Лариса Яковлевна Шевченко
Любовь моя
Сказала и сама себе удивилась. Поразилась тому, что об этом не думала, а слова как бы сами вышли из ее подсознания, которое, как известно, у всякого человека всегда знает и может больше, чем он сам предполагает.
«И это наша трогательно-нелепая Аня?» – улыбнулась Лена, согретая внезапным приливом симпатии.
– Никак не меньше, – с подчеркнуто ехидной вежливостью, незамедлительно согласилась Инна.
– А ты в знак особого ко мне расположения и для подтверждения своих возможностей позволь себе тиснуть в престижный столичный журнал пару забойных повестушек с авантюрным сюжетом. Вот и получим конкретное свидетельство твоих разнообразных, выдающихся способностей. Правку текста я тебе обеспечу. Положись на меня, есть знакомство. Сойдемся? А что, пару месяцев затворничества – и дело сделано. И прозвучат они деликатно, достойно или пикантно и импозантно, как неоднократно апробированный вариант или как… озарение инстинкта. Каждый уважающий себя человек всегда старается добавить хотя бы крупицу, малый штришок к уже имеющемуся знанию в области своей привычной деятельности или пытается предвосхитить появление в себе чего-то неожиданного. А то и вовсе забирается в ранее неизведанное, отыскивая в самом себе что-то новое, особенное.
Красиво прорисованные (в прямом смысле) брови Инны неконтролируемо поползли вверх.
– Сказать, что ты меня удивила, значит, ничего не сказать, – произнесла она медленно и не очень твердым голосом. – За что мне такая честь?
Довольная произведенным эффектом, Аня еще больше вдохновилась:
– Да, и не забудь держать второй план. Он делает произведение особенно густо наполненным, насыщенным и правдивым. Допустим, хорошо, когда в комедии проглядывает затаенная проникновенная грусть или неплохо бы усилить линию дискредитации героя тем, что он неожиданно для самого себя оказывается не в ладах с собственной совестью. Ты готова соответствовать высшим образцам? Осилишь? Может, мои слова тебя не забирают, не трогают? С твоей точки зрения я не имею права голоса? – добавила она с неподражаемо легкой небрежностью, обычно свойственной Инне.
Лена в словах Ани ощутила явно наметившееся между сокурсницами соперничество.
«Сдает Инна? Аня ее переиграла? Какая невероятная заряженность! Это живая импровизация? Не может быть! Позднее раскрепощение, становление и развитие личности? Я с этим впервые столкнулась. Я привыкла, что Аня простая как болванка, как заготовка для детали. У нее крылья прорезались? Как-то не верится. Это слишком невероятно, чтобы быть правдой. Как мы в студенческие годы говорили? «Это не может быть, потому что не может быть никогда!» Мне, в основном, припоминается Анина гениальная способность создавать нелепые ситуации. Сочту этот ее выпад случайным забавным экспромтом. И все же… у нее не самый простой характер, и это хорошо.
Обычно у Инны наступательная тактика, а у Ани – оборонительная. И вдруг они поменялись местами! Инне, наверное, пришлось напрячь все свое умение, чтобы скрыть от Ани нанесенную ее самолюбию жестокую травму». – Лена украдкой взглянула на подругу. В глазах Инны горела тихая ярость. Лена осторожно тронула ее за плечо.
– Запросто, без проблем! Я без колебаний могла бы принять твое роскошное предложение, но предпочитаю позволять себе менее обременительные радости. Поэтому с некоторой грустью, но откажусь от этого удовольствия, – справившись с раздражением, с не меньшей отвагой ответила Инна и подумала обескуражено: «Вот примахалась! Что это на Аньку нашло? Не поддалась на провокацию, да еще с лихвой вернула мне мою иронию. Боже правый, такое потрясение кого хочешь отрезвит. Никогда еще на мою долю не выпадала «честь» «отстреливаться» от этой тихони. Ой, достанется тебе, Анюта, втройне заплатишь за то, что хоть на минуту, но дала мне почувствовала мою слабость. Обещаю. Долго тебе придется рассчитываться за свое некорректное замечание в мой адрес. За любую колкость я привыкла «платить» вдвое, втрое. Припомню, не прощу, подловлю. Ох и посмакую я твое смущение и твою растерянность! И сочтешь ты за лучшее со мной больше не связываться… А, собственно, почему только я могу позволять себе отвязно резвиться? «Непорядок в танковых войсках…» Да, видно придется быть осторожней. Надо морально подготовиться отражать неожиданные атаки».
