Максим Кутис
9М. (Этюды о любви, страхе и прочем)
– Справедливо, – отметил я. И рассказал ей вкратце историю о своей жизни. В конце, чтобы хоть как-то приобщиться к миру искусства и творчества, рассказал о своих безрезультативных попытках научиться играть на гитаре.
– О, это же прекрасно!
– Что же в этом прекрасного?
– А то, что никто не хочет слушать, что кто-то, равный им, в чем-то преуспел. Пусть даже и в деле, которое они никогда не пробовали. Это всегда расстраивает. Куда больше нравится истории про то, как у кого-то что-то не получается, как кто-то ломается и все бросает. Вот это дает чувство удовлетворения. Братство неудачников роднит куда крепче, чем победителей.
– Хм, ну тогда не буду более стыдиться этого факта из своей биографии.
– Вот и правильно, вообще ничего не стоит стыдиться. Главное, что попытался.
Далее она ловко перевела тему от себя на наших общих знакомых, как само собой разумеющееся продолжение разговора. Она отметила, что ребята не без минусов, но в целом очень и очень приятные. И пусть жалеют, что пропустили из-за своей лени такой славный вечерок. В прочем она не преминула добавить, что даже и к лучшему, что их тут нет. Я разделял ее точку зрения. Она рассказала пару историй из бурного юношеского прошлого, про то, как пили примерно той же компанией, только продолжительнее, веселее и дольше. Припомнила некоторым заблеванные туалеты, испорченных подружек, дебильные поступки после приходов и окологомосексуальные опыты. Но обо всем этом, на первый взгляд, вполне способном вызвать гримасу непонимания и отвращения ныне, она отзывалась с теплотой, с которой и можно рассказывать о глупых поступках бесплотной и прекрасной юности, части далекого прошлого. Хотя на моего друга, который и ввел меня в эту тусовку, после некоторых ее рассказов, я уже никогда не посмотрю прежними глазами.
Пока она болтала обо всем, надо заметить, куда увереннее и четче, чем она повествовала о себе, зал как-то незаметно заполнялся гостями. Они тихонько заходили, усаживались, брали из меню по минимуму и начинали свои собственные разговоры. К моменту как наше пиво заканчивалось, зал уже был полон более, чем наполовину, а мы нехотя вернулись к мысли, что ведь за пределами этого милого заведения есть еще и музей, которому мы дали негласное обещание посетить в тот день.
– Дорогие гости, презентация выставки начнется через десять минут. Просьба занять места в соседней комнате, – миловидная женщина с заметной проседью в волосах тихим голосам произнесла эти слова в центре зала, тем самым ответив на нависший над нами вопрос, стоит ли просить ли счет и выходить обратно на холод. Кивнув друг другу, мы шустро взяли еще по пинте и переместились в соседнее помещение, разумно выбрав место в углу на последнем, четвертом ряду из организованно расставленных стульчиков, дабы не стараться изображать заинтересованность непосредственно перед художником.
Сам он сидел перед зрителями на таком же стульчике, что и все, вольготно положив ногу на ногу. В потрепанном пиджаке и с пышной русой шевелюрой, он выглядел как экзаменатор, одного вида на которого было достаточно, чтобы понять, что он понимает во всем окружающем, куда больше, чем все собравшиеся перед ним вместе взятые. Надо заметить, сам он мало выражал заинтересованность во всем происходящем. Но может напускное. Практически все время речь держала эта дама, огласившая начало мероприятия. Представившись куратором слэш критиком слэш большим другом виновника торжества, она сидела рядом с художником, рассказывала, как она издавна была большим почитателем его творчества. Познакомившись еще в студенчестве их творческий путь был неразрывно с тех пор связан. Закончив свою аккуратную хвалебную речь, она передала микрофон художнику, тот буркнул: «Спасибо» и в общих фразах, рассказал, что вдохновлялся японской культурой и пытался запечатлеть мимолетность момента. Говорил он, несколько коряво, смутившись, словно думал, что никто на его слова не купится, и наверняка окрестят его балаболом и бездарностью, как только подойдут посмотреть на работы поближе.
