Лариса Яковлевна Шевченко
Любовь моя
Я тоже тихоней в старших классах не слыла. Если бы родители не были учителями, наверное, из школы выгнали бы. И не раз. В основном из-за моей прямолинейности: не терпела я несправедливости. А математичка меня защищала, говорила коллегам: «Бойтесь не катастрофы, а неизвестности. Пацанка на верном пути, не надо ее личиком об стол. Куда ей тогда без зубов, в разобранном виде?..» Она предлагала мне самой выбирать методы, дороги, взгляды, учила настоящей любви между людьми, этой великой системообразующей, без которой в жизни никак нельзя. Говорила, что пути наши разойдутся, но кровь останется единой. Мы понимали друг друга.
…И все-таки я искренне желала бы сейчас оказаться где-нибудь в другом месте. Допустим в одноместном номере гостиницы».
А Жанна недовольно подумала: «Прошли годы, но всё осталось при Инне: и вредность, и вздорность. Они, пожалуй, даже усилились. Крыша у нее совсем поехала. Стремится завоевать пространство общения, споря с заведомо более слабыми соперниками? Не велика заслуга. Подвиг определяется значимостью врага… Не поддамся. Ох уж эта великая Вавилонская башня нагромождения ее пороков… Прости, Господи. Моя терпимость дает сбой. Мне проще, я стараюсь не предъявлять себя, не выпячивать, где не надо, а она сама на рожон лезет.
Обидеть можно случайно, но оскорбления обычно наносятся умышленно, продуманно, целенаправленно. Инна об этом не задумывается? Ей главное интересно, умно и оригинально прозвучать, не заботясь о чувствах своего «подопытного»? Не контролирует себя? Она же этим и любимую подругу ставит в неловкое положение. Мне кажется, с Лениным характером делать вид, что все нормально, корчить из себя простушку, притворяться непрошибаемой как-то не адекватно. Для меня Иннины издевки – точно нокаут прямым ударом в самое сердце. Почему Лена ее не осаживает? Почему жалеет? Может, она больна? Но чем?»
Мысли вихрем промчались в голове Жанны и унесли с собой раздражение. Поэтому она спросила Инну уже достаточно спокойно:
– Ты же умная и понимаешь, что твоя пошлая патетика не срабатывает.
– Оставь воззвания Ане. – Инна издала противный смешок и скорчила соответствующую ситуации рожицу.
– Хоть ради приличия остановись, – теперь уже капризно потребовала Жанна.
– С какой стати? И не заикайся об этом, – строптиво отреагировала Инна, обернувшись к «обидчице».
Ане показалось, что тяжелая всесильная и какая-то хищная тишина заполнила всю комнату.
«Хорошо поговорили, нечего сказать! А если продолжат в том же духе? Ничто не предвещало, что Инка устроит сцену. И чего это она, не соображая в писательстве, путается в Ленины дела? Как бы нам выправить не в ту степь заблудшую полемику? Если быть справедливой, то этот диспут во всей своей совокупности – скажем так – сплошная мура, пустой цепной лязг в ночи. И я хороша – туда же, как головой в омут», – принялась мысленно корить себя Аня, но вслух умоляюще произнесла, судорожно комкая в руках платочек, совсем другое:
– Инна, это невыносимо! Пожалей-пощади мою бедную головушку. Смени гнев на милость. Давай не будем опускаться до ссоры. Ее легко начать, да трудно закончить. Может, что-то и недоступно моему пониманию, но я не выношу фамильярностей ни от мужчин, ни от женщин. Воспитанный человек в любых условиях должен оставаться корректным. Въехала? – неожиданно закончила Аня свою просьбу привычным для Инны словцом. И тем самым задела ее самолюбие, хотя и не хотела быть в ее с Жанной перепалке футбольным мячом. Слово как-то само вырвалось.
– Совсем заклевала. Дай волю, так ты всех собак на меня навешаешь, – стараясь напустить на себя безмятежный вид, рассмеялась Инна. – Ладно, живи. Снизойду, если только «стая товарищей» или «кодла друзей» попросит.
– Говоришь несуразности, да еще хорохоришься? – вспыхнула Жанна.
