Лариса Яковлевна Шевченко
Любовь моя
25
– Лена, я слышала, что ты любишь рыбалку. Чем она тебя привлекает? – справившись с зевотой, спросила Жанна.
«Наконец-то соскочили с литературной темы», – обрадовалась Лена и с удовольствием ответила:
– «Грибалку» люблю. По жизни я трудоголик. «Пашу» и на работе, и в семье. У меня же патологическое чувство ответственности. С ним нелегко жить. Наверное, поэтому любое общение с природой – какое я могу себе позволить – является для меня лучшей формой активного отдыха и самой полноценной «душевной терапией». Оно снимает стрессы и дарит умиротворение. С годами, я стала испытывать физическую потребность в нем.
На природе я отрешаюсь от быта, забот и волнений. В душе истаивает всё сиюминутное, мелочное, суетное. Остается красота и покой. Я там обновляюсь. Из меня уходит все отрицательное, что накопляется в городе. Природа вдохновляет. Войду хотя бы в сквер – и потекли в голове то стихотворные, то прозаические строчки… Тишина в часы отдыха приобретает первостепенное значение. Люблю музыку насыщенной природной тишины луга, поля, леса, когда чувствую великую сущность бытия, нахожу ее следы…
А сколько положительных эмоций я получаю на рыбалке! Бывало, выуживаю леща или щуку – от волнения перехватывает дыхание, все внутри дрожит от возбуждения и радостного азарта, адреналин «шибает» в голову. Незабываемые, непередаваемые чувства!
А «тихая» охота! Иду по лесу, глубоко вдыхаю пряный воздух, насыщенный запахами деревьев и цветов. Птицы заливаются на все лады, насекомые стрекочут. Душа поет! Увижу гриб, допустим, пламенеющую головку подосиновика или цвета молочного шоколада у белого – и сразу к сердцу приливает горячая волна радости. Она прибавляет мне день жизни, счастливый день…
Люблю безветрие, тогда и в душе торжественный покой… Растянусь на ковре мха, посмотрю в высокое небо, на трепетные осинки, на ласковые березки – и закружит голову бесконечная, нежная радость, и сердце наполнится красотой! Я ощущаю абсолютную гармонию чувств, свое слияние с природой. И растворяюсь в ней… Боже мой, как прекрасно жить на белом свете! И, честное слово, хочется счастья всей планете, всей вселенной!
Не напрасно шутят рыбаки, что время, проведенное на рыбалке или в лесу, в счет лет жизни не идет. Природа не может наскучить. Она лечит, обогащает, восхищает. Это же океан любви, в котором хочется плыть и плыть… Для меня жизнь – это поток прекрасной влюбленности в природу, в мир близких и далеких талантливых людей…
– О, это целая симфония! Нет, философия! – прервала Жанна восторги Лены. – А как насчет того, чтобы просто поваляться на диване?
– Редко. Если только заболею. Диван никуда не денется, а красота жизни мимо может пройти. Для моего сына отдых – это посидеть за компьютером, а для меня – побыть на природе. Еще классическая музыка меня перезагружает, но не в такой степени.
– Созерцание прекрасного – это то единственное, что еще способно меня радовать, – тихо прошептала Инна на ухо Лене.
Та осторожно притянула к себе подругу и сказала еще тише: «Не хандри, держись, мой стойкий оловянный солдатик».
– А я совершенно беспомощна, когда речь заходит об ориентировании на местности, и тем более в лесу, – смущаясь, поведала Аня. – В лесу я посещаю только хорошо изученные места.
– Это называется топографическим кретинизмом, – сказала Инна.
Аня обижено, по-детски выставила вперед свой остренький подбородок и спросила:
– А ты мягче слова для обозначения этого недостатка не знаешь?
Инна, наклонившись к Ане и понизив голос, будто собирается сообщить ей о чем-то секретном, сказала:
– И никто не знает.
Но подумала об Ане сочувственно:
«Бедная. Ей с ее данными на особое отношение мужчин рассчитывать не приходилось, вот и осталась одна-одинешенька. Ни помощи, ни защиты…»
Жанна заговорила. В ее голосе зазвучала нежная романтичность.
– В октябре гуляли мы с Колей по берегу реки, наслаждались тишиной, чудным воздухом. Смотрим, сидят два рыбака. Мы поближе подошли. Старички неторопливо беседуют, костерок между ними. В сторонке две удочки мокнут в тихой воде. Муж поинтересовался: «Что ловите?»
«Сегодня ничего не идет: ни окушата, ни плотвица», – отвечают.
«На что пытаетесь поймать», – спросила я, не заметив баночек с наживкой или прикормом.
«На разное, – неохотно ответил мне тот, который на вид постарше. – Рыбалка не главное, отдохнуть пришли. Денек-то какой: теплынь, безветрие. Благодать! Грех не порадоваться».
«Да уж точно, – согласился мой Коля. – Доброго вам дня».
Отошли мы подальше от рыбаков и тут я рассмеялась: «Артисты! Хорошо роли сыграли».
«О чем ты?» – не понял мой муж.
«Они сетью рыбу ловят. Не заметил?»
«А что я должен был заметить?»
