Максим Кутис
9М. (Этюды о любви, страхе и прочем)
По нужному мне адресу располагалось большое прямоугольное здание с классической входной группой. Выглядело словно к древнегреческому храму пристроили овощной склад. Стены были нагло окрашены, даже можно сказать изнасилованы, зеленой краской. С четырех колонн у входа уже начала обсыпаться свежеуложенная штукатурка. Поднявшись по ступенькам, я заглянул внутрь. В холле потускневшее убранство бывшего культурного центра было облачено в тусклый свет от громадной хрустальной люстры, в которой из последних сил горела в лучшем случае половина лампочек. Внутри стоял, казалось, что перманентный запах перегара. За столом возле входа сидела вероятная виновница данного флера, погрузившись в свою огромную куртку с надписью «Охрана», и показательно спала. На грозном лице красовался боевой макияж, техника нанесения была отработана и не менялась годами. Проявив гуманность, или скорее осторожность, я не стал ее будить и просто пошел дальше, ориентируясь на звук.
Как я полагал, мне надо было отыскать актовый зал, где проходила репетиция, но это оказалось не так просто. Внутри было множество дверей и за всеми что-то происходило. Сначала я искал именно некую театральную группу, прислушивался, затем аккуратно приоткрывал очередную дверь и, удостоверившись в своем промахе, сразу же закрывал, но потом мне уже стало интересно, что будет скрываться за следующей, я стал просто нагло заглядывать внутрь. Секции хорового пения народного песен для дам за 40, литературные кружки для писателей-неудачников, балета для девочек, которые являются единственной возможностью для своих матерей, современного танца для модных молодых людей, игры на гитаре – для не очень. Выбор для обучения казался безграничным, как и коридоры с дверьми.
В конце концов мне все-таки удалось найти то, что я искал. Небольшой темный зрительный зал человек на двести. Все освещение в составе двух прожекторов было направлено на сцену. Я тихонько пробрался и сел на шестой ряд с краю, не слишком близко. Моего появления никто не заметил. Больше в зале никого не было. На сцене же находилось человек десять, все, кроме одной девушки, были одеты в повседневную одежду. Этой девушкой и была А. На ней был эклектичный зеленый халат поверх сливочного пеньюара в пол. Волосы были небрежно собраны заколкой. В таком убранстве она само собой выделялась среди всех остальных. Я зашел, когда они прогоняли один из эпизодов. Все незадействованные актеры наблюдали в сторонке. В центре были только она и какой-то парень тщедушного телосложения, они сидели напротив друг друга за столом, разговаривали на повышенных тонах, затем он вскипал, вскакивал со стула, начинал на нее кричать, она же оставалась на своем месте, пыталась отвечать уверенно и громко. Он подходил ее и хватал за руки, она пыталась сопротивляться, но получалось очень вяло. Режиссер, маленький парень с большой окладистой бородой громко говорил: «Стоп». Подходил и настойчиво что-то объяснял А. Она слушала его с выражением полнейшего безразличия, в конце кивала. Режиссер возвращался на место, говорил: «Поехали», все замирали. Я не мог слышать, что именно он ей говорил, но она играла абсолютно так же. Затем снова возглас: «Стоп!».
Так повторялось раза три. Прогон, игра, объяснения. Все остальные каждый раз пытались привнести что-то новое: ее партнер по сцене варьировал степень экспрессии и ярости в своей роли, режиссер новыми нетерпеливыми жестами пытался донести до нее свою мысль, коллеги на краю сцены начинали откровенно зевать. И только у нее ничего не менялось: от произнесенных один в один всех реплик до безразличного кивка в конце. После четвертого идея неизменности будущего воцарилась в головах всех, кто был в зале. После очередного прогона режиссер сказал: «Ладно, на сегодня хватит». Облегченно вздохнув, все отправились за кулисы. А. посмотрела в зал, искрящимися от прожекторов глазами, и сделала поклон. За кулисы она ушла последней. Я оставался сидеть на месте. В зале включили общий свет. Через пару минут актеры возвращались, сходили со сцены и проходили мимо меня к выходу. Прошел режиссер с явно подавляемой яростью внутри. Ушли все. Только А. все еще не было. Я уже начал думать, помнит ли она что я должен был прийти и есть ли из-за кулис еще один выход.