Я смотрел то на нее, то на него и пытался представить, кто из них в кого влюблен. Я предположил, что она в него. Такой спокойной и глубокой внутренней любовью, которая продолжает жить несмотря ни на что, на его выходки, залетных женщин, странных друзей со всего света и запои. Т. предположила обратное: любит именно художник, из-за бросаемых им украдкой взглядов смешанной злости и обожания. Она настаивала, что тут другой тип любви, пламенный, обращенный к спокойной и земной женщине, который ее цепляет и манит, но никогда не сможет поглотить ее полностью. Хотя скорее всего ничего между ними и не было, и мы просто шепотом развлекались, ибо после стопки и пива уже не так-то просто высидеть спокойно полчаса. Наверное, потому что они выбрали из двух ингредиентов для разговорчивости только один. О творческой ценности работ говорить не берусь, в целом они показались мне довольно любопытными. Но не настолько, чтобы подходить к автору и высказывать свое восхищение. Слава богу, у него и так было немало почитателей и знакомых в тот вечер. Из представленного, мне особенно понравилась грубо сшитая из разноцветных кусочков ткани игрушка в виде акулы, только с человеческими зубами и искусственными ногтями на плавниках, украшенная искусственным жемчугом. Ценник у нее был с мою месячную зарплату. Т. же вроде ничего особенно не понравилось, но она честно прошлась перед всей коллекцией с озабоченно-задумчивой гримасой.
– Что же, отлично, все-таки посетили какое-то культурное мероприятие, так что теперь не стыдно, – подытожила она, выходя из комнатки с экспонатами.
– Да, думаю, в музее вряд ли было бы не интереснее, – поспешил я с ней согласиться.
– Конечно! А здесь и презентация! И художник собственной персоной! А музей еще и на следующей неделе никуда не денется.
Мы вернулись на наши места с наполовину опустошенными бокалами. Т. сняла пиджак и повесила его на спинку стула, оставшись белой футболке по фигуре. После чего она проверила макияж и распустила волосы. Упругие кудряшки, обретя свободу, радостно покачивались, пока она вертела головой, рассматривая окружающее людское движение. Гости, подходили к художнику, что-то спрашивали, он благодатно с ними болтал. После окончания презентации музыку сделали чуть громче, разбавив блюзовые мелодии классическими современными хитами. Т. заслышав знакомые ноты, начала двигаться. Маленькие плечики под белой тканью ловили ритм, подёргиваясь на каждое ударение в мелодии. Погружаясь, она подняла руки со стола и принялась совершать плавные змеиные гипнотические движения. Так спокойно и расслабленно, но я все больше и больше чувствовал, что вхожу в транс, просто сидя напротив и смотря на нее. Не могу сказать точно, осознавала ли она какую власть она обретает, но она не переставала, а все двигалась, оставаясь сидеть на кресле. Как песня закончилась, она еще продолжала по своему обыкновению, движения затухали очень плавно и неспешно, как листья ложатся на землю. Только когда она совсем остановилось, положив одну руку на стол, а во вторую вложив бокал, я пришел в себя и тоже промочил горло.
– Я… Не могу не сказать, про тот вечер на Дне рождения, – я специально не стал упоминать чей именно, – то было потрясающе.
Не отрывая бокал от лица, она лишь подмигнула, в знак того, что принимает мой комплимент.
– То как ты двигалась, как проскальзывала между гостями… просто неописуемо.
– Это приятно слышать.
– И особенно, когда музыка затихла, но ты не остановилась, а продолжала, вот как сейчас… Не знаю, я будто словно слышал мелодию, под которую продолжала танцевать. Даже мы продолжали танцевать.
