах да, – она засунула руку и достала его. Но оставила у себя в руке. – Давай так, должен подъехать мой друг и забрать меня. Мне он еще понадобится, если потеряемся. Отдам как сядем, ок?
– Ок, – пробормотал я. Все равно, я подумал, что другого ответа она сейчас не примет. И поплелся вслед за ней. – Далеко идти-то?
