Максим Кутис
9М. (Этюды о любви, страхе и прочем)
– В смысле, напоминаешь? Это была всего три дня назад.
– Ок, ну и дальше что?
– Что? Ты пропала куда-то, не отвечала на звонки. Неужели так было сложно позвонить?
– Я была занята. Извини.
– И чем же, позволь узнать?
– Пила. – она вновь потянулась к бутылке. Я забрал вино у нее из рук, за что получил удар в плечо.
– И что, ты теперь будешь предаваться жалостью к себе? – ответил я на это с подавляемой злостью.
– Тебе-то какое дело? Все, уже ничего не исправить, никто из нормальных людей не будет иметь с нами дело после такого. Этот же хер с радио всех знает, а я в него швырнула микрофоном. Все пять лет в группе, все песни, все пошло по пизде! Мы так и останемся кучкой никому неизвестных жалких музыкантов и будем играть в вонючих барах за пойло.
– Ну скандал тоже ведь неплохое событие, по крайней мере заговорят.
– Да кому тут о чем-то говорить? Что мы обосрались, что я долбанная истеричка? Гребаный позор. Не могу об этом думать, – она вновь протянула руку к бутылке, но я ее уже с силой отпихнул.
– Может тебе хватит?!
– Отъебись от меня! – П. взбесилась. Она взяла кружку и со всей силы швырнула о стену, та разлетелась на мелкие кусочки. – Какого хера тебе вообще от меня надо!
Я, аккуратно переступая, чтобы не напороться на осколки, пошел за совком. П. скрылась в комнате. Пока я подметал, она успела переодеться в свою одежду, после чего выбежала из квартиры, громко, хлопнув дверью напоследок. Я подумал, что это не худший финал из возможных в наших отношениях.
Но я поторопился ставить точку. На следующий день от нее пришло длинное сбивчивое аудиосообщение. В нем она слезно просила прощения, пыталась объясниться какой это все для нее удар, но это не является оправданием для подобного поведения, как ей ценны наши отношения, как она дорожит мной, просит, чтобы я не отворачивался от нее в такой момент. Я дослушал до половины, после чего долго смотрел на телефон, но все-таки позвонил ей. Она повторила ровно то же, что прислала ранее. Я ответил, что не держу на нее зла. П. обрадовалась и пообещала, что будет аккуратнее с выпивкой, и скоро все будет нормально как прежде.
Мы продолжили встречаться. Я заходил к ней под конец смены, встречал после репетиций. Но уже не было как прежде. Те редкие моменты ее угрюмости, которых я так опасался, и как оказалось не зря, стали преобладающими. Она встречала меня с натянутой улыбкой, и мы тяжело брели домой. П. была будто в каком-то анабиозе, словно червь-паразит проник глубоко в ее сознание, и каждый день свежевал корку забвения того злополучного вечера. Я пытался ее отвлечь, уверяя, что все будет хорошо, что они еще наверняка получат свой шанс выстрелить. Но она лишь рассеянно кивала. И мы брели дальше сквозь удушающую пелену безысходности через серые отталкивающие пейзажи, по серым убогим улицам с ощущением дикой горечи на языке, которые от поцелуев становилась еще горче. Она перестала писать новые песни. Раньше мне так нравилось, когда она могла брать мою гитару, и что-то тихонько напевать. Но теперь она безучастно на нее смотрела и просила спрятать под кровать, чтобы та не мешалась.
Бывали моменты какого-то просветления, когда ей каким-то чудом удавалось вырваться из ямы самокопания, и снова быть живой и дерзкой девушкой, которую я тогда увидел на сцене. Но они были слишком редки и слишком быстротечны, спустя всего пару минут после таких вспышек она вновь представала собственной тенью с трепанацией разбитых надежд.
А дальше все стало только хуже. Если раньше в конце смены она могла пропустить стопку вместе со мной на дорожку, то теперь я встречал ее уже в хорошей кондиции, что мне приходилось доделывать за нее вечернюю уборку. Мы несколько раз говорили на повышенных тонах после этого, так что у меня закончились все кружки дома. Потом же, она, конечно, обещала исправиться. Однако, через пару дней звонил ее гитарист, и просил что-нибудь сделать, так как она появлялась на репетициях уже не в состоянии связно петь. И снова шли разговоры на повышенных тонах. Я безумно злился, она кричала. Потом она вновь просила прощения и обещала исправиться. Но после одного жуткого вечера, уже с использованием ножей, кровью, истерикой и собственным членовредительством, я сдался. Я просто сдался. Я понял, что не в силах ей помочь, а смотреть со стороны, как она сама себя уничтожает, было выше моих сил.