– Ну да, все верно. Танец не должен прекращаться из-за такой ерунды как отсутствие музыки. Он должен продолжаться, даже если ты смертельно устал, если твой партнер пропал – найди другого, если же вообще никого нет – продолжай одна, нельзя останавливаться, даже если все вокруг рушится и объято пламенем. Танец не должен прекращаться, – она протянула эти слова в некоторой задумчивости, повертев в руках опустевший бокал. После чего вновь посмотрела, как обычно, вздернув одну бровь. Я не нашел, что ответить на это. Зато нашла она:
– Ну что, хорошо посидели культурную программу на день выполнили. Ну что, по последней и обратно на мороз?
Я согласился. Мы опрокинули на прощание еще по джину на фейхоа, расплатились и покинули заведение. На улице стало еще холоднее, в особенности сравнивая с уютной атмосферой внутри. Я остановился, доставая сигарету и нервно пытаясь подкурить паршиво работающей зажигалкой. Т. встала вплотную и обняла меня. Я бросил попытки поджечь сигарету, и тоже ее обнял. И мы поцеловались. Как-то безмолвно. Просто чувствовалось, что это самое логичное и естественное продолжение вечера. Будто и выбора у нас не было. Мы простояли так пару минут, пока настойчивый суровый и, наверняка целомудренный северный ветер не пронзил нас до самых поджилок, вынудив взять направление в сторону остановки. Но шли мы, уже обнявшись.
– Эмм, наверное, надо что-то прояснить, – сказала она, замявшись, спустя пару метров.
– Мне кажется, не надо, – отвечал я, не задумываясь. Не хотелось разрушать единение момента – Не лучшее время что-то прояснять. Потом.
– Хорошо, согласна. А лучше вообще обойтись без вопросов. Они ни к чему. Можно ведь просто дарить друг другу радостные мгновения!
– Хорошо, – думаю, если бы мне в тот момент предложили бы не просто не задавать вопросы, а, скажем, отрезать мизинец – я бы без раздумий согласился.
– Хорошо, – повторила она за мной.
Так мы и шли обнявшись, быстро целуясь через каждые тридцать метров – это все, что можно выторговать у несговорчивой минусовой температуры. Мы попрощались в метро, как она села на поезд своего направления. «Хороший вечер» – произнесла Т., словно подытоживая все ранее произошедшее. Я был с ней согласен.
В следующей раз я увидел ее на встрече общей компанией, ровно через неделю. Да этого у нас наладилась постоянная связь посредством сообщений, нередко не без игривых акцентов и полутонов, однако, особого внимания на вечере в кабаке никто не уделял. Просто «хороший вечер» – как его окрестила Т., да и условие «без вопросов» все также работало. В сообщениях мы ограничивались обсуждением каких-либо будничных новостей в городе или забавных случаев на работе, иногда делились музыкой. Тот факт, что нам нравилась схожая, меня уже не слишком удивлял. В тот день мы решили выбраться на концерт, по настоянию человека, из нашего круга, что отвечал за культурное просвещение. Длинный, со взъерошенным блондинистым ежиком на голове, и мельтешащим взглядом он всегда с чрезмерным пылом рассказывал нам о самых свежих событиях в городе, абсолютно игнорируя масштаб события. Он одинаково увлеченно мог рассказывать о выставке старых голландских мастеров в национальной галерее, куда на вход собирается очередь из всех жителей города, которые умеют читать новости, так же как о каком-нибудь подвале с авангардным содержимым, куда нельзя было дойти, не испачкав по пути ботинки в грязи или железнодорожном мазуте. Слушать его можно было от силы минут пять, после этого внимание безнадежно улетучивалось, вследствие неправомерно огромного количества вплетаемых в повествование высокопарных оборотов, никому неизвестных отсылок к средневековой литературе и отборного мата. Слава богу, как раз в первые пять минут он и вмещал всю необходимую информацию о мероприятии. И дальше вещал, либо ближайшему товарищу, неосторожно посмотревшему ему в глаза или же просто в воздух. Каждый раз спустя добрых минут двадцать он замечал, что его уже никто не слушает, называл нас в сердцах «деревенщиной» или «тупыми алкашами», обижался некоторое время, раздражался, закатывая глаза, но затем сменял гнев на милость и вливался спокойно в обсуждение какой-нибудь глупости, о которой все спорили на тот момент. Вот именно по его настоятельному совету, мы всей компанией завалились под вечер в заведение, ранее принадлежавшее заводу по производству то ли микросхем, то ли ракетных двигателей. На сцене весь вечер выступала некая группа «надежда и следующее громкое явление всей музыкальной индустрии рока из Скандинавии, ебать ее в рот». Я не запомнил ни единой песни. Хотя это не вина группы. Было и громко, и народу вокруг все вроде как очень нравилось. Все мое же внимание весь вечер было обращено на мелкую брюнетку в нелепой леопардовой жилетке поверх джинсового платья. Прилично опоздав, она сразу потребовала джин с тоником и наградила меня, впрочем, как и всех остальных, приветственным поцелуем в щеку. Как всегда, стремительная и с нервной улыбкой, тараторя то-то про неразумных коллег, с которыми вообще ничего нельзя путного построить, она выпила чуть ли не половину залпом, и только после этого слегка приостановилась, отдышалась и позволила остальным вставить несколько слов. Дождавшись пока все отоварятся на баре, мы вышли поближе к сцене. К своему несчастью, я оказался прямо позади Т. и весь вечер мне приходилось вдыхать аромат ее непослушных волос. Не знаю сколько длился концерт, как по мне бесконечно долго. Вечность разрывалась на отдельные элементы. Этими перебивками являлись моменты, когда бедра лениво пританцовывающей впереди меня Т. случайно касались моих.
После того, как выступление закончилось мы еще некоторое время провели в зале, ожидая пока очередь перед гардеробом рассосется. Т. вела себя абсолютно как обычно, ничем не выдавая произошедшее неделей ранее. Я внимательно ловил ее взгляд или какие-то сигналы, но все было тщетно. Хотелось задать ей какой-нибудь вопрос, но это было под запретом по обоюдному согласию. Да и обстановку была явно не та. Поэтому я решил ничего не ждать, и заказал себе еще пива напоследок. Зал практически опустел, оставались только те, кто допивал. В этот момент музыканты из-за кулис спустились в зал. Наш друг, бывший после выступления под огромным впечатлением, сразу же взбудоражено к ним подскочил. Я уже всеми силами порывался уйти, так что его маневр заставил меня произнести вслух:
– Ох, это еще на полчаса.
– Да нет, не больше пяти минут, – сразу отреагировала Т.
– Да точно дольше. Музыканты любят преданных поклонников.
– Я уверена, что нет. Пять минут. Даже меньше. Спорим? – Т. смотрела на меня с прищуром.
– На что?
– На что? – она завертела головой вокруг в поисках какого-нибудь приза. – 0, давай на бутылку Егермейстера.
– Ну хорошо.
Я пожал протянутую маленькую ручку с черным маникюром и включил секундомер. 2:50. Даже если апеллировать к потраченному времени на заключение пари и согласовывание условий – вышло явно меньше пяти. Я проиграл, но нисколько не расстроился от этого. Музыканты, три высоченных мужика в черных пиджаках покивали головами, слушая как наш знакомый на английском с сильнейшим акцентом пытался им рассказать, как же они хороши, после чего молча забрали бутылку водки от бармена и вернулись в закулисье. «Зазвездились» – сделал вывод наш товарищ. Т. победоносно улыбалась.
– Когда Вам преподнести выигрыш?
– О, уверена случай еще представится.
Мы же сделали по последнему глотку и провели традиционную церемонию прощания на улице, провожая соратников по одному на такси. В целом я уже было распрощался с мыслями, которые успели возникнуть в моей голове за эту неделю, пока от Т. не пришло сообщение: «Жаль, не удалось Вас поцеловать». Я ответил: «Мне тоже».
Мы продолжали общение через сообщения. Обменивались любимыми местами, произведениями, книгами, фильмами. Все более-менее совпадало, и случай, чтобы отдать должное, как раз представился, так как через неделю, в прокат выходил фильм ее любимого режиссера, а мне нравилась актриса, что там играла.