– Думаешь, смирюсь, опрометчиво соглашусь замолчать? Да ни под каким видом! Или поторгуемся? Ни одной зацепки? Я усугубляю свое положение в разговоре? Ничуть ни бывало. Великодушно даю шанс… еще раз отведать моей роскошной иронии. Не упусти его, – сочно произнесла Инна и пальцем Жанне погрозила неодобрительно.
Лена тут же решила, что Жанна свое милое природное лукавство и юмор растратила под давлением прожитых лет и вряд ли ответит Инне спокойно, поэтому грустно подумала: «Разве это для Инны ссора? Так, безобидное сытое ворчание. И, тем не менее, она, наверное, вопреки здравому смыслу злится на Жанну. А та на нее еще больше».
«Ой, опять могут затеять баталию. Киру бы сюда в роли арбитра», – молча обеспокоилась Аня.
– Твоя выходка – последняя капля в моем терпении. Некоторые… выражаясь с грубой армейской прямотой, не усматривают в своем поведении ничего предосудительного и даже с изящной настырностью красуются… (Муж Жанны бывший военный?) Ну ты же у нас обо всем судишь с присущей только тебе «строгой, ясной мудростью», мастерски и очень убедительно владеешь словом. Воображаешь, что можешь быть опасной? Только твои «царственные сентенции» – всего лишь «очаровательные» глупости и, не в обиду будь сказано, отдают тухлятиной. Душа твоя гнилая. В тебя словно нечистый дух вселяется. Высказываешься по любому поводу, но не всегда обоснованно, – разгорячилась Жанна, упрекая Инну. – Нарочно не договариваешь свои мысли. К чему эта недосказанность, полунамеки? Если о чем-то не хочешь рассказывать, так не говори вообще, не интригуй, не сочиняй. Не строй из себя загадочную особу. В моем окружении принято говорить обо всем прямо и верить друг другу на слово.
Раздосадованная, она не заметила, какого презрительного взгляда стоил ей этот ее обличительный монолог.
– Нечистый дух, нечистая совесть… Нахваталась приторной религиозной терминологии. Ты еще с надрывом произнеси то же самое. Напыжилась-то как! Душа, Бог… И то сказать, разговор не нов, но бодрит.
– Я – не прибежище для твоей иронии. Не нарывайся, а то… я за себя не ручаюсь! – полыхнула Жанна. (Вот и она вышла из себя.)
– Заверещала. Предъявишь ультиматум? Ха! Эта перспектива удручает меня. Что, твое интеллектуальное христианское целомудрие не допускает и не терпит прямых и грубых высказываний в адрес религии? Они оставляют на сердце нестираемые следы?
– Если уж на то пошло, лучше бы тебе больше думать, чем говорить, – раздраженно встряла Аня, но окончила свое замечание старой шуткой из мультфильма: «Попалась, какая кусалась?!»
– Рот затыкаешь? Не даешь мне насладиться значимостью собственных слов? Запрещаешь? Кто бы мог подумать! Да ты среди нас со своими школярскими взглядами и пионерскими замашками, как девственница среди многоопытных дам, как трезвый в компании пьяных, как хроник-вегетарианец среди нормальных здоровых людей, – дала волю своему оскорбленному чувству Инна.
«Понесло меня, словно мяч с горы. Как это я еще не брякнула «среди ночных бабочек»? Вот бы получила от Лены! Плутаю рассудком? Не шмякнуться бы с позором», – как горячая искра проскочила в голове Инны пугливая мысль.
«За наигранной дурашливостью и грубостью Инна скрывает некоторую свою неловкость перед нами. Но она не потерпит указаний со стороны. Ей важно самой остановиться». – Лена была слишком проницательной, чтобы не догадываться, что происходит с подругой.
– Анюта, ты живешь в твердой уверенности, что мир ждет не дождется проявления твоего «изысканного» остроумия? Остуди свой праведный гнев. Разошлась до неприличия. Гляди, волосы-то встопорщились, как иглы у дикобраза. Они тоже бесятся? Моя веселость от чувства полноценности. Поняла?
