bannerbannerbanner
полная версия9М. (Этюды о любви, страхе и прочем)

Максим Кутис
9М. (Этюды о любви, страхе и прочем)

Полная версия

Характерной особенностью всего этого было, что связанные навечно события никогда не покрывались умиротворяющей патиной забытья. Так же как и линии, которые всегда оставались постоянны в своей фактуре, состоянию и цвету вне зависимости от окружающей обстановки и природных проявлений. Им было абсолютно наплевать на снег или пыль, освещение и тьму. Из-за этой особенности любой случайный контакт с ними оборачивался хоть уже изученной до боли последовательностью событий, но каждый раз моменты разворачивались во всей своей полноте и насыщенности словно в первый раз. События из прошлого, старательно погребенные поведенческим сознанием в самую глубокую и недоступную точку темноты подсознания, вновь ослепительно вспыхивали перед глазами, стоило подпустить к себе какую-то деталь, даже косвенно связанную с ними. И пусть даже это были события не из моего прошлого привыкнуть к ним было невозможно, а как их заглушить я не имел ни малейшего представления.

Единственное что у меня оставалось – это все еще крохотная надежда на К. Хотя я не получил от нее каких-либо ответов или хотя бы подсказок, однако, фактов, полностью опровергающих мои догадки о ее причастности к этому стечению обстоятельств, также не выявилось. Да даже если и так. Она чертовски хороша, с ней все это кажется не таким жутким и безвыходным и, в конце концов, от нее восхитительно пахнет.

Я выждал время, полагающееся чтобы отойти от того насыщенного и наверняка измотавшего ее вечера. Голос ее, несмотря на очевидную занятость, был благодушен. Мы договорились о встрече в кафе следующим вечером.

Я запомнил тот день, тогда был самый ранний закат. Как только я зашел внутрь кафе, солнце окончательно скрылось и повсюду зажглись электрические лампочки. Я пришел пораньше, дабы привыкнуть к атмосфере и внимательно изучить обстановку. Когда за каждой чайной ложкой может прятаться душераздирающая трагедия, а банальный деревянный стул с такой же долей вероятности мог быть участником судьбоменяющего сюра – поневоле становишься параноиком. Был будний день и в кафе народу было совсем немного. Окружающие разговоры проходили на деликатном уровне громкости, смиренно сливаясь с фоновым стареньким французским шансоном. Интерьер был с претензией, но с задачей создания уюта справлялся успешно. По счастливой случайности столик у окна, который я занял, не успел стать частью ничей жизненной истории. Да и само место было относительно новым. Самым неприятным стал жутко искусственный запах аляповатого букета цветов вперемежку с безмерно мощным флером мужских духов после свидания, которое проходило здесь пару недель назад.

К. как всегда появилась неожиданно. И как всегда эффектно. Она была в темных замшевых ботильонах, на ней был атласный черный комбинезон с тонким поясом и бордовый пиджак. На закрытой груди обосновалась массивная многоуровневая серебряная подвеска. Слегка завитые локоны обрамляли скулы. Встретила она меня прищуренным взглядом, ироничной улыбкой и брошенной фразой: "Хм, кофе?". Мне лишь оставалось молча встать из-за стола и подарить ей цветы. Она смущенно поблагодарила. Официант принес второе меню. К. мелком пробежалась по страницам. И затем взглянула на крохотные часика на правом запястье.

"16:43, – произнесла К. – До пяти вечера я пью только вино, разбавленное напополам водой. Надо ведь соблюдать хоть какие-то нормы приличия".

"Прекрасное правило", – согласился я.

И мы для начала заказали по бокалу.

– Так я и не успела спросить, как тебе понравился торжественный вечер?

– Не сказать, что у меня получилось насладиться им в полной мере. Но в целом довольно занимательно. Много красивых людей. Много известных. Много талантливых. Бесплатный бар. В общем, мне понравилось.

– Не сомневаюсь. Со стороны это производит впечатление. Не зря же все стремятся попасть в эту сферу. Изысканно, дорого, с шиком и блеском. Хотя когда ты вращаешься в этой среде практически постоянно, то эффект пропадает. Только и видишь, что мелкие недостатки, например неухоженных официанток или заветренные закуски. Следишь чтобы виновники торжества были в восторге от превосхождения их ожиданий. Ну и, конечно, не спускаешь глаз с тех, кто ходит по краю черного списка. Хотя что ждать от тех тоже всем давно известно. Странно, что ты проболтался весь вечер практически незамеченным, они обожают интересоваться всем новеньким, такие любопытные пираньи по отношении к затесавшемуся к ним неожиданно свежему мясу.

