Максим Кутис
9М. (Этюды о любви, страхе и прочем)
Мы вышли на одну остановку раньше, чтобы немного проветриться. Первый вдох уличного воздуха на месте назначения обернулся свидетельством тщетности бытия. После получасовой передышки в вагоне с кондиционером мы вновь оказались в липких лапах духоты. Тяжкой густой материей она обрушилась сверху, или скорее вязкой патокой облекла лицо и тело, заполняя своей массой освободившиеся было пространство легких, как только мы спустились со ступенек. По всей видимости, она следовала за нами следом, уцепившись за хвост трамвая. Помимо прочего вновь оказавшись в исконной тишине, с новой силой вспыхнула эта навязчивая мелодия из бара. Разве что теперь мозг забавы ради решил привнести ее в виде сэмплов стандартные транспортные объявления, звучавшие в салоне. До дома было еще двадцать минут пешком.
Чтобы отвлечься от тошнотворного состояния и перестать ощущать каждую вновь появляющуюся капельку пота на теле, я попытался растормошить П. После моего положительного ответа на ее просьбу она не проронила ни слова. Да и вообще, когда ведешь пьяную и уставшую девушку в первый раз ночевать к себе домой неплохо завести непринужденную насколько возможно беседу.
– Довольно душно сегодня, – сказал я перед собой, не поворачивая головы.
Она подняла на меня прищуренные глаза, словно оценивая настолько ли важна эта фраза, чтобы на нее как-то отвечать.
– Согласна, – все-таки решила произнести П.
– Как-то даже не просто душно. А прямо тошнотворно.
– Это что ли как у того французского философа?
– Вероятно. Только я не помню, какое у него описывалось время года.
– Не важно. Его ведь брала тошнота внутренняя. А тебя, видимо, доконали высокая влажность и пиво с вискарем. Если честно, никогда не могла понять, почему это произведение считается таким неимоверно крутым. Чувака ни с того, ни с сего перестал видеть смысл в жизни и периодически страдает от панических атак. И всю книгу бродит по городу и занимается самоанализом. Из совершенно обыденную историю сделали мировой вехой. Я с таким тошнотворным настроением просыпаюсь через день, но не бросаюсь же сразу писывать экзистенциальный роман.
– А песню?
– Хм, ну может быть. Только все равно, как по мне, это – не лучшая тема. Культивирование образа отчужденного странника в мире плоских людей. Я такой один непохожий, никто не может меня понять. Бла-бла-бла. Лучше оставить это для подростков в черном… Все равно мы все похожи. И считать, что ты лучше или хуже других, только потому что тебе так подумалось – полнейших идиотизм.
Видно, было как ее зацепила эта тема. От ее умиротворенной сонливости не осталось и следа. Хотя четкость произносимых слов оставляла желать лучшего, но запал был неиссякаем: «А так и правда душно. Потею как сволочь. Фу. У тебя есть душ дома?»
– Конечно.
– Отлично. Еще бы выцепить где пару холодного пива, и я буду самой довольной девочкой в мире!
– Думаешь, это хорошая идея?
– Других у меня не бывает, – бросила она безразлично и полезла копаться в сумку в поисках пачки сигарет.
– Хорошо, Ваше величество. Будет исполнено.
Мы заглянули в ближайший подвальный магазинчик, где взяли несколько банок пива и еще какой-то ерунды перекусить, несмотря на то, что П. держалась на ногах из последних сил.
Героически преодолевая изнуренность, мы-таки добрались до моей квартиры. П. скинула ботинки и сразу отправилась на кухню. В помещении было не лучше, потому ничего не оставалось, как усесться у открытого окна, достать маленький вентилятор и открыть пиво.
