Максим Кутис
9М. (Этюды о любви, страхе и прочем)
Я пообещал П., что возобновлю свою практику и потом возьму ее группу к себе на разогрев на Уэмбли. Она улыбнулась. Каждый раз впоследствии, как она приходила ко мне, она непременно брала гитару в руки и с точностью могла сказать играл я за прошедшее время или нет. Потом забиралась с ногами на кровать, подбирала аккорды и тихонько напевала, склонив голову к ней голову. Она слушала тихую песню гитары и вторила ей своим голосом. Словно ребенка она прижимала к себе, стараясь передать тепло своего тела, тонкими пальцами легонько перебирала струны. После деликатно откладывала ее в сторону, на прощанье скользя рукой от колок до основания.
Гитара была лишь показательным примером. Отличительной чертой П. была острое чувство на несправедливость. Начиная от бездомного продрогшего котенка, заканчивая геноцидом. Она начинала шумно, но с такой прямой детской искренностью возмущаться, ее глаза сверкали и руки долго не находили себе места и никак не могли вернуться в расслабленное положение. Она непременно обращала внимание, того кто был рядом, страстной тирадой про конкретный случай, что попадался к ней на глаза. Если я переставал слушать, то она продолжала говорить само с собой. Иногда целый вечер был посвящен какой-нибудь новости из интернета. Только ближе к самой ночи, она низменно сокрушенно подытоживая: «Это все, пиздец, как неправильно. Что за больной мир?!». Но это не вызывало ни капли раздражения и ни в коем случаем не отдавало какими-то шаблонными нравоучениями. Она не била себя в грудь, никогда не бросалась громкими фразами в сослагательном наклонении. Она прекрасно понимала свою беспомощность в глобальном аспекте, но при этом старалась изменить что-то в своем подвластном пространстве. Ее сердце не могло привыкнуть к реальности, она прекрасно было с ней знакомо, в совершенно различных ипостасях. Она все прекрасно понимала. Но окончательно смириться никогда не могла. Ее заработок официантки был скромен, но неизменно она переводила небольшую часть в благотворительные организации или непременно давала милостыню бездомным или уличным музыкантам.
Однажды, я встретил ее поздно вечером после репетиции ее группы на новой базе. Мы были на окраине города. Чтобы долго не добираться до меня, П. предложила остаться у нее на квартире, ее соседка в тот день как раз была в отъезде. Мы взяли бутылку виски, и отправились к ее дому.
Район был явно не из престижных. В прежние времена предназначавшийся для рабочих семей, сейчас в нем оставались только те, кто так и не смог уехать. Всю его заводскую романтику я смог прочувствовать, пока мы полчаса шли от остановки пешком. Полубезумные старухи, запойные алкоголики, толстые густо накрашенные женщины с тяжелыми сумками и панкующая молодежь. Неуютные постиндустриальные пейзажи с заборами из мириадов одинаковых саморазрушающихся исписанных граффити бетонных плит, перемежались с пустырями с перегоревшими фонарями, где во мраке прятались не демоны, но размещались за бутылочкой компании из не самых успешных слоев общества.
Когда мы добрались до ее дверей, я спросил, как она может жить в таком месте.
– Если выбирать между развитием чувства прекрасного и дешевой арендой, то, на данный момент, я предпочту второе.
– А не страшно поздно возвращаться домой?
– А есть очень простой секрет. Главное – не улыбаться и не лезть к ним. Тогда все окружающие будут воспринимать тебя за своего. Такую же понурую единицу, которую жизнь не то, чтобы поимела, а в принципе не стала вступать в какие-либо сексуальные отношения. И никто к тебе не полезет. Так с самого момента начала жизни, когда ничего не видел, ничего и не нужно. Конечно, грустно все это.
