Максим Кутис
9М. (Этюды о любви, страхе и прочем)
Моего появления они не заметили. Я нерешительно прошел вглубь комнаты, чтобы послушать, о чем именно они рассуждают. Не собирался обращать на себя внимание, но проклятые половицы все-таки выдали мое присутствие. Заметив меня, А. щелчком отправила окурок в форточку, бойко соскочила с подоконника, босиком подбежала ко мне и крепко поцеловала.
– Ты рано пришел, ты не должен видеть меня в таком виде, – с укором произнесла она. На ней совсем не было макияжа, на ее щечках появились веснушки.
– И тебе привет. Извини, понятия не имел, что тут будет происходить. Поэтому и пришел заранее, чтобы подготовиться.
– Тогда готовься, – она подвинула мне бутылку красного вина, что уже стояла открытой на столе. – Налей себе, все должно начаться только минут через двадцать. Может чуть позже, народ еще не собрался.
– Спасибо, – ответил я и налил в пустой стакан. Этикетка на бутылке доверия не внушала, бензиновый вкус дешевого полусладкого подтвердил мои опасения. – Тебе налить?
– О нет, нет. Может потом, если все пройдет хорошо. Ну или если плохо.
– А если средне?
– Такого еще не случалось, – усмехнулась А.
– А что, собственно, будет тут происходить?
– Ну как что? Магия!
– Фокусники и чудеса?
– Типа того, – А. перевела взгляд на пластмассовые часы на стене.
– И ты участвуешь в роли главного чуда?
– Хах, а ты неплох! Но сам всю увидишь позже, мне кажется, будешь приятно удивлен, – произнесла она с нотками таинственности. – Хотя может и нет, кто тебя знает, – добавила уже без них.
– В любом случае я уже заинтригован.
– Только не жди слишком многого. Это скорее прогон для своих, в первую очередь. Все может пойти не по плану. Но я в предвкушении. Должно быть хорошо.
Ее нетерпение, которое я услышал еще по телефону, теперь предстало передо мной в полный рост. Она была взбудоражена, жестикулировала невпопад, переминалась ногами и все смотрела на часы. Быстро представила мне своих друзей – оба были из ее компании, однако, в этом шоу задействованы не были.
– Так ладно, пойду переодеваться и готовиться. А ты приходи в зал, там дальше по коридору, занимай место получше, сейчас еще народ должен подвалить.
– Удачи!
А. скорчила рожицу отвращения, чмокнула меня в щеку и выпорхнула в коридор. Я остался в комнате с двумя парнями на табуретках. Оценив меня взглядом и решив, что я вряд ли представляю какую-нибудь культурную ценность, вовлекать меня в свою высокую беседу они не стали. Однако, это не помешало одному из них, худощавому с зеленому волосами, который был тогда на перекрестке, попросить у меня две сигареты. Одну он сунул в рот, вторую заложил за ухо. В тишине, принизанной обоюдным презрением, мы покурили на кухне, после чего я пополнил свой бокал и отправился в зал, где и должна была случиться магия.
Помещение просторное и светлое, площадью примерно метров тридцать вкупе с высокими потолками, создавало великолепное впечатление. Стены и потолок стерильно белого цвета. Внутри уже несколько зрителей уже заняли свои места. Рассредоточившись вдоль широкой стены, они убивали время, потягивая то же гаденькое вино и просматривая ленту новостей в телефоне. Я выбрал себе хорошее место, практически по центру. Прислонился к стенке, заранее удостоверившись, что она не будет краситься, поставил бокал на отполированный паркет и просто стал ждать начала представления.
А. была права. Чем ближе к началу представления, тем все больше и больше народу стало появляться в комнате. По лицам появляющихся было понятно, что для большинства из них этот формат не в новинку. Задорно болтая и предвкушая очередное представление, они равномерно занимали отведенное пространство. Я даже пожалел, что не был знаком с прядущими номерами. Вероятно, это было нечто неординарное. Но тем интереснее будет увидеть, что будет происходить в этот раз.
