Лариса Яковлевна Шевченко
Любовь моя
Плохо, если ребенок рано теряет детское мироощущение и отвыкает жить в мире добрых чувств. Он создает внутри себя собственную реальность, долго ничего не замечает вокруг, живет отдельными прекрасными и жуткими моментами или ныряет от своих бед в собственные фантазии, вместо того, чтобы что-то предпринимать. И лишь повзрослев, с трудом начинает выстраивать свой баланс страхов и надежд, – выложила Аня подругам свою грустную концепцию. Она слишком хорошо знала то, о чем говорила.
– «Как молоды мы были, как искренно любили и верили в себя», – пропела Инна.
– А я и сейчас хочу верить, – сказала Аня в пространство.
* * *
– …Людям иногда хочется чего-то легкого, расслабляющего, вот и глотают любую халтуру. А в истории остаются только шедевры. Цель литературы – возвысить человека душой, преподнеся ему нравственные уроки, – повторила Аня уже не раз сказанное.
– Еще развлечь, увлечь, научить получать удовольствие. Те еще задачи! – расширила список «назначений» Инна.
– Развлекать! Поэтому сейчас у нас желтый цвет доминирует в СМИ? Сплетни – кто с кем спит, кто на какие деньги живет – это же тренинги для души чужими людскими эмоциями, когда нет собственных, – неодобрительно высказалась Жанна.
– Для этого и существуют амбициозные дилетанты с мощным художническим темпераментом, – напомнила Аня.
– Но это уже из другой «оперы». Тираж журнала «Дом-2» шестьсот тысяч экземпляров, а у Ритиных книг – только две. Это тебе о чем-то говорит? Разве это не показатель? А у Потанина семь миллионов.
– Не равняй их… – буркнула Инна.
– Малосимпатичный Боря Моисеев тоже кому-то нравится, – извиняющимся голосом подсказала Аня.
– Зачем ты о нем упомянула? Меня от него тошнит. У Моисеева более чем оригинальное амплуа. Я не сторонница изощренной… глупости в угоду некоторым… тем, что с отклонениями, – передернула плечами Жанна.
– Ну вот, ты уже и оскорбляешь. Может, в его «шедеврах» заложена новая основополагающая ошеломляющая идея, а ты на артиста «бочку катишь». Понимаю, существует понятие инерции мышления и восприятия, – усмехнулась Инна. – Да, кстати, Боря на берегу моря в Юрмале дом имеет. И в Болгарии у него с Киркоровым квартиры рядом, а ты, Аня, работая на полторы ставки, из своей «однушки» так за всю жизнь и не выбралась.
Аня загрустила:
– И кто только ни вылезает из пены и грязи! Еще этот, как его там… с неинтеллигентной внешностью… Гарик Сукачев.
– Тоже рожей не вышел? – брякнула Инна сочувственно, но Жанне показалось, что с мстительным удовольствием.
– Зачем ты так? Не подобает… Может, у него сердце золотое? Я слышала, он нормальный мужик, детей своих любит до самозабвения, – заметила она. – Последнее время он очень даже вырос. Вдруг в крапивном окружении вырастит прекрасный породистый георгин! Может, в этом есть какая-то божественная справедливость.
– А этот, что с ними якшается… Как его… – Аня потерла нахмуренный лоб.
– «Матюгальник» Зверев, что ли? Так он талантливый парикмахер и визажист, – весело подсказала Инна.
– Не помню… На редкость жизнестойкие типы.
– Твои взгляды устарели. Цени их за целеустремленность, за пробивной талант, – ядовито возразила Инна. – Заискивали, домогались, приплачивали и выхлопотали себе место под солнцем, поднялись на «недосягаемую» высоту. «Велик» их вклад в современную культуру!
– Я бы не могла позволить себе достигать своих целей путем унижений. Такая борьба неплодотворна и противна! – возмущенно заявила Жанна.
– А я могла бы пойти на многое, но только ради великой цели. Но не нашла я для себя такой точки приложения.