Наша беседа, как и ожидалось, была не особенно захватывающей. П. лениво потягивала по глотку, отвечала односложно, убаюкивающе растягивала слова, глаза ее закрывались. Ну а я лишь смиренно наблюдал за этой безмятежной картиной. Спустя где-то полчаса, когда она сигаретой случайно прижгла себе запястье во время неконтролируемого сладкого зевка, она очнулась и решительно направилась в ванную. Я остался на своем месте. Из ванны послышался шум воды, потом какой-то грохот и ругательства. «Все нормально?» – спросил я через дверь. «Угу, просто адски неудобно тут все стоит» – ответила мне П. Я вернулся на месте, рассудив, что для полного наполнения ванны водой необходимо где-то минут десять, так что до этого времени она вряд ли успеет утонуть.
Пока она принимала душ, на улице заморосил легкий приятный дождь. С улицы потянула такой желанной прохладой и общее самочувствие улучшилось. Получившийся стереоэффект от розового шума воды с двух сторон заглушил назойливую музыку внутри черепной коробки. А редкие капли дождя, которые долетали до меня из открытого окна приносили игривость в этот томительный поздний вечер. Так я и сидел перед открытым окном, наслаждаясь и впитывая кожей всю прохладу, неожиданно дарованную свыше.
Шум воды внутри квартиры прекратился, послушались звуки движений. Еще немного возни. Распахнулась дверь, и совершенно нагая П. в темноте направилась прямиком ко мне в комнату. Идти за ней я не решился, и лишь проверил, что она успела снести в ванной комнате. Потом вернулся на свое место на кухне. Благо, алкоголь и сигареты еще оставались.
Даже сейчас помню это завораживающий в своем успокоении, отрешенности и полноценности состояние. Настроение прекрасной созерцательности. Нечасто получается его поймать. Но чтобы это сделать, достаточно на секунды перестать куда бежать, к чему-то стремиться, оставить без внимания свербящее чувство неудовлетворенности. Изолироваться от всех людей, факторов и желаний. Нет чувства голода, нет сонливости, нет похоти, нет жажды, нет усталости, нет зависти, нет любопытства, нет ненависти, нет презрения, нет любви, нет ничего. Просто сидеть возле открытого окна, вдыхать наконец-то свежий воздух, смотреть на нечастые горящие окна, прислушиваться к ненавязчивому шуму города или дворовых котов, предаваться размышлениям, насущным и не очень, изредка ухмыляясь своим умозаключениям, курить, подперев подбородок рукой, а когда горло от пересыхает от сигаретного дыма лениво делать глоток остывшего пива. Будничная мирская нирвана.
Полного просветления я достичь не успел, поскольку пиво и сигареты закончились. Да и усталость все-таки давала о себе знать. Я отправился в комнату и залез под одеяло. П. даже не шелохнулась, тревожить ее мыслей у меня не было.
Я проснулся, когда начинало светать, от бесцеремонных ворочаний П. Увидев, что я открыл глаза, она задорно сказала: «Привет!»
– Привет, – ответил я несколько настороженно
– Как самочувствие?
– У меня то неплохо, в общем. Сама-то как?
– Очень и очень хорошо. Весело вчера было.
– Да уж.
– А почему я голая?
– Ты принимала душ. А потом так сразу направилась в кровать.
– То есть ничего не было?
– Ну была, конечно, идея. Но когда я увидел, как ты задорно похрапываешь в мертвецком состоянии, то идея прошла.
– Ну и хорошо. Признаться, не очень-то я была рада, если бы я проснулась от того, что в меня тыкают черти чем.
– Понимаю.
– Адски хочется есть.
– Остались орешки. И еще есть паста, правда позавчерашняя.
– Сойдет. А есть у тебя во что одеться приличной девушке?
Я дал ей свою старую футболку и отправился на кухню разогревать в микроволновке пасту. Приличная девушка съела только половину. Потом еще снисходительно смотрела на меня, пока я доедал свою порцию. Мы вернулись в кровать. П. сразу же заснула, а я еще долго лежал с открытыми глазами.