– Ну виновник торжества гораздо больше внимания уделил тебе, нежели мне.

– Ах наш мэтр, да, ничего плохого про него сказать не могу, достойный человек, с первого знакомства смотрел на меня восторженно, жаль только не может отличить доброжелательную улыбку от льстивой. Но при его заслугах это уже не играет никакой роли. С такой высоты и в таком возрасте трудно различать нюансы.

– А ты способна их отличить?

– Да. Ну или мне нравится думать, что да. Я в общем то никогда не была объектом льстивых улыбок, скорее лишь создавала условия для возникновения оных по отношению к другим. А со стороны всегда виднее. Есть маленькая особенность, которую я заметила: при неискренней улыбке оголяются все зубы, но бессознательно люди больше всего стараются показать свои резцы, а при доброжелательной этого не происходит.

– Правда?

– Нет, конечно. Только что выдумала, – и она доброжелательно улыбнулась. Или просто мне захотелось думать, что доброжелательно.

Потом она продолжила рассказ о перипетиях своей работы, как по началу смущалась и осторожничала, но затем пообтесалась, стала узнаваема и даже почитаема для избранных. Да, именно такой термин она и употребила. Ее пальцы стучали по ножке бокала и разговаривая, она то и дело задумчиво устремляла свой взгляд в окно, но говорить при этом не переставала, и мне приходилось подвигаться ближе, чтобы улавливать слова адресованные мне, но направленные в сторону. После одного из таких поворотов расслышать конец мне не удалось, что ответить я не знал, поэтому повисла тишина. Она вновь повернула голову ко мне. После одного бокала в глазах у нее наряду с огоньками от живой мерцающей улицы, появился ее собственный легкий блеск. Она склонила голову на бок с легкой улыбкой и внимательно посмотрела мне в глаза. Меня же от такого обычного легкого проявления расположения, бросило на грань ужаса. В голове пронеслась ситуация во дворе и сразу же ее последствия, я как-то неестественно дернулся и ошарашено начал искать глазами официанта. Мы заказали еще по бокалу, время прошло и теперь уже можно было пить вино чистым.

– Сегодня без блокнотика? – поинтересовался я.

– Он всегда со мной, но достаю я его, лишь в двух случаях: либо для слов, которые мне нужно непременно озвучить, но ситуация для этого не самая подходящая, либо когда мне откровенно скучно. Очень надеюсь, что сегодня мне не придется к нему обращаться.

Она рассказывала о всяких инцидентах, которые имели место быть в ее карьере, перешучивались на самые странные темы. К. была невероятна очаровательна. В электрическом свете ее изящество благоговейной манной струилось из каждого движения. Ее жесты были квинтэссенцией уверенности, спокойствия и изящества. Чтобы она ни делала: мечтательно всматривалась в блики от лампочек, имитировала нетрезвую речь гостей какого-нибудь из давних мероприятий, корчила иронично-презрительную гримасу, пригубливала вино или просто поправляла волосы – всегда это выглядело так просто, но при том магнетически завораживающе. Порой я ловил себя на мысли, что я не слушаю ее, а просто любуюсь, словно живым произведением искусства. На этой представленной только мне картине она становилась неким "глазом бури", где под действием давления мироздания алые нити стремились к ней, демонически кружась вокруг нее. Но никогда не прикасались, покорно обтекая ее фигуру.

И эта картина действовала на меня, как ни странно, успокаивающе. На время меня покинула параноидальная бдительность к окружающему миру. Мучившие меня все это время вопросы также покинули мой разум. В самой центре урагана, только и остается что со спокойствием и покорностью ожидать дальнейших развитий сюжета.

Люди появлялись в кафе появлялись и исчезали, оставляя за собой свою связи. Меня это мало волновало, я лишь хотел сидеть на том месте, и чтобы К. сидела передо мной как можно дольше. Ход времени я потерял абсолютно. На середине истории, как ей пришлось самой управляться с камерой в последний день съемок где-то в Юго-Восточной Азии из-за того, что в тот день нанятый оператор подхватил лихорадку. К нам подошел официант и с напускной грустью, что заказы больше не принимаются, так как заведение готовится к закрытию. Время перевалила за полночь. Блокнотик она ни разу не достала.