Ее квартира была небольшой, со старой импозантной мебелью, но при этом необъяснимо неуютной. Это чувство охватило меня буквально с самого порога. Словно прежние хозяева спешно покинули ее из-за каких-то непредвиденных обстоятельств, и сама квартира не собиралась мириться с тем, что они уже не вернутся и терпеливо их ждала, с негодованием перенося нахождение новых постояльцев. В гостиной вдоль стен с пожелтевшими обоями располагались повидавшие виды старые кабинеты, пожилые, но с несгибаемой твердостью как в молодости выдерживающие вес погруженных в них книг. В углу комнаты стоял старенький, и, судя по количеству обставленных вокруг него вещей, неработающий телевизор. На полу комнаты располагался немного полинявший коврик, прикрывающий недостатки паркета. На нем потягивался небольшой черный кот, принадлежавший П. Пока она поверхностно прибиралась в квартире, я взял кота и сел на диван. Зверь был сонный, он лениво переносил мои поглаживания. Но как-только услышала звук шуршащих пакетов с кухни стремительно сорвалась с моих коленей. Я огляделся по комнате. На полках не было никаких следов, что сейчас тут живут две девушки. В принципе, какие-либо свидетельства, по которым можно было вычислить, что здесь кто-то живет на постоянной основе, отсутствовали. Возможно, это и было основной причиной неуютности на подсознательном уровне.
П. позвала меня на кухню. На столе, от которого пахло нотками хлорки стояла только что купленная бутылка виски, пара стеклянных стаканчиков, половина упаковки сока и маленькие бутербродики с разнообразными начинками из всего, что оставалось в холодильнике.
П. и в самом деле переехала сюда совсем недавно. Стремительно расставшись со своим молодым человеком, она некоторое время скиталась по друзьям, пока не попался этот вариант. Так что она въехала сюда с большим рюкзаком, гитарой и кошкой. «На данный момент сгодится, в любом случае на зарплату официантки на большее рассчитывать не приходится.» Скромные доходы от музыкальной деятельности идут на музыкальную деятельность же. В родительский дом она точно не станет, так как с матерью у нее не самые приятные отношения. Она не стала рассказывать подробнее, я не стал уточнять. Иногда в своих рассказах, она делала паузу, чтобы потискать кота, пока тот не начинал жалобно мяукать. Тогда она довольная целовала его в морду и отпускала.
На кухне с потолка свисала единственная лампочка без абажура. Из приоткрытого окна интеллигентно проникал прохладный ветерок, состоящий из запаха шелестящей листвы и жженой резины. С улицы то и дело был доносились пьяные крики диаметрально противоположного эмоционального окраса с разных этажей, поп-хиты прошлого поколения и автомобильные гудки. П. была уставшей и несобранной, фразы ее – короткими и обрывистыми. Она то и дело неожиданно замолкала в середине предложений, подолгу смотрела в приоткрытое окно, пока пепел с сигареты не падал на стол. Тогда она спохватывалась и как-то неуместно отшучивалась. Из бутылки мы выпили от силы половину. В конце стало понятно, что сидеть долго нет ни сил, ни желания и мы пошли к ней в комнату, предварительно насыпав коту еды, чтобы он нас не доставал с утра.
Ее личное пространство было настолько мизерным насколько это возможно в цивилизованном мире. Покосившийся шкаф, который отказывался принимать одежду, поэтому она аккуратно складировался перед ним, односпальная кровать с приставленной тумбочкой и одинокой лампой, стул, окно без занавесок. На этом всё. В качестве декора гитара и пара пустых бутылок, поставленных в короткий ряд по высоте вдоль коричневого плинтуса. На тумбочке возле кровати я заметил маленький серый мешочек из ткани. Как только моя рука потянулась к нему П. быстро прореагировала: «Не трогай».
– А что там?
– Руны.
– И почему их нельзя трогать?
– Это отрицательно действует на их силу, если их берет в руки кто-то помимо владельца.
– Ок. И что ты с ними делаешь?
– Гадаю.
– Хм, и многое совпадает?
– Конечно, неделю назад я гадала и мне выпало, что через семь дней ты будешь сидеть здесь и задавать дебильные вопросы.