Аня, обидевшись, не ответила. Жанна из-за спины Инны поманила Лену и сделала ей какие-то знаки, а вслух сказала с деланной, напускной строгостью и чуть возвысив голос:
– Шикарный наезд, только шутка слишком затянулась. Нельзя злоупотреблять терпением и подвергать серьезному испытанию нашу доброжелательность. У педагогов, как правило, слабые нервы. Я понимаю, что редко бывает полное согласие даже между родными людьми, но натянутые отношения не способствуют положительному общению. Продолжение разговора в том же духе – перспектива не из приятных. Я далека от того, чтобы во всем винить только усталость. Я бы не привязывала ее и к твоему…
И осеклась, увидев побледневшее до голубизны лицо Инны.
– Значит, согласно твоей концепции… ты исходишь из предпосылок…
Лена не видела лица подруги, повернутого в сторону Жанны, но почувствовала, что с ней твориться неладное.
– Инесса, дорогая, ты увлеклась, тебя не затруднит чуть притормозить? – с легкой улыбкой попросила подругу Лена, поняв, что отсидеться в сторонке ей не удастся. – Выйди из образа. Твой цинизм – пустая бравада… от тоски. И «ярко» выражаться совершенно необязательно. Мы все завязли в собственном словоизвержении. Я была бы тебе признательно, если бы ты…
– Нет, вы только посмотрите на нее: ни дать ни взять – королева английская! Выше всяких похвал! Это очень на тебя похоже… О! Миллион извинений! Прошу прощения за предоставленные неудобства. Прими мои уверения в совершеннейшем почтении. Выбрасываю белый флаг, – с невыразимым простодушием ответила Инна, не сразу, но подчинившись ласковой просьбе подруги.
Лена почувствовала в ее шутливых словах и смущение, и неловкость за свою неспособность вовремя остановиться, и даже, в некоторой степени, затаенную грусть и стыд. Инна же уловила за внешним спокойствием Лены и в ее чуть приметной грустной улыбке одними уголками губ, что-то вроде мимолетной неприязни, и приняла ее близко к сердцу. «Ее улыбку я как штрих-код считываю», – подумала она. И еще одна «житейская» мысль тут же неожиданно мелькнула в ее усталой голове: «В течение жизни мы нарабатываем себе то лицо, которое имеем».
А Жанна никак не могла понять, почему в словах Инны она расслышала совсем другое, противоположное сказанному. «Возможно потому, что легкость и беззаботность ее тона всегда предполагает насмешку? Я бы задохнулась от негодования, а Ленка еще и улыбается. Она на Инкину грубость обращает внимания не больше, чем на жужжание мухи? – Жанна недоуменно пожала плечами, будто не соглашаясь, но и не оспаривая самой же предположенное. – Я не права? Мне и в Лениных словах иногда слышится вежливо преувеличенный интерес, маскирующий полное безразличие. Я мнительна?»
«Слава Богу, пронесло. Выручила Лена. С ее легкой руки теперь все быстро наладится. Ей-то подруга не станет перечить, – обрадовалась неожиданной Инниной отходчивости Аня. Но быстро успокоиться у нее не получилось. – А могла бы и в зародыше пресечь нашу перепалку. Какая вышла «мирная, непринужденная светская» беседа! Кто бы мог подумать, что книги наших подруг станут ареной ожесточенных споров? Куда Инку понесло? Это же откровенно наглая издевка! Хлебом ее не корми, но дай поддеть хоть кого-нибудь. Блефует, ломает комедию, досаждает, дерзит. Единолично решает, кого карать, кого миловать. Она до некоторой степени человек крайностей. За что она держится в жизни, на что опирается? К чему ей эти перекосы в сторону пошлости и злобствования? Нет, все-таки ее сегодняшнее, странное поведение – результат переутомления. Что она еще может отмочить? Так и ждешь, что на любой самый простой вопрос, последует потрясающий в своей «учтивости» «достойный» ответ. А как же соблюдение неписаных правил для гостей?»
«Поизносились нервишки у девчонок. Если бы Жанна сделала вид, что не услышала Инниного наезда, ссоры не было бы. Но ведь меня защищала», – грустно отметила про себя Лена.