Расплатившись по счету, мы вышли на уже опустевшие улицы. К. невольно поежилась от подступившего холода. Я ее обнял. Немного постояв так вплотную перед закрывшимся за нашими спинами дверью теплого кафе, словно привыкая к новым окружающим условиям, мы выкурили по сигарете. Затем она, приподнявшись на цыпочки, уткнулась своим подбородком в мой и тихо сказала: "Пойдем уже. Холодно. Надеюсь, ты помнишь дорогу?". Я кивнул, и мы снова отправились в путешествие по зимнему городу.

– Так понимаю, ты специально выбрал кафе недалеко от моего дома? – спросила К., прижимаясь к моей руке.

– Честно, нет. Я прочитал о его открытии недавно и просто подумал, что можно заглянуть при случае.

– Действительно симпатичное место. Мне понравилось. К тому же идти, совсем недалеко. Правда, ничего мы так и не попробовали из еды. Но думаю, если она такая же как и вино, то заведение будет процветать.

Идти действительно было недалеко. Всего пара переулков и вот мы оказались у самобытного готического дома с огромным витражом на лестницу. Надпись "Аптека" все также бесстыдно горела заливистым зеленым светом, хотя свет от буквы "К" еле заметно подергивался. Мы зашли внутрь единственного подъезда в доме. Поднимаясь за ней по широкой старой лестнице, я оглянулся назад. Через витраж на улице я увидел, что моя старая знакомая, безвестность вместе со своим уродливым спутником остались на улице. Они смотрели на меня и выжидали, ну а я умиротворенно продолжил подниматься по ступеням. После того как мы зашли, она отправилась на кухню поставить чайник, попутно продолжая рассказывать ту историю про камеру. Я же с любопытством рассматривал ее обитель, которая одновременно служила и спальней, и рабочим кабинетом.

 

Квартира была будто было создана для того, чтобы быть опубликованной на страницах какого-нибудь дизайнерского журнала. Небольшая, но кажущаяся изнутри гораздо больше из-за высокого потолка, белых окрашенных стен и зеркальной поверхности вдоль дальней стены, за которой скрывались множество ее модных нарядов. О том, что здесь вообще кто-то живет, говорили только стопка раскиданных возле кровати журналов и несколько пустых кружек возле рабочего места. Аккуратно застеленная кровать с кристально белым бельем, педантично расставленные на полках книги, документальные тексты стояли отдельно от художественной литературы и стихотворных сборников. Лапидарное и строгое наполнение, если не брать в расчет несколько маленьких цветков в крошечных керамических горшочках, пару ярких абстрактных картин в рамках на стене, несколько причудливых статуэток, видимо привезенных из какой-нибудь командировки и, конечно, ее саму, вернее ее черный силуэт, который и был самым главным элементом этого интерьера.

Ощущение большого и пустого пространства, даже тотальной стерильности, однако, возникало не только благодаря колористическим решениям интерьера. Я уже настолько привык к открывшей мне сверхреальности, что иногда, отвлекаясь на что-то иное, уже не обращал на нее внимания. Но то, что я мог видеть у нее, было чем-то божественным для меня. У нее в квартире не было связующих нитей. Ни одной. Даже когда мы поднимались по лестнице они были, свисали с перил и тянулись меж пролетов. Но за порог они вместе с нами не заступили. Даже мои собственные, повинуясь некой высшей воли, остались на лестничной площадке. Я выглянул в окно. Снаружи все были привычно для меня, красные капилляры насыщали и были основополагающей частью окружающего мира. Но не здесь, здесь существует только пустота.

– Так вот потом, когда досмотрели материал, мне сказали, что вышло на самом деле весьма недурственно и если мне надоест заниматься своими делами, то место позади камеры меня будет ждать, – К. вошла в комнату с двумя кружками горячего свежезаваренного кофе. – Ох, извини, за беспорядок.

– Да перестань, такое положение вещей можно назвать беспорядком только из-за кокетства, – я сделал глоток. Подумал, Удивительный вкус, когда в него не примешано чья-нибудь трагичная история жизни. Я уже отвык от него. Но вслух произнес – Мне нравится твоя квартира.