Вдохновленная удачным выпадом, Аня добавила очень тихо:
– А вдруг решишься?.. Не боишься оглушительного провала?
«Это уже перебор достойный Инны, – невольно поморщилась Лена. – И куда еще помчится «птица-тройка» неуемной фантазии наших девчонок? К чему приведет? Рассорятся вдрызг?»
– Аня, да ты у нас продвинутая! В ударе? Открыла сегодня для себя новые истины? – Это Жанна «проснулась» и искренне восхитилась раскованностью подруги. Но тут же подумала: «А Лена в свидетели назревающего конфликта идти не торопится. Нейтралитет соблюдает? Это ее «восточная» отрешенность или обыкновенная усталость?».
– Жанна, если собираешься со мной разговаривать, лучше помолчи, – грубовато «отшила» ее Инна.
– Послушали бы нас сейчас «ребята нашего призыва», сокурсники! – весело пожелала Аня.
– Какие же мужчины выдержат такое! – поддержала ее настрой Жанна.
Все женщины негромко, но дружно рассмеялись.
* * *
«О литературе наши споры в некоторой степени вялотекущие, не эмоциональные, с ощущением профнепригодности. Не дается нам эта тема. Может, о таких «специалистах» шутят: «Знают мало, да хорошо»? Представляю себе наши дебаты на темы физики, математики или технологии. Вот где есть разгуляться! Ой ёй-ёй!.. Как интересно мы полемизировали в студенческие годы! Надеялись весь мир познать. Не бесцветные люди были в нашем окружении… Вбросить эту тему? Тогда до утра не угомонимся», – устало подумала Жанна.
«Вот так разошлась Анюта! И ведь трезвая. Чудо в перьях. Раньше я считала, что она не выносит ни малейшего намека на насмешку, а она оказывается тоже с гонорком. Молодчина. Но как же у нее с Инной всё непросто, словно какая-то застарелая болячка постоянно дает о себе знать. Чего не поделили? А может, всё очень просто: Аня для Инны слабое звено?» – предположила Лена и тут же сообразила: «Сейчас как из рваного мешка и мне советы от нее посыплются». Этого она, конечно, вслух не сказала, только подумала. И не ошиблась.
– Жизнь – не цепочка «неслучайных случайностей». В ней, как известно, есть определенные закономерности. И каждый раз писатели неизбежно задаются главными вопросами…
– И какими же? – насмешливо приподняла брови Инна.
– А то сама не знаешь. Писатели решают, как предельно точно обозначить болевые точки в жизни человеческого общества для того, чтобы осмыслить всё новое, нарождающееся, затем адаптировать и приспособить его к своему времени. Они поворачивают жизнь перед нами то одной гранью, то другой. Это дано им по причине их сверхчувствительности и поразительной интуиции.
– У политиков они не отнимают хлеб их насущный? «И чтоб ты понимала в колбасных обрезках»! Не все писатели обладают даром предвидения, только гениальные.
– Объясняешь для несведущих? – огрызнулась Аня. – Только не всегда сразу распознаешь методы писателей, особенно если в их произведениях много чего намешано или если они используют сюрреалистические сверхмодные подходы.
– Нарой информацию у критиков.
– На них теперь нельзя полагаться. Деньги, деньги…
– Критиков читают те, кому не хватает самостоятельности мышления. Теперь считается дурным тоном обращаться к рецензиям, самим надо соображать. Это на заре нашей туманной юности мы в основном опирались на фразы великих, самых цитируемых классиков. Тогда они в ходу были. Еще на великие мысли Ленина, – встрепенулась Жанна. Она рада была поучаствовать в разговоре. – Вспомните наши многостраничные сочинения на уроках литературы. «Если мысли, то самые умные, если дела, то только масштабные!» Было пренебрежение к мелочам.