Я зашел к ней вечером, как обычно. Она по приветствовала меня как ни в чем не бывало и начала рассказывать о курьезном случае на работе. Я молча слушал. П. заметила мой сосредоточенный вид и сверилась все ли в порядке. Я ответил, что все хорошо. Она продолжила. Как только мы выбрались на улицу, моей следующей фразой стала: «Я не хочу продолжать с тобой видеться». Она замолчала, посмотрела на меня и лишь сдавленно ответила: «Понятно». Я было начал неуверенно говорить, что все нормально, все к лучшему, она великолепна и прочий банальный извиняющийся бред, который обычно говорит тот, кто разбивает в клочья мир другого человека, но при этом оборачивает ржавый арматурный прут в плюшевую тряпочку. Смысла в этом нет никакого.
Разумеется, она не слушала. Она просто шла вперед, опустив глаза и неестественно вздыхая. Рваные глотки воздуха, словно ее легкие противились кислороду. Она задыхалась, но не хотела этого показывать. Истерика и негодование разрывали ее изнутри, она пыталась их подавлять, но безрезультатно. Она не плакала, лишь мельком поднимала на меня глаза, напряженное девичье лицо с нечеловеческим отчаяньем в глазах. Поймав в первый раз этот вопрошающий взгляд, каждый последующий я трусливо отводил глаза. Вынести его было невозможно. Ее стало заметно трясти. Она кусала губы, но продолжала идти. Я зачем-то плелся за ней.
Темная аллея, на которую мы бессознательно вывернули из шумных городских улиц, была пустынна. Декоративные фонари уже зажглись, но солнечный свет еще присутствовал на небосводе. Редкие посетители, словно понимая и разделяя чувства Е, учтиво сворачивали на соседние дорожки. Мелкий гравий под ногами придавал шагам П. какую-то безнадежность. Окружающие деревья выполняли роль акустического щита от навязчивого городского шума. Мы шли как в вакууме, только ритмичный звук шагов.
В конце концов, П. сдалась. Она попросила присесть на скамье. Ее стало трясти сильнее, обхватив руками плечи, съежившись, собравшись в один комок, П. слегка покачивалась. Я присел рядом, не слишком близко.
П. тихо выдавила из себя: «Зачем?». У меня не было ответа на этот простой вопрос, я молчал. Ее единственное слово полностью поглотил в себя шорох листьев. Она все также пыталась успокоиться, но видно было что у нее ни черта не выходит.
– Что-то мне не очень, как-то не очень, – П. сделала попытку улыбнуться, но вышло неестественно. – Такое случается. Пройдет сейчас. Блядь… П. три раза глубоко выдохнула. Давай лучше дойдем до аптеки.
Мы направились к ближайшей через дорогу. Я взял ей какое-то успокоительное, что она назвала, и бутылку воды. Присев на маленькую ограду, она выпила таблетку. Закрыв глаза, П. сконцентрировано дышала.
– Сейчас все будут хорошо, извини.
– Не извиняйся.
– Просто да, иногда выбивает из колеи. Надо немного времени, чтобы успокоиться. Пока не могу идти. Надо прийти в себя. Если хочешь, можешь идти.
– Нет, я постою.
– Как хочешь. Сейчас как-то сильно выходит, но скоро должно пройдет. Блядь как-же херово, – она с отчаяньем повторяла ритуал с дыханием. Ее маленькие пальцы беспокойно вжимались в металлическую перекладину забора. Я лишь терпеливо ждал, взвешивая в голове этичность своего присутствия. Может лучше уйти, но оставлять ее на улице в таком состоянии гораздо хуже. Надо бы дождаться пока, ей станет легче.
– Надо выпить кофе, с сахаром. Обычно помогает.
– Хорошо, конечно.
Я помог ей подняться, идти нормально она не могла. Ноги ступали неуверенно. Она облокотилась на меня, я чувствовал, как ее трясет.