– Спасибо. Мне тоже, хотя кажется пустоватой. Я пыталась заполнить ее разными предметами, но они быстро надоедают глазу, начинают казаться бессмысленными. И я их выбрасываю или же отдаю кому-нибудь. Вот эти картины мне подарили буквально месяц назад, я помогала в раскрутке и продвижению персональный выставки одного художника. По началу они мне очень нравились, но теперь кажутся абсолютно безликими. Может подарю кому-нибудь, теперь они стали дороже чем месяц назад.

К. поставила свою кружку на столик и подошла ко мне. Кофе мы допивали потом уже остывшим.

До того момента я мог наблюдать лишь фрагменты ее татуировки на плечах, на шее, на спине. Но той ночью я смог полностью изучить чернильный рисунок, покрывавший ее тело. Начинаясь от острой коленной чашечки левой ноги, скользя по бедру и плавно огибая пухлые ягодицы, он занимал всю спину, шел вдоль позвоночника, разрастаясь на лопатки, схватывал ее плечи и острыми окончаниями ограничивал свое влияние на ее предплечьях, оставляя нетронутыми ее тонкие белые пальцы. Со спины, словно появляющаяся из-за горизонта неисчислимая армия, он властно переходил на грудь, но затем ослабевая и растягиваясь, проявлялся лишь намеками, тонкими линиями проходил по ребрам и животу и останавливался в районе солнечного сплетения. Тату была выполнена невероятно искусно, с кропотливым вниманием к деталям. Ни одного повторяющегося движения, никакой симметрии или шаблонности. Изображение было наполнено жизнью, словно если отвернуться, то в ту же секунду произойдут метаморфозы и рисунок изменит свои очертания, увеличит охватываемую им площадь на живом теле или наоборот может отступить и уменьшиться, однако, можно было сказать с уверенностью, то что ему теперь принадлежит, он уже не отпустит никогда. Он представлял собой единое целое, никаких других нанесенных посторонних элементов на ее теле не было. Его сложно было отнести к какой-нибудь определенной стилистике, скорее это напоминало гравюру на полотне из кожи, но при этом никакой графической интерпретации в нем не было, скорее беспощадная реалистичность. Удивительно было то, что когда увидишь такую девушку как К. впервые, то никогда не подумаешь, что под ее одеждой может существовать подобная субстанция.

Мы лежали в темноте. К. повернулась ко мне спиной. Я молча водил пальцем вдоль этих черных линий на ее спине. Начиная с самого низа, я проходил ее нательный лабиринт снова и снова, выбирал другой маршрут и заканчивал каждый раз в новом месте. В очередной раз следования я легонько скользнул пальцем по ее шее и потерял из виду свой путь в ее волосах. Она легонько подернулась от щекотки, и повернулась ко мне.

– Никогда ничего подобного не видел, – озвучил я собственные мысли.

– Полагаю, что вряд ли еще кто решится на подобное, – сказала она, сладко потягиваясь.

– Но ты ведь решилась.

– Но не сразу, разумеется, – она протянула мне к лицу свою правую руку. На правом запястье у нее красовался едва заметный вытатуированный браслетик. Он действительно выглядел как некий зачаток разросшейся живой материи на спине, которая почему-то оставила его в стороне и не вобрала в себя, возможно только пока.

– Все началось, вот с этого. Но потом я почувствовала, что этого недостаточно. И чернила стали планомерно появляться у меня под кожей.

– Недостаточно для чего?

– Для связи. Как в твоем стихотворении с презентации книги. Помнишь?

Я-то конечно помнил, но она поднялась, нагая добралась до своей сумочки в другом конце комнаты, достала блокнотик и протянула листок с моим почерком. Легла рядом.

– Не хочешь его продолжить?

– Нет, вот этого, я точно не хочу. Расскажи мне лучше, как от маленького браслетика они разрослись до нынешнего состояния?

– Сначала крохотные линии на лопатках, такие нелепые, совсем маленькие, затем все дальше, все длиннее, все извилистей. Оно продолжалось по нарастающей. Я всегда чувствовала эти связи, о которых ты написал. Видела их в людях, пыталась отразить в своих словах. Но что самое печальное, никогда не ощущала себя вовлеченной в них. Пыталась взобраться в самую суть, опутаться в них, завязнуть, прочувствовать в себе, но всегда оставалась в стороне. Даже сейчас, обзаведясь таким количеством знакомых на разных уровнях и в разных сферах, ставь организатором и значит частью многих проектов, я все равно ощущаю себя посторонней, абсолютно не связанной с чем-либо. Думаю, татуировка появилась как результат противодействия этого жуткого чувства пустоты. Если не подлинник, то хотя бы имитация.