Наконец она появилась. В длинном бордовом плаще с вышивкой в азиатских мотивах, накинутом и небрежно подпоясанным поверх все того же пеньюара. С достоинством, точно у древнейших из небожителей Олимпа, она медленно прошлась по сцене, дотрагиваясь до расставленных декораций, словно прощалась с ними на бесконечно долгое время, сошла по трем ступеням и очутилась среди простого смертного мира.
Я поднялся со своего места. Не успел я ничего произнести, она одарила меня уставшей улыбкой и репликой: «Без цветов? Подобной грубости я давно не видывала». Я, прямо скажем, смутился такому началу, хотя, раз каким-то образом успел стать самым преданным фанатом, то можно было и принести букет. А. остановилась перед выходом у дверей, махнула рукой куда-то в сторону дальней части зала и весь свет погас.
Она шла томной царственной поступью. Я семенил сзади, пытаясь подобрать слова, чтобы загладить свою промашку. Вокруг уже было на порядок тише, репетиция закончилась позже других занятий. Остался только литературный кружок, чьи участники перешли от возвышенных обсуждений к самому обычному пьянству. Уже знакомой дорогой мы вышли в вестибюль. Свет от люстры стал заметно ярче, запах перегара полностью выветрился. Старомодные мозаичные полотна заиграли новыми красками, словно кто-то успел за время репетиции отмыть и отполировать. Может уборщица зашла в позднюю смену. И только вахтерша осталась такой же, как я ее запомнил. Ее крепкий сон не смог разрушить весь поток посетителей этим поздним вечером.
Мы вышли на улицу. Остановившись у колонны, А. подкурила тонкую сигариллу с вишневым запахом и оценивающе посмотрела на меня. В своем ярко-расшитом плаще она выглядела совершенно чужеродным элементом в этом унылом окружении.
– А в чем сюжет этой пьесы? – попробовал я начать разговор.
– Потускневшая актриса, чьи лучшие годы уже позади, возвращается в свой родной город к сестре, чтобы побыть в спокойствии и восстановить силы.
– А что за парень был напротив тебя за столом на сцене?
– Это – муж сестры. По сюжету он не выносит главную героиню, впрочем, как и она его.
– Хм, звучит знакомо.
– Не думаю. Это – совершенно новая работа одного молодого безумно талантливого драматурга. Ты вряд ли знаешь его имя. Блестящая, в ней есть все: и ярость, и тоска, и напряжение. Прекрасная работа, с нетерпением жду, что из этого получится.
– Ты играешь потускневшую актрису в возрасте?
– Во-первых, я и есть потускневшая актриса. А во-вторых – как ты смеешь? – она хотела было фыркнуть, но манеры не позволили. Поэтому только гневно выпустила сигаретный дым в сторону и уверенным шагом пошла в направлении центральной улицы. Вторая моя промашка за один вечер. Но я сделал вид, что ничего не произошло, и продолжал:
– Уже намечена дата премьеры?
– Да, в последний день октября. Еще предстоит много работы, как ты мог заметить. Все довольно сырое.
– Я смотрел, что вы репетировали только одну сцену последний час. А что именно тебе говорил режиссер на сцене?
– Боже, какая разница, что он говорил, если он – идиот?! Он ни черта не понимает! Нет, ты представляешь, он начинал меня уверять, что я должна отталкивать и всячески сопротивляться главному герою? Нет, нет и нет! Если бы я ничего не хотела, и он был бы мне абсолютно противен, то вряд ли бы осталась с ним в одной комнате. Ты так не думаешь?