– А эти, Пресняков и Лепс, они лучше, что ли уже названных нами? Только их «толкали». Один с кошачьим, по его собственному мнению, визгом, другой с диким воем «поет». Ночью на улице такого услышишь, напугаешься. Помню, в раннем детстве в деревне у бабушки выгляну после двенадцати ночи за околицу и слушаю, как молодежь из клуба возвращается и поет чистыми звонкими голосами так, что душа радуется! А эти… – раздраженно закрутила головой Аня.
– Для кого-то и они милы и приятны. На их концертах колеблется море рук, – напомнила Жанна.
– Это не комплимент их фанатам. Музыка музыкой становится не в ушах, а в мозгах. Высокая музыка и поэзия подвластны не всякому слуху. А эта молодежь – планктон, она машет руками, чтобы не чувствовать себя разобщенной. На таких концертах она представляет себя включенной в жизнь. Ей нужен примитивный текст, ритм и «оживляшь». Сейчас многое делается напоказ, – сказала Инна.
– Жестоко. Человека делает счастливым хорошее общение. В интернете иллюзорный мир взаимоотношений, без контакта с людьми, поэтому коммуникативные связи в нем не развиваются, не укрепляются, а потребность есть. У молодежи нет единого информационного пространства, нет ценностей, их объединяющих. Она ищет их, «кучкуется», – по-своему объяснила поведение молодых людей Аня. – Глубина взаимоотношений в их среде зависит от многого, в том числе и от уровня преподносимого со сцены.
– Вдруг эти артисты – фанаты дела, которым занимаются? – примирительно предположила Жанна.
– А не денег и славы? – фыркнула Инна.
– Может, мы не понимаем современной попсовой музыки? И если учесть, что мы приверженцы традиций, классики… – попыталась стать на сторону молодых Жанна.
– Отличать хорошие эстрадные певческие голоса от никудышных мы тоже умеем. А теперь кого хочешь могут вознести… – вздохнула Аня. – Меня пугают «дружные» эмоции толп фанатов примитива. Сначала им внушат, что этот безголосый певец прекрасно поет, потом вдолбят в пустые головы, что бузить, бить стекла и жечь машины тоже интересно. И они помчатся всей гурьбой как тупое стадо недовоспитанных, недоученных… Это стоит их внутренних «завоеваний»?
– Нашла чего бояться!
– Это надо поощрять? Японский городовой! Край непуганых идиотов.
– Аня, как грубо, – обескураженно поморщилась Жанна. – И это ты о наших согражданах?
– О них, болезных.
– Охолонь. Не нам их судить. Подождем лет двадцать, а вдруг они, эти певцы и их сторонники вознесутся выше многих им подобных? – усмехнулась Инна.
– Но это же будет деградация!
– «И не говори, кума, у самой муж пьяница», – студенческой шуткой расслабила Инна Аню.
«Не сформировали мнение? Сколько лишних слов мы произносим», – устало подумала Лена.
– А если без грязного пиара не блатному таланту не пробиться? Какого «витамина» не хватает в воздухе, чтобы талантливые люди научились без унижений достигать известности, которой они достойны? Как еще привлечь внимание к своей персоне? Может у этого Гарика талант композитора, режиссера или великого артиста? Ему в землю его зарывать? Ты хочешь, чтобы он выглядел как мокрая обиженная курица? Моя бабушка говорила: «Отринь страх, бойся до битвы, а не во время нее». Молодец, что борется, пробивается. Я слышала, что сам Тодоровский его поддерживал, – сказала Жанна.
– Из уст самого Гарика? То к одной знаменитости прибивается, то к другой, чтобы что-то урвать, – усмехнулась Инна. – Известный прием. Хотя, иногда знаменитости, потворствуя своим слабостям, любят приближать к себе нетривиальных людей не из своего круга и облагодетельствовать, выдавая им минимальный кредит доверия. В просторечье это называется…
Аня ее перебила:
– Может и хорошо, что пробиваются люди из народа, они свежую кровь вливают в искусство.
– Возьмем хоть певца Пенкина. Сколько лет не признавали! Но ведь талант! Что отнюдь не облегчало ему жизни. Даже напротив, – заметила Жанна.
– Признание пришло через прозрение? Не пристало Пенкина загонять в одну когорту с этими… типа Бори, – недовольно заметила Аня.