Странно, но после Инниных оригинальных извинений возникла неловкая пауза, куда более долгая и томительная, чем та, что последовала за ее грубой выходкой. Почему-то никто не решался возобновить прерванный разговор. Женщины делали вид, что внимательно изучают со скромной изобретательностью оформленный чрезвычайно убогий интерьер зала. А Жанна неожиданно для себя почувствовала непонятную брезгливую жалость к некогда гордой, несколько заносчивой сокурснице. Она еще не размышляла над причиной этой жалости и поэтому немного растерялась от себя же самой, и от своей реакции на столь непростую ситуацию.
А Инна достаточно быстро перестала изображать раскаяние, оставив за собой право сыграть последний аккорд в их «музыкальной пьесе».
– Слава богу, с горем пополам закончили словесную дуэль, разобрались в надуманной проблеме, прояснили, наконец-то, ситуацию, – сказала она развязно. Реакции присутствующих не последовало. Женщины разумно промолчали.
17
Вдруг Инна потемнела лицом и заговорила быстро-быстро и словно бы вовсе неконтролируемо:
– Правда всегда ангажирована государством, а надо, чтобы было так: «что у народа на уме, то у писателя на языке». И я с полной ответственностью заявляю: «Лена, не получить тебе совершенно законного первого места в серьезном конкурсе, хоть и будешь там на высоте. Ты же из тех, кто, замалчивая правду, чувствует себя преступником. Ты же стараешься придать своим словам интонацию главного вопроса без каких-либо скрытых намеков, что, как ни крути, не оптимизирует твое творчество, но укрепляет решимость… Ты не скорбишь о том, чего лишаешься и никогда не оправдываешься. Ты лучше горько промолчишь под ударами судьбы, потому что с детства была до тошноты правильной и терпеливой.
В комсомоле отказалась работать потому, что туда брали тех, кто мог поступиться своими принципами ради общего мнения. И не было в тебе никакого тайного умысла даже на уровне подсознания. Ты шутила: «Для полного счастья мне только «высокой политики» не хватает». А я тебе насмешливо отвечала: «Неисповедимы пути Господни». И теперь не станешь предавать идеалы юности. На чужое в любом виде ты никогда не посягала, только отдавала и отдавала. Это ты, а не Рита, стоишь особняком… Только кому нужны эти твои приступы откровения? Конечно, проще высказаться до конца, а там будь что будет. Как в детстве. Это смахивает на идеализм-идиотизм.
В путанных нелогичных словах Инны звучала живая болезненная горечь. Потом она выдержала паузу, чтобы подчеркнуть важность последующего вопроса, и спросила холодным враждебно-обвиняющим тоном:
– А может не все еще потеряно и мне стоит продолжить взывать к твоему разуму? Ты ведь и поныне остаешься для меня недосказанной, неразгаданной как теорема Ферма. Никакого подвоха мое предложение не таит. А что? Удвой усилия и вперед, и с песней в свете новых российских реалий. Подшустри, подпусти розового тумана – реализма шестидесятых, показухи семидесятых, чуть-чуть детского, искреннего оптимизма. Разве никогда не было желания подретушировать, подъубрать кое-что? Не скрывай, велик был соблазн? – с неосознаваемой беспощадностью добавила Инна. В ее словах чувствовались отголоски желания инстинктивно сделать больно. – Заманчиво? Я исчерпывающе объяснила? Согласна? Цени! А может, уже пробовала да осечка вышла? Скажешь, ты тут не при делах? Не приложила руку? Почувствовала профессиональный ужас собственной бездарности в этом новом для тебя опыте и отреклась, даже зареклась? Скорее «нет», чем «да»? Сохранила лицо? И этому немало поспособствовал твой запредельный идеализм. Или ты вовсе иначе себя позиционируешь?
Воцарилась глубокая, гробовая тишина. Холодная оторопь непонимания коснулась сердца Жанны.