Мы проснулись после полудня. Утро прошло абсолютно спокойно. Если честно, уже хотелось, как можно быстрее избавиться от нее. Мы выпили кофе за разговорами о музыке и культуре. Она рассказывала что-то о фильмах и последних новостях. Мне было не очень интересно, я слушал вполуха и изредка поддакивал. Затем проводил ее до остановки, она чмокнула меня на прощание и уехала.
Не то чтобы это было каким-то запоминающимся и не забываемым приключением. Нет, просто необычное стечение обстоятельств. Не каждый вечер я разрешаю спать в своей кровати кому попало. Причем именно, что просто спать. П. мне показалось интересной девушкой, но продолжать знакомство с ней я не стремился. Было в ней что-то магнетическое, но при этом нечто некомфортное одновременно.
После того случая мы время от времени обменивались сообщениями. Она с охотой делилась деталями и опытом создания музыки, процесса который для меня всегда был загадкой. Еще обсуждали какие-нибудь известные группы и альбомы. П. показывала, что нравится ей, я в ответ посылал мои. Пересечений практически не было. Но, благодаря ей, мне удалось открыть несколько довольно интересных имен. За исключением музыки общих тем практически и не было.
П., окончательно убедившись, что у меня был не самый плохой вкус, и что я лестно отзывался об ее музыке не для того, чтобы залезть к ней под юбку, сообщила, что через пару дней с концертом будут выступать ее хорошие друзья, и я могу тоже подойти.
Мы договорились встретиться вечером. Тогда снова шел сильный ливень. Когда я добрался до назначенного места, она стояла под навесом, уставившись в свой телефон. Зонта ни у кого не было, потому мы бегом направились к заведению.
На ней была та же одежда, что и неделю назад. В такую погоду дырявые кеды не оставляют право на ошибку, поэтому движения ее слалома были верны и отточены. Я шел по ее следам. Место, куда мы направлялись, было где-то во дворах и совершенно мне не знакомое. У входа стояли два чувака, которые встретили ее приветственными объятьями, они перебросились парой приветственных слов, П. представила меня, те безразлично кивнули и мы зашли внутрь. Заведение, как и ожидалось, было под стать предыдущим, небольшое и основательно постаревшее. Разве что выцветшая краска на стенах отличалась. В данное случае она была красная. Удивительно, что все новые заведения стараются быть непохожими на других, но стареют они все одинаково. Хотя, стоит отметить, это только придает им дополнительный шарм. Если, конечно, вы способны находить очарование в скрипучих дверях и потускневших зеркалах. В гардеробе висели афиши незнакомых мне исполнителей. Хотя П. обратила мое внимание, но одну из них и настоятельно рекомендовала ознакомиться, но я все равно не запомнил. Мы зашли внутрь. Внутри была вытянутая барная стойка, которая протянулась на все заведение. В самом конце располагалась сцена, на которой молодые люди в одежде стилизованную под викторианскую эпоху подключали провода. Всего народу было немного и по всей видимости все они были знакомы с друг другом. Группа, на выступление которых пригласила меня П., была та самая панк-кабаре с беременной вокалисткой с первого вечера. Она сидела в углу со стаканчиком минеральной воды с лимоном, пока ее партнеры таскали тяжелые инструменты и расставляли по местам усилители. На ней было старомодное темно-бордовое платье в полоску со шнуровкой на спине, по краям украшенное потускневшим кружевом, и черные замшевые ботильоны с серебряными носами. На округлившемся животе была грубо вшитая вставка из похожего материала. На шее висел массивный аляповатый кулон с черными увесистыми камнями. В кудрях красовалась миниатюрная черная шляпка на булавке с вуалью, кокетливо закрывавшей половину лица. Макияж был броский с густо подведенными глазами и синими тенями на веках. П. подошла к ней, ее подруга с трудом приподнялась, и они тепло поцеловали друг друга. П. жестом показала мне подойти.
– Приятно познакомиться, – сказал я, – видел ваше выступление на прошлой неделе. Хочется выразить вам свое восхищение. А как вообще на сцене в таком положении?