– А мне Пенкина мешали слушать его непривычно яркие наряды. Он казался мне гомиком. Наверное, у него был такой сценический имидж, но это во мне вызывало возмущение и одновременно горечь. Я не злорадствовала, сочувствовала ему. Человеку приходилось жертвовать многим, – жалостливо пробормотала Жанна.
– Фу! Сплетни. Пенкин хотел как-то выделиться, чтобы его наконец-то заметили, а ты причислила его к нравственно ослабевшей молодежи.
– Моисеев своим «талантом» портит Пенкину карму? – снова принялась дразнить Инна Аню. – Правда его способ далеко не… Но за неимением лучшего…
– Талант пошлого комика, что ли?
– «Дотумкала». Дошло на пятые сутки. Ты неотразима!
– Не можешь, чтобы не укусить. Люби людей без признаков высокомерия, – назидательно сказала Жанна и подумала раздраженно: «Обычно, чем ниже человек душой, тем выше он задирает нос».
– Ты думаешь, Борю запомнят потомки?
– Замнем для ясности.
«Опять начали про Ерёму, а закончили про Фому», – недовольно пробурчала Аня, наконец, поняв намерения Инны, и уронила голову на подушку.
«Чего молчит? Почему дистанцируется? Слишком серьезная, постоянно думает о глубинных мировоззренческих вещах? Считает, что с нее хватит того, что она наши бредни выслушивает? Не любит болтать на житейские темы. А сама даже своей немотой вносит другую интонацию в наш разговор», – расценила поведение Лены Жанна.
– О Рите тоже не вспомнят, – заметила Аня. – Но о ней по другой причине: некому будет ее рекламировать. А жаль. Ее-то тема хоть и повседневная, но неисчерпаемая и такая нужная молодому поколению! Человеческие отношения никогда не уйдут в прошлое. Они вне времени.
– Они вечные и бесконечные, – пошутила Жанна.
– История не всегда справедлива к талантам. Их часто переводят в разряд второстепенных, – заметила Инна. – То в тень уходят некоторые творения писателей, что не числились в первом ряду, то они же вдруг выдвигаются на передний план. Интерес к ним возрождается. Их переиздают. И возвращаются подзабытые имена.
Культура бессмертна, она-то и сохранит для потомков наши души, выраженные в книгах современников. Глядишь, и Ритины произведения где-то и когда-то всплывут. Как говорил поэт: «В один из дней трехтысячного года». Мои слова не вступают в противоречие с этической правдой? – спросила Аня. – Бах смог издать при жизни только двести экземпляров альбомов своих произведений и продать только пятнадцать. Теперь же они бестселлеры. А как ругали Чайковского, Чехова, Рахманинова!
– Всплывут Ритины книги, но под другим именем, – хихикнула Инна.
Лена нахмурилась.
Инна неожиданно придушенно расхохоталась, потом высунулась из-под подушки и спросила Лену:
– Тебе не кажется, что в двадцать первом веке лысых и лысоватых молодых мужчин стало намного больше? Вспомни портреты ученых, музыкантов и художников восемнадцатого и девятнадцатого веков – красавцы! А теперь фонарями у артистов сияют не только залысины спереди, но и лысины на темечке. И в зрительных залах тоже много голых мужских затылков. Публичным мужчинам приходится брить головы, чтобы не трясти остатками волос, а седым краситься.
Лена только плечами пожала.
Разговор то затухал, то снова набирал силу. Лена вяло выхватывала из него отдельные моменты.
– …Обычная травля талантливого человека.
– Пушкина они, наверное, тоже травили бы. Не по-людски это как-то.
– …Его книга чрезвычайно перенасыщенная.
– Мне кажется, у него слишком много точек соприкосновения текста с собственными воспоминаниями и фантазиями… Он словно вовлекает нас в свой вымышленный мир.
– …Самодур еще тот. Талантливо, с упоением издевается над молодыми авторами. Какую кашу заварил! Въедливый гад.
– Так это хорошо, что дотошный.
– …Отгремел – уступи место другому. Так нет же, за прошлые заслуги цепляется.