Мы купили билеты заранее, чтобы не повторять промашку с музеем, так как до фотовыставки мы так и не дошли Мы договорились встретиться за час до сеанса, чтобы успеть перекусить. Я приехал немного заранее, и с бутылкой в сумке ходил нервно взад-вперед, стараясь унять волнение. Т. появилась вовремя, и своим характерным торопливым шагом подошла ко мне.
– Привет.
– Разве так надо чествовать победителей? Давай повосторженнее! – с ходу заявила Т.
– Раболепие не было прописано в пари.
– Ну тогда не интересно. В пари же главное не приз, и даже не предмет спора, а торжество над проигравшим.
– Хорошо, тогда разрешаю надо мной потешаться надо мной весь вечер из-за того, что я не слишком хорошо знаю, насколько докучливым может быть человек.
– Я не буду до такого опускаться, за кого ты меня принимаешь? Ну ладно, если только совсем немного.
Я предложил перехватить по бургеру. Она согласилась, однако, рассказала мне историю, как она один раз в юности съела пять штук на спор. Естественно, не трезвая. Ей это удалось, правда потом тошнило до самого утра. С тех пор она смотрит на них с огромным подозрением. Но иногда все-таки позволяет себе, да и поблизости ничего иного не было.
Подкрепившись, у нас оставалось еще полчаса до сеанса. Мы отыскали самую дальнюю лавочку на детской площадке, размещенную почему-то не во дворе дома, а на свободном пространстве промеж двух заборов. Но тем лучше, так как случайных прохожих не было. Т. победоносно открутила крышку и сделала глоток. Великодушно, она поделилась и со мной. С некоторым сожалением, но разумно решив не разгоняться и оставить оставшееся на потом, мы положили бутылку обратно в сумку и побрели в кинотеатр.
Фильм обещал быть весьма многообещающ. Хотя первые появившиеся отзывы были довольно сдержанными. Действие на экране, по началу начавшееся так мощно, совсем скоро скатилось в среднее повествование из картонных героев на фоне пустынных пейзажей. Т. потеряла внимание минуте на двадцатой, она дернула меня за рукав и взглядом показала на сумку. Я полез за бутылкой, было несколько совестно. Нет, сделать тайком пару глотков Егермейстера во время просмотра фильма не так плохо, как, например, хрустеть чипсами и слепить окружающих экраном телефона. Фильм был на религиозную тематику, и было ощущение, что я совершаю прямое святотатство. Однако, после первого глотка и окончательно убедившись, что святотатство совершают скорее создатели фильма, создавая настолько беззубое произведение по мотивам такого благодатного материала, дело пошло легче. Т. несколько разморило после плотного ужина, тепла и алкоголя. Она держала меня за руку, частенько целовала и дергала за рукав с просьбой добавки. Я делал то же самое, но все-таки пытался следить, что творится на экране. На актрису, хоть и не выдававшей на экране ярчайшее представление в своей жизни, все равно было чертовски приятно смотреть.
После окончания сеанса мы вернулись на ту же дальнюю лавочку. Детей уже давно на улице не было, опекающих их бабушек тоже, что как раз было нам на руку. Да и не только нам. На соседних скамейках и снарядах для развития детской координации разместились вполне себе взрослые люди, так же, как и мы, не нашедшие лучшего места, чтобы приткнуться в тот вечер. Маленькие компании равномерно рассредоточились по всей площадке, метров через пятнадцать, чтобы не нарушать интимнейшую обстановку друг друга. Погода в тот вечер была довольна милостива и провести на улице некоторое время было вполне даже неплохо.