– Ты что ли об этих засранцах? – она самодовольно погладила себя по животу, – это совсем не сложно. Я же все равно за синтом сижу на табурете. Один из них порой даже притоптывает в такт, что не может не радовать. Правда, второй переворачивается постоянно. Видимо, не любит мою музыку. Не страшно, как появится – отдам его в приют. А если серьезно, то гораздо сложнее было найти приличное платье, в которое я могла бы поместиться.
– Смотрится очень клево, – заметила П. – Отличного выступления. Мы вон за тем столиком.
Мы с П. разместились с краю от сцены, она попросила заказать ей светлого пива. Себе я взял такого же. Как только я вернулся с двумя кружками за наш столик, общий свет в зале поубавили, включили фиолетовые проекторы. Музыканты тихо встали по своим местам в темноте. На авансцену вышли два человека: очень высокий молодой худой человек с черным цилиндром и длиннющем пиджаке на голое тело, а также маленькая плотная девушка в белом гриме. Они поклонились публике, поприветствовали на сегодняшнем концерте и со словами: «И помните, что мы все умрем!» уступили месте музыкантам.
– Пфф, я и так помню об этом каждый божий день, – сварливо прокомментировала П., – на кой черт надо напоминать?!
Вступил игривый ритм в лице ударных и контрабаса. Затем вместе с ударом по клавишам вступила вокалистка. Голос у нее был раскатистый, высокий. На припеве вступила скрипка. Композиция была громко напористая и хаотично веселая. Народ в зале задвигался. П. заерзала под такт на стуле. После завершения песни снова вышла парочка самопровозглашенных шпрехшталмейстеров и разыграла веселую кафкианскую сценку с яблоком в качестве реквизита. Так они и сменялись парочка странных мимов ведущих и музыкальные выступления. К сожалению, из-за паршивого звука слова песен были слабо различимы. Но энергетика группы была потрясающая.
После одной из песен длинный парень вышел перед сценой на руках. Его пиджак и борода задрались и падали на лицо. Он был без штанов и член безжизненно свисал по направлению к полу.
– О, я знаю эту сценку, это надолго, – П. недовольно поморщилась. – Можем спокойно покурить.
Она залпом допила остававшееся пиво и потащила меня к выходу. На улице, несмотря на вроде как установившееся теплое время года, было довольно зябко.
Мы стояли вдвоем в сторонке, двое чуваков все также были у входа. Видимо, они и не заходили внутрь.
– А как ты познакомилась с этими ребятами?
– Да как обычно. Мы вместе выступали пару лет назад в какой-то дыре, еще молодые и зеленые. Место было совсем отвратное, какая-то бывшая промзона, типа андерграунд фест, с какими-то пьяными панками в зале, которым плевать на музыку, лишь бы послэмиться да поорать. Но мы просто хотели выступать на сцене. Если на чистоту, мы то и играть то нормально не умели, так что хорошо вписывались. Ну и вот, уже после выступления, разговорились, они понравились нам, мы им. Вот такая любовь. Даже сделали пару совместных работ. Хорошие ребята. Сценки эти мне не совсем по душе, но они предпочитают такой подход.
На улицу вывалилось еще пару посетителей. Видимо, перфоманс действительно был не самый впечатляющий. Я вспомнил, что захватил с собой небольшую бутылочку дешевого вискаря. И аккуратно предложил П. Она с воодушевлением согласилась, заодно угощая всех своих знакомых, которые вываливались на улицу. На такую наживку собралась небольшая компашка. По разговорам практически все они были музыкантами разной степени профессиональности, кто-то этим зарабатывал и жил, кто-то просто оставлял как маленькую спасительную лазейку для души после обыденного дня в офисе. Однако, их всех объединяла некая доброжелательность и улыбчивость. Со стороны они выглядели как большая семья. Они собрались вокруг П., каждый пытался отвлечь на себя ее внимание, рассказывая шутки или истории, и заодно приложиться к маленькой бутылочке. В итоге у выхода оказалось больше людей, чем внутри. Но как только зазвучали первые ноты следующей песни, все как один сделали по последней затяжке и направились обратно внутрь.