– …«Приличная сволочь» – оригинальное словосочетание, неприемлемое для уха иностранца. Еще один подарок богатого русского языка.
– …А я люблю ее лирику, жадные, жаркие строки. В этом смысле я как хищница, как вампир.
– …Как она резанула его бешенным ненавидящим взглядом!
– …Булгаков говорил: «Что видишь, то и пиши».
– Ты не поняла глубины его высказывания.
– …Надо ли говорить, что авторитет классиков подавляет и подминает. «Хорошо пишешь, но не Пушкин». Обаяния пушкинского совершенства не превозмочь. Его тень всегда будет стоять за спинами русских поэтов. Еще бы, всем поэтам поэт!.. Какое-то языческое поклонение золотому идолу. Когда-то категорически не приветствовалось…
Аня перебила Инну:
– Ты уже и за Пушкина взялась? Критиковать гения? Не позволю очернять! Я к нему с трепетом и благоговейным почтением. Его творческая энергия заражает всех нас любовью.
– К кому же еще апеллировать? Может, нам, ради разнообразия, переключиться на Оскара Уайльда? – рассмеялась Инна.
Аня не смогла мгновенно затормозить и снова разразилась возмущенной тирадой:
– Этак ты Пушкина сбросишь с корабля современности. Не трепли попусту имя, святое для каждого русского человека. Он задает современным поэтам высокую планку. Для меня любовь к Пушкину – неопровержимый факт и сегодняшней жизни нашего потрепанного перестройкой общества. С молоком матери дети впитывают его гениальные строки. Может даже на генетическом уровне. Язык твой – враг твой, – закончила она менторским тоном, словно подвела итог своей воспитательной взбучке нерадивому ученику, в данном случае Инне.
– Мне было шесть лет, когда я впервые высказала свое впечатление о стихах Пушкина и самом авторе: «Пишет, как счастливый человек». В ту пору мне была более понятна горечь любви к Родине и простым людям печального Некрасова, – мягко и спокойно поведала Лена. – Я тогда была еще слишком мала, чтобы видеть за кажущейся легкостью Пушкина бездонность и бесконечность его таланта. Я не могла охватить палитру вселенского масштаба его личности, не осознавала восхищения Пушкинского гения перед разумностью устройства Природы, не понимала одушевленности его поэтической Вселенной, гармонии и Космоса личности, его пути к мудрому покою, и того, что в его стихах Россия обрела твердый голос.
– У каждого свой путь к Пушкину. Не скоро мы находим ту дверь, которая приводит нас к гению. Только с возрастом мы начинаем осознавать, насколько в юности мы были далеки от понимания его творчества, – подхватила Аня мысль Лены.
«Лена говорит не про то, о чем мы все привычно думаем о Пушкине. Она оснащена более глубокими знаниями», – решила для себя Инна.
– Мир, Космос, Вселенная – достойное вместилище гения поэта!.. Лена, устрой мне достойную нахлобучку, – весело предложила Инна. – Сравним классиков Запада и Востока?
Аня обеспокоенно спросила:
– Насмешничаешь? Это просто возмутительно! Русская классика – бесспорное достояние всей Планеты, она гениальна.
– Кто отрицает? Но ее состав постоянно меняется, дополняется. И это нормально.
– Может, Дмитрия Быкова и Пелевина внесем в школьную программу для обязательного изучения, хотя они еще не прошли проверку временем? Канонизируем их стараниями критиков? Дадим ход делу? – спросила Аня.
– И чем это Быков тебе не угодил? Ты и его поругиваешь? Мутный? Недолюбливаешь? А что? Не исключено что внесем, у нас же литературоцентристская страна, – как-то слишком охотно поддержала Жанна идею Инны.
– Была. И тебя, Лена, к ним причислим. А что? Неплохая кампания. Гордись!
– Озорничаешь? – отмахнулась та.
– Будем спасать положение новыми классиками. Пусть принадлежат вечности! Я понимаю, изобилие современных шедевров требует мужества, чтобы их выделить из гущи и признать… – сделав выразительную паузу, провозгласила Инна. – Кто «за», кто «против»? Кто воздержался?