Мы зашли в кафе. Яркий свет и нарочито дружелюбная обстановка выглядели как издевательство. Мы быстро заказали два кофе и сразу же вышли на улицу, подальше от ярких огней. Небо затянуло тучами. Воздух стал тяжелым и наэлектризованным. Чувствовалось приближение грозы, раскаты грома аккумулировались за облаками. Природа готовилась обрушиться сверху, но оттягивала наступление катарсиса, словно давая последний шанс. Набиравший силу ветер разносил бумажный мусор вокруг. Немногочисленные посетители на улице старались как можно быстрее расправиться со своим ужином и отправиться в безопасное место. П. высыпала в свой кофе все четыре пакетика сахара и жадно сделала пару глотков трясущимися руками. Было как-то неестественно тихо, мимо лишь изредка проходили уборщицы в помятых кепках с целью поймать разлетевшиеся бумажные стаканчики. И по их кротким движениям было понятно, что им нередко приходится сталкиваться с маленькими человеческими драмами, разворачивающимися на привинченных скамейках под красными зонтами.
– Фух, пиздец какой…, – неожиданно прервала молчание П., – никогда не было так сильно. Но сейчас вроде получше. Нечасто, но бывает случается. Чистая психосоматика, эмоциональное состояние переносится на все тело. Если случается что-то хреновое, то это сразу передается на состояние организма. Отсюда, вот это вот херня. Я хочу тебе сказать, я понимаю все. Да, в самом деле, кто захочет, чтобы его девушка заявлялась под вечер пьянящая в жопу? Не перебивай. Не надо. Это все – отвратительно, я понимаю. И, конечно, ты не обязан, все это терпеть. Как говорит моя мама, никто никому ничем не обязан. Кажется чудовищным, на первый взгляд, но на самом деле все так и есть. Ты и так сделал для меня очень много. Я стала чаще улыбаться, даже друзья стали замечать, что я стала лучше выглядеть. Правда. Думаю, ты и сам это заметил. В любом случае спасибо тебе. Ты – действительно очень хороший, помогал мне и даже смеялся над моими шутками. Было очень здорово, но я проебала все. Херово, но справедливо. Я прям ходячий пиздец. Если бы я могла найти лучший вариант, тогда я бы конечно все изменила. Но я ничего не могу сделать, я просто следую по дороге, которая встает передо мной. Можно быть добрым ко мне, можно отвергать. Но я все равно потаюсь сделать все возможное из того, что мне достается. Я – экстраординарная машина, – она усмехнулась, сделала глоток кофе и снова протяжно выдохнула. Ей немного полегчало. – Ну и как ты понял, у меня есть проблемы. Сюрприз-сюрприз! Ага. Можно подумать, что ты уже не догадывался. Да… Со всяким дерьмом, с бухлом в частности. Я знаю, оно и раньше было, но все это время как-то было наплевать. Прочитала множество психологических книг. Даже сходила на прием к психологу. Я знаю, откуда это все растет. Да, я хлебнула немало всякого дерьма. Тебе такое и не снилось. Детские травмы, отношения в семье, неуверенность, бегство от себя и тому подобное. Обычные психоаналитические причины. Обыденно и скучно. Но я думала, что смогу остановиться, когда будет нужно. Когда пойму, что надо завязывать. Мне так и казалось. Но… Но, как видишь, ни хера. А тут еще этот пиздец на радио. И все снова покатилось к чертям. Я понимаю, что это не ведет никуда, и я не хочу продолжать. Правда. Мне еще надо много сделать, чтобы привести себя в порядок. Я не могу просить, но я не хочу, чтобы ты уходил. Конечно, тебе надо найти хорошую девушку, красивую, поприличнее, не с таким бардаком. Ты этого заслуживаешь. И будешь счастлив, не надо будет возиться со всякими поехавшими. Но, к несчастью, ты мне стал очень важен, ты как-то наполнил мою жизнь, хоть какой-то радостью и светом. Это же надо было так все проебать? Господи, какой же пиздец. Фух, – она засмеялась. – Извини. Как говорится, она потеряла контроль. Ладно, ты и так помог мне, ты мне важен. И я надеюсь, я смогу стать лучше.
– Да я никуда и не деваюсь. Все еще буду жить там же. Я тоже к тебе проникся. У каждого есть какие-то внутренние демоны, просто у кого-то они сильнее. И сражение с ними требует куда больше усилий. Если чем-то смогу помочь – ты всегда можешь сказать, – я пытался ее приободрить, но прекрасно понимал, что слова, которые я так неубедительно пытался подобрать не стоили равным счетом ничего.