Когда мы проходили через коридор П. дернула меня за рукав и потянула к старой фотобудке. Мы успели пару нормальных фоток, парочку кривляющихся. Пока внутрь не залезло еще пять человек, проходивших с улицы. Меня сплющило о боковую стенку. П. громко смеялась и шутливо ругалась. Все общим скопом с трудом вылезли из будки и начали рассматривать получившиеся фотографии. Меня было видно лишь на первой половине снимков, потом мое лицо полностью закрыло толстой задницей в синих джинсах с цепочкой на ремне. П. широко улыбалась, она настояла оставить фотографии у себя. Мы вернулись на место, и она положила их к себе в рюкзачок.
Шоу на сцене продолжалось по нарастающей. Разудалое панк-кабаре набирало в громкости и экспрессии. Веселье, шум, разнузданность и, конечно, декаданс во всем своем могуществе. Все зрители вышли к сцене и слились в общем танце. П. то и дело вытягивала меня, но я через несколько минут каждый раз возвращался на место. В конце концов, она махнула рукой и растворилась в толпе. Я лишь неспешно потягивал из своей кружки и наблюдал за ней. Большинство девушек танцуют изящно и эстетично, в особенности, когда понимают, что на них смотрят. А среднестатистическая красивая девушка уверена, что на нее постоянно кто-нибудь да смотрит. Поэтому ее движения всегда отточено эротичны. Она не допускает погрешностей. Ее платье всегда подчеркивает фигуру, а волосы уложены именно так как необходимо. При малейшем недочете внешнего вида она тут же удаляется в уборную на косметический пит-стоп, и только исправив все малейшие прорехи во внешнем виде, возвращается под всеобщее внимание площадку. П. была наплевать смотрят на нее или нет, есть кто рядом или она одна в комнате. Она закрывала глаза и двигалась, инстинктивно, без оглядки на окружение. Ее волосы растрепались, а на подмышках выступили темные пятна. Она просто наслаждалась музыкой.
После пары шумных песен она, слегка подустав, решила сделать небольшой перерыв. П. успела сделать лишь пару глотков появившегося нового пива как со сцены вокалистка объявила, что в зале сейчас находится очень хорошая подруга группы и что она была бы счастлива наконец представить достопочтенной публике их совместное творчество.
П. поперхнулась, по ее округлившимся глазам было понятно, что это не было спланировано заранее. Она суматошно поправила прическу и отправилась на сцену. Специально для П. вынесли микрофонную стойку, но микрофон не работал. Пока она вертелась, переговариваясь с музыкантами и техниками, ей устроили небольшую овацию. П. смущенно улыбнулась. Наконец, микрофон включили.
– Раз… Раз… Отлично. Спасибо, спасибо. Угу, вы все меня любите, да-да, я знаю. Все – мои фанаты. Хотя мы вот совсем недавно играли тут по соседству и что-то большинство из вас я там не видела. Ладно. Я как-то даже не собиралась выходить сегодня, но действительно мы готовили одну песню и видимо даже сыграем ее сейчас. Я же правильно понимаю, что мы ее играем? Да? Славно. Потому что слов других я не помню. Ладно. Если понравится, купите мне что-нибудь в баре.
Кабаре девушка с силой ударила по клавишам. За секундную паузу открывающий минорный аккорд успел срезонировать от каждой существовавшей в зале поверхности, впитал в себя темную атмосферу, алкогольные пары от полупустых бокалов, тусклый свет, отражающийся от блесток в макияже и проник в ушные раковины каждого, кто находился внутри. По сравнению со настроениями предыдущими песен, он прозвучал слишком грубо, слишком нахально и неуместно. Словно, считавшийся давно погибшим солдат появился на свадьбе забывшей его подруги юности. Никто не проронил ни слова.