Она взглянула на меня с нескрываемой злостью, взяла мешочек в свои руки и стала аккуратно перебирать. Вытаскивала по одному камешку с изображенной не нем руной, прищуриваясь, рассматривала их и возвращала обратно.
– Если серьезно, мне выпало некое приятное известие в будущем, так что сижу, жду.
– А можешь мне погадать?
– Я не то, чтобы маг-провидец в третьем поколении, но давай попробуем.
П. поднялась с кровати, чтобы выключить верхний свет и оставить лампу. Видимо, для придания таинственности. Вернулась на кровать, но отсела немного дальше от меня. Тщательно разгладила простыню между нами. Участок застиранного постельного белья с нелепым цветочным узором избавился от складок и катышек и был готов стать площадкой для эзотерического действа. П. подобрала под себя ноги, выставив наружу обнаженные коленки с маленькими синячками. Она держала мешочек у себя в руках словно раненого птенца и бесшумно двигала губами. Лицо ее бела бесстрастным, глаза закрыты. Затем на несколько мгновений она стала бездвижной. Открыв глаза, она высыпала камешки на простыню, поочередно перевернула все знаком вниз.
– А теперь сформулируй у себя в голове какой-либо волнующий тебя вопрос. Положи руку над ними и начни водить на небольшом расстоянии, не касаясь. Как только почувствуешь, от каких-то тепло – то возьми их и положи перед собой, не переворачивая, именно в том же положении. Надо выбрать три камня.
Я выставил руку и начал водить над ними, пытаясь ощутить некое тепло. Мне действительно было весьма любопытно, потому я отнесся к ритуалу со всей серьезностью и уважением. Однако, никакого тепла я не чувствовал и разницу между отдельными камешками, как ни пытался, ощутить не мог. Поэтому я просто выбрал три наугад. И как указывала П., перенес их по одному, не меняя их положения и положил перед собой.
– Хорошо, – П., все это время внимательно за мной наблюдавшая, чтобы в зародыше пресечь возможную скептическую улыбку, быстро переместилась на мою сторону кровати, внимательно изучила расклад, после чего задумчиво хмыкнула.
– Так, вроде говорят, что ты сейчас находишься не на своем месте. Вернее, что ты пришел туда, где быть не должен. И что тебе надо, как следует поразмыслить куда двигаться дальше, пока не стало слишком поздно. Потом вторая говорит, что будущее туманно. Что будут события, которые сильно повлияют на тебя. Грубо говоря, поштормит. Но надо плыть дальше. Вот. А третий символ говорит, что в конце, все должно закончиться неплохо.
– Именно неплохо? Даже не хорошо?
– Ну может и хорошо, смотря как сам будешь оценивать.
– Какой-то пространный ответ.
– Так в этом вся суть! Ты задаешь четкий вопрос, но все равно получишь пространный ответ, – было заметно насколько она возмутилась моей неосведомленности в гаданиях. П. стала собирать камни.
– Ну допустим. И что мне теперь со всем этим знанием будущего?
– Это – твое дело. Руны или что другое никогда не дают тебе прямое руководство к действию. Нечто, к чему ты обращаешься посредством них, вот оно как сторонний беспристрастный наблюдатель, который открывает тебе свое видение того как все вероятно сложится. Но будущее все равно остается только в твоих руках.
– Все это как-то сомнительно, вот если мы сейчас второй раз бы разл…
– А что для тебя не сомнительно? – П. резко оборвала меня, отвлекшись от своего занятия.
– Дай угадаю. Наверное, только то, что ты видишь вокруг себя? И еще, что рассказывали тебе в школе?
– Ну да.
– Ну да… Ну так вот откуда тебе знать, что все обстоит так как тебе говорят? Сейчас наука объясняет практически все, а что не может – пытается выстроить сложные объяснения. Но так было и тысячу лет назад. Сейчас каждый уважающий себя человек, прочитав какие-нибудь новости из области космических открытий за именем какого-нибудь крутого чувака, сразу же принимает их за правду и единственно верное положение дел. Также как и тысячу лет назад, когда шаман говорил, что надо принести в жертву девственницу. А все потому, что обычный человек слеп и глуп, и абсолютно ни хрена не понимает, что происходит вокруг. Если бы во всех книгах, которые он читал с детства, не писали, что молния – это не гнев божий, а всего лишь электрический разряд, то обычный человек так бы и падал ниц каждый раз при грохоте с небес.