Время перевалило за восемь вечера. Комната заполнилась более чем наполовину, оставив свободным лишь пространство у противоположной стены. Зрители плотно сидели возле друг друга. Из-за двери высунулась рука и выключила свет в комнате. Видимо, это означало начало представления. Все притихли.
Царство темноты продолжалось минуты три. Часть зрителей придерживались серьезности момента, стараясь проникнуться затяжным началом. Однако, некоторые уже начали ехидно перешучиваться.
Неожиданно дверь драматично распахнулась. В коридоре показался силуэт человека. Практически в полной темноте, разреженной лишь проникающими через большие витражные окна обрывками света, мужская фигура, облаченная в длинный белый плотный саван, и что-то сжимающая в руке, переместилась на центр комнаты. Из-за длинной свободно свисающей ткани было совершенно незаметно, как он передвигает ногами. Выглядел он словно призрак, когда-то живший в этой квартире, или как парень в простыне на маленькой невидимой тележке. Фигура замерла в центре комнаты. Лицо человека, его кисти рук и волосы были в густом слое белоснежной пудры. Он практически сливался со стеной.
Вдруг в один миг дверь с треском захлопнулась и комнату озарил яркий свет. От такого неожиданного поворота я непроизвольно зажмурил глаза. Пока мои зрачки приходили в чувство, комната наполнилась громким розовым шумом. Свет, ярость, звук – все это походило на изощрённую пытку, чем в полной мере и может оказаться современный авангардный спектакль. Спустя пару мгновений, как только глаза привыкли к стремительной смене обстановки, я смог разглядеть, что белоснежный актер стоит с лампочкой в руках. Он многозначительно раскачивал ей из стороны в сторону, словно кадилом, принуждая тень за собой устраивать гипнотический танец. Наигравшись, он положил лампочку перед собой, тени на стене выросли до угрожающих размеров.
После этого парень переместился в угол комнаты. Он достал банку краски, которая была спрятана в углу за белой драпировкой, и размашистым движением вылил ее на пол. Черная жидкость заполнила поверхность, полностью покрыла отполированный ламинат. Зрители в первых рядах подернулись, но остались на своих местах, самоотверженно встречая силу искусства. После того как последняя капля оказалась на полу, он взял в руку следующую банку и плавно вернулся на свое изначальное место в центре. К розовому шуму добавились какие-то потрескивания, низкие, неровные, гулкие ноты.
Он принялся равномерно выплескивать краску на белоснежную стену. Синие потеки струились по вертикальной плоскости, внизу смешиваясь с черной. Затем в ход пошла зеленая. Он работал методично и выверено, оставаясь при этом безукоризненно белоснежным. Как ему оставалось остаться незапачканным, в то время как зрители в первых рядах уже нервно растирали по лицу прилетевшие капли краски, мне было совершенно не понятно.
Он вылил еще несколько цветов на стену. Желтую, оранжевую, голубую, фиолетовую. Цвета смешивались, теряя свое истинный оттенок и нарастая в одно сплошное месиво. В звуковом сопровождении также становилось все больше и больше составляющих. Можно было различить шум моря и листвы, скрип деревьев. По отдельности составляющие могли служить фоном для релаксации, но все вместе звучало как стена звука, которая не прекращает обрушивается на тебя.
Человек в белом взял кисть и стал рисовать на стене, пытаясь подчинить цветовой хаос. Стоя спиной к зрителям, он создавал странные фигуры, отдаленно напоминающие наскальную живопись доисторических людей. Он совершал резкие взмахи, которые сменялись плавными аккуратными штрихами. Когда на всей стене практически не осталось нетронутого кистью места, он отошел на два шага назад, чтобы как следует осмотреть свое творение. У меня первой ассоциацией картины на стене была «Герника» под ЛСД. Заполнивший пространство звук стал еще громче, хотя барабанные перепонки уже и так работали на пределе. Крики птиц и рык животных стали его частью.