Женщины понимающе переглянулись. Лена уловила их перегляд и подумала «Хоть тут они быстро и единодушно сошлись во мнении».
– При желании подбором фраз великих можно было утвердить любую истину, а теперь свой ум приходится развивать и заострять. – Инна гордо вздернула свой милый носик, не испорченный ни болезнями, ни возрастом. Лена залюбовалась подругой.
– Мы не станем «выискивать блох» в Ритиных произведениях. Тексты у нее живые, жизненные. Главное, она не «громыхает жестью». Тарковский, кажется, говорил, что реализм – отец поэзии. Поверим ему.
– Натурализм, – тихо поправила подругу Лена. – Он нужен, чтобы молодежь понимала, что жизнь – это не компьютерная игра. В ней настоящая боль и на самом деле бывают загубленные судьбы. В этом – активная Ритина позиция и ее вклад в борьбу за человека. Правда, перед одной Ритиной книгой моя растерянность была настолько велика, что я не сразу выразила готовность ее рецензировать. Потом поняла: в искусстве есть условные решения и конкретные. И то и другое может быть правдивым. Мы получаем два варианта одного события. И тот и другой переваривается и осмысляется нами, по сути дела, неосознанно.
Рита шутила, что написала и сама испугалась своей откровенности, но отогнала свои страхи. Она собирала материал на добротный рассказ о реально существующей женщине, а он как-то сам собой из-за огромного количества информации перерос во что-то большее. Она пыталась вырваться из пут переизбытка фактов – где осторожно отсекала лишнее, где беспощадно терзала и резала текст, – только все равно увязла, перестала бороться и поплыла по течению мыслей. Канва произведения изменилась, замысел усложнился, оброс подробностями, появилось много ответвлений. И остановиться она уже не смогла. Рита очень волновалась, но презентация прошла на «ура». Ей даже посоветовали на обложку книги вынести слово «трагедия».
– Ты тоже планировала написать две книги о детстве, а получилось семь. По-научному, по аналогии с дилогией и трилогией, они называются септилогией, – блеснула эрудицией Инна. – И когда успела?
– Все детские книги я по сути дела написала за год, потом по мере возможностей издавала. А все взрослые – за два.
– У звонарей есть понятие «набить» колокол. Чем больше в него звонят, тем лучше он звучит. И с твоим талантом то же самое происходит, – сказала Инна.
– Я заинтригована. О чем конкретно твои взрослые книги? – спросила Жанна. – Люблю невероятно потрясающие вещи. Чтобы во весь голос звучали. Что-то типа криминальных, эксцентричных комедий. Все мое существо восстает, когда скучно-нудную чушь предлагают.
– Шепот бывает экспрессивнее крика. Так и в произведениях… Тебе лишь бы взбодриться? – еле слышно пробурчала Аня. И продолжила достаточно громко:
– Ты это о чьих книгах? Вряд ли Ритины представляет то, что ты ожидаешь. (Виртуозно перескочила на Ритино творчество!) Она с глубоким болезненным интересом относится к проблемам простого человека. Ей важны его поиски смыслов, смятение, попытки понять самого себя, выяснение, где и когда привычное дает сбой и что после этого бывает. Как ведет себя человек в моменты наивысшего отчаяния? Ведь перед каждым рано или поздно встают вопросы нравственного выбора, и что в таких случаях считать вескими аргументами приходится решать самостоятельно. Один во имя чего-то очень для него важного терпит несправедливость, влачит мрачные бесконечные будни, другой гордо несет неутихающую боль в сердце, но ищет пути дальнейшего развития своей личности. Но Рита часто интерпретирует события в подчеркнуто трагическом ключе. Ее рассказы, как правило, – истории разрушения взаимоотношений. В этом ее особенность. Она пишет с любовью и нежностью к людям; не выпячивает, не демонстрирует свои чувства, но они ощущаются в каждой ее строке. Понимаешь, у Риты не рассказы, а сказы, – объяснила Аня.