Пальцы начали перебирать по клавишам. Мелодия наполнила зал. С лица П. ушла сценическая напускная улыбка. Она слушала ноты. Обе девушки вступили одновременно. П. начала чуть тише, голос вокалистки в начале ее затмевал. Он выделялся силой и чистотой, но П. брала пластичностью. Она с легкостью улавливала малейшие перепады мелодии и подбирала нужные интонации. Судя по виду, делала это интуитивно и не задумываясь. Глаза ее смотрели то в зал, то куда-то в бок на сцену, пытаясь глазами что-то передать музыкальному технику. Лицо было недовольно-сосредоточенное. Две поющие девушки органично дополняли друг друга. Но буквально через минуту все изменилось. П. безраздельно завладела вниманием окружающих. Она стояла на сцене, небольшого роста, смешная, в потертых черных джинсах и бесформенной толстовке с Даффи Даком на груди. По сравнению с другими участниками она выглядела совершенно посторонним предметом на сцене. И так бы они и допели эту грустную песню, но только голос разогрелся. И она почувствовала это, она закрыла глаза. Ее подруга перестала петь и сосредоточилась на игре на клавишах, лишь иногда вторя эхом на заднем плане, гораздо тише, чем в самом начале. Песня была о погибшей любви, и П. взяла на себя роль героини. Она просто взяла и забрала всех слушающих и слышащих ее с собой в мир, где краски безвозвратно мрачнеют, где единственный свет сверху, заменяющий и солнце, и бога, и саму жизнь неумолимо гаснет. Где лишь топкая темнота и бесконечные зацикленные мысли, от которых невозможно избавиться. Она тащила всех вниз с холодной беспощадностью, заставляя каждого прочувствовать все то, что чувствует в этот момент она. В помещении стало гораздо холоднее, бармен не понимая, что происходит, проверил открыта ли входная дверь. Люди, чувствуя холод, но не осознавая его происхождение, просто попытались стать ближе друг к другу. Никто не танцевал, даже не двигался. В зале те, кто во время предыдущих композиций разговаривали между собой, пытаясь переорать музыку, с непонятной для них самих сосредоточенностью слушали, лишь беззвучно выдыхая теплый пар. Как и все остальные. П. пела. Скорбь проникла в помещение. Лампочки стали гореть тускнее, словно каждую из обернули в траурную вуаль. Пространство за сценой стало проваливаться вглубь, так что расстояние между музыкантами на крохотной сцене увеличилось метров до десяти. Музыканты, физически отдалившись от света, оказались в тени. От ярких облачений остались лишь темные силуэты. П. оставалась на самом краю перед зрителями, глаза она не открывала. Два стареньких прожектора были направлены на сцену. Но она не отражала свет, он пропадал в ней.
С последними ноты она открыла глаза и посмотрела на слушателей. Повисла неестественная тишина. Зрители только смотрели, приподняв голову, на нее. И только после того, как она немного смутившись произнесла в микрофон: «Ну, все равно спасибо» посыпались первые хлопки, которые переросли в полноценные аплодисменты.
Под них П. и вернулась ко мне за столик.
– Мне понравилось, – сказал я. – Я куплю тебе что-нибудь в баре.
– Отлично! Значит артист не зря старался.
Бармену тоже очень понравилось, да так, что помимо двух заказанных пинт, он поставил нам еще две стопки лучшего (из тех, что были в наличии) виски и пообещал ставить еще до конца вечера. П. эта новость крайне воодушевила. «Наконец-то, творчество дает плоды! Долгожданное признание!» И с этими словами она опрокинула свою стопку. Я последовал ее примеру. Было заметно, что ее немного трясет после выступления.