К. лежала на спине, уставившись в потолок. Она подняла руки и, произносив свои слова, выполняла плавные движения запястьями в воздухе, словно иллюстрируя невидимыми образами свой монолог.

Меня пронзила мысль, что это не К. была нужна мне все это время, чтобы получить ответы на вопросы, но все было ровно наоборот. Я был символом и квинтэссенцией того эфемерного мира, к которому ее влекло все время и который она никогда не смогла бы получить.

– Для чего они тебе нужны? Разве без них не проще? – фразы у меня вырвались с заметно посерьезневшим тоном. Но К. не обратила на это никакого внимания.

– Взгляни на эту комнату. В ней живу я. Она пустая. Совсем-совсем пустая. Ничто не может удержаться в ней, как бы я этого не хотела. И это неправильно, абсолютно и бесповоротно неверно. Я пыталась всеми силами, чтобы наполнить ее чем-нибудь. Людьми, предметами, чувствами, но все уходит. Потому что ничто не связано. И дело, как ты понимаешь, не в комнате. Человеку необходимо быть связанным с чем-то или с кем-то, неважно. Разве ты не понимаешь?

– Я прекрасно понимаю, о чем ты говоришь. Я чувствую эти связи, более того я их вижу.

К. нахмурилась. Она приподнялась на руке и взглянула прямо мне в глаза.

– И как они выглядят?

– Это – тончайшие линии, красного цвета. Они связывают всех и вся. Они повсюду.

– Должно быть великолепная картина, – сказала она задумчиво.

– Только с визуальной точки зрения.

– А есть иная? Как они себя ведут?

– Они повествуют. Постоянно. За каждой из них скрывается история и они буквально заставляют ее ощутить. Каждое слово, каждый вздох, каждая эмоция, что они впитали в себя, выплескивается на меня каждый раз. И я вынужден переживать это снова и снова.

– Но разве это не великолепно? Разве это не самое лучшее, что может быть в простом человеческом существовании? – готов поклясться, что в тот момент глаза ее вспыхнули поистине демоническим возбуждением. Ночью в квартире, освещаемой только светом фонарей с улицы и тусклой луны, ее глаза искрились. Пусть за совсем недолгое время знакомства, но я и близко не видел такой степени безумия. При ее наружной размеренности и кошачьей пластике я и представить себе не мог такой одержимости во взгляде. – Оказаться вне пределов человеческого восприятия, возвыситься, ощутить себя наравне с богом. Это ли разве не то, о чем грезили все смертные творцы на протяжении всех веков? Ты с рождения обладаешь этим даром?

– Ровно с того вечера, как мы впервые встретились. Это не дар, это непрекращающийся кошмар.

Последние мои слова она не услышала.

– Невероятно. Я почему-то почувствовала, когда ты впервые обратился, что тебе действительно интересно, что я пишу. Что это не какой-то повод со познакомиться. И получается именно я наделила тебя тем, чего всегда была лишена. Все мои стихотворения бессмысленны в них нет жизни, все лишь имитация. Но именно тебе открылось, то о чем я, да и все люди, могли лишь догадываться и мечтать.

Она захлебывалась словами. К. притянулась ко мне и со страстью поцеловала.

– Теперь ты сможешь сотворить нечто величественное, то что потрясет умы. Любой в мире желает иметь это могущество. У тебя есть ключ, отворяющий любую душу. С ним ты сможешь возвыситься, обессмертить себя.

– Я не хочу ничего творить, ты не понимаешь. Это – не дар, не божественное провидение, это – чертово проклятие. Оно лишает сна, оно заставляет смотреть, это – не желание, это каторга, видеть, то что не хочешь, ощущать всем телом чудовищное давление, голоса которые никогда не замолкают.

– Конечно, это пугает, но надо подчиниться, покорно следовать за ними, стать одним целым и дать им завладеть собой. Тогда, только тогда ты сможешь вынырнуть из своего страха. Потому что бояться тут нечего. Ты можешь его приручить, интерпретировать, сделать частью себя и тем самым запечатлеть, чтобы все могли проникнуться к тому, что есть у тебя. Наконец, чтобы я поняла, что это, ощутила себя причастной.