Т. взгромоздилась на лавочку с ногами, обутыми в белые утепленные кеды. Она прижалась ко мне своим маленьким телом, органично заполнив пустое место под моей левой рукой. Мы были совсем близко, так что говорить можно было полушепотом. Изначально мы думали обсудить фильм, однако же, особых мыслей, кроме: «Ну ок», он не вызвал. Поэтому мы вернулись к прежним темам. В бутылке на момент оставалось где-то две трети; на улице мы разместились, уже немного ощущая опьянение. Можно было рассчитывать, что холодный декабрьский ветер поспособствует сохранению трезвого состояния и разумным поступкам. Но в облюбованной нами закуток, оборудованный для развития детского опорно-двигательного аппарата, он практически не залетал. А далекие огоньки и гипнотизирующий скрип качелей, которыми так искренне весь вечер пользовались двое короткостриженых мужчин, обнаруживших, что развлечения, которые они оставили в глубоком детстве все также могут приносить удовольствие, особенно спьяну, лишь способствовали погружению куда-то глубоко-глубоко во внутренний космос. Чем глубже, тем больше менялась Т. Взамен радостной, даже диковатой улыбки пришла смущенная. Вместо размашистых движений пришли кроткие тихие, осторожные, которые так боялись потревожить убаюкивающий воздух, окружавший нас. На место шуток пришли задумчивые воспоминая. Она начала рассказывать про детство, время, которое обычно никто не будет вспоминать рядом с человеком, которого не могут считать за своего. И чем ближе человек – тем детализированнее предстают рассказы. Незаметно, но так неотъемлемо в повествование вплетаются еле-заметными аккордами запахи, вкусовые и тактильные ощущения. Можно сколько угодно и кому угодно рассказывать о задорных приключениях, но вот о своих ощущениях этих событий или иных, куда менее ярких, но куда более значимых деталях, кому попало рассказывать не станешь. Будь то сладких вкус клубники, который привозил дедушка из командировки, как скрипели ролики, которые подарили на десятый день рождения, или как щипала счесанная коленка, пока мама обрабатывала йодом. Вместе с этими милыми, пустячными, но такими искренними деталями появлялась совершенно иная Т. Если до этого она представляла собой олицетворение праздника, то теперь это походило на разговор на кухне двух людей на кухне, которые почему-то не поехали домой, не отправились в койку или попросту не вырубились в одном общем братском нагромождении из тел. Несомненно завтра праздник начнется вновь, но пока есть предрассветные часы можно негромко встретить первые лучи солнца и поделиться, чем то, что невозможно услышать за громкой музыкой или шумной болтовней, дать отдых себе, передышку, просто посидеть и посмотреть по сторонам. Если повезет – в объятиях небезразличного человека. В тот вечер мне повезло. Именно под таким настроением неприметно мы прикончили всю бутылку. Ноль семь на двоих может показаться не слишком впечатляющим результатом, но нас обоих накрыло довольно сильно. Поднявшись с лавки, мы ощутили всю коварность размеренной обстановки и пития посредством отхлебывания по глотку из горла без закуски.
Заметно покачиваясь и обеими руками держась за меня, Т. посмотрела на меня расфокусированным взглядом и произнесла:
– Поехали?
– Куда? – я не очень хорошо соображал в тот момент, да и будь я трезвым, уверен я задал бы ровно тот же вопрос.
– К тебе.
– Поехали, – опять же, будь я трезвым я бы наверняка ответил точно так же.
Оказавшись в салоне такси, мы оба сразу же уснули. Открыв глаза и увидев до боли знакомую улицу, я еще минуту удивлялся чудесной телепортации. Мы поднялись в мою квартиру. Первый секс между новыми партнерами практически всегда выходит в лучшем случае средним, а если еще в тот момент стоит выбор между ним и тем, чтобы просто заснуть мертвым сном, то уж точно ничего особенного ждать не приходится. Но это было абсолютно не важно. После того как собрав последние силы мы выполнили предписанное, Т. умиротворенно устроилась рядом со мной свернувшись калачиком и смиренно засопела. Я сделала то же самое.
Она разбудила меня поцелуем, уже собранная, накрашенная и одетая, тем самым, не оставляя мне шанса каким-либо образом показать себя получше с утра. Она уже заказала себе такси и просто хотела попрощаться. Я даже не успел одеться и проводить ее, Т. поцеловала меня и выпорхнула за дверь. Пару минут я тупо походил по квартире вперед-назад, пытаясь собрать и вспомнить все факты с предыдущего вечера и ночи, чтобы как-то оценить происходящее, но тут же почувствовал, что мое похмелье тоже потихоньку начинает просыпаться, медленно, но угрожающе неотвратимо. Потому я отложил всякие раздумья на потом, шесть утра все равно не самое подходящее для этого время, и вернулся в кровать.