Вот только этот обычный человек понятия не имеет, как это все работает. Начиная со своего телефона и заканчивая гребаной Вселенной. Да, есть какие-то атомы, что-то с че-то взаимодействует. Но сам ни хрена не в этом не смыслит. Он лишь заучивает все эти постулаты, чтобы спокойно вылезать из своей пещеры. Ему больше не надо мыслить, соотносить, бояться неизведанного. Все вокруг вроде как изучено.
Но ничего не стоит просто так отбрасывать в сторону, принимать на слепую веру. Если ты чего-то не видишь – не значит, что этого нет. Если тебе говорят, что этого нет – это не есть постулат.
Я не могу тебе с уверенностью доказать, что нечто внематериальное не существует, но поэтому же не могу тебе сказать и обратного. Ты знаком с «Тибетской книгой мертвых»? В ней, если вкратце, описывается, что происходит с душой после смерти. Что она проходит испытания, встречается с богами, которые экзаменуют ее и после этого следует определение дальнейшей судьбы. По сути, конечно, просто древняя живописная религиозная книженция для успокоения перед страхом смерти и неопределенности. Однако, самое забавное, что в Египетской мифологии принцип такой же. И в Кельтской. Да и в нашей любимой Библии. Конечно, названия и образы другие. Уж на что была богата региональная фантазия. Но идея та же! Душа уходит из тела и встречается со своей сутью. По-моему, очень странное совпадение, что древние люди с разных уголков планеты описывали по сути одно и то же. Так вот, у них была душа и они еще могли ощущать, видеть то, что в современном технологическом мире уже воспринимается как паранормальный бред. У человека была душа и она отвечала за восприятие эфемерных сил. И виденье загробного мира. У человека было два начала, то есть два центра восприятия: мозг и то, что в нашем обществе называется, душой, то что отвечает за восприятие того, что нельзя понять и осмыслить. Так вот, со временем, чем больше становилось знаний об окружающем мире, чем больше появлялось доказательств и описаний всего – тем больше крепчал мозг, и тем самым он подавлял другое противоположное ему начало. Мозг стремится стать полноценным хозяином подвластной ему оболочки, у него свои собственные задачи. Это ведь давно известная теория, что мозг – по сути это – паразит. Можешь найти статьи по этой теме. Это не ты живешь с мозгом, а он живет с тобой. Он принимает решения, которые выгодны с точки зрения эволюции. Ему нужно плодиться и развиваться. Ему необходим контроль. Ему ни к чему лишнее восприятие. Душа – не есть сознание, порождаемое им самим. Сознание – это состояние, в которое погружает тебя твой собственный мозг, чтобы создать восприятие, что ты сам властен над собой, а не кто-то иной ведет тебя по жизни под пристальным присмотром. Как опытный игрок в шахматы заставляет тебя подумать, что ты ведешь партию, но двумя ходами в самом конце ставит тебе «мат». Душа – это именно нечто отстраненное. Дуализм воплощенный, в одном отдельно взятом человеке. Она отвечала за гармоничную связь с окружением. Мозг действует деструктивно. Он завоевывает, он подминает под себя, диктует свою волю. Теперь, на данном этапе развития человека, он блокирует, все что не укладывается под обработанный веками шаблон поведения, заставляя игнорировать и сомневаться во всем, что за гранью пяти органов чувств или простейших умственных операций.
Но этот блок не является тотальным, он все еще не в состоянии полностью замонолитить вторую, «неразумную» сторону восприятия. Это как раз и объясняет многое, что неподвластно объяснению. Будь то ощущение умерших рядом, ясновиденье, дежавю и даже эти самые руны.