Видимо, не до конца удовлетворенный своим творением Он прислонился спиной к стене и обвел сам себя поверх всей этой сложносочиненной композиции. Одним движением, не отрывая кисти. После чего отошел от стены. Звук достиг максимума, свет начал эпилептически мигать. Затем в раз все стихло и погасло. Остался только звон в ушах.
Без долгой паузы свет зажегся вновь. Глаза еще не успели привыкнуть к темноте. На месте силуэта появился человек. В белой пудре с закрытыми глаза, невысокий, сухого телосложения, практически обнаженный, лишь в набедренной повязке. Актер в саване взял в руки последнюю банку краски, что оставалась неоткрытой – красную, и начал выливать на голову парню с закрытыми глазами. Тот задрожал. Как только банка опустела, из колонок вновь ударил звук и человек, покрытый красным, в диких конвульсиях упал на пол. Он дергался, выгибался, бился об пол, кричал. Его голос смешивался с зубодробительной фонограммой. Актер в белом саване лишь спокойно наблюдал за этим. Парень замер, он просто лежал на полу, тяжело дыша. Ровная красная краска на его теле превратилась в бордовую с черными пятнами. Он приподнялся и с громадным усилием встал на колени перед своим создателем. Грудь все также тяжело вздымалась. Алые капли падали с подбородка. Он поднял голову и протянул руку. Актер в белоснежном саване беспристрастно смотрел на него сверху вниз, но все-таки подал ему руку и помог подняться.
Они стояли друг напротив друга и напряженно смотрели в глаза в глаза. Как два абсолютно противоположных начала. Один – высокий, спокойный, в безукоризненно белоснежных одеждах, второй – тяжело дышащий, голый, в черно-красных потеках.
За этой молчаливой дуэлью, когда все взгляды из зала были направлены на двух мужчин, столкнувшихся в молчаливом противостоянии, как-то незаметно в комнате появилась девушка. Совершенно чистая, в повязках, скрывающих ее грудь и таз, она, ступая на цыпочках по черному полу, подошла со спины к парню, покрытому краской, и мягко положила ему руку на плечо.
Тот нервно обернулся и отшатнулся назад. Совершенно позабыв о своем противостоянии, он повернулся к своему «создателю» спиной. Девушка улыбалась испуганному парню. Вся совершенно чистая, безупречная, с длинными светлыми волосами, она попыталась приблизиться. Он же с животным страхом конвульсивно отшатнулся. Упершись спиной к стене, он все пытался отстраниться от нее, непроизвольно стирая нарисованное. Человек в саване лишь беспристрастно наблюдал за всем происходящим. Звук, наполнявший комнату, снова был выкручен на максимум – над уже знакомым хаосом теперь главенствовало учащенное биение испуганного сердца. Она стояла перед ним с протянутой рукой, открытая и принимающая. Парень отдышался, биение сердца стихло. Он попытался выпрямиться. Понял, что опасности она не представляет. Именно в тот момент, как он в ответ нерешительно протянул ей свою руку, появилась А.
Она выплыла из мрака двери. Невысокая, босая, худющая, облаченная в черную прозрачную газовую накидку. Та выдавала все очертания ее тела – аккуратную форму небольшой груди, тонкие бедра, острые колени. А. сделала три шагу навстречу паре, оказавшись аккурат между ними. Но она даже не посмотрела на молодых людей, все это время ее глаза были устремлены на человека в саване. Не меняя направления и не закрывая глаз, она протяжно долго поцеловала парня, так что разводы черной-красной краски остались на ее губах. После чего все также победоносно впиваясь взглядом в «создателя», она поцеловала девушку, оставив грязный след на ее чистом лице. А. шагнула вперед, оставив пару за своей спиной. Они тут же слились в долгом поцелуе, молодой человек принялся страстно обнимать девушку, уничтожая белизну ее тела своими импульсивными движениями. А. не замечала, что происходит за ее спиной, она так и не сводила взгляд с создателя. Звук достиг максимума, сложно было уже вообще что-то различать. Розовый шум, звуки природы, животный рев, человеческая речь, крики, обрывки песен, лязг цепей, пульсация крови, грохот машин, треск оружия – все это насильно вливалось в уши.