Проснулся я часа через четыре, зимнее пугливое солнце было уже в самом зените и своевольно проникало сквозь занавески. К счастью, похмелье удалось-таки обмануть. В целом состояние было вполне себе приемлемым. Я было собрался вернуться к прежним размышлениям о вчерашнем дне, но в целом выстроить какую-либо сносную теорию, что это было и чего ожидать в дальнейшем, у меня не выходило. Мозг цеплялся за мелкие отрывки из памяти, будь то странное слово из ее северного диалекта, смешливый взгляд или просто милый чих, вызывая тем самым идиотскую улыбку на моем лице, и упорно отказывался анализировать ситуацию с возможными последствиями развития. Я плюнул на это занятие, все равно что-то прогнозировать было бессмысленно, слишком мало вводных данных, пусть все катится само по себе, в какой-то момент может что-то и будет ясно. Так что я все с той же идиотской улыбкой отправился пожарить себе утреннюю яичницу. Все равно моменты, которые должны были послужить началом прекрасной влюбленности в любой другой ситуации, прошли мимо. Наверное, все это и к лучшему, так же гораздо проще, думал я пока материя из разбитых яиц нетерпеливо шкворча меняла свою консистенцию на раскаленной сковородке. Не стоит ей задавать вопросы, наверняка ответы мне не понравятся. Может даже это была всего лишь разовая акция, и больше ничего подобного не случится. Хотя немного жаль, что она не осталась со мной позавтракать, все-таки после моей фирменной яичничницы еще никто не оставался равнодушным. Но это был бы всего лишь еще один упущенный момент зарождения или уже может быть продолжения эволюции глубокой привязанности. Но, как и все остальные он остался бессмысленным и никому не нужным.
Днем начал падать снег. И не просто падать, случился просто снегопад библейского размаха. Дороги, тротуары, деревья, дома все вмиг укрылись белым одеялом. Но небесам и этого казалось мало, они все опустошали и опустошали себя, словно дождались команды, чтобы освободившись от неестественного воздержания, за один раз вывалить все-все, что они задолжали за месяц. Это могло показаться прекрасным или даже, если угодно, символичным, но это был всего лишь снег. Естественный ход развития событий, пусть и запоздалый. Единственной мыслью было: «Ну наконец-то». Снежинки стремительно покрыли все горизонтальные поверхности, милосердно скрыв неприличную оголенную серость. Хоть все прекрасно понимали, что под белыми пушистыми шапочками все еще скрываются все та же до боли знакомая неприглядность и скучные горизонты, глазу все равно было приятнее от ровных безмятежных просторов. Я решил выйти прогуляться по окрестностям, несмотря на непрекращающуюся стихию, чей напор уже начал казаться угрожающим. Но желание посмотреть на обновленную картину городского пейзажа была куда сильнее чувства безопасности. Да и просто хотелось проветрить голову.
Я натянул всю свою зимнюю амуницию и вышел на улицу. Глаза заслезились от непривычно яркого белого света, пришлось постоять минуту, пока они привыкали. Снежинки продолжали витиевато ложиться на землю, прохладный ветер приятно ворошил волосы. Городские службы еще не успели среагировать на неожиданную подарок погоды, потому покров был ровным, лишь с протоптанными дорожками от горожан, которым надо куда брести вне зависимости от погодных условий. Я почувствовал вибрацию в кармане – пришло сообщение от Т. Ну как сообщение, просто улыбающийся смайлик. Я понятия не имел, что она хочет этим сказать и как мне отвечать на подобное. Решил взять пару минут на раздумье и сначала раздобыть горячий кофе. Побрел, перебирая в голове, все смайлики, что мог вспомнить, которые сгодились бы на ответ. Я решил было остановиться на задумчивом, поскольку тот хоть и не был таким уж оригинальным, но хотя бы отражал мое настроение, но тут она, не дождавшись ответа, позвонила.