– Вероятно…
– Именно! Этот человек совершенно некомпетентен, сколько раз я с ним уже ссорилась, он ни черта не понимает. Ни в пьесах, ни в женщинах! Почему он вообще взялся режиссировать? Почему всякая бездарность всегда уверена, что может указывать остальным? Не хочу о нем больше говорить!
Она сразу же закурила следующую сигариллу, чтобы перевести дух и успокоиться. Воздух снова наполнился сладким вишневым ароматом. Хотя у нее самой было такое выражение, будто вокруг нестерпимо пахло гнилью. Сквозь ее табачный дым окружавшая нас убогость стала выглядеть словно через фильтр старомодной сепии. И надо отметить, это было ей к лицу: маскировало непривлекательные элементы, строгость и безыскусность линий, и вынуждало очевидно старые, разваливающиеся черты и образы выглядеть старомодно, с примесью причудливого умиления и ностальгии. Вдобавок, на до того пугающе пустынных тротуарах появились люди, самые обычные прохожие, которые, как и мы, просто оказались там в тот момент пространства и времени: небольшие веселые компании, влюбленные парочки от подросткового до преклонных возрастов, одинокие мужчины в потертых костюмах. Населенность работала переулку на руку. Движение на тротуарах отвлекало внимание от уродливых зданий по обе стороны. Хотя если честно признаться, то они и не выглядели такими уж страшными.
– Так почему ты продолжаешь с ним работать?
– К сожалению, я слишком хорошо отношусь к драматургу, мы с ним большие друзья, и к его творению, иначе ноги бы моей здесь больше не было. Да и остальные ребята вроде хорошие, по крайней мере стараются.
– Это любительская постановка?
– Не понимаю, что значит любительская? Ты как будто заранее принижаешь страсть большого количества людей и низводишь все их старания до утренника в детском саду, когда дети в нелепых самодельных костюмах изображают что-то на радость родителям. Все совершенно иначе! Ты либо живешь этим, пропускаешь через себя и уже совершенно иным выходишь на сцену, либо нет. Можно быть любителем авокадо или пробежек по утрам, но точно не сцены!
Она вновь посмотрела на меня с явным неудовольствием. Не самый удачный вечер. Она отошла на пару шагов, чтобы пристроить сигарету в урну, эффектно обернулась и на мое удивление, игриво подмигнула. Вероятно, мой растерянный вид несколько развеял ее смурной настрой.
– Как я смотрелась на сцене? – спросила она с тоном, который предполагает только один правильный вариант.
– Великолепно!
– Ну слава Богу, первый правильный ответ, – А. потянулась и взяла меня под руку. Обходить провалы в асфальтовом покрытии и еле-еле передвигающихся прохожих было теперь сложнее, но зато стало куда теплее.
– А если не брать в расчет режиссера, тебе самой то нравится пьеса?
– Разумеется! Я очень внимательно отношусь к выбору материала. Мне нравится, когда не все изложено словами, когда остается простор для идей, интонаций, жестов. Все как в жизни, понимаешь? Одну и ту же фразу, даже одно слово, можно сказать сто раз и каждый из них она будет звучать по-иному, можно задать совершенно разный смысл… Тем самым можно добиться абсолютно другого послания для зрителя. В этом то и заключается работа актера.
– А остальные ребята хорошо справляются с этой работой?
– Я вижу, что глаза у них горят и они точно понимают для чего они пришли сюда. Это главное! Они такие красивые, что тоже очень важно. При этом еще и взаправду стараются, иногда обсуждают как лучше показать тот или иной эпизод. Возможно, кое-кому не хватает опыта, но я всегда готова помочь им. У них еще все впереди.
– Я вижу, что ты очень серьезно относишься к постановке…
– Я живу в ней.
– Но это несколько отличается от того, что ты говорила ранее. Ты открыто заявляла, что все напоминает фарс и ни к чему быть такими серьезными.