Сцена была напряженной, и как в комнате оказались два полицейских не заметил никто. Актеры не могли их увидеть: четыре человека на сцене были поглощены вниманием к друг другу, из зрителей же никто виду не подал. Один из двух полицейских, который, видимо, был постарше, потолще и больше видел в жизни, сначала постарался переорать весь шум, но его голос стал лишь одним из миллионов звуковых дорожек, из которых была соткана звуковая стена. Тогда он попробовал поиграть с выключателем, но и это было воспринято как часть шоу. Мигающий свет мы уже видели. После чего, изрядно взбесившись, не сколько от того какую сцену ему приходится видеть – с полуголыми людьми, изображающими не пойми что в разноцветной краске и одетыми, внимательно за всем этим наблюдающих, столько – что на него никто не обращает внимания и не считается с властью, которую он, человек в форме, по идее, должен представлять, подошел к колонке в углу, что захлебываясь выдавала шум, и смачно бросил ее об пол. Сразу стало на четверть тише. Тогда-то он все-таки смог донести до всех фразу, который пытался озвучить все это время: «Какого хрена тут происходит?!»
Звуковой фон выключился совсем. Пара прервала свои ласки. Каждый из зрителей понял, что уже происходит что-то, что в сценарии точно прописано не было. А. обернулась. Пылающий взгляд, который до этого сверлил человека в белом саване, она перевела на человека в форме. И стала медленно приближаться к нему той же походкой, властной, выверенной, оставляя на полу следы маленьких женских ступней. Под прозрачной тканью каждый мускул ее тела был предельно напряжен. Толстый стоял непоколебимо, хотя его молодой коллега заметно пошатнулся.
– Я, блядь, еще раз повторяю, какого хера тут происходит?
А. стояла неподвижно, ее кулачки сжались. Я заметил это, и тихо, под прикрытием общего замешательства, крадучись стал пробираясь к выходу.
– Что вы здесь устроили? Соседи жалуются, пришло какое-то на сборище наркоманов на верхний этаж. Включили какой-то адский шум! – повторил полицейский, уже обращаясь непосредственно к А. – Ты что ли глухая, девочка?
– Это – спектакль, – ответила А. – Его нельзя прерывать, нельзя вламываться в чужую квартиру и прерывать действие, – ее слова были настолько пропитаны ненавистью, что можно было их выжать и начать оттирать черную краску с пола. – Дождитесь окончания!
– Хуенчания! Всё! Шоу окончено! Собрались и на выход! Кто хозяин квартиры? Устроили, блядь, сборище.
– Так нельзя! Мы должны доиграть!
– Ты доиграешься, девочка, сейчас получишь штраф за нарушение общественного порядка. И поедешь в своей веселой маечке с нами в отделение.
А. взорвалась и со всей силы толкнула полицейского. Не ожидая такой прыти от невысокой худющей девочки, тот отступился назад, запнулся об куски колонки, которую лично разбил минуту назад, и гулко плюхнулся на пол. Черные брызги от падения попали на всех, кто был в комнате. Второй полицейский застыл словно в коме, парализованный абсурдностью всего происходящего. Толстый, опрокинутый на спину, неуклюже и со страшной бранью пытался подняться, словно огромная сквернословящая черепаха. А. разразилась злорадным хохотом.
Я, прекрасно понимая, чем может обернуться такой толчок, быстро пробрался через первые ряды. Пришлось перепрыгнуть через кряхтящего на полу служителя закона, но я успел бросить вниз: «Извините». Я схватил хохочущую А. за руку и потянул ее за собой на выход. Она поддалась. Мы бегом миновали коридор.
– Где твоя одежда? – спросил я. Но А. не отвечала, она заливалась смехом и никак не пыталась мне содействовать. Я схватил свою и еще одну висевшую рядом куртку, и мы выбежали из входной двери. Черные следы двух пар ног оставались на порожках, но вскоре затерялись среди полусотни других – было слышно, как все остальные, находившиеся в комнате, последовали нашему примеру.