Бар вновь наполнился задиристыми кабарешными мелодиями. Зрители потихоньку пришли в себя и зашевелились. Вновь послышался хохот и звон бокалов. А мы с П. снова выбрались на улицу. На сей раз вдвоем. На улице она продолжала проглатывать окружающий свет, от звезд и от уличных фонарей. Но уже с меньшей силой. Лицо все еще было напряжено, и ее еще потряхивало, но явно не от холода. Ее тонкие пальчики с обгрызенными ногтями вертели и мяли зажжённую сигарету. Затяжки выходили дерганными.
– Это твоя песня или совместное творчество?
– Изначально, моя. Смешно, но я написала ее по укурке. Я даже ходить в тот вечер не могла нормально, но с гитарой сладила. И даже что-то записала на диктофон. На следующее утро послушала, вроде что-то интересное выходит. Записала получше. Ну и потом общими усилиями, прописали аранжировку. Вроде получилось недурно. Что скажешь?
– Скажу, что – отличная песня получилась.
– Аминь!
Выступление группы закончилось и заиграла обычная фоновая музыка. Мы с П. переместились за большой стол в углу с диваном и остаток вечера провели напиваясь. Вскоре к нам присоединились все ее друзья. И те, что были на сцене, и те что были в зале. Даже работники заведения подсаживались к нам, поскольку других клиентов в тот вечер особенно не было. Так как я был не из компании, то большую часть времени приходилось только слушать. Было много смешных и не очень тематических баек про рвущиеся во время выступления струны, тошноту на сцене, и зрителей, которые не понимали куда они пришли. П. была возбуждена, ей нравилось и внимание, которое ей уделяли, и общее настроение за столом. Потом, конечно, принесли акустическую гитару и хором пели всем известные песни.
Спустя пару часов, ближе к середине ночи все стали потихоньку расходиться. Ко времени когда ее беременная подруга покинула нас, мы были уже основательно набравшиеся и сонные. П. показала зевком и сонно-пристальным взглядом, что пора и мы ушли. Добрались до меня на такси. Когда я ее в ту ночь впервые поцеловал, она сказала: «Ну наконец-то!».
Я начал встречать ее после репетиций. На них самих я не присутствовал, П. недвусмысленно дала понять, что мне там было делать нечего. Я и не возражал. Порой я заходил к ней на работу под конец смены. Вид у нее был жутко уставший, но меня она встречала с неподдельной искренней улыбкой. Хотя и мимолетной. Она угощала меня чем-нибудь из бара, потом угощалась сама, делилась в двух словах, как прошел день, и мы отправлялись в путь. Маршрут был всегда разный, но заканчивался всегда в одном и том же месте. У меня дома. Пока мы шли она рассказывала обо всем подряд. Например, что звуки можно визуализировать как краски: отдельные ноты дают вкрапления цвета, словно легкие прикосновения кистью, а целые аккорды – выглядят, как густые мазки всевозможных цветов: например, минорные уходили в цвет индиго разной степени насыщенности, а доминантные – в оранжевый. Таким образом, она всегда может понять, что мелодия получилась, если визуальная картина представляет гармоничной. Еще мы говорили о ленточных червях, что, если развесить их на деревьях, они будут развиваться словно атласные ленточки, об аутоэротической асфиксии, апартеиде, гениальности определенных поколений, грязи, историческом угнетении женщин, азиатских триллерах, зависти в музыкальной среде, проблемах лесбиянок, эмиграции, английском юморе, боге, сексе под наркотиками и прочей всячине разной смысловой нагрузки. У П. на все было свое собственное мнение.