– То была не я, – она отстранилась, чтобы посмотреть мне в глаза, и спросила с нотками искреннего удивления. – Мой дорогой, ты что, никогда не встречал актрис?
Действительно до того момента не встречал. Мы брели вверх к началу переулка, где старомодность образов насильно и беспощадно вытеснялась мощью магистралей. А. рассказывала, о ее любимых фильмах из золотого века Голливуда, о пьесах, которые уже нигде не показывают, о величии старого театра, которая неумолимо пропадает из-за авангарда и испортившейся и избалованной публики. Среди обветшалых, но оттого еще более приятных сердцу декораций города, мы наконец вышли к большой освещенной дороге.
Я посмотрел вопросительно на А. с целью выяснить, что она хочет делать этим вечером. Она выглядела несколько старше, чем в тот вечер, когда мы познакомились. На лице были морщинки, в наспех уложенной прическе было заметны седые волосы. «Наверное, это – грим после выступления» – пронеслось у меня в голове, хотя до конца я не был в этом уверен.
– Спасибо, что встретил. Район – не самый подходящий для прогулок, хотя все равно довольно милый. Вызови мне, пожалуйста, такси. Сегодня я что-то слишком устала. Надеюсь, ничего страшного? – она погладила меня за плечо.
Я набрал номер. Машина подъехала буквально за пару минут. Я спросил А., когда я увижу ее в следующий раз.
– Следите за расписанием, – ответила она, поцеловала меня в щеку и нырнула на заднее сиденье.
Но в городе афиши с портретом А. еще развесить не успели, поэтому мне пришлось позвонить ей через пару дней. На сей раз она ответила сразу, говорила быстро и обрывисто. Новый адрес был в самом центре города, на перекрестке туристических маршрутов. На мои уточняющие вопросы она отвечать отказалась, сославшись на недостаток времени, и бросила трубку.
Наученный прошлым опытом я заранее купил букет роз. Не слишком пышный, но достаточный для того, чтобы отразить восхищение и способствовать благодарности. Не хотелось бы допускать такое же количество промашек, как в предыдущий раз. Приближаясь к месту, нетерпеливо сжимая букет в руках, я несколько терялся в догадках, где именно может быть расположен зрительный или репетиционный зал. Вокруг были только почтенные казенные дома столетней давности. Каких-либо театров, по крайней мне известных мне, рядом точно не было. Время было назначено на ранний вечер. Еще было светло. Вокруг сновали туристы, осматривающие достопримечательности и пытающиеся проникнуться духом истории старого города. Мимо них сноровисто протекали местные жители, которые были проникнуты им уже до тошноты.
Около оживленного перекрестка, немного в стороне, перед небольшим сквериком со статуей малоизвестного иностранного поэта столпился народ, мешая спокойному проходу людей вдоль тротуара. Я почему-то почувствовал, что мне именно туда и надо. Насколько возможно интеллигентно растолкав собравшихся, я оказался в первых рядах.
Прямо перед моими ногами оказалась коробочка для сбора пожертвований с парой банкнот внутри, а за ней развернулась картина выступления группы людей в нарочито нелепых разномастных нарядах, индивидуальность внешнего вида каждого из них объединяла в общую массу. Шесть человек: четверо парней и двое девушек. А. среди них я заметил сразу. Со стальным сосредоточенным выражением лица она стояла среди остальных, с убранными в пучок волосами, джинсовой куртке с яркими беспорядочными нашивками и черных лосинах. Представление уже шло полным ходом. Словно в танцевальном шоу каждый из шести по очереди выходил вперед, однако, вместо эффектных па начинал декларировать текст. Не крик души, завернутый в мелодраматический фарс, как на крыше неделю назад, нет, то были манифесты. Действительные постулаты, за которые со спокойной совестью может встать человек с определенными ценностями и мировоззрениями. Они обходились без заплетающихся фраз, срывающихся в истериках голосах, ненужных пауз и псевдофилософских жестов. Пока кто-то из них выходил на передний план пятеро остальных выполняли машинальные движения, гармонирующие со смыслом звучащего посыла.