– Спасибо. Ладно, я подуспокоилась. Надо идти, ты уже замерз.
– Да вроде нет.
– Угу, я-то вроде перестала трястись, а ты начал.
Действительно стало довольно холодно. Время перевалило за полночь. Воздух все еще оставался тяжелым, однако, грозы так и не случилось. Были слышны раскаты, но они были где-то недостижимо далеко. Я вызвал П. такси. Мы старались перевести беседу в более шутливый и непринужденный тон, но все равно выходило натужно. Когда наконец появилась машина, я попытался пошутить.
– Что же, по крайней мере, сможешь написать об этом песню.
– Иди в жопу, – оскалившись ответила П. и нырнула на заднее сиденье. Автомобиль скрылся за поворотом и я со спокойной совестью вернулся домой.
Мы старались поддерживать связь, она делилась, как она себя чувствует. По текстовым сообщениям, казалось, что все потихоньку налаживается. И ка только появлялось, это робкое чувство на светлое будущее, как оно сразу уничтожалось пьяным звонком от П. среди ночи. Заплетающимся языком она пыталась доказать, как она хочет быть со мной, и какой я мудак, что все похоронил. Я обрывал связь, однако, она сразу же каялась и посыпала голову пеплом, что ценит меня в любом статусе и что очень рада, что я есть в ее жизни. И как она полностью осознает какой у нее в башке беспорядок и что очень хочет стать лучше. И так далее. И так продолжалось довольно долго. Более чем достаточно, чтобы любой здравомыслящий человек начал догадываться о зацикленности своего положения. В конце концов, и я тоже понял. Ничего не изменится ни со мной, ни без меня. В зрелом возрасте уже ничто не может изменить сформировавшуюся личность. Разве что глубочайшее эмоциональное потрясение. Но все остальное, такое как окружающие, а уж тем более воля, может принести лишь косметические изменения. Человек остается со своей сутью. Потому что суть и есть определение человека.
После одной из бесчисленных выяснений отношений было необычайно продолжительное затишье. П. не показывалась в поле зрения, не звонила, не присылала сообщения. Мне было очень интересно, как она справляется. Возможно, действительно что-то осознавала на глубинном уровне. Увидела, что ее поведение неприятно ей самой, может залегла на дно, отрубила все связи, дабы избавить себя от соблазнов, проводит вечер с семьей или с близкими друзьями. Я скучал по ней, но тревожить не хотел. Как мне казалось, что моя помощь ей точно не понадобится. Да и честно, я не понимал, какую помощь я могу ей оказать. Быть постоянно рядом, чтобы следить за ней – я не смогу. Выслушать ее, устроить интервенцию, сводить к какому-нибудь доктору? Все это бессмысленная ерунда. В таких случаях имеет значение только огромная вера и любовь, у меня не было ни того, ни другого. Все остальное: внимание, забота, жалость, приободрение, порицание – лишь временные костыли.
Через пару месяцев я увидел в сети анонс грядущего через пару дней выступления ее группы. Как раз в том баре, где проходила та кабаре вечеринка. Да, место не ахти, но зато концерт должен был эксклюзивно коллектива П. Чуть позже она прислала мне личное приглашение. Я некоторое время колебался, стоит ли идти. Но в итоге принял его. Все-таки она вновь нашла в себе силы выйти на сцену, а с учетом следа, после того происшествия, это был смелый поступок. Я сверился, как она поживает. Она отстраненно-вежливо ответила, что все в порядке. Я был рад это слышать, хотя верилось с трудом.
В тот вечер я намеренно немного опоздал. Когда я открыл уже знакомую мне дверь, музыка на всей громкости доносилась из самого чрева заведения. Я прокрался вдоль стойки, предусмотрительно прихватив там пинту привычно гадкого пива. Лавируя с ним между завороженными слушателями, я забрался в самый дальний и темный угол, насколько это было возможно в том крохотном заведении.
П. со своей командой была на сцене. Софиты лаконично обволакивали в свой строгий свет ее фигуру. Силуэт размеренно двигался в клубах холодного льда. Она была облачена в длинное белое закрытое платье, волосы зачесаны назад. Безупречный в своей холодной стерильности облик, даже не смотря, что из-под платья то и дело показывались ее выцветшие розовые кеды с маленькой дырочкой на большом пальце.