– Нет, – я не мог больше лежать. Я поднялся и опустил ноги на пол. Но К. поспешила заключить меня в свои объятия со спины. – Я не хочу подчиняться им, принимать их. Мое единственное желание – это то, чтобы все это прекратилось. Раз и навсегда. Я этого не просил. Мне это не нужно. Я не стану ничего запечатлевать. Я хочу навсегда спрятать эту глубоко внутри и никогда не доставать, забыть.

К. отпрянула от меня. Я оглянулся на нее. Ее глаза еще горели, но в них начало появилось непонимание и обида.

– Как ты можешь так говорить? У тебя в руках невероятные возможности! Ты сможешь стать кем угодно! Умереть тихо и спокойно, ничего не делая – не сложно, но вот сотворить что-то поистине великое – вот что требует сил и смелости! У тебя уже есть нечто экстраординарное, чему любой может только мечтать. И ты хочешь все уничтожить, спрятаться как последний трус?

– Я хочу спокойствие, что было у меня прежде. Мне не нужно. Мне хочется того же мира, что и у всех остальных. Я думал, если началось с тебя, то ты сможешь и покончить со всем этим. Это убивает, я стал чертовым параноиком. Я жалею, что встретил тебя в тот вечер.

К. ничего не сказала. Она лишь смотрела на меня, не моргая.

"Убирайся", – прошептала она. Я оставался недвижим. "Убирайся прочь!", – сказала она громче. Я встал с кровати и оделся. К. оставалась на кровати. Она тяжело дышала и сжимала подушку.

– Послушай, – начал я было, но она посмотрела на меня совершенно обезумевшими глазами, и я понял, что лучше ничего не говорить.

Я молча вышел из ее квартиры, на лестнице было пусто. Я смотрел с ненавистью на красные нити на перилах. Они не стали свидетелями, того что произошло в одной квартире на верхнем этаже. Но им было наплевать. Они были самодостаточны в своей величии, и то что им недоступно – их абсолютно не волнует.

 

Я вышел на улицу и посмотрел по сторонам. С того момента как я заходил ничего не изменилось, все та же мертвая безмятежность. Я тяжело выдохнул и в этот момент заметил, как сверху спускался, плавно лавируя по воздуху, небольшой кусочек бумаги. Он опустился к моим ногам. Я нагнулся посмотреть на него, бумага была абсолютно чистая. Я отошел чуть в сторону, и увидел К. перед ее окном. Она все еще нагая, освещаемая светом уличных фонарей, рвала белые листы бумаги, и выбрасывала их в открытое окно. Изуродованные клочки бумаги, подхваченные легким зимним ветром, свободно кружились в ночном небе и замертво падали на запорошенный снегом асфальт. На земле уже мертвые они прекращали свой танец и сплошной белой массой сливались с грязным городским снегом, лишь подрагивая от прикосновения ветра. Их было огромное количество и все пустые. Только лишь на одном было что-то написано, я взглянул по ближе и узнал свой почерк. Стихотворение про нити превратилось в клочья, и смещалось с другими пустующими листками.

Ее окно громко захлопнулось. Маленький темный силуэт удалился вглубь комнаты. Я же дождался пока последний пустой клочок бумаги неспешно достигнет земли, взглянул в последний раз на опустевшее окно и медленно побрел домой. На этот раз никто меня не преследовал, а даже и если, да то мне было абсолютно все равно.

Пока я брел постепенно начинало светать. Под светом восходившего солнца красные нити начинали постепенно блекнуть, буквально растворяясь в мягком утреннем свете. Пока я шел они становились все тускнее.

Проснувшись днем, я понял, что все окончательно изменилось. Их не было. Ни в моей квартире, ни за окном, нигде. Ко мне вернулось прежнее видение, окружающего мира. Я уже отвык от этой картины, свободной от красной паутины. Но я почувствовал себя гораздо лучше.

У меня была идея снова увидеться с К. Но я не нашел в себе силы, чтобы сделать это. Больше всего на свете, я не хотел возвращения того состояния. Я был рад своему неведению и покою. Ее я пару раз замечал на фотографиях со светской хроники, улыбающейся своей очаровательной улыбкой где-то на заднем плане. Она была прекрасна. Но больше она не появлялась, разве что в виде прибивавшегося ветром одинокого белого клочка бумаги.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28 
Рейтинг@Mail.ru