В момент, когда я подошел, на переднем плане был парень с зеленым ирокезом и в деловом костюме с отрезанными рукавами. Он с пламенной страстью, достойной лучших ораторов, говорил об искусстве абсурда. Смешивая вперебой такие заявления, что любой бутерброд может стать президентом, и чудачество и непонятность являются высшим благом. Не знаю, насколько серьезен он был в своем изречение про бутерброд, думаю, можно было бы подставить какие угодно слова, любое может быть любым, сути бы не изменило, но вот вторую часть про чудачество он продиктовывал весьма здраво. Остальные, образуя некий задний план изменяли позы со слогом, на который он делал ударение. Он говорил: «да!» (пятеро сзади изменяют позы и застывают) я за то, чтобы нарисовать одним карандашом все окружение вокруг заново. Да! (все снова двигаются и застывают) я за то, чтобы идиотизм больше не был ругательным словом, хотя какая разница? Ведь – это всего лишь идиотизм. И так далее – Да-движение-остановка-реплика и снова по кругу. Все это сильно напоминало детскую игру «Море замри», только с каким-то извращенно-взрослым наполнением. В конце своего выступления парень обошелся без какого-либо вывода, вернее он последовательно накалял атмосферу, увеличивая громкость и размашистость жестикуляции и мимики, дойдя до апогея, он набрал воздуха в легкие… Все приготовились, но вместо финального аккорда он просто выдохнул, махнул рукой и вернулся к остальным. Собравшийся народ нерешительно поаплодировал.
Потом вышел небольшой паренек с наметившимся животиком в толстых очках. Он тихо, словно стесняясь, начал говорить о силе повседневности, скрытых смыслах, и символах, что скрываются повсюду. Он забрал пальцами землю с клумбы, вдохнул ее и поделился, что она ему напоминает ему детстве в деревне, красках заката, кислом щавеле и дикой землянике, звездном небе, о первой влюбленности. Затем с улыбкой он лег на асфальт, поглаживая шероховатую холодную поверхность. Обставленный, уверен, не до конца понимающими зрителями, он говорил о силе города и индивидуальности, о разбитых коленях, страстных поцелуях на лавочках и отсутствии звездного неба. На заднем плане остальные пять актеров, уподобившись неким аморфным существам под стать тихому интимному тону повествования, совершали плавные гипнотические движения, подчиняясь робким дуновениям городского ветерка. Парень поднялся, небрежно отряхнувшись. Обвел всех глазами зрителей, словно собравшихся по какому-то случаю дальних родственников и уже громко, с искренней улыбкой, объявил, что никогда нельзя переставать чувствовать и видеть окружающий мир. Именно в этот момент, мне размашисто на ногу наступила, дерзкая старушка с суровым лицом, которая, руководствуясь своим эгоистичным любопытством, пробралась вперед всех. Я с удовлетворением подумал, что еще не перестал чувствовать окружающий мир.
Следующей настала очередь А. Твердыми шагами он вышла вперед, со взглядом голодного хищника. В ее руках был сложенный зонт-трость. Я стоял прямо перед ней. Выдохнув, она замерла на пару секунд с закрытыми глазами и громко произнесла: «Ваш бог – латентный гей!». Бабушка, что протиснулась передо мной плюнула на асфальт и, что-то бормоча себе под нос, удалилась. Больше никто из зрителей какой-либо эмоций не проявил, так как большинство из-них были иностранцы, а их экскурсовод, к счастью, не посчитал нужным переводить это вступление. А., выдержав достойную драматическую паузу, продолжала:
– Да и мой тоже, так получилось. Если человек создан по образу и подобию божьему, то Он – тот еще мудак. Такой огромный бородатый избалованный ребенок с садистскими приколами и комплексом неполноценности, который всячески пытается прятаться за своим социальным статусом и положением. Он требует веры, беспрекословного подчинения. Иначе истерика, ад и вечные муки. Все очень просто. «Ты либо любишь меня, либо идешь к черту!» – как однажды мне заявил мой бывший. Но он, к сожалению, уж точно не был богом. В любом случае, не самый приятный выбор. Но Бога можно понять, у него уйма проблем: столько молитв, просьб, требований, обращений приходится выслушивать. Столько дел и ожиданий. И всем надо угодить. Но всем не получается. Как это можно сделать, когда фанаты обеих противоборствующих команд взывают к тебе? Даже Богу это не под силу. Вот он и вымещает весь свой стресс на нас, в обратку.