Песни были уже мне знакомы. Некоторым я невольно двигался в такт. Мне действительно нравилась музыка, которую создавала П. В противном случае все это было бы сплошным лицемерием. Ей удавалось так легко самые глубокие, самые фундаментальные чувства оборачивать в изящную оболочку, используя рифмы и гармонии на грани безумия и преподносить их со сцены с поражающей силой и честностью. Она разрывала себя, она показывала, все что у нее есть, выворачивая душу, порой неловко, порой резко. Она говорила на близкие и тонкие темы, рассказывала о том, что всем было знакомо понятно, и делала она это самым прекрасным языком.
В тот вечер на сцене она была хороша. Но чего-то не хватало. Я видел прежние выступления. Все тот же строгий безупречный образ, те же закрытые глаза за густыми тенями, тот же голос на грани срыва и те же магические движения. Но той мельчайшей толики одержимости, которая отличает великолепное от гениального, я ощутить не мог. Возможно, это было только мое субъективное восприятие. Все остальные вроде бы все также завороженно смотрели на сцену, точнее именно на нее. Только казалось, что и П. понимает, что нечто незримое сломалась. Она оглядывалась в проигрышах, порой еле заметно осторожничала, когда впадала в транс. Между песнями нервно шутила, в голосе были различимы нотки беспокойства. Параноидальное чувство, когда ощущаешь, что что-то не так, но понять, что именно никак не получается.
Выступление было недолгим. В одном из перерывов П. сказала, что недавно простудилась и чувствует себя все еще не очень, поэтому растягивать выступление они не будут. Как только прозвучал последний аккорд и зал начал усердно аплодировать, я незаметно ретировался. Быстрым шагом я прошел мимо входа, вызвав во взгляде ложные подозрения охранника, что я не расплатился по счету. Отойдя на несколько метров, я начал поджигать сигарету, как меня кто-то взял за локоть. П. смотрела на меня серьезным порицательным взглядом.
– Как невежливо, – пыталась она произнести как можно безразличнее, но голос был не в силах справиться с усталой одышкой.
– Согласен, – ответил я. – Прекрасное выступление.
– Херовое выступление, и ты это знаешь, – она со злостью посмотрела в сторону. Ее красивая грудь без лифчика ритмично вздымалась под платьем. Она перехватила мой взгляд. – Хватит пялиться на мои сиськи. Будто не видел. Дай лучше мне сигарету.
– С чего ты это взяла, что херовое? – протянул ей одну.
– Я не хочу сейчас об этом говорить. Закончилось и хрен с ним. Анализировать буду завтра, – П. сконцентрировалась на выдыхании дыма в морозный воздух. Потом перевела взгляд с прищуром на меня, – Хорошо выглядишь.
– Спасибо. Ты тоже.
– Понятное дело, видишь какое платье нашла, – она покружилась.
– Да, шикарное платье.
– Угу.
Затрагивать темы, висящие в воздухе, никто из нас хотел. Не то место, не то время. Молчание прервал один из ее друзей, появившийся из дверей бара. Он громко окликнул П. Она нетерпеливо отмахнулась.
– Ладно, было очень приятно тебя увидеть. Правда. Я ценю, что ты пришел.
– Да, конечно, всегда к вашим услугам.
Мы неловко обнялись и направились в разные стороны. Пока шел домой, я старался ни о чем не думать.
Погода бы ли к черту, но я все предпочел долгую дорогу. Решил пройтись по пути по тем местам, где мы, бывало, брели с П. Бессмысленная меланхолия. Воспоминания так или иначе крепко привязываются к месту. Оставаясь в прошлом, они всегда будут болтаться на том же самом месте. Как собака на привязи, которую забыли хозяева, будут встречать тебя из-за угла, тихим жалобным лаем напоминая, что именно тут вы ссорились, а именно на этом светофоре она уморительно изображала Гитлера. Можно их не замечать, стараясь опутать прежние пейзажи новыми витками мысли. Однако, хватит одного усталого взгляда, чтобы заприметить ту маленькую оградку, судорожно сжимаемую маленькими дрожащими пальцами, или воссоздать отражения луж во время какой-нибудь из вечерних прогулок.
Дорога домой заняла у меня ровно столько времени и сил, как я и рассчитывал, чтобы только раздеться, выключить свет и сразу же попытаться уснуть. Все так и складывалось, пока тонкую ткань рефлексии не разрезал огромным ножом телефонный звонок. Первой реакцией была мутная первородная тревога, так как за последнее время они не приносили ничего хорошего. Номер был мне незнаком. Но я уже догадывался по какому вопросу звонили.