«Она сделала паузу в расчете на аплодисменты? Перебьется», – подумала Аня.
– Если будет, кому читать… по-русски, – неожиданно подпустила неверия Жанна. – У нас на Дальнем Востоке сплошь…
– А вдруг и правда лет через двести окажется… Ну там… китайцы нас поглотят или мусульмане… вдруг переметнутся… ассимилируют… Сейчас уже идет борьба за сознание людей. Не дай Бог, третья мировая… Нашим просторам завидуют, – испуганно и бестолково забормотала Аня.
– Прозрела, увидела «то, что временем сокрыто». Эх ты, тюха-матюха! Это, по меньшей мере, смешно, – заносчиво возмутилась Инна.
– Если бы не было так грустно, – вздохнула Жанна.
– У тебя всегда так: от полной уверенности, что всё разрешим, всех спасем, к полнейшему отчаянию? – усмехнулась Инна.
– Рожать надо больше и всё устроится. Или ты надеешься на демографическую теорию неуничтожимости человечества? Тогда изучи футурологию – науку о моделях будущего и вероятности превращения их в планируемую реальность. Квантовые теории предполагают вероятность события, но там тоже свои законы. И у прогнозистов все прописано: разведка и сбор информации, выводы и рекомендации… А там, глядишь, идея овладеет массами, – неожиданно резко выступила Аня.
«А сколько малых народностей уже исчезло?.. Как отшила! А прикидывается ясочкой. Вот и пойми ее… Сейчас начнет бросаться лозунгами, втискивать нас в строго оговоренные рамки. Мол, «ей ведомо»… Ни фига не «волокет» в литературе. Глядишь, опять заведет речь о стародавних классиках в пределах школьной программы. Решит «избрать возвышенный предмет» и станет всерьез растолковать нам понятия фабулы, сюжета, жанра, композиции. И пошло-поехало. Какая неподъемная тема! С кем рискнет схлестнуться? Не станет же она оспаривать первенство с Леной? Получится, можно сказать, пародия на диспут. Как ни грани булыжник, он булыжником остается… Представляю какой хай подняла бы Лена, услышав мои «гиблые» рассуждения… Ну не со мной же? Это само по себе оскорбительно. Не охота мне на ней оттачивать свою жесткую аргументацию. Не почешусь. Но ведь могу завестись, черт возьми… Анька не хочет выглядеть белой вороной, вот и старается, как может, чтобы мы не думали, что она совсем уж валенок. Бог с ней. Так и быть, промолчу на этот раз. Устала я кувыркаться на мелководье», – рассудительно закончила свой внутренний монолог Инна.
* * *
«Слово взяла» Жанна.
– Я вся из Пушкина. Для меня его произведения – своего рода сакральные тексты, мантры. Я поражаюсь их заряженности, какой-то подключенности к Космосу, удивительной способности реконструировать мир вокруг себя. Всё тысячу раз проверено-перепроверено, изучено, а все равно отыскиваются все новые и новые неисследованные грани в, казалось бы, уже привычных сторонах его великого наследия.
Но я читала, что поэты сочиняющие, подражая Пушкину, или художники, копирующие манеру Микеланджело, Репина, Васнецова и других великих, в наше время уже не интересны. Теперь пишут с «вывертами» и этим привлекает читателей и зрителей.
– Привлекают гадостью, фокусами, сомнительными идеями, а не талантом, – охотно поддакнула ей Аня.
– Новое время требует оформлять мысли и чувства иначе, – не согласилась с подругами Инна. – Мне знакомый искусствовед сказал, что раз удивляет и восхищает, значит, это искусство. С вашей точки зрения настоящее искусство умерло или продолжает умирать? – усмехнулась Инна.
– Оно стало хуже? – спросила ее Жанна.
– Для особо любознательных разъясню: оно стало другим.
– Хуже, – упрямо сказала Аня.
«Ну как школьницы, в самом деле. Спорят, спорят», – удивилась Лена.