Он, несомненно, мужчина. Это – очевидно. Ведь он любит силу, любит командовать, поучать и наказывать. А еще очень любит мужчин, вот прямо любит. Кого он создал первым? Правильно. Но тот оказался не совсем таким, как Ему бы хотелось. Это все равно, что всесильный магнат пригласил молодого клерка к себе на личную виллу, а тот всерьез увлекся серенькой официанткой. Как такое можно терпеть?! Тогда богач и вышвырнул их обоих. А история со змеем и яблоками – лишь пиар, надо же как-то объясняться перед прессой. Но Бог все равно любит мужчин, крепко и страстно, именно как священники любят своих маленьких послушников. Нет, поймите меня правильно, я ничего плохого не вижу, в том, когда два пениса соприкасаются в любовном сражении. Конечно, если они оба одинакового размера.
А вот женщин он, прямо скажем, недолюбливает. Сколько издевательств и помыканий вынесли они за всю историю, он их просто не переваривает. Кем им только не приходилось быть: и ведьмами, и бездушными созданиями без право голоса, и домашними животными, и безмозглыми истеричками, повально подверженным бешенству матки, да и просто ходячими дырками. Но в хозяйстве мы все-таки существа необходимые, поэтому он и терпел нас. Но не забывая, при этом явно выражать свое недовольство: кострами и обрезаниями. В последнее время ситуация несколько изменилась, но мне кажется лишь потому, что это общество начало, нехотя и сопротивляясь, но все-таки принимать девиации. И наш с вами Господь, посматривая на нас, стал более-менее задумываться, может и ему стоит открыться? Все-таки это не так уж плохо в сравнении, скажем, с многомилионными потерями в гражданских войнах. Хотя, если я ошибаюсь, и Его все-таки больше заводит насилие, но нам еще предстоит масса веселья…
Но, вот что мне в Нем нравится, так это – его прекрасное чувство юмора. Жесточайшая ирония. Жаль только не над собой, а над окружающими. Я даже не говорю, про стихийные бедствия и смертельные болезни, передающиеся при сексуальных утехах. Посмотрите хотя бы на утконосов, разве не восхитительно?
В момент, когда А. пыталась изобразить утконоса, подошла пара полицейских. Выглядывая из-за их спин, вернулась и старушка, грозно зыркая на молодых артистов. Стражи правопорядка начали настоятельно рекомендовать всем разойтись. Со стороны сначала показалась, что все это лишь одна из частей этого странного спектакля под открытым небом. Однако же, когда один из полицейский жестко уложил парня-абсурда на асфальт, что у того от удара пошла носом кровь, все зрители осознали серьезность происходящего. Интуристы под руководством экскурсовода заспешили покинуть перекресток. Полицейские же, здраво расценив срыв выступления как успех своей миссии, а также опасаясь за свои погоны, поскольку каждый второй случайный прохожий достал телефон и принялся снимать происходящий театр абсурда с разноцветными молодыми артистами, группой азиатских туристов, парой алкашей, злобной бабулей и меня, растерянно сжимающего букет цветов, поспешно ретировались с перекрестка вслед за туристами. Возможно, хотели затеряться, смешавшись с ними. Коробочку для пожертвований они не тронули. На этом все и закончилось.