Неизвестный мужской голос представился как друг П., напомнил, что мы с ним встречались на какой-то вечеринке пару месяцев назад. А потом начал многословно, суетясь и как бы извиняясь, рассказывать мне, что «сегодня у нее все пошло херово». Они были в курсе ее положения, и следили всей компанией, чтобы она не пила ничего кроме чая. Однако, они упустили ее буквально на полчаса. И она уже вернулась невменяемая. Но это – полбеды, так бы они просто отвели проспаться к кому-нибудь из компании, а на утро просто отругали бы ее. Да и раньше они уже имели с ней дела в таком состоянии. Но сейчас она в полнейшем раздрае, в какой-то жуткой непрерывной истерике и никто не может с ней сладить. На все это я ответил, «Думаешь я смогу?». «А других вариантов все равно нет»– ответил он. И добавил, что они пока все там же, но «надо поспешить, так как становится реально стремно». Мне оставалось лишь вздохнуть и одеваться.
Добрался обратно до бара сравнительно быстро. В дороге я пытался представить возможные картины, что меня могут ожидать, слова, которые будут брошены с разных сторон. Но на критически близком расстоянии от места все это вылетело из головы. На старой знакомой улице возле бара возникло чувство, что я и не уходил отсюда. Что вот сейчас выйдет П. довольная и немного усталая с сигаретой на улице, радостно меня поцелует, мы немного постоим, она быстро замерзнет, открытые плечи ее покроются мурашками, и, оставив полсигареты дымится возле пепельнице, мы быстро нырнем внутрь к смеющейся компании ее хороших друзей. К идиотским и оттого уморительным шуткам, к песням, текст которых все постоянно забывают. А потом поедем домой, чтобы уставшими и нагими укрываться под одним маленьким одеялом. И я прекрасно понимал, что всего этого не будет, но от факта осознания никогда легче не становится.
Легко понять, когда атмосфера становится гнетущей. Также легко, как чувствовать жару или голод. Только в таких случаях не рецепторы говорят, что-то не в порядке, а то что зовется внутренним голосом или «ангелом-хранителем», если он у кого-то имеется в наличии. В заведении почти никого не было. Все стулья уже размещались на столах частоколом вверх задранными ножками. И только за одним столиком, все еще ютились пять человек. П. была среди них, вернее чуть в стороне. Она успела сменить свой сценический наряд на свою обыденную черную блузку. Облокотившись на стол, она обхватила взъерошенную голову руками, глаза были направлены в неопределимую точку. Сидя практически в темноте, четверо оставшихся ее друзей разговаривали полушепотом, так что на расстоянии двух метров их слова было уже не разобрать. Такая обстановка была крайне непривычной по сравнению с их обычной громкой заливистой болтовней. Словно рядом с ними располагалась черная дыра в девичьем обличье, которая втягивала в себя все окружающие ее оттенки света и звука, оставляя окружающим лишь уплощенное мерцание с ровным безэмоциональным шумом.
Подойдя поближе, я ограничился лишь кивком, на что получил четыре ответных кивка. П. не шелохнулась. Спрашивать что-либо было бессмысленно. Потряс ее за плечо, она с задержкой перевела на меня взгляд, мутно сфокусировала матовый взгляд на мне.
– О, привет.
– Пойдем.
– Пойдем. Сейчас только, секунду, надо собраться.
Потерев глаза, она рассеяно покрутила головой, пытаясь прийти в себя. Ее друзья вручили ей ее сумку и шустро попрощались. Пару минут я помогал ей вдеть руки в рукава ее легкой курточки. Пока она пыталась поджечь сигарету, безуспешно чиркая зажигалкой, я поймал такси. В машине она положила голову мне на плечо, всю дорогу она пялилась в окно изредка переводя бездумный взгляд с одного яркого объекта на другой.
Перед своим подъездом она очень долго искала ключи. Ее район ночью казался еще более отталкивающим, чем прежде, хотя, думаю, в такой ситуации мало что будет выглядеть приветливо и тепло. В лифте она прижалась ко мне. Приятный запах весны в ее волосах цинично перебивался перегаром и сигаретами.