– А Ленка опять «не подает признаков жизни», не реагирует на наши комментарии. Спит? Уши ей заложило? Несогласно молчит, со скрытым протестом? Никак не смилостивится, не снизойдет до нас, простых смертных. Плутает в дебрях своих размышлений? Черный ящик, а не человек, – зевая, незаметно для себя вслух произнесла Жанна.
– Я здесь, – сонным голосом напомнила о себе Лена и подумала о Жанне с некоторой грустью: «Какая умная и интересная была девчонка! А потом муж, дети, внуки, удаленность…»
– Лена, а что ты читаешь, когда у тебя на сердце тоска? Ну не Гомера же? – ничего не заметив в ее поведении, продолжила разговор Аня. (И всё-то ей интересно!)
– Музыку слушаю. Окунаюсь в мир прекрасных мелодий и на какое-то время полностью ему отдаюсь. А в детстве у меня музыка в голове рождалась. Стою, бывало, посреди огорода, звуки меня обволакивают, я обо всем на свете забываю…
– У одних музыка в голове барыню танцует или вальс, у других медленный танец-размышление, а у некоторых там полный штиль, – усмехнулась Инна. – В школьные годы, помнится, ты боролась с тоской и раздражительностью физическим трудом, а не развлечениями. Колоть дрова было твоим любимым занятием.
– Представляешь степень моей нервности после детдома, если мне чуть ли не ежедневно требовалось три-четыре часа разряжаться с топором или с лопатой в руках? Благодаря этому прекрасному лекарству я не позволяла себе срывать тормоза. Так сказать, совмещала полезное с… полезным. Теперь оно мне не по силам. Пришлось перейти на интеллектуальную терапию, – улыбнулась Лена.
14
Опять словно из «глубины веков» до Лены донесся голос Ани:
– …Меня поразило, с каким брезгливым презрением он описывал свою связь с простолюдинкой, и с каким высоким накалом чувств – с женщиной своего круга. Сноб! Он не осуждал ту замужнюю женщину за измену, а восхищался ею!
– Но как талантливо! Он гений, но он человек. И не надо трясти грязным бельем. Не рассматривай поведение его героев через призму своей мнительности, – сказала Инна.
– Не представляю, чтобы я шла с мужчиной тайком на квартиру, прекрасно понимая зачем. Я бы чувствовала себя униженной, меня бы съедал стыд, он убивал бы во мне всякое желание. Чтобы я, как самая последняя проститутка?!.. А ей хотя бы что! Увидела мужчину, ум за разум зашел и все! Как просто… Солнечный удар! А если их много… этих ударов? Кто она тогда?
– Вот видишь, мы читаем книги, чтобы лучше понять себя и других, чтобы почувствовать счастье, которого не испытали в жизни, – усмехнулась Инна.
– Для меня личный опыт важнее. Боль быстро учит. Но без книг он не был бы мною осмыслен так глубоко, – сказала Жанна.
– …Боль не всегда пробуждает оглохший мир. А если и пробуждает, то ненадолго. Я о войнах.
– …Дети должны читать, чтобы развить в себе способность чувствовать, понимать, выражать свои эмоции и учиться коммуникации, и тем готовить себя к взрослой жизни.
– А кому-то важно из книг узнать, что он не одинок в этом мире, что кто-то думает так же как он.
– …Мне кажется, в молодые годы писатели пишут, чтобы создать себя. А старики уже осознанно стараются влиять на других, – еще услышала Лена, погружаясь в темноту.
* * *
– …Читала я как-то в интернете книгу за авторством… как же ее… о черт, склероз… Ренаты Литвиновой. И ужасалась.
– И что же в результате ты в себе или в ней нашла? – настырно спросила Инна Аню. – Ловко вяжет слова?
– Неприятное, шизофреническое впечатление произвела. Может, я в ней чего-то не поняла? Говорят, тот хорошо пишет, кто хорошо думает. По телевизору Литвинова излагает свои мысли просто, легко, складно. И как актриса прекрасно смотрится. Но ее фильм, где она режиссер, тоже отдает странностью. Она будто не контролирует свое воображение. У нее там роль экстравагантного сыщика. Нет, я понимаю: несовершенный человек в несовершенном мире… это особенно интересно, но как-то непривычно, – неуверенно ответила Аня.