Но весело и легко было далеко не каждый раз. Иногда П. встречала меня, мягко скажем, не в благодушном настрое. Она бросала безэмоциональное «Привет», наливала мне стаканчик чего-нибудь и отправлялась заканчивать свои дела. От моей помощи она отказывалась, и я был вынужден лишь наблюдать за ней со своего места в уголке. Она поднимала стулья вверх ножками и водружала их на столы, но даже со стороны читалось – что она еле сдерживается, чтобы не размозжить эти стулья в щепки и не сжечь весь бар дотла. В первый раз, как я стал свидетелем такого состояния – я подумал, что может это я чем-то оплошал, вызвав тем самым подобную раздражительность. Попытался узнать, у нее в чем дело, но она лишь отмахивалась. Мои вопросы, как дела на работе или в группе. вызывали у нее только раздражение. Я замолкал, она заканчивался приготовления к закрытию, опрокидывала стопку, смотрела на меня исподлобья, и мы молча ехали домой. Казалось, что одно неловкое движение или слово могло привести к вспышке безумия. Она тянула эту наэлектризованную атмосферу за собой. Не только мне передавалось это тяжелое тошнотворное чувство, но и всему вокруг. Весь город, до этого выступавший лишь как декорации, безучастный и серый, в эти вечера становился одной нескончаемо длинной дорогой до дома, наполненной тревогой и подозрениями. Вкрадывалось недвусмысленное чувство, что мне здесь не рады и лучше было бы как можно быстрее сбежать. Вот только бежать было некуда. Я с неподдельной тревогой внутри старался вести себя как можно осмотрительнее, инстинктивно оглядываясь по сторонам. П. просто шла вперед, со взглядом устремленным куда-то за видимые мне горизонты. В самый первый раз я попробовал ее развеселить, за что был сразу наказан локальной вспышкой ярости. После этого я оставил все попытки стабилизировать ее состояние. Просто дожидался, когда все придет в норму. Иногда мне везло, и в середине пути она могла меня нежно поцеловать. В других случаях мы все также молча поднимались в мою квартиру и проводили утомительный и тягучий вечер наедине.
Такие перепады невозможно было предугадать заранее. Они хоть и были редки, но всегда оставляли довольно неприятное ощущение. Поэтому я каждый раз готовился к худшему, ожидая ее на улице после репетиции или же открывая двери ее заведения за пару минут до закрытия. Если она встречала меня с улыбкой, то я считал это чуть ли не подарком небес. Хотя это не значило, что в течение вечера, ее настроение не изменится диаметрально. Самое гадкое, что я никак не мог вычислить механизм, от чего она из милой девушки могла превратиться в жестокую фурию, буквально по щелчку пальцев. И пока причина не появлялась, я предпочитал не придавать этому большого значения. Все-таки у любого человека всегда найдется уйма поводов пребывать в дурном настроении.
Примерно в то же время я познакомился с ее друзьями музыкантами. Поскольку я так за всю жизнь и не научился играть на каком-либо музыкальном инструменте, я всегда оставался немного в стороне от общей волны этой компании. Хотя встречали они меня каждый раз радушно и о моем недостатке тактично умалчивали. Что было очень мило с их стороны. Словно маленького мальчика с небольшой задержкой в развитии клевые ребята со двора принимали в свои игры.
У меня дома, правда, была старая электрогитара, которая уже долгое время со времен юности пылилась в чехле под кроватью. Однажды ночью П. ее обнаружила. Она аккуратно вытащила ее из-под кровати, смахнула пыль и расстегнула чехол. Глаза ее заискрились. Она внимательно осмотрела ее, прижала к своей обнаженной груди черную плоть из клена и воспроизвела два негромких аккорда.
– Какая красивая, – она разглядывала корпус, интимно поглаживая ее изгибы своей маленькой ладонью. – За что ты так с ней?
– Я честно пытался, но так и не вышло из меня рок-звезды.
– Она не должна из-за этого страдать, – П. перевернула и продолжила гладить ее по спине. – У всего в этом мире есть свое предназначение. У нее есть, при том явное и неоспоримое. Она была создана, чтобы создавать музыку. Чтобы человек, в котором живет чувство, мог выразить его. А тут она умирает. Это просто бесчеловечно. Или отпусти ее, отдай ее кому-нибудь, кто сможет оценить ее по достоинству и вновь вдохнуть в нее жизнь или все-таки сделай так, чтобы хотя бы одной бесполезной вещью стало меньше в этом мире, их и так достаточно.