Соседки дома не было. Войдя внутрь, П. сбросила ботинки и, цепляясь за стены, напрямую пошла в свою комнату. Чтобы дать ей время, я вышел на балкон покурить. Я стоял и смотрел на редкие горящие окна соседних домах. Возможно, стоило уехать домой. Находиться там не было никакого смысла. Сил не осталось. Меня тошнило, голова словно наливалась свинцом с каждой минутой. Хотя я в этот вечер, по сути, не пил. Я зашел на кухню, взял бутылку воды и направился в ее комнату.
Свет был включен. П., спрятав голову под одеяло, лежала одетая на кровати. Ее сумка была брошена на полу. Содержимое рассыпалось по полу. Среди дешевой косметики, пачки сигарет и тампонов лежала фотография, на которой красной краской был нарисован знак, похожий на крюк с черточкой посередине. Кадры из фотобудки, посторонние люди были отрезаны. Только два момента, где были я и П. И этот значок аккуратно, нарисованный поверх. Так чтобы не закрывать наши улыбающиеся лица.
Когда я присел на край кровати, она, щурясь достала голову из-под покрывала. Попросила выключить свет, с трудом сняла с себя верхнюю одежду и нормально улеглась под одеяло.
– Спасибо, что пришел. – П. говорила отстраненно, глядя в потолок, но при этом гладила меня по руке.
– Пожалуйста, но больше я приходить не стану.
– Но раз сейчас пришел, значит, любишь меня. Всем остальным наплевать на меня. А тебе нет. Значит, любишь меня. Значит, все работает.
– Я тебя не люблю. Пришел, потому что мне позвонили, что тебя некому забрать.
– Ты просто не понимаешь, а на самом деле любишь. Ты же сидишь тут, со мной, – П. положила голову на мое бедро.
Я лишь вздохнул. Мне было настолько паршиво, насколько может человеческому существу, а от ясного понимания, что будет дальше – становилось еще хуже.
– Нет, я только хотел, чтобы ты добралась в целостности. Больше я приходить не буду, – я говорил по слогам, медленно и серьезно.
П. уловила мой посыл, она приподнялась на локтях и повернулась ко мне со непонимающим выражением лица. Видно, что чувствовала себя она тоже так себе.
– Что?
– Я больше не хочу тебя видеть.
– Зачем ты так говоришь? Это же неправда.
– Это – правда. Мне лучше поехать домой.
– Ох, какой бред, ложись лучше под одеяло.
– Нет, я не хочу больше тянуть это все.
– Ну и вали, еще мне надо тебя уговаривать оставаться. Иди выебывайся к другой девке, где-нибудь еще. Вообще насрать. Вали.
В общем-то звучало вполне справедливо. На кой черт я там сидел, если не собирался спать с ней? С трагичным видом объявить грустные новости? Как второстепенный герой из дешевого романа? Единственная причина, пожалуй, была в том, что на утро она вряд ли вспомнит события вечера. И снова она будет думать, что все нормально. И все будет продолжаться. И так до бесконечности. Поэтому, надо уходить в этот момент.
Я медленно поднялся и поплелся к входной двери. П. догнала меня в коридоре. Она крепко прижалась ко мне.
– Стой, пожалуйста, не уходи. Ты мне нужен. Я тебя люблю. Останься. Давай поговорим.
Я начал проклинать себя, когда безвольно потащился за ней обратно в комнату. Общая зацикленность на примере отдельно взятого эпизода. Мы вернулись на кровать. Она стала меня целовать. Но я не мог сконцентрироваться ни на чем, кроме своего отвратного самочувствия. Я лишь бестактно оттолкнул ее.
В этот момент вся обида и гнев, что копились, бурлили, не давали ей покоя, вырвались наружу и обрушились на меня. Она стала меня неуклюже, но болезненно бить меня по лицу. Я схватил ее руки и прижал к кровати.
Она смотрела на меня с ненавистью, убийственной сжигающей обидой. Зрачки расширились из-за зверской ярости. Дыхание была учащенным, на глаза накатились слезы.