– Наверное, люди перед Ритой раскрываются, в основном, в трудные для себя моменты жизни, – заметила Жанна. – Не каждый способен словами выразить переживания. Но если дано, предназначено быть писателем – так пиши, отрабатывай свой талант, раз судьба с ним повенчала. Талант накладывает обязательства. А Господь управит… Любой творческий человек, а писатель в особенности, должен дорожить каждым днем, каждым часом своей жизни, чтобы оправдать свое явление на земле. Дело писателя сводить персонажи, плести тонкую вязь их взаимоотношений. Читаем: люди спорят. На самом деле они, может, и не ссорятся. Так автор рисует портреты своих героев, залезая в глубины их характеров. (Забыла перед кем распинается?)
– Возьмем, например, многоточия. Они – дыхание автора, его понимание пауз, как инструмента воздействия на читателя. Мол, остановись, задумайся. Он, писатель, один над всеми своими героями и над нами, читателями! – смешно приосанившись, возвестила Аня. – Рита писала мне, что она придумала интонационные многоточия, но редактор не согласился с ее изобретением и убрал их из текста. Я считаю, напрасно она его послушала.
– В глубину человеческой души надо идти со светом Христа, – заметила Жанна.
– Чьи слова повторяешь? Судишь о людях на уровне Мира и Космоса? А Солженицын и Шаламов, изображавшие кошмар безвинно угробленных людей, тоже со свечой Христа в душе должны были писать, а не с протестом? – холодно отреагировала Инна.
– Конечно, – не отступила Жанна. – С сочувствием, но не с ненавистью.
А неутомимая Аня, не вникая в их спор, своё заторопилась выложить:
– Читая Ритины книги, молодые люди начинают лучше понимать психологию женщин, а те, в свою очередь, осознают, что нельзя от мужчины ждать чувств полностью похожих на чувства женщин, потому что они другие. А вот требовать от всех порядочности все равно надо.
Логика у мужчин на самом деле иная. Рассказывал мне мой бывший подопечный о своем друге: «Он с такой ненавистью говорил о своей девушке! Потому, что любил».
«Я бы не смогла говорить о любимом плохо, если бы даже он в чем-то был передо мной виноват», – возмутилась я.
«Вы – женщина», – ответил молодой человек.
Для меня такое объяснение было внове. А я уже, слава богу, пожила на свете.
Будь Рита счастливой, разве она стала бы писателем? – неожиданным вопросом закончила свою речь Аня.
«И впрямь школьное сочинение. Вот дает Аннушка! Учительство, собственно, как и любая профессия, накладывает на человека свой отпечаток», – внутри себя добродушно усмехнулась Лена. Но неловкую улыбку сдержать не смогла, грустно подумав: «Не склонная к иронии и юмору, Аня со своей излишней серьезностью и простенькими высказываниями в некоторых ситуациях смотрится немного комично. Вот смотрю на нее и понимаю, что ее «пугливое» детство никуда не делось, в ней осталось навсегда».
«Ах, как глубоко, как умно! Слушать тебя – сто пудов удовольствия. Изрекает банальности с таким видом, будто теорию Эйнштейна объясняет школярам. Творческий диалог двух «гениев»: Анны и Жанны. Им, «великим», виднее. И что самое интересное, не понимают своего… недомыслия», – самодовольно подумала Инна и, не сдержавшись, насмешливо фыркнула:
– Застрекотала! Речь, окрашена мощной гаммой чувств! Море эмоций! Себя играешь в предлагаемых обстоятельствах? Ты видишь нас своими пятиклассниками? Чем еще одаришь? Не разочаровывай нас, отрывайся по полной программе. И Жанна поможет.