Мы оказались на улице. А. все не унималась. Я быстро накинул на нее чью-то куртку и, взяв за руку, мы побежали, петляя по дворам. Отдалившись за казавшимся безопасное расстояние я взглянул на нее. Тяжело дышащая, с растрепавшимися волосами, с размазанной по лицу краской и с широченной улыбкой она казалась безгранично счастливой. Я только в этот момент заметил, что она все это время бежала босиком, но это ее, казалось, нисколько не волновало. Довольная, она смотрела на меня, словно ожидая продолжения приключений. У меня идей особенно не было, что можно делать с босой чумазой девочкой в куртке на два размера больше, поэтому я посмотрел номер ближайшего дома и вызвал такси.
К счастью, машина подъехала довольно быстро. А. все такая же довольная забралась заднее сиденье. Где она живет, я до сих пор не знал, поэтому мы отправились ко мне. Всю дорогу она периодически похихикивала, и лишь однажды прервалась на фразу: «По-моему, это не моя куртка», но это развеселило ее еще больше.
Мы подъехали к самому подъезду, чтобы А. как можно меньше требовалось пройти пешком. Но она выпорхнула из машины, пританцовывая, сделала несколько па, пока я искал ключи.
Поднявшись в квартиру, я сразу направил ее в ванную, а сам поставил чайник, заварил две кружки с чаем. Только оказавшись в комнате, я почувствовал глубокую усталость. Лежа на кровати, я ждал пока А. завершит свой душ. Вообще полицейский задавал хороший вопрос, пытаясь разобраться, что именно там происходит, и кто хозяин квартиры, который позволил так уничтожать ее и ради чего?
А. появилась в комнате точно так же, как и на спектакле. Из темноты коридора в черной соблазнительной накидке. Только взгляд ее был устремлен на меня. Я приподнялся на кровати, но она уложила меня обратно. Устроившись сверху, она сняла с себя одежду. Тело, что в тот вечер было изучено до этого лишь глазами, предстало в распоряжении моих рук.
После, обернувшись одеялом, она села на краю кровати и сделала глоток уже остывшего чая, поморщилась: «А больше у тебя ничего нет?».
– А что, разве все прошло хорошо? – ответил я и полез искать бутылку вина, которая должна была оставаться где-то в шкафу.
– Угу, полный фурор. Давай неси.
Я принес уже несколько запылившую бутылку розового вина, откупорил и разлил по бокалам. А. сделала пару глотков и удовлетворённо откинулась на спину. Я лег рядом с ней.
– Вот нахуй? Нахуй? Нахуй я этим занимаюсь? – задала она риторический вопрос, глядя в потолок.
– Ты говорила что-то про добавить красок в этот мир.
– Ах да, точно, – А. протяжно выпустила воздух. – Ну что уж поделать, надо продолжать…
– Зачем?
– Но ведь кто-то должен.
– А что ты планируешь делать, скажем, через пять лет?
– То же самое, – она сделала решительный глоток вина. – Только лучше.
Мы стукнулись за это бокалами.
– Значит, опять библейские мотивы?
– Да, мы решили развить эту тему, мне кажется, я не до конца высказалась на том переулке. Как ты помнишь, меня прервали. Как и сейчас. – она вздернула руки к небу. – Господи, за что ты ненавидишь мои спектакли? Я буду лучше стараться, дай же мне шанс! Так вот. – она вновь обратилась ко мне. – Там были мысли вразброд. Мои мысли. Просто как-то шла я с компанией вечером после бара и услышала колокольный звон. Неожиданный, настырный, разрезающий плотный вечерний воздух. Было ощущение какого-то откровения. Правда, у меня в голове ничего не перевернулось, как полагается в такие моменты. Мы тем же вечером зашли еще в парочку заведений. Но ощущение прилипло. Я что-то и набросала. Но на самом деле тема то огромная, монументальная… и даже этого слова недостаточно. Ох, даже не знаю какое подойдет… Что может быть больше монументальности? Фундаментальная? Не. Общемировая? Тоже нет, как-то обезличено. Но в общем ты, надеюсь, понял, что я хочу сказать. Мы решили, все вместе создать перфоманс, боже, как же я ненавижу это слово, действо, да, действо, в котором отобразить процесс создания всего сущего. Ты же все видел? Как это смотрелось со стороны?