– Почему ты меня не любишь?! Почему?! Да какого хрена? Что я блядь такого сделала?! Я же тебя люблю. Почему ты не можешь? Я что, так много прошу? Все повторяется. Каждый ебаный раз. Все отворачиваются, все уходят. Будто я самое мерзкая тварь в мире, смотрят с интересом, или с жалостью, забавляются, сочувствуют и уходят. Что я сделала не так? А? Я блядь убила кого? Или что? Я просто хочу… Все так просто разворачиваются, и уходят, как ни в чем не бывало. Я не прошу многого. Мне достаточно… Да сколько блядь можно?! Как же это все осточертело! Да какого хрена?! К черту это все! Как же это все заебало. Сколько же можно? Иди на хер… Проваливай, убирайся, съебись уже от меня. Мне уже абсолютно наплевать. Не хочу тебя больше видеть. Твою гребаную рожу. Никчемный урод. Да как ты смеешь так поступать? А? Я тебе вопрос задала, ублюдок! Какого хера ты молчишь? Нечего тебе сказать, да? Ничтожество. Что ты о себе возомнил? Тварь, ты обещал помогать и где же твоя помощь? Будешь рядом. Да на кой хер ты мне нужен?! Думаешь, что ты чем-то лучше других? Умнее, добрее, чище. Сидишь себе и смотришь свысока. Такой весь чистенький, с моралью. Оцениваешь. И типа, значит, я недостаточна хороша для тебя? И можно так просто послать нахуй человека, который тебя любит? Который в тебе нуждается? Да пошел ты сам нахуй. Чем ты лучше других? Ты ничтожество, у тебя ни хрена нет. Ни хрена. Да за меня любой нормальный мужик глотку перегрызет. Я красивая, умная, со мной весело. У меня охуенные сиськи и задница. Потому вали нахер, ты сам проебал все. Ты никому не нужен, только мне был. Да что ты вообще из себя представляешь? Ни хрена в тебе нет. Вообще! Что ты делаешь? Ты сочиняешь музыку? Делаешь хоть что-то стоящее или запоминающееся? Ни хуя. Просто сраный потребитель. О чем я только думала? Все равно что выбрасывать себя в мусорку. Бессмысленное, ни хрена не стоящее время. Сука, как же я жалею, что потратила с тобой столько времени. Ты ничего из себя не представляешь. НИ-ЧЕ-ГО. Абсолютно такой же, как и все остальные. Даже хуже. Остальные хотя бы воображают из себя хер пойми что, не лезут блядь в чужие жизни с гребаными советами и помощью. Никчемность. Мразь. Без таланта, без идей, без доброты. Фальшивка. Сраный паразит. Нахрена ты тогда пришел в бар?! Шел бы себе дальше, урод. Но блядь нет! Надо было зайти, надо было еще дожидаться меня у выхода. Слушал, еще делал вид, что интересно. А я тебе еще все рассказывала. Думала, что тебе важно. Такая дура. Ни хрена. Просто мразь, удовлетворял любопытство. Еще хуже остальных, остальные явные твари, а ты скрытая. А я тебе любила. Думала, что ты отличаешься от других! Господи, какой же пиздец! Что я блядь сделала? Нам же было так хорошо вместе. Я действительно была так рада видеть тебя. И так все проебать. Зачем? Зачем ты все это устроил. Надумал себе какой-то бред. И устроил весь этот пиздец. Такого не может быть, такого не бывает. Сраный бред. Так не должно было быть. Они обещали мне. Я отдала свою душу. Я отдала свою кровь. Не может быть. Это все полное дерьмо. Дерьмо. Я не верю. Это все не правда. Зачем ты так? Это же не правда, не правда, я тебя люблю. Понимаешь. Я тебя люблю, и ты меня любишь. Не понимаешь. Но любишь. Любишь очень крепко. Потому что ты сейчас здесь сейчас. Стоишь. Я знаю. Я сделала так, чтобы ты никуда не ушел. Я сделала так, что ты меня любил, мне все равно, что еще потребуется взамен. Я уже все сделала. И ты меня любишь. И я тебя люблю. А все остальное к черту. Нам было очень хорошо. Я не хочу это терять, я не собираюсь это терять. Ты будешь со мной. И я буду тебя любить. И мы будем счастливы. Это ведь так просто. Все очень просто. И я сделаю все что угодно. Только останься. Прошу останься, ничего же не случилось и все было нормально, и все будет еще лучше. Съездим куда-нибудь в путешествие, будем проводить время вместе. Будем любить друг друга. Пожалуйста, пожалуйста, я очень прошу тебя… Мы справимся со всеми трудностями. Правда, я буду работать над собой, да и ты не ангел. Все будет хорошо, все будет так как ты скажешь. Я знаю это, я хочу чтобы ты остался со мной…