«Что происходит? Вот ведь термоядерная! – ошеломленно ахнула она про себя и недоуменно поежилась. – Инна отдает себе отчет в своих словах? Она не в себе? Час от часу не легче. Разговор принимает совсем неприятный поворот. Галиматью несет. Как-то болезненно-странно срабатывает ее воображение. Я наблюдаю легкий дисбаланс физических, психических и духовных ритмов или полное их несовпадение? И это после того, как только что рассыпалась в извинениях? Вот ведь крысенок чертов. Мерзавка, зараза! (Прости, Господи.) Язык оторвать ей за это мало. Нет, лучше ноги, чтобы больше не приходила сюда. Затесалась среди нас… Умотала бы отсюда… черствая, неустрашимая особа! Давно мне не приходилось с ней сталкиваться. Это ее подлинные чувства или сумбурный бред больного человека? Все-таки ад и рай находятся не вовне, а в наших душах… Нет, я, конечно, знаю, что и в злом надо искать доброе, чтобы хотя бы в чём-то и чем-то пытаться его оправдать. Допустим, тем, что обстоятельства давят, делают человека плохим… Если я пойму, почему она так поступает, то смогу хоть частично ее простить. Ну был бы… хотя бы корыстный интерес, а то ведь дурь».
Предвидя продолжение «спектакля», и, не желая становиться его катализатором, Жанна не рискнула высказываться вслух.
А Инна, сидя по-турецки, выпрямила спину, высоко подняла свои красиво выщипанные в ниточку брови и победно воззрилась на Лену. Так Ане показалось. И она вскочила раздраженная и взъерошенная. Лицо ее загорелось лихорадочным румянцем. «Ортодоксальное, парадоксальное, неэтичное…» – Задыхаясь от возмущения, Аня растеряно в уме перебирала злые слова, тщетно пытаясь отыскать единственное, подходящее для оценки «выступления» Инны. И, наконец, нашлась что сказать:
– Распирает высказаться? Массированная атака? Не без тонкости. У тебя нераскрытый или несправедливо обойденный вниманием талант. Это пример истинного служения идеалам дружбы? Правда, он не совсем укладывается в общепринятые рамки. Это и есть твоя замечательная особенность? Может, это некая твоя миссия?.. Тебя забавляет вид человека, попавшего в неловкое положение? Захватывающий процесс… Похоже, ты переполнена чувством вселенского торжества. Долго придумывала сюжет?
– Я понимаю, что это тебя расстроит, но скажу честно: это экспромт, – с победоносной самоуверенной насмешливостью ответила Инна.
– Еще «ярче» выразиться не рискнешь? – подскочила Аня, будто ее кипятком облили. – Пустомеля. Всех замордовала. Устроила тут взятие Бастилии. Конфликты – твое перманентное состояние? Совсем того… Язык не поворачивается назвать тебя, той, кто ты есть на самом деле. Не пора ли завязывать с фокусами? Допекла уж. Чай не спятила? В твоем голосе звучат нотки безрассудства. Это поведение у тебя называется балансированием на грани китча? Ты давай заканчивай с этим!
Может, ты из тех, которые наносят удары, когда человек оказывается в трудном положении? В этом твоя «изюминка»? Сколько жертв на твоем «боевом» счету? Ты даже спишь с сжатыми кулаками? Ты из породы волков? Логика твоих поступков не предполагает покаяния. Хочешь вбить клин между нами? Ты превзошла себя. Охлади свой пыл. Брызжешь ядом? Вышла на тропу войны? Наслаждаешься замешательством в «стане врагов»? Придется нам брать бразды правления в свои руки. А у нас так: сказано-связано.
(Какой темперамент! Педагог, умеет вколачивать гвозди в мозги. Представляю, как она отчитывает своих учеников!).
– Говори да не заговаривайся, – попыталась остановить Аню Лена. Но та в запале продолжила:
– Инна, ты сейчас подлинная, приближенная к своей сути? Нарываешься на неприятности? (Аня не струхнула от собственной лихости и смелости?) Прекрасно демонстрируешь достойное сожаления отсутствие такта… или ума? Лишилась его остатков? Это наличие некой приобретенной аномалии, психическое повреждение? Такая версия могла бы легко прижиться… Больно, трудно находиться рядом с таким как ты человеком.