– Привет.
– Привет, Т.
– Как самочувствие?
– Да вполне себе неплохо, я даже позавтракал.
– Хорошо, я тоже. Извини, что пришлось тебя покинуть так поспешно. Но ты сам все понимаешь. Я обычно никогда стараюсь не оставаться нигде на всю ночь.
– Все нормально, понимаю.
– Вот я как раз про это и говорила!
– Про что?
– Что хорошо найти понимающего человека.
– Угу.
– Отличная погода, кстати. Наконец-то снег. Ты видел? Прям сыпет и сыпет!
– Да, я как раз вышел прогуляться.
– Серьезно? Здорово! По каким-то интересным местам?
– Да, есть парочка приметных неподалеку, пожалуй, туда и направлюсь.
– Я могу присоединиться?
– Когда?
– Ну прямо сейчас, ты же у себя?
– Ну да, только вот вышел.
– Отлично, я собрана, ехать минут двадцать. Хорошо?
– Но сейчас не то, чтобы прям миленький снежок, сыплет нехило.
– Меня это не пугает! Я так устала от этой мертвой осени. Так что? Подождешь меня?
– Да, хорошо.
– Отлично. Одеваюсь и выбегаю! До встречи.
Она торопливо повесила трубку. Я сделал крюк, чтобы убить лишние пятнадцать минут, все с тем же задумчивым смайликом на своем лице, после чего зашел в кофейню и взял пару черных кофе с собой. С прицелом, чтобы сразу же отдать ей в руки горячий стаканчик. Но ей потребовалось не двадцать минут, а более получаса. Все это время я гадал, куда следует ее поцеловать при встрече: в щеку, как обычно, или уже в губы, вследствие последних событий. Я не успел придумать, как она появилась в открытых дверях павильона метро и направилась в мою сторону в своей длинной черной куртке и черной шерстяной шапочке разительным контрастом со всей враз побелевшей окружающей средой. Хотя у многих окружающих был гардероб тех же оттенков, ее выделяла размашистая походка с высоко поднятой головой, в то время как все остальные понуро опускали носы в шарфы. Подойдя вплотную, она поцеловала меня где-то на границе между дружбой и романтикой, лишь зацепив край губ. Т. сразу предупредила, что не сможет долго гулять, так как еще не успела обновить зимний гардероб и наверняка быстро замерзнет. Я пообещал принять это во внимание. Ее кофе уже успел остыть, но она все равно вежливо сделала пару глотков перед тем, как отправить практический полный стаканчик в мусорку. Сунув руки в карманы, мы зашагали по намеченному мной маршруту. При всем ее приподнятом настроении некоторое чувство неловкости все-таки ощущалось. Мы не то, чтобы игнорировали тему вчерашнего вечера, даже пару раз как-то вскользь пошутили на эту тему, но все равно вчерашние события не освещались и не проговаривались. Случилось и случилось. Вместо этого Т. с нескрываемой радостью смотрела на окружающие пейзажи. Своими большими карими глазами с сузившимися зрачками она ненасытно вбирала все это снежное великолепие, словно жаждала наступление настоящей зимы больше кого бы то ни было. Снегопад усилился, и мы вдвоем оказавшись под властью зимы, постепенно покрывались белым слоем. Т. была в восторге, особенно ей нравились те снежинки, что ложились на ее длинные черные ресницы, она специально их не смахивала, а радостно демонстрировала мне. Ее поведение было настолько по детски непосредственным. Она смахивала снег с перил, черпала его ботинком и шла рядом чуть ли не вприпрыжку. Это было бесконечно умилительно. Я решил подыграть, и обсыпал ее снегом с веток деревьев. Это вызвало ее справедливое негодование. Но спустя ровно десять шагов Т. меня простила и продолжила беззаботно наслаждаться первым снегом.