– Ну идея с красками выглядела интересно, но вот саундтрек было сложно выносить.
– Да, с красками мне тоже понравилось. Когда из белого и стерильного рождаются полнотелые цвета, но вместе с ней и грязь. А вот со звуком – согласна, можно сделать чуть тише, но зато какой накал, какое напряжение.
– А чья эта, кстати, квартира?
– Того парня, что ты видел на кухне.
– Неплохо он устроился. И он совсем не против, что вы так обошлись с ней?
– Она досталась ему от родителей. Мать умерла, отец живет за границей с красивой молодой новой женой. Бедный мальчик. Как ты понимаешь, он ненавидит эту квартиру, каждую ее стену, каждый уголок, поэтому и позволяет вытворять нам с ней все что угодно. И сам с удовольствием в этом участвует обычно, но в этот раз роли для него не было.
– А что было бы потом? Чем должен был закончиться спектакль?
– А на чем мы остановились? Ах да. Так, я бы попыталась поцеловать его, того парня в белой накидке, но он бы меня отверг, не дал бы к себе приблизиться. В ответ я бы стала ходить среди зрителей. Целуя или обнимая их, заставляя тем самым вставать одного за другим за мной, и мы бы набросились на него и разорвали в клочья и с упоением смешали бы с грязью. И потом бы свет погас и звук затих.
– И что потом?
– Ничего. Все бы обнаружили себя измазанными в краске, занимающимися бессмысленными насильственными действиями.
– И ты правда стала бы целовать всех, кто находился в зале?
– Ну не всех, не всех, только самых красивых. К остальным бы просто нежно и призывно дотрагивалась. Тебя бы точно поцеловала.
– Жаль, что не получилось увидеть кульминации.
– Я бы на твоем месте не переживала – тебе и так досталась все лучшие моменты. – Она осушила бокал, и я наполнил его заново. – Но вот надо же было прийти этим двум уродам, видите ли, кому-то мешал шум, так еще не поздно было. Ну потерпели бы немножко. А то теперь я все чаще воспринимаю наши действия не как искусство, не как борьбу с обыденностью, а как какой юношеский вызов полиции. Потому что обыденности, по большому счету, наплевать на все что в ней творится, мы сами, того не осознавая, ее частичка. Она принимает в себя абсолютно все, без разбора: яркие постановки, действия, высказывания, все искусство в целом наравне с каждодневной рутиной каждого отдельно взятого человека. Она, если и замечает, то смотрит мельком поживает плечами и идет себе дальше, и невозможно это изменить. А вот полиция хотя бы живо реагирует. И это забавно. Может это и есть реакция публики? – она показательно задумалась и затем продолжила. -Хотя нахер мне нужна такая реакция? Я что, какой-то сраный концептуальный артист, которому бы понравилось бы такое окончание? Я актриса! Мне нужны улыбки, слезы и аплодисменты! Вот брошу и все уеду на море. Там, конечно, нет аплодисментов, но зато там и так красиво. И спокойно. А это куда лучше, чем бегать от всяких уродов тут.
А. сделала глоток, приобняла меня и снова улыбнулась.
– Хотя знаешь, я подумала, получилось все не так уж и плохо. Думаю, всем запомнится, по крайней мере. Все будут рассказывать, что были на каком-то странном спектакле. С частичным обнажением и элементами дополненной реальности. А потом еще пришлось спасаться бегством. Да на следующем шоу будет аншлаг!
Незаметно мы допили бутылку розового.
– Не хочешь вдохнуть в бутылку свое желание? – спросил я А., отправляя ей в бокал последние капли.
– Что? Зачем? Делать мне что ли нечего?! Давай допивай и иди ко мне.
После секса, устроившись на моем плече, уже в полудреме, А. спросила меня:
– Но тебе-то понравилось наше шоу?
– Да, было весьма захватывающе.