Но самое смешное, что нельзя определить, как оно есть на самом деле. То есть восприятие настолько изнасиловано мозгом и навязанным им мышлением, что невозможно понять, было ли то, что ты ощутил действительно чем-то метафизическим, божественным если хочешь, или лишь ты подумал, что это было таковым. Знаешь, как с воспоминаниями. Нельзя с абсолютной уверенностью сказать, все что ты помнишь действительно происходило в самом деле, а не было смоделировано в твоей памяти по рассказам или каким-то образам из фильмов.
Я хочу сказать, что надо избегать категоричности суждений сомнительно или неопровержимо, есть или нет. Так как ты – никто, чтобы это определять. И куда лучше думать, что все-таки есть что-то необъяснимое и непознаваемое в этом мире. В противном случае все становится слишком скучно.
Я взял небольшую паузу, чтобы понять, все сказанное.
– Хм… И ты веришь в это?
– Во что-то же надо, – холодно ответила П. и погасила лампу на тумбочке.
О темах, которые ее волновали, П. всегда говорила с каменным сосредоточением и предельной серьезностью. Причем в каком бы состоянии она ни была: пьяная, уставшая, голая, сонная, взбудораженная, что-то жующая. Частенько все состояния приходились на один момент. Но что касается именно гадания я не думаю, что она была полностью захвачена миром рун или духов. Она лишь допускала возможность, оставляя вероятность нечто непознанного не где-то там, за пределами Вселенной, а именно тут в окружающей всех нас действительности. Как ребенок, который со смешанным чувством страха и любопытства приоткрывает дверь в заброшенный дом по соседству. Скорее, всего там нет ничего интересного, но ведь этого никогда нельзя сказать наверняка. Да, наверное, и не нужно. Ведь гораздо интереснее смотреть на этот покосившийся, но все еще хранящий свое достоинство стоящий обособленно без света и людского присутствия дом, оставляя при себе мысль о возможной тайне внутри него.
Результаты гадания, так называемое пророчество я запомнил. Не знаю, что именно имелось в виду под «поштормит» и «оказался не там, где стоило». Если поразмыслить, все это можно отнести к чему и к кому угодно. Как гороскоп на каждый день. Но скорее всего все это размытое трактование можно отнести непосредственно к П.
Одним вечером я как обычно покорно сидел на детских качелях и ждал пока П. закончит репетицию. Весенний сезон дождей наконец-то закончился, и на улице стало по-настоящему тепло. Можно уже было надеть любимую легкую куртку, смотреть на набирающие силу молодые листочки и с удовольствием вдыхать приятный вечерний воздух.
П. появилась немногим позже обычного в каком-то неестественно приподнятом настроении. Она стремительно подбежала ко мне, обняла меня со всей своей силы и звучно поцеловала в губы.
– Случилось нечто хорошее? – я был несказанно рад видеть такой подъем духа.
– Да! Сейчас на репбазе был один радиоведущий. Ну ты его наверняка знаешь. Такой, в очках, с козлиной бородкой. Забегал по своим делам. И вот он случайно услышал как мы играли. Потом подошел, мы поболтали и он пригласил выступить нас к себе в шоу. В следующую среду. В прямом эфире! Представляешь?!
– Круто. Вижу, ты воодушевлена.
– Ну не, не, ничего такого, подумаешь. Нас же каждый день зовут играть на всю страну.
– Должно быть это и есть то приятное известие, что было предсказано.
– Сложно сказать, меня еще сегодня угостили манго.
– Какой потрясающий день!
– Да! Надо бы куда-нибудь зайти, не хочется просто тащиться домой. Да и погода такая приятная.
Я ее поддержал, и мы заглянули в небольшой бар, расположенный на последнем этаже старого особнячка в самом центре. Вечером в будний день людей не было и мы смогли спокойно расположиться на балкончике, откуда открывался приятный вид на старую городскую площадь. П. немного угомонилась, уверяя, в первую очередь, саму себя, что это приглашение, на самом деле, ничего особенного, в этом шоу много кто появлялся, и ничего это особенно не значит. Хотя по огоньку в глазах, было понятно, что она уже прокручивает свою благодарственную речь при вручении Грэмми за лучший альбом.