– Не странностью, а своеобразием манеры отличается. Для тебя она слишком рафинированная. В современном художественном мире такие качества очень ценятся. Обычное уже неинтересно, – поправила ее Инна. – Есть талант вот и пусть выражает его по-своему.
– Литвиновой приписывают слова: «Сплетни – самый недооцененный литературный жанр». Если это так, то она человек с нетривиальным чувством юмором, – одобрительно отозвалась Лена.
– Помню ее, милая чудачка. У нее манера говорить проникновенно, с легким придыханием. Она вызывающе красива, как античная статуя. Какой профиль, какая изящная посадка головы! А кожа! Кажется, что ее лицо никогда не искажается страхом и злостью. Талантливая, – подтвердила Жанна.
Аня продолжила рассказ:
– И тут я вспомнила, как под названием «Жизнь и судьба» Гроссмана кто-то такую муру в интернет запустил, что я громко возмущалась: «О, матка Боска! Это же невозможно читать!» Какими только словами я его не поносила, аж в глазах темнело от ярости. А оказалось, что это подделка. Кто этим занимается и, главное, зачем? Хочет дискредитировать автора? Наверное, и с Литвиновой та же история произошла, а я сдуру бесилась, надрывалась, – поругала себя Аня. – На эту мысль кроме всего прочего меня натолкнуло и чтение в интернете произведений непримиримого, неутомимого, несгибаемого Эдуарда Лимонова.
– Может, еще и бесконечно обаятельного? – фыркнула Инна.
– Я для эрудиции захотела познакомиться с его творчеством. Меня заинтересовала шумиха, поднятая вокруг его имени жадными до слухов журналистами, мол, он оригинальных, даже радикальных взглядов. Может, они намеренно подкидывали интригу? Так вот, там… сплошной примитивный мат! Бандитский язык, тюремная этика, пошлость, доведенная до гротеска и абсурда. Намеренно демонстрирует вредное заимствование? Лимонов, конечно, человек свободный и имеет право выражать свое мнение, но культурно. А он хвалится тем, что не уважает людей, появляясь на балконе нагишом, упоительно смакует свои ощущения! Этим он «с беззастенчивой откровенностью и с максимальной достоверностью» покоряет сердца читателей? Мастер высокого класса. Тренд сезона! Мир рукоплещет, – в Инниной манере «завелась» Аня. – Разве это не треш? И мы должны гордиться таким человеком? Что о нас подумают американцы? Русские – дикий народ? Лимонов считает, что чем грубее выражается, тем правдивее звучит его опус? Эта черно-белая гамма характеров – его особенность? Венедикт Ерофеев тоже не стерильно писал, но как талантливо! А у Лимонова жалкое ему подражание. Может, конечно, он еще в чем-то силен, а я не поняла, но меня раздражает экспансия в литературу грубости и пошлости. Они ведут к оскудению чувствительности, ослаблению эмпатии, утрачиванию человечности. А литература должна играть на повышение духовных ценностей. Она обязана носить характер совести.
– И не закрадывается сомнение, что ты не права? Художник Шемякин говорил, что иногда шокирующие непристойные вещи могут дать любопытные плоды, новые ходы в искусстве.
– Правильно ли ты поняла Шемякина? В его творчестве я подобных отклонений не заметила. Он умный художник, величайшая фигура в искусстве, – возразила Аня Инне. – У меня нет слов! Я читала Лимонова и думала: «Разве такой человек может быть нежным и ласковым? Искренним – да, честным – возможно, но добрым – никогда. Автор наповал убивает своим «красноречием». В моем понимании он не тянет даже на…
– Строгий ценитель! Не стращай. У тебя опять личные качества человека превалируют над творчеством, нельзя чтобы они перебивали в твоем сознании талант автора. Для человечества он важнее. Ты совсем не знаешь мужчин. О Лимонове и так примитивно? Какая в его произведениях поэзия, какая музыка слов и чувств!.. Написав ахинею, он удостоил нас великой милости! Ты хотела найти у него строки «на разрыв аорты»?.. А ведь Лотман говорил, что художественная литература – школа чести и достоинства. Что хмуришься? Я тебе со своими рассуждениями порядком поднадоела? У меня их великое разнообразие. Но цени во мне другое: только я скажу то, чего не скажет тебе больше никто.