– Спасибо. Но знаешь, что самое хреновое?
– Что?
– У нас не было яблока. С яблоком все было бы по-другому.
Как-то так, не сразу и не одновременно мне удалось достичь расположения А., вернее каждой из ее героинь. Я провел с ними достаточно большое количество времени, чтобы они раскрылись и стали для меня более-менее понятны. Научился разделять их характеры, личности, определять векторы мысли, аспекты поведения и морали, желания и стремления. Как общие, жизненные, так и личные – в данном случае, относящиеся непосредственно ко мне. Если с общим было все примерно ясно, то личностное отношение представлялось довольно любопытным. Каждый человек хочет видеть довольно большое количество свойств в своем избраннике, но у каждого есть нечто приоритетное, что он жаждет и по какому критерию выбирает. Может то, чего ему так не хватает, и он полагает, что партнер сможет этим поделиться и восстановится гармония. Может, наоборот, то, что он считает своей отличительной чертой. И объединенный свет двух звезд будет сверкать ярче, нежели одной.
Если смотреть поверхностно, то есть беря каждую из ее ипостасей по отдельности, три свойства, которые больше всего ценили разные образы А. были: почитание, единение взглядов и доброта. Все довольно просто. А. из старого дворца культуры было наплевать, что я, или вообще кто угодно, думал о спектакле или о том, как она себя ведет или играет. Она никогда и не спрашивала. Аккуратные пробные посылы с моей стороны, что может не стоит так резко обращаться с материалом или коллегами, она каждый раз награждала взглядом, какой получает свинюшка от бывалого мясника, когда пытается подсказать, как ее лучше разделывать. А. все знает куда лучше. Где и как она это успела узнать – для меня всегда оставалось загадкой. Отличное от ее мнения рассматривать она не собиралась и высокомерно игнорировала. Во внимание принималась только похвала. Восхищение ей было нужно как воздух. Она точно знала, что выше всего этого, никчемных режиссеров и уродливой действительности, однако, лишний раз подтвердить ее версию никогда не было лишним. Цветы после репетиции, восторженные слова и действия. Классическая дива, которая ценит галантность, манеры и влюбленность избранника, куда больше, чем, например, чувство юмора. После таких обрядов преклонения ее настроение, даже после самых провальных прогонов, неизменно улучшалось. И если все сделать правильно, тогда она снисходительно позволяла себя любить. Словно божество сходит с небес и великодушно делится с простыми смертными своим великолепием. И если ты достаточное время провел на коленях, то тогда и она может на них опуститься.
А. с перекрестка было в свою очередь наплевать на культурные устои и регламент. Более того, они скорее ей претили. Всем своим существованием она выступала не то, чтобы против них, нет, а скорее ставила их под сомнение. Она не говорила: «К черту все, давайте сожжем!» Никакого анархизма, скорее пытливое попирание основ. Не со злости, а от любопытства. Для себя она не требовала никакого почитания – все мои неуклюжие комплименты частенько выставлялись на смех. Может из-за врожденной скептичности, может не хотела быть той женщиной, которой любуются просто как картинкой, а искренне полагала, что истинного восхищения и любви достойны только действия и устремления. Простой влюбленности было мало, она понимала, что химия временна, и что куда важнее общее мировоззрение, видимо, поэтому она с пристрастием допытывалась, не то, достаточно ли привлекательно она выглядела на сцене, а что я по всему этому поводу думаю: был ли понятен замысел, удачно ли выглядело все со стороны, что стоит подтянуть или исправить. Не что чтобы я был великим театральным критиком, но я ответственно подходил к ее вопросам, пытаясь отвечать правдиво, что думаю. Все лестные отзывы она ставила под сомнение, не из ложной скромности, а пытаясь вскрыть кажущуюся ей влюбленную дипломатичность. И только когда раз в третий, уже раздражено, я повторял одно и то же, она казалось успокаивалась и принимала мою точку зрения.