Всю следующую неделю П. я практически не видел, она пропадала на репетициях. Когда звонила, чтобы извиниться, мне очень нравилось слышать ее такой неестественно серьезный и сосредоточенный голос. Так что я ни капли не возражал. Может и правда, что получится после этого эфира?
В условный день от П. не было ни сообщений, ни звонков. Днем я направил ей пожелание удачи, на что получил лишь смайлик баклажана. Эфир должен был начаться ровно в полночь, я успел переделать все свои дела, включил через компьютер нужную радиоволну и уселся на стул, взяв в руки гитару, согласно наставлениям П.
После десяти минут идиотской рекламы наконец-то прозвучала отбивка передачи, и зазвучал томный голос радиоведущего. Я даже не вспомнил, когда мне приходилось слушать радио в последний раз. В наше время не самое популярное развлечение. Любопытно сколько еще может людей слушало эфир в тот момент, кроме меня, парочки друзей коллектива и может быть еще нескольких таксистов с утонченным вкусом.
– Добрый вечер, дамы и господа. Сегодня среда, одиннадцать вечера, а значит в эфире передача, где Ваш покорный слуга знакомит слушателей с неизвестными, но крайне интересными коллективами.
Сегодняшним вечером у нас необычный эфир. Изначально я собирался предложить на Ваш суд коллектив с севера нашей родины, исполняющей традиционную музыку предков, но в смелой электронной обработке. Однако, неделею назад я заскочил повидать старого друга на одной репетиционной базе в обычном спальном районе нашего города. И там мне посчастливилось услышать наших сегодняшних гостей. Кто бы мог подумать, что в таком невзрачном месте, во дворе самой обычной пятиэтажки на базе, переоборудованной из старого бомбоубежища могут рождаться столь интригующие звуки. И сколько же таких команд может быть еще разбросано по всему нашему городу, еще никому неизвестных, но уже готовых покорять музыкальные вершины. А чтобы помогать им и существует наша передача. Итак представьтесь, пожалуйста.
– Ааа… Черт. Мы ведь так и не придумали названия, – из колонок послышался замешкавшийся голос П. – Секунду… Эм… Ладно, пусть будет «Без названия».
– Группа «Без названия»? – уточнил радиоведущий.
– Отстойно?
– Нет, нет. Это же ваша группа, – он засмеялся.
– Действительно. Хорошо, отныне мы группа «Без названия».
– Прекрасно, прошу вас начинайте.
– Мы начнем с нашей новой песни, написанной как раз на этой неделе. Как раз успели отрепетировать. Так что, да, надо начинать. Спасибо.
В динамиках стало тихо, можно было различить лишь тихий шорох проводов и неясные переговоры шепотом. Первой вступила гитарная партия. Томная и неторопливая, вмещающая в себя помимо выстроенных гамм и аккордов нарочито выбивающиеся из общего строя ноты. Звучало ровно на той грани, где сложно сделать однозначный выбор гениально ли играет гитарист, или умеет ли он играть вообще. Пока шел проигрыш, я на своей попытался повторить тот же рифф, но лично в моем случае вердикт между «гениально» и «никудышно» был очевиден.
Затем вступила цепляющая басовая линия. Вместе они звучали авангардно, если можно использовать это слово, и достаточно интригующе. Затем вступили ударные лениво отбивающие ритм марша, подходящий для идущих на смерть, но идущих весьма задорно.
П. успел взять всего две ноту, как вдруг послушался страшный треск, неприятно вонзившийся в барабанные перепонки всех слушателей.
– Что произошло? – послышался встревоженный голос радиоведущего.
– Не знаю, – голос П. звучал не менее тревожно. – Кажется, усилитель сгорел.
– Да как? Он же совсем новый.
– Понятия не имею. Я не сильна в усилителях.