Какое удовольствие находиться рядом с… такой глыбой, если она не отталкивает, позволяет быть на равных… И тогда чужая биография становится частью твоей жизни, твоей памяти, переворачивает сознание. Но, как справедливо говорил великий Оруэлл: «Все равны, но некоторые равнее других». Вот уже и графика тела, и пластика у тебя другая: не хочется прогибаться, и уважаешь себя чуть больше, чем обычно, и свою планку выше держишь, решения принимаешь увереннее. Ты потрясена дебютом. Потом это становится обязательной составляющей твоего характера, твоего поведения. И это дозволено, и это оправдано. Ты сама себе раскрываешься с неожиданной стороны. У тебя уже не просто жизнь, а литургия… И место твоего обитания, будто намоленное… Ты не чувствуешь пресыщения, потому что развиваешься. Так?.. Да у тебя буйство нереализованной фантазии!
– А может, у тебя? Не заносись. Перестань кривляться. Надоела, как горькая редька. С души воротит от твоих издевок, – строптиво возвысила голос Аня и подумала раздраженно: «Инкины замечания не восходят до сатиры, ну если только брызжут злой иронией».
Но вслух Аня не рискнула так резко высказаться. Испугалась последствий? Пощадила? Не захотела раздувать ссору? Наверно это уже не важно.
– Устала бедняжка. Прости великодушно, – с привычной ехидной участливостью вздохнула Инна.
«Ох, дождешься ты у меня!» – будто о каком-то своем непослушном воспитаннике подумала Аня.
– Тонкий ход – нервно буркнула Жанна, поджав губы. Но литературную тему продолжила, обратив внимание подруг на себя:
– Оруэлл интересный писатель, но своеобразный, я бы сказала, абсурдный. Помните его лозунги? «Мир – это война», «Свобода – это рабство», «Незнание – сила».
– Свобода – это возможность сказать, что дважды два – четыре. Это значит, говорить то, что есть на самом деле, – сказала Инна.
– Автор утверждал, что достичь вечного мира невозможно, он завоевывается посредством войны.
– Не вижу в его утверждении противоречий.
– Американцы бомбят какую-нибудь страну, а говорят, что строят мир, что они борются за мир во всем мире, – возмутилась Жанна. – Вот откуда истоки этого абсурда.
Аня внесла свою лепту в обсуждение:
– Оруэлл, как и Рита, выступал против тупоголовых чиновников. Он заставлял людей думать о том, что для них важно. Умный писатель. Я читала, что из ста восьмидесяти его предсказаний социального характера, сто семьдесят сбылись.
– А я больше люблю сюжеты, в которых действие умещается в короткий срок, а охват событий – века, чтобы в нем присутствовала временная аберрация и сгущение событий в ретроспективе.
– Лена, слышишь, Жанна не твой читатель, – отметила Инна.
– Еще мне нравятся романы, в которых захватывающая фабула: мощные сдвиги эпохальных пластов, меняющих ход истории, а главные действующие лица в них – страны и континенты; когда есть вертикаль и горизонталь взаимоотношений.
– Сочетание эпического и камерного, громогласного и напряженно-тихого? – подсказала Инна.
– Чтобы всем этим управляла грозная, однонаправленная воля всех слоев общества и главному было подчинено всё второстепенное; где чувствовалась бы трагическая поэзия истории, преподнесенная интересно и свежо; чтобы и в сюжете, и в средствах выражения сочеталось несочетаемое: горячий снег, оптимистическая трагедия, преклонение и жестокость. В книге должно быть интригующее начало и обязательный яркий финал! У этих авторов своя реальность, свой мир. И кино люблю зрелищное.
– Там мгновение растягивается в вечность, а вечность стягивается в мгновение, а человек в точку. И к нему можно применить принцип неопределенности Гейзенберга: я – тело, но я и волна; я здесь, но меня нет, – пряча довольную улыбку, сказала Инна.
– Такие книги переполняют меня ликованием. И я вчитываюсь в их строки с дрожью узнавания и восхищения. Сюжет должен меня тронуть, захватить и не отпускать. Таков мой критерий, – восторженно закончила свой монолог Жанна.