Несмотря на мое опоздание к началу и преждевременное завершение, выступление показалось законченным и отточенным перфомансом. Каждый выполнял свою роль прекрасно, передавая напряжение, идею. Ребята на заднем плане органично дополняли выступавшего на авансцене, двигаясь органично и слаженно. Не знаю, на что именно рассчитывали сами ребята в начале этого выступления. Однако, к большому сожалению, именно в тот раз все это было лишь метанием бисера. Не потому, что публика была сборищем свиней, хотя там и была парочка чуваков, которые уже успели уже порядочно накидаться к пяти вечера. А потому что в большинстве своем она состояла из туристов из дальневосточной Азии. Экскурсовод, специализирующийся на истории и архитектуре, при всем желании не смог бы объяснить всю суть происходящего. Однако, все они внимательно смотрели, полушепотом комментировали, делали фотографии. Возможно, язык театра – один из тех, которые понятны без перевода.
Ребята снимали свою яркие наряды и надевали более приземленную одежду. Парень с зеленым ирокезом намочил свою волосы и зачесал их назад. А. сменила расшивную яркую джинсовую куртку на обычную джинсовую куртку. Они еще постояли некоторое время, пара человек закурило, но молча, было видно, что настроение испорчено. Пухлый паренек вернулся за коробочкой, и высыпал все содержимое в карман своей сумки. Делить там было особенно нечего. Кивнув головой, они попрощались и стали расходиться в разные стороны. Я, все это время стоя чуть в стороне, поспешил догнать А. Выглядела она гораздо моложе, чем в предыдущий раз. Данное выступление грима не требовало. Разве что глаза были акцентированы дерзкими стрелками. Показалось, по слегка прищуренным зеленоватым глазам, что узнала она меня не сразу.
– Привет, – сказал я, чувствуя эту странную заминку.
– Привет, – ответила она, поправляя рюкзак на спине.
– Это тебе, – я протянул букет. – Прекрасное выступление. Жаль, не получилось дослушать до конца.
– Спасибо, не стоило. Подобное случается, – она нерешительно подержала цветы в руках, не зная, куда их пристроить. – Я надеюсь, ты не обидишься, – не дожидаясь моего ответа, она вернулась на пару шагов назад и положила букет к постаменту умершего поэта. Наверное, это были первые цветы для него за очень долгое время.
– Ничуть, – ответил я, когда она подошла обратно. – А такое часто случается?
– Что именно?
– Когда ваши представления разгоняют?
– Нет, не очень. Хотя бывает. Думаю, зависит от содержания. В этот раз не повезло, что появились сознательные сограждане, чьи чувства, мы, видимо, задели. Слишком все чувствительные стали. Тебя задело, например, что я говорила?
– Ну я не могу отнести себя ни к одной конфессии. Возможно, грубовато, но мне показалось любопытным.
– Ну вот! Да! Такой задумка и была. – А. развела руки в стороны. – Просто забавная идея, которая мне как-то пришла с утра в воскресенье, я и собиралась поделиться ею с остальными.
– То есть это не было рассчитано на то, чтобы шокировать?
– Мы в центре огромного мегаполиса, тут куда не посмотри можно остаться шокированным и поседеть навсегда.
Я огляделся по сторонам, все представало донельзя обычным и благопристойным. Возможно, я уже привык, и меня не так просто было шокировать.
– То есть что ты говорила – это все не всерьез?
– Конечно, всерьез! Я что, клоун какой-то нести всякую чушь?
В тот момент я немного запутался, и уже не в первый раз. Ее слова сильно контрастировали с предыдущими высказываниями. Но я вспомнил ее же фразу про актрис и рассудил, что так оно, видимо, и должно быть.
– Так и для чего все это было устроено? Вы так зарабатываете?
– Ты смеешься? Конечно же, нет. Это так, на легкий ужин после. Но чтоб так как сегодня никогда не было. А ты, кстати, скинулся, раз, как говоришь, тебе понравилось выступление?
– Не успел. Все завершилось слишком неожиданно.