– Уважаемые слушатели, у нас, как вы уже поняли, технические неполадки. Пожалуйста, не переключайтесь. Мы постараемся все уладить в кратчайшие сроки.
Перебивка, и вновь реклама. Заминка продолжалась минут пятнадцать из общих получаса продолжительности программы. Я успел дважды озабоченно покурить. Реклама на радио вообще довольно неприятная вещь, ведь каждую стараются сделать самой запоминающей, не похожей на остальные, но получается просто, что отдельные ролики соревнуются между собой в громкости, идиотичности и гротескности. И так неприятно их слушать, а три раза подряд одни и те же, так вообще вынести невозможно. Мне пришлось убавить звук до минимума, я едва не пропустил вернувшегося ведущего.
– И снова здравствуйте. Приносим свои извинения. На моей практике такое впервые. Раньше техника не подводила, но все случается в первый раз. У нас осталось не так много времени, так что без лишних разговоров. Группа «Без названия» вашему вниманию.
– Да, спасибо, извините. Мы попробуем еще раз, – пролепетала П.
Вновь зазвучала гитара, бас, ударные. Вступила П. Видимо, из-за происшествия с усилителем, ее голос был словно в тисках, мне не приходилось до этого слышать ее такой. Она промахивалась мимо нот. Прекрасно это осознавая, она пыталась синхронизироваться с мелодией, из-за чего ее вокал звучал рвано и неестественно, она запутывалась еще больше. На втором куплете песни ситуация не изменилась, только усугубилась. Остальные музыканты, чувствуя вокалистку, переняли неуверенность. Фальшивые ноты просочились в гитару, ритм стал кашеобразным. На припеве П. отчаянно вдохнула воздух и со всей мощи закричала в микрофон. В ее крик вмешался звук падающего стекла. Музыка оборвалась.
– Да что вы делаете?! – уже не сдержался ведущий.
– Что? Мы?
– Да! Вы нам тут все уничтожите!
– Мы просто пытаемся играть свою музыку. Какого черта надо было делать стеклянную перегородку?! – П. отвечала на повышенных тонах.
– Какая к черту музыка? Хуже выступления я еще тут не слышал.
– Да что ты? Я прекрасно знаю, каких долбоебов ты тут приглашал.
– Следи за языком, ты в прямом эфире!
– Да мне насрать!
– Так, все с меня достаточно, приносим свои глубочайшие извинения, дорогие слушатели. Мы вынуждены закончить наш эфир ранее намеченного, дабы сохранить наше оборудование и ваши уши.
– Ах ты тварь, – П. завопила от обиды. – Ну ладно.
Вновь звук битого стекла со сбивчивым дыханием.
– Отрубай! Выведите эту дуру.
После чего противный писк. И вновь реклама. Я выключил радио. И снова вышел покурить. Сложно представить в каком состоянии она сейчас состоянии, сколько надежд было возложено на этот эфир, пусть они так старательно и скрывались за безразличием. Спустя десять минут я попытался позвонить П. Но она не взяла, спустя еще десять минут телефон был отключен. Я просидел еще час, попытался дозвониться еще раз – ничего. Я отправил сообщение, что волнуюсь и хочу до нее дозвониться. Но ответа не последовало.
Не последовало его и на следующий день. П. просто отключила телефон. Я позвонил, ее гитаристу, тот ответил, что она была в истерике, начала крушить все подряд в студии, ее вывели с охраной. После чего она поймала машину и уехала, как он думал, ко мне.
Я зашел к ней на работу, ее коллега ответила, что та не появлялась, а сегодня попросила подменить. Такое уже случалось, так что никто удивлен не был. Про эфир она не слышала, П. ни о чем не рассказывала. Позвонил соседке по квартире, та сухо ответила, что П. не появлялась. На этом мои варианты для поиска закончились, никого другого из ее окружения я не знал. Мне оставалось только вернуться домой периодически проверяя уведомления на телефоне. От П. известий не было.