Сотри наглую улыбочку с лица. Ты из себя иногда достаешь такие вещи… Рехнуться можно. Несносная. Без продыха выстреливаешь гадкие слова с нарастающей «благожелательностью» пулемета. (А ты, Аня, не разошлась дальше некуда?) Тебе ничего не стоит обозвать, оскорбить только по причине плохого настроения. Это никого не красит. Сдержанность и взвешенность не для «великих»? Моча в голову ударила? (Ого, Аня использует отрицательный, «не педагогический» набор изречений! Все ее монологи не стоят и пяти Лениных слов.) Потрудись объясниться. Тебе же это на раз. Не намерена? Решила схлестнуться не на жизнь, а на смерть? (Идиотизм не знает границ?) Какое громкое событие! Еще не весь патронташ опорожнила? Прислать тебе «черную метку»? – выкрикнула она и резко дернула себя за хохолок, будто желая им, как тормозом, остановить себя. (Как долго Ане надо было молчать, чтобы решиться на такую многословную тираду?)
– Аня! – тихо, но с жестким предупредительным нажимом сказала Лена и подумала: «Маленькие конфликты, обмены колкостями и едкими репликами, – это такая ерунда. Зачем копья ломать?»
– Что ты там лепечешь? Про добродетель щебечешь? Наговорила, наворотила… Не следовало этого делать. Анюта, ты сама себя слышишь? Остановись, сделай передышку. Рта мне не даешь открыть. О тебе пекусь. А метку я уже давно получила и не одну, потому что допустила в жизни все ошибки, которые только можно придумать, – сквозь зубы молниеносно отбила атаку Инна и как-то разом будто осела, добавив при этом:
– Ты на себя не примеряла мои беды. Они кинжалом не вонзались в твою душу, а то упала бы на пол и билась, билась бы от боли в истерике…
Никто, кроме Лены не обратил внимания на особую резкость тона Инны, на то, как она переменилась в лице, никто не вник в суть ее последней фразы. Подруги в запале не уловили перепада в ее настроении.
– Охватил неистовый азарт спорщика? Отвела душу? Не потеряла вкус к провокациям? Главное, «ввязаться в бой, а там посмотрим»? – неодобрительно спросила Жанна.
– Сохранила аппетит к жизни. Комфорт расхолаживает. Я люблю выходить из его зоны. Это бодрит и заставляет чувствовать себя живой, – дерзко ответила Инна.
– Пойми меня правильно: я расцениваю твои слова о Лене, не только как вызов, но и как твое фиаско. Ты не заботишься о выражениях… Мысли «роскошные», но растерзанные и не по адресу. Апофеоз глупости. Состарилась, но не повзрослела. Тебе важно разнообразие до безобразия или безобразие для разнообразия? – как-то «деревянно» пробурчала Жанна и отвернулась к стене.
По причине полусонного состояния она не всё поняла из неадекватного «воззвания» Инны, но ей было нестерпимо неловко за вульгарный тон ее монолога. Не то чтобы она очень любила Лену, просто представила себя на ее месте. Да и Анины неконтролируемые, бестолковые эмоции с огромным стандартным набором «неправильных», воспитательных фраз барабанным боем отдавалась в ее затылке. Оттого и поскучнела она сердцем и лицом, и принялась с насупленным видом рассматривать стену с отошедшими в местах стыков линялыми обоями.
«Сцепились… словами. А началось все достаточно безобидно. Кому нужна эта словесная карусель? Хотя… молодцы девчонки, небезразличны к литературе, активно ее обсуждали. Только время выбрали неудачное. И меня никто и никогда так яростно не защищал! Какие же мы теперь все стали нервные! Я тоже, когда очень устану, могу раскалиться и рявкнуть. В такие минуты меня лучше не трогать. И сама я в подобном состоянии стараюсь ни с кем не общаться, чтобы не провоцировать раздражение. Когда я взвинчена и раздергана, мне необходимо уйти на природу, хотя бы в уединенное местечко парка, или как минимум погрузить себя в нежную тихую музыку.