– Ну что же, тогда придется тебе угостить меня чем-нибудь. Во Вселенной есть только одно правило, которое для меня является святым: за развлечения надо платить.
Я согласился, и мы пошли от перекрестка вглубь квартала. А. была разгневана и не переставала возмущаться всю дорогу. Мне даже не нужно было разговаривать, просто периодически понимающе или осудительно кивать. Я в большей степени смотрел на ее раскрасневшиеся щеки и иногда уворачивался от бурной жестикуляции. Она прерывалась только на какую-нибудь отсылку к конкретному месту: «Нет, ну какого черта надо? Мы что устраиваем какую-то бесовщину? Младенцев сжигаем? Или обворовываем честных людей? Призываем к протестам? Почему всегда найдется тот, кому больше всех надо? Ладно, бабушка. Господь с ней, но не она ж далеко не первая. Всякие стремные тетки приходили орали, какие-то пузатые полицейские. Что-то объясняли нам про общественный порядок. Чем? Вот чем мы его нарушали? Мораль. Такое ощущение, что мы оргию устроили на улице. Бред. Мы были одетыми, не сквернословили, хотели привнести чего-то необычного. Может они думали, что мы выступаем за что-то? Нет, ну разве что за привнесение красок в это мир. Да и как выступаем? Так, скорее предлагаем деликатно. Нравится – смотри, не нравится – иди дальше, там будут кирпичные стены и серый асфальт, они-то уж точно никого не оскорбят… О, а тут мы полгода назад показывали Саломею. У меня было восхитительное платье. Такое длинное струящееся, с вплетением блестящих нитей, бисера. Было очень здорово, публика была в восторге. И никто не возмущался, хотя голова на подносе выглядела очень натурально. Мы все с ней потом фотографировались. Почему люди уверены, что каждый из них является апостолом истины? Какой-то святыни, до которой нельзя ни в коем случае дотрагиваться. А то что? Все! Придется искать другую истину? А это так трудозатратно. Вообще, размышлять очень напрягает. Я бы сама этим ни за чтобы не занималась. Но, блин, приходится. Надо же что-то придумывать. Хотя ну как надо? В общем то и не надо совсем, но ведь хочется… Понятие веры так испохаблено сейчас… А вот отсюда нас тоже погнали, когда мы читали вслух стихи. Видите ли, мы побирались. Какого хрена? Это такая же работа! Поважнее некоторых». Она неожиданно остановилась у вывески, и ухватила меня за рукав. «Вот пойдем сюда».
Мы зашли в уютное чистенькое заведение с ближневосточной кухней. Интерьер был обставлен без изыска, но выглядело хорошо, по-домашнему. А. долго рассматривала меню, сжимая губа, успела пробежаться по списку раз двадцать. В итоге, после долгих размышлений выбрала себе лепешки с хумусом и фалафель. Я же взял кошерный бургер. Еще добавили к заказу по пинте пива. Как только принесли напитки, А. сразу осушила половину бокала. («Искусство, знаешь ли, сильно изматывает.») и на некоторое время неожиданно замолчала, откинувшись на спинку стула с закрытыми глазами. Затем вернулась в исходное положение, отщипнула кусок хлеба, не дождавшись пока принесут блюда и с прищуром своих зеленоватых глаз спросила:
– Ну и ты что думаешь по всему этому поводу?
– По поводу самого выступления или его окончания?
– Про все.
Я откусил большой кусок от бургера, тем самым взяв время на раздумье. А. испытывающе на меня смотрела все это время, я же смотрел, пытаясь понять, какой ответ ее устроит.
– Мне понравилось.
– Ну это само собой. Всё?
– Я, к сожалению, пропустил начало. Но слова парня, восхвалявшего абсурд, показались мне довольно интересными. И следующий, который говорил про моменты, играл очень искренне. Ну и ты сама собой была неподражаема. Ну а то, что кому-то не понравились твои слова, думаю, к этому надо уже давно привыкнуть.