– И чтобы у главного героя – ума палата, и чтобы он своей мощью… заслонил автора, – невинным голосом сказала Инна. – Упаси тебя Бог увлечься фантастикой и забыть о достоинствах великих классиков! Преувеличение исторической значимости событий через много лет может сыграть роль фатальной улики. Вспомни американцев. Они многое чего себе приписывают: и открытие законов природных явлений, и несуществующие победы в войнах. И «нам не дано предугадать», чем это со временем может для нас обернуться. Но уж точно всем будет не до юмора.
– Мне один американец сознался, что всё лучшее, что имеют, они воруют у других, – вспомнила Жанна.
– Все намного проще. У них печатный станок, вот они и держат весь мир за яйца, как говаривал один из моих мужей. Сталин в свое время не пожелал садиться на долларовую иглу. А ты западных фильмов насмотрелась. Я думала, тебя увлекает вообще всё, что представляет собой исключение из общих правил. А мне интересно читать о жизни сильных, коварных, азартных женщин. Я люблю объяснять их поведение, быть им как бы адвокатом. Еще мне нравится рваный, нервный ритм и художественный беспорядок в произведениях. Я чувствую в них себя искателем.
– Кому-то важен гармонизирующий герой, а кому-то говнюк? А если серьезно? – спросила Аня. – Мне почему-то Сэлинджер вспомнился, его рыбка-бананка. Главный герой объелся бананами счастья и застрелился от переизбытка любви. Какая-то в этом неосознаваемая мною шизофреническая странность. Нельзя самим прекращать поток собственной жизни. Бог дал, он же и возьмет ее назад.
Может, автор для сохранения души умел достигать… особого состояния просветления, чувствовал энергетическую связь с космосом? Или его книги – протест, бунт против несправедливого взрослого мира? Кто-то из критиков написал о его главном произведении: «В нем взгляд ребенка из-под стола на то, что делается в стране». А я бы добавила: «И в душе подростка в период его взросления». Книга полезная. Все мы в той или иной степени сталкиваемся с подобными болезненными проблемами, экстраполируем беды его героя на себя, идентифицируем себя с ним. Автор талантлив. Он несет в себе боль всего своего поколения. Ему, ветерану войны, было очень трудно жить, имея чувствительную психику. Не зря он искал религиозное спасение своей души. В этом смысле я его очень понимаю.
– А я презираю его главного героя. Он мелочный, у него много претензий к миру. Он хочет, чтобы все его любили ни за что, как родители, – заявила Инна.
– Герой Сэлинджера – тонко чувствующий рефлексирующий невротик, каких много среди нас. Он противоречивый, но добрый. Автор выступает против жестокости и предупреждает подростков, что с ними может происходить то же самое, что и с его персонажем. Именно поэтому не наблюдается спад его популярности, хотя, казалось бы, для современной молодежи должно быть актуально совсем иное.
– Принимаю твой пас. Тут ты, как педагог, права. Но, согласись, даже «битлов» начинают забывать. На смену им приходят, может и менее талантливые, но другие. И этого не избежать.
– Надо напоминать. Потому что неподалеку от добрых людей всегда будут «ошиваться» те, которые могут ни за что оскорбить, ударить. Хотелось бы, чтобы таких было поменьше… Как ты думаешь, один человек может изменить мир? – спросила Аня.
– В худшую сторону – да, в лучшую – нет. Но если ум на планете Земля возобладает над жадностью и желанием власти… – Инна усмехнулась. – Писатели должны чутко слышать даже тихий, потаенный пульс своей эпохи и силой своего эмоционального таланта «закрывать пропасть под нашим иллюзорным чувством связи с миром».
– Критики и вознесут, и с грязью смешают. Были бы деньги. Мне вспомнилась шутка времен СССР: «И муху, и министра можно прихлопнуть газетой». Редакторы – проводники воли цензоров или теперь наоборот? – зачем-то ушла от темы Инна и раздраженно махнула рукой.
– С критиков надо брать клятву Гиппократа: «Не убий», – рассмеялась Аня.
– «На тех, кто впал без умысла в ошибку, не гневаются сильно», – процитировала Жанна Софокла.
– Ты о себе? – спросила Инна.