Зачем девчонки продолжают трогать взрывоопасную Инну? Не понимают, что за ее грубостью стоит боль и одиночество, а за развязностью – стремление их скрыть. Подкосила, измотала ее болезнь. Не хватает еще, чтобы эта вспышка составила главный интерес разговора девчонок, и они начали, перебивая друг друга, выяснять отношения. Не хочу, чтобы в их головах закрепилось об Инне только отрицательное мнение. Надеюсь, им скоро надоест с ней бодаться, – сама себя обнадежила Лена. – Подруг раздражает даже их временное вынужденное соседство, потому что жутко устали».
– По моему внутреннему восприятию нарисованный вами портрет – не я. К сожалению, результат не тот, которого я добивалась. Я вас на пушку взяла, а вы уши развесили. Разве я в чем-то вышла за рамки? Видно для вас мои слова слишком изысканные. Потому и не столкуемся. Стреляете холостыми патронами, да и те ложатся врассыпную, далеко от мишени, – вдогонку Ане и Жанне нагло отреагировала Инна. Она картинно облокотилась о стену и нехорошо ухмыльнулась, собираясь сказать что-то, что наверняка причинило бы им боль, но заметила настороженный взгляд Лены.
«Зачем провоцируешь? Итак ведь находишься со всеми в состоянии необъявленной войны», – одними глазами недоумевала подруга.
– Напал приступ дурного веселья? С тобой не соскучишься. А теперь на кого нацелишься, на ком отыграешься? Я не принимаю твой бред на свой счет. Ты мне не указ, – рикошетом отразила нападение Жанна, даже не обернувшись.
«Завидное качество – ничего не принимать близко к сердцу. Мне бы так. А Инна соскальзывает в бездну абсурдного мышления. Это не прибавляет ей привлекательности. В опалу рвется? Надоели ее «постановочные ходы» и экспромты. Они – не новость. И прошлый год их предъявляла. Про нее ходит шутка: «Если в компании есть певица, она обязательно запоет, а если появится Инна – жди скандала». По мне так лучше бы она покинула наше пристанище. Я бы сто раз перекрестилась.
Что является причиной ее непредсказуемого всплеска отрицательных эмоций? Что-то в ней не так, но распознать я пока не могу. И взгляд у нее сегодня какой-то тусклый, безразличный, неподвижный, будто застывший. Заболела? (Аня не догадывалась, насколько она близка к истине.) Совсем чокнулась. Едва ли не впервые – на моей памяти – дала маху, на лучшую подругу накинулась. Дружили-раздружили? «Переусердствовала», не контролирует себя. А ведь на самом деле она так не думает. И обидеть не хотела. Возможно, жалеет о своей вспышке. Но это ее не оправдывает, потому что она не раскаивается. Не осознавала сказанного или внутренний голос, хотя и требовал остановиться и образумиться, но не сдержал ее бурных эмоций? Это точно болезнь. Нервы.
Бывает, что человек воспринимает свою болезнь, как привычку, как матрицу устойчивого патологического состояния, и ему, чтобы выйти из нее, требуется какая-то дестабилизация, что-то радикальное, поперек всего…
Надо же, Лену тронула. Она же для нее – особая статья. Тоже мне наперсница! Разве она способна на самопожертвование, которое требуется для истинной дружбы? А у Лены адское терпение и поразительная снисходительность. Ну, Инка, дает! Я, как говорят девчонки, «особа известная своей обидчивостью», давно бы с ней развязалась. Если бы получилось. Я ее поведение квалифицирую как серьезное отклонение в психике и всё больше укрепляюсь в своем мнении… Тактичная Лена могла бы повернуть разговор так, чтобы все остались довольны. Но она почему-то молчит. И меня прорвало истерикой. Чем я лучше Инны? Накинулись мы с Жанной на нее как воронье на падаль… Нам, наверное, тоже надо было промолчать? Странная Инна: то раздражает, то притягивает…
Как Инна «докатилась до жизни такой», что ее сегодня «стронуло»? И почему, несмотря на непростой характер подруги, Лена души в ней не чает? У них даже жесты похожи. Говорят, их дружбе хорошо за сорок. Лучшие друзья, как известно, из детства и юности. Что Инна привносит в их содружество? Кто из них кому больше нужен? Неужели Лена ценит себя ниже? Жалеет Инну, ее одиночество и не сложившуюся женскую судьбу?» – замелькали вопросы в голове Ани. Она, задумчиво и непроизвольно теребя волосы на макушке, возможно, шестым чувством, постепенно доходила до истины. Ей уже было жаль Инну и неловко за свои резкие слова. «Может, чтобы облегчить ей диалог, мне самой стоит немного отступить и извиниться?» И решив, что лучше сказать, чем промолчать, она со вздохом огорченно прошептала:
– Инка, заколебала! Я зареклась связываться с тобой и вот опять… Короче говоря… Прости за резкость.