С третьей, кошачьей, личиной А. я чувствовал себя наиболее спокойно и расслабленно. Наверное, для этого люди и заводят домашних животных. Она не задавала кучу вопросов и ничего не требовала, кроме доброты и ласки. Хотя слово «требовала» совершенно излишне. Она не точно не требовала, не просила и не искала. Скорее оказывалась там, где все это есть. Она приходила сама, тихая, молчаливая, кротко улыбаясь. После того первого ее танца я больше не видел других ее выступлений. Она меня и не звала на них, хотя я с удовольствием посмотрел бы на ее грациозную сексуальную пластику еще раз. Когда мне приходили короткие сообщения например: «Ты дома?», я понимал, что пишет именно эта А., и так же коротко отвечал. Мы встречались, иногда прогуливались, я ее кормил и после этого мы отправлялись ко мне. И все это без лишний разговоров. У других всегда были свои ответы на мои вопросы. И только эта А. не отвечала, а прижималась ко мне с улыбкой, которая могла означать только «Какое это все имеет значение?». И я с ней соглашался, действительно – какое все это имеет значение? За ней было просто приятно наблюдать: как она с любопытством рассматривала архитектурные элементы на фасадах домов, как пританцовывая дожидалась зеленого света на светофоре, как задумчиво жевала картошку-фри, перепрыгивала через лужи на асфальте, как лениво поднималась по лестнице, как раздевалась, как спала в самых невообразимых позах, как томно потягивалась на кровати по утру, как она смотрела меня, слегка наклонив голову. Все это она выполняла с изящной легкостью и отношением абсолютной расслабленности ко всему происходящему. Говорить с ней было совершенно необязательно. Достаточно было посмотреть на ее мордашку в любой момент времени, и становилось абсолютно понятным, что нарушать покой громкими словами было совершенно излишним.
Быстро переключаться между тремя персонажами было непросто, хотя я в принципе справлялся. Ночью А. всегда сохраняла свой образ; мне потребовалось даже больше времени, чтобы к этому привыкнуть. Сдержанность эмоций, консервативность поз и определенный порядок действий для достижения оргазма за сутки сменялся на полную раскованность и неожиданные эксперименты. Это было непросто. Ведь тело было общим у всех трех, я хорошо его изучил. С двумя парными родинками на правой лопатке, с круглыми бледно-розовыми сосками, с мягкими волосками на лобке и маленьким шрамом под левой грудью. Если мозг более-менее понимал, что и как требуется при свете дня, то ночью надо было также не забывать с кем именно имеешь дело. Поэтому сознание никогда нельзя было отключать, а то возмущенный взгляд, при попытке сделать тот же успешное действие, что вчера, мог застать в самый неподходящий момент. Возможно, если бы у меня был опыт успешно встречаться с тремя разными женщинами одновременно, то я был бы лучше подготовлен. Но нет, так что приходилось учиться на своих ошибках.
Среди разных образов и сопутствующих им деталей: привычек, стилевых оборотов, манеры одеваться, говорить, ужимок – было одно единственное, что собирало А. из разрозненных образов в одного целого человека, что сразу позволяло отвести все догадки насчет психиатрической природы расслоения личности, о которых я не раз задумывался. Непременным общим условием было, что надо было играть вместе с ней. Из зрителя, наблюдающего за действием в темном зале, необходимо было стать ее партнером, соучастником. Не буквально, нет – я никогда не выходил рядом на дощатый помост, не участвовал в уличных постановках с членами ее лицедейской команды, никогда и не хотел этого делать. У меня появилась своя роль: подыгрывать, быть второстепенным персонажем, уже после того, как огни рампы гаснут и зрители, и другие актеры расходятся. Надо продолжать ее игру, продолжать вместе с ней. Говорят, что у любого человека есть набор масок, который он применяет при определенных условиях: он может быть совершенно разным на работе, среди друзей, в кругу семьи. Но тут выходило несколько иначе: маски менялись в одной и той же обстановке, и не в зависимости от последней. Наоборот – обстановке надо было подстраиваться под нее. И как только я хорошо, запомнил все трети нити повествования для себя и влился в этот мир, только тогда я получил ее расположение.