– О тебе, – ответила Жанна. – Критика не должна переходить меру справедливости. Большая доза «лекарства» может убить и талант, и самого человека.
– Не существует справедливости в книжном понимании. И вообще, несправедливость – понятие субъективное. Нельзя копить в себе плохое.
– Один писатель жаловался мне: «Денег нет, жена пилит, а тут еще шквал ненависти в интернете. Остается только повеситься. Как приучить себя не слушать чужие мнения?»
Инна не отреагировала. Конструктивного разговора не получилось.
Из Инниного молчания Жанна так и не поняла, согласна та с ней, или как всегда дразнит, пытаясь любую поддержку чьего-то мнения истолковать как заигрывание. «Инна хочет возвыситься в своих или моих глазах? Внушает мне комплекс неполноценности, зная, что меня это очень огорчает? А я обману ее ожидания, да еще и поквитаюсь», – решила она и спросила голосом наивной овечки:
– Откуда у тебя столь «глубокое» знание возможностей СМИ? Самой доставалось от них, попили твоей кровушки или чужие слова повторяешь?
Но Инна снова уклонилась от ответа и, как ни в чем не бывало, продолжила свою мысль:
– После активного анонсирования некоторые писаки мелькнут еще несколько раз в телепередачах, черкнут о себе пару статеек в газетах, между делом успеют провести несколько встреч с читателями – и вот тебе гарантия уважения народных масс.
– Да мы завистливы! – радостно удивилась Жанна.
– Инна, предложи писателям иной способ рекламирования своих произведений, – попросила Аня.
– Я думаю…
– Не слишком ли много ты сегодня думаешь? – с наигранным чувством мрачного удовлетворения остановила Инну Жанна. И неожиданно любезно, без явной иронии в голосе добавила:
– Не перетрудись, пожалуйста.
Ане не потребовалось много времени, чтобы оценить уровень язвительности этого скромного замечания. Она умоляюще взглянула на Лену. В ее глазах читалось: «И эта туда же? Меня ужасно удручает ее неприветливое высокомерие. Огради».
Но Жанна опередила Лену.
– Надоело пикироваться, – сказала она и пренебрежительно вздернула плечами, словно надеялась стряхнуть с себя впечатление, произведенное своей же издевкой. (Неплохой способ уйти от ссоры.)
Но надо слишком плохо знать Инну, чтобы не ожидать ответного удара, когда противник смирился или отступил.
– Тебя волнует историческая фантастика? Генералиссимус ты наш неосуществленный, с ярко выраженной индивидуальностью! Тебе же надо непременно знать, что всё в книге закончится превосходно. Ты всегда ждешь хорошую любовную историю, чтобы были могучие телом мужчины и лихие намёки на флирты с ними. Ну, в общем, что-то развлекательное, но… не очень умное.
Так этого добра везде навалом – читай не хочу. А вот книги Риты не о событиях, а о людях, не о катастрофах вовне, а о сложных, так необходимых нам всем взаимоотношениях между мужчинами и женщинами. Они о драмах и трагедиях внутри человека, о том, что пораженное горем или бедой сознание не способно смотреть в лицо реальности. И вот тут-то один отворачивается от своей трагедии, начиная играть несвойственную ему роль, другой попадает в поток чужой жизни, теряет все свои прекрасные порывы и тупо, как вол на пашне, тянет ярмо духовной и материальной нищеты или ищет призрачное счастье на стороне. А третий, окунаясь в безрадостную человеческую юдоль, борется из последних сил. Еще они про тепло и нежность в семье, про близость. Ей не скажешь, мол, пиши обреченнее, злее, больнее. И так всего этого там сверх головы… Русскому человеку надо, чтобы все было по совести, по справедливости, по жалости. Про свои чувства у нас все понимают.
– Прекрасная речь! Но зачем все это «отливать» в строки? Чтобы «от мук не знать свободы»? Счастье, счастье… Есть вещи более важные и глубокие, более достоверные, чем счастье, – в пику Инне сказала Жанна просто так, чтобы позлить ее.