Она появилась, как и полагается всем мертвым, через три дня. Поздно вечером я был нагло выдернут из сна телефонным звонком. По телефону женский голос сначала уточнил мое имя и спросил, знаю ли я П.? Я подтвердил, после чего она рассказала, что П. набралась в хлам в баре, ключи от дома найти не может, никто ее пристраивать не хочет, поэтому они направляются ко мне.
«Замечательно, хуле», что мне оставалось ответить. Я встал, оделся и пошел на ближайшую остановку встречать. Минут через десять появились П. со своей знакомой. Еле стоявшая на ногах она висела на плече своей такой же невысокой подруги. Правда та была раза в два мощнее, так что могла передвигаться сама и еще держать П. без видимых затруднений. Раньше с ней мне встречаться не доводилось. Но у П. было очень много друзей. Когда они подошли поближе, П. смогла поднять голову. Глаза ее блеснули, в знак того, что она меня узнала, и вновь закрылись под прессом количества алкоголя.
– Спасибо большое. Товар, конечно, не в той кондиции, что на картинке, но вы проделали такой путь сюда. Так что я не могу отказаться, – обратился к ее мощной знакомой.
– Она уже была в таком состоянии, когда мы ее встретили. Немного посидели вместе. П. продолжала пить как не в себя. И быстро стало еще хуже. Она немного поспала, но оставаться категорически отказалась. Ее ключи не нашли. Так что она захотела приехать к тебе.
– Прекрасно. Она сейчас не может говорить, но мой адрес вспомнила и назвала точно. Что же, спасибо.
– Да, слушай, мне тут тоже далеко ехать, может у тебя есть где и мне заночевать?
– Извини, у меня всего одна кровать, а еще вот эту надо уложить.
– Да, конечно, понимаю. Ничего страшного. Тогда угости сигаретой.
Я поделился. П. тоже попросила, но двумя голосами против одного мы ей отказали. Не найдя сил, чтобы возмутиться, П. умиротворенно облокотилась на мое плечо. Пока мы шли к дому, она выдавала спутанные пьяные сентенции, какой я хороший, и как ей со мной повезло. Мило, что она вспомнила об этом спустя три дня, я лишь поддакивал и старался идти так быстро, насколько это возможно. Было закономерное дежавю самого первого вечера знакомства.
Мы с усилиями добрались до спальни. П. рухнула на кровать. Собравшись с духом, она начала лежа медленно раздеваться. Стащила до колен свои потертые черные джинсы и расстегнула наполовину блузку. Мне пришлось помочь ей избавиться от верхней одежды, бросил ее на стул. Саму П. я дотянул до подушки и смог наконец выключить свет. Она прильнула ко мне и во тьме стала совершать возбуждающие поглаживания. Однако, ее неловкие движения и мощный перегар совсем не настраивали на эротический лад. Я не стал ей подыгрывать и через несколько минут она сдалась и забылась безмятежным сном.
На следующее утро она проснулась как ни в чем не бывало. Словно вообще не было ни этих трех дней отсутствия, ни злополучного эфира. Невозмутимость в чистом виде. Она отправилась в ванную, а я пошел на кухню заварить кофе. П. появилась в моей домашней одежде и села за стол. На руках были видны многочисленные свежезажившие порезы.
– Уф, голова раскалывается.
– Где ты была эти три дня?
– У друзей.
– Прелестно. И что ты там делала у друзей.
– А ты как думаешь? Ты же все слышал?
– Ты про эфир? Да, все слышал.
– Боже, какой пиздец. Такого унижения я еще не испытывала.
– Да ладно, всего лишь одно неудачное выступление…
– Не надо, блядь, меня утешать. Оно было на радио, ты не понимаешь? Выступать в каком-нибудь гадюшнике – это одно, там вообще всем срать. Но там же на всю страну все слышали, как я облажалась, – она потянулась за остававшейся полбутылки вина на столе, которую я неспешно пригубливал вечерами, находясь в нервном ожидании. Налила себе в кружку, не дождавшись кофе, и жадно выпила. – Нахрена ты мне об этом напоминаешь?