– Не в том и не там ты себя задействовала, – шутовски улыбаясь, ответила Инна.
Не слова, а именно эта странная улыбка Инны опять вывела Аню из равновесия.
– Это всё что ты вынесла из понимания меня? Ворчишь для виду, от усталости и внутренней неустроенности? Мои слова не цепляют? Может, не принимая перемирия, готовишься к дальнейшему нападению? Усилишь натиск? Тебе для собственной разрядки нужна бесконечная изматывающая гонка? Не хватит ли? – сама того не желая снова разозлилась и разразилась потоком нервирующих Инну вопросов Аня.
Но интуиция привычно и осторожно напомнила ей о необходимости остановиться. И она замолчала.
Обида и потерянность, прозвучавшие в голосе Ани, почему-то на этот раз отрезвили Инну и подсказали, что сейчас не время для ответного удара.
– Аня, Инна, помолчите, примите пост воздержания, – строго приказала им прекратить неуместные выпады Жанна и повелительно сдвинула брови. – Душа очищается в молчании.
– А постриг принять не посоветуешь? – вздернулась Инна. – Для полного счастья мне только твоего мнения не хватает.
– Смилостивься, – тихо и мирно попросила Аня.
– Инка, ты все уши мне «оттоптала» и мозги иссушила своими абсурдными высказываниями. У тебя всегда была склонность к театральным эффектам, – недовольно заявила Жанна уже из-под подушки и неприязненно подумала: «Привыкла к подобным разминкам? И этот день, безусловно, не мог стать исключением?»
«Опять мы растревожили Инну. Она нервничает потому, что мечтала видеть рядом с собой только Лену, чтобы посекретничать, но случай нас ей подсунул. Инну злит, что всё вышло не по ее. И мы с Жанной хотели того же. К тому же мы, наверное, интересны Лене, и это тоже Инну раздражает. Она ревнует подругу к нам», – поняла Аня.
– Да, моя «душа в заветной лире»! – с вызовом, издевательски пропела Инна.
– Инна, не кощунствуй, – возмутилась Аня, понимая, что назло им та будет настаивать на любой глупости. И все же сделала строгий учительский жест – направила на Инну указательный палец, будто притормаживая поспешность ее реакции. И сделала это скорее по привычке, чем в назидание.
– Уже ночь, а ты без метлы, – влет за все сказанное и не сказанное отомстила Инне Жанна.
«Нервишки у девчат послабее моих. Заснуть им трудно, будоражатся ежеминутно. А Инне-то как тяжело! Сдает, годы изматывающей болезни берут свое. Я, конечно, не приветствую шпильки и взрывы эмоций, но трогать ее в такие минуты не стоит. По опыту знаю. Были бы девчонки в курсе Инниных проблем со здоровьем, наверное, снизошли бы. Так ведь не разрешает рассказывать, намеками обходится.
Да… была молода, здорова, умела радостно, искрометно вышучивать любую ситуацию. И теперь под настроение с нею еще случаются «приступы» непревзойденной веселости. Эх, ей бы завтра на встрече с сокурсниками появиться со свежими силами – вот был бы фейерверк юмора! А то растратится сегодня на ерунду и что тогда от нее ждать? Хандры? Хотя бы завтра был яркий день. Солнце способствует бодрости и хорошему настроению», – молча переживала за подругу Лена.
– Вдвоем на одну? Протестую. Это выше моих сил. Я погибну под натиском превосходящих сил противника! Смотрите, люди добрые, Аня окончательно раскрепостилась. Ты повергла нас в изумление.
– Говори только за себя, – безликим глухим, каким-то деревянным голосом отозвалась из-под подушки Жанна.