«Ловко заставляет других считать себя такой, какой она не является и даже сама себе не представляется, – молча отреагировала Инна на замечание Жанны, очень ей близкое и понятное. – Хотя… я бы не удивилась, узнав, что это ее собственная мысль. Глупой она никогда не была. Но в ее словах постоянно сквозит недосказанность, которая меня раздражает».
– Жанна, Ритины книги о том, как сберечь и защитить семью, как, будучи зависимым человеком, сохранить свое достоинство. В них главные действующие лица – любовь, стыд и совесть. Тема трагедий, потерь и утрат сложная для выражения словами. Рита достигает эффекта многозначности и многоплановости с помощью иронично-лиричного сопоставления судеб. Такие книги может писать только человек с чистой, грустной и доброй душой. Они не заслуживают забвения и принадлежат не только настоящему, но и будущему, – на всякий случай пафосно прибавила Аня весу своему прочувствованному монологу.
«Вот это песня!» – подумала Лена об Ане как о совершенно постороннем человеке.
– И чтобы всё было смертельно правдиво? Это что-то тревожно-позитивное, с женским характером и с женским лицом? – страстно предположила Жанна. – А не провести ли нам параллель с Толстым? (Иронизирует?)
– С которым? Их несколько, – вполне серьезно попросила уточнить Аня.
– Когда говорят «Толстой», то всегда имеют в виду Льва Николаевича. – Инна раздраженно дернула плечом, мол, как можно не знать таких простых вещей!
– А что, в центре его произведений почти всегда семья, верность, покаяние. Клубки человеческих проблем. А в них одни узлы. Не распутать. Их легче завязывать, чем развязывать. Часто рубить приходится, – заметила Аня.
– Сравнили с Толстым. Не на любые темы стоит шутить, – тихим голосом осадила подруг Лена.
– Можно, но тоньше, – возразила ей Инна.
«Вот и вызвали Лену на разговор. А то ведь клещами из нее слова не вытянешь», – молча обрадовалась Аня.
– Мне кажется, Ритины произведения для взрослых в основном вытягивает любовная линия, – попыталась возобновить беседу Аня.
– Это естественно, – согласилась Инна.
– При Сталине писатели в основном массами занимались, а не отдельными личностями. А теперь мы в книгах наблюдаем, как из простого человека рождается герой? – спросила Жанна. – Так это тоже уже было.
– Ритины герои – нормальные, прекрасные люди. Не шарахайся в крайности, – упрекнула ее Аня. – Если глубоко вникнуть, то на нынешнем этапе в нашей стране проблемы не столько технологические, сколько человеческие.
На том разговор и пресекся. И Лена провалилась в топкий как трясина сон.
* * *
Сквозь дрему Лена услышала тихое бормотание Ани и Жанны.
– …Готова поспорить, что она с детства заряжена писательством.
– Что нового на этой ниве можно изобрести? Уже есть десять заповедей для поддержания мира, гармонии и справедливости в человеческом сообществе. Только мало о них знать, надо иметь силы их выполнять. Нагорную проповедь я считаю не набором моральных норм, а социальным проектом.
– Вот поэтому всегда есть о чем писать.
– Если бы люди соблюдали заповеди, они сделались бы праведниками. Не возникало бы произвола, насилия, жестокости. И на земле был бы рай, – грустно-мечтательно сказала Жанна.
– Идеалистка, легковерная душа. Лучше упасть с облаков, чем рухнуть с дуба?
– Ты еще вспомни юность, время, наполненное звездными фантазиями… Чем дальше от жизни, тем ближе к вечным понятиям, к таким как порядочность, доброта… Знаешь, люди, достигшие моральных высот, часто бывают примитивными, – усмехнулась Инна.
– …Я предпочитаю, чтобы писали о жизненных ситуациях с юмором. Людская несостоятельность и глупость – источники развлечения. И о серьезных проблемах надо уметь говорить как бы шутя, чтобы не «убивать» людей. Мне ближе аллюзийно-комедийный, ироничный жанр Вольтера. А еще мне кажется, не надо расшифровывать юмор. Кому дано – сами поймут, а остальные обойдутся.