– Есть литература нынешняя, а есть современная, которая не поддакивает, ни под кого не подлаживается, не угождает отдельным слоям общества, а ведет к вершине через критику и честное объяснение реальной жизни, – сердито пробурчала Аня в ответ на Иннино непонятное противоречивое насмешливое высказывание.
– Ты искала в прозе Лимонова яркие открытия? Художественность – как проба на золоте, как паспорт на брильянты. Ее можно проверить, оценить. Не правда ли? Не угодно ли тебе всерьез вникнуть в перлы Лимонова? Как ни грустно, но… кто-то должен. А вдруг случится непредвиденное, и ты наткнешься хотя бы на не ограненные алмазы.
– Матерщина – алмазы? Живой язык? Это же предательство Слова! Нецензурщина деформирует речь, она дурно влияет на сознание человека.
– Но существует «потрясающий» мир уголовного общения, его богатый образный эмоциональный язык. В нем столько разнообразных наслоений!
– Я не могу назвать язык Лимонова богатым. Может, он считает, что маты расширяют диапазон возможностей русского языка? Так он ошибается. Русский язык и без них неисчерпаем! Подлинная и вечная современность произведения определяется уровнем его культуры. Это понимать надо. У Лимонова извращенное понятие красоты. В его произведениях совершенно исчезла граница между «можно» и «нельзя»? Он считает, что излагает свои мысли живописно, непринужденно и благодаря матам терпко? В моем понимании Лимонов уподобляется тому мужчине, который, протестуя, приковывает себя голым на площади. Над ним явно тяготеют издержки воспитания или происхождения. Хотя бы о пристойности подумал. Русское искусство и литература всегда были целомудреннее Западного.
– А вдруг… по причине запаздывания?.. Вот Лимонов и догоняет… Зачем необоснованно оскорбляешь писателя? Вдруг он, как человек ищущий, заблуждающийся, делится с нами не только убеждениями, но и сомнениями? А они – удел любого писателя. Ну, а если маты сами так и просятся в текст? Они – очень побудительные слова. Помню, на стройке… Надо обладать достаточным мужеством, чтобы сознаваться в этом и отстаивать своё мнение. Не кори его. «Возлюби ближнего как себя самого». Во вселенском масштабе мы не знаем промысла Божьего. Может, у Лимонова феерия, фантасмагория, карнавал тем, сюжетов и мыслей. К тому же одна из целей творчества – вызов. У любого человека есть право на протест. Это ты замороженная фанатичка – рабыня одного мотива. У тебя во всем строго определены критерии лояльности. Огорошила ты меня. Может, те его опусы из семидесятых, опрокинутые в тревожно-мутноватые девяностые годы, и есть что-то вроде его отдушины. Вникни, ведь библейскую мудрость мы тоже не буквально воспринимаем.
В конце концов, автор имеет право на свою правду, а ты ломаешь его произведения о свою концепцию, как о колено. А вдруг его книги – поступок личности: он подкупает честностью, откровенностью, открытостью, раздвигает границы дозволенного. Этот вопрос по типу того: поощрять или подавлять человеку в себе сексуальное влечение? Это как вмешиваться в личную жизнь. Нельзя подминать человека. Уважай чужую свободу, как свою собственную. (Инна серьезно говорит или нарочно куражится и прикалывается?)
Для Лимонова важно работать без оглядки на чужое мнение, лишь бы кому-то понравиться. Для него главное, вести разговор с читателем искренно, откровенно, от души, иначе ничего путного не получится. Ты же заешь, что в Древней Греции высокое и низкое было рядом. Вели философы умные разговоры и тут же садились на каменные тумбы с дыркой… А какие шедевры создавали! В интернете я нашла о Лимонове прекрасные слова: «Преклоняюсь перед мощью его самобытного характера». «Лимонов может написать всё». Он, оказывается, занимался историей Чукотки, значит, товарищ основательный. А ты предлагаешь его выкорчевывать.