«Я сразу обратила внимание, что удочки не по центру стоят, а в сторонке и близко друг к дружке. Вроде как для отвода глаз. Подход к ним неудобный, и лесками запутаться могут, если вдруг рыба клюнет и поведет. Да и настроены рыбаки слишком благодушно. Обычно они не любят, когда им мешают, громко разговаривают. Вот я и заподозрила обман. Потом обратила внимание на то, что берег за костром усыпан свежими еще мокрыми водорослями, а около ведра, небрежно прикрытого полотенцем, лохмотья мелкой чешуи плотвы поблескивают. Я не стала их разоблачать. Думаю, Бог с ними, со стариками, пусть нас наивными сочтут. Зачем им день портить? Крупняк, видно, здесь не водится. Ну выловят себе на ужин «мелочи пузатой» на пару сковородок… Может, и внучат угостят.
Мы пошли домой, улыбаясь теплому солнцу, ярко-пестрому одеянию кустов, поздним осенним цветам, запаху прогретой земли и тому, что еще достаточно здоровы, чтобы всему этому радоваться. Мы были такими счастливыми!
– Лена, помнишь наш поход за опятами? Мы тогда случайно набрели на «месторождение», – обратилась к подруге Инна.
– Это там, где мужчина…
– Выглядывал из-за пня с лицом человека, долго и напряженно сидящего на унитазе.
– И мы, смутившись, обошли его подальше, – рассмеялась Лена.
– А на обратном пути, не найдя грибов в заявленном месте, ты обратила внимание на белеющий в густой высокой траве свежий скол пня. Будто кто-то кору с него недавно содрал. Конечно, притормозила, нырнула в заросли. А там – о Боже! – золотая жила, Клондайк! Огромные пни, сплошь покрытые молоденькими опятами! «В зобу дыханье сперло». Красотища невозможная!
– Встали мы на колени, и давай их ножичками срезать. Молчим, сопим от усердия и восторга. Час строгаем, второй…
– И нос к носу встретились с тем самым мужиком. Оказывается, затих он тогда за пнем не по нужде, а из страха, что мы обнаружим его «хлебное» место.
– Я тогда десять банок первоклассных грибов закатала. На все праздники хватило.
– В тот день мы с тобой случайно сделали маленькое открытие.
– Какое? Не припоминаю.
– Чтобы после сбора грибов на пальцах не оставались темные следы, руки надо мыть без мыла.
– Да-да. Ты в лесном затоне с песочком отмывала грязь с рук, а я рядышком в луже, с мылом. Я протянула тебе обмылок, а он вдруг в воду выскользнул. Не успела я разозлиться на свою неаккуратность, потому что поразилась, увидев, твои пальцы первозданной чистоты. У меня-то они были шоколадные! Ты мгновенно сравнила наши руки и сделала вывод. Полезное открытие. Раньше мне приходилось пемзой оттирать стойкий природный краситель. Неловко было являться на занятия к студентам с «грязными» руками.
– А помнишь, как мы по пути к Галке заскочили в лес и под моросящим дождичком собирали подберезовики, белые грибы и маслята? До леса добрались посуху, а из него – хоть на карачках ползи! Ноги скользили по липкому чернозему. Кошмар. Ты тогда набрала целых четыре ведра отборных грибов и визжала от восторга! Придя домой, ты тут же бросилась под горячий душ, может быть, впервые в жизни подумав о своем здоровье, а не о делах. И не разомлела, не разнежилась, а до часу ночи заготавливала грибы впрок.
– Вот что значит положительные эмоции! Без них я не выдержала бы такую нагрузку.
– Лена, в книге нашего местного писателя, любителя тихой охоты я вычитала, что грибы надо выкручивать, а не срезать, чтобы не нарушать грибницы. А ты как считаешь? – спросила Аня.
– Я к любому делу подхожу как физик-экспериментатор. У меня есть несколько секретных грибных «огородов», на которых я вот уж десять лет провожу исследования, мысленно разделив каждый участок пополам. На одной половине я срезаю грибы, на другой – выкручиваю.
– И?.. – поторопила Лену Аня.
– Срезать. Только так и больше никак, – опередила Ленин ответ Инна.
Аня тоже своим опытом отдыха на природе поделилась.
– А со мной странный случай в прошлом году произошел. Собирала я грибы по левую сторону от дороги в густом мелком осиннике. Это было знакомое, привычное место. С большим трудом я пробиралась сквозь плотные заросли крапивы и чистотела, на каждом шагу стеной преграждавшие мне путь к заветному. Грибов на этот раз было мало и они по большей части были червивые. Я измучилась продираться и бесполезно наклоняться. Но вернуться без «добычи» мне не позволяло самолюбие заправского грибника. Но что интересно: как бы я ни петляла, где бы ни «блудила», из леса я выходила на дорогу в одном и том же месте. Я физически ощущала, как меня разворачивает и будто магнитом притягивает именно к этому участку. И когда я в третий раз оказалась на той же приметной развилке, в оправе высоченных некошеных трав и бурьяна, то задумалась: «Почему?» И, ведомая любопытством, грустная и совершенно обессилевшая перебралась через колдобины – ты же знаешь наши убитые и искореженные грузовиками после дождей грунтовки – на правую сторону леса, на которой никогда раньше не находила грибов. Я поплелась к старым березам и солнечным кленам в надежде отдохнуть там, на сухом бугорке. И о радость! О чудо! Поляна была сплошь усеяна молодыми опятами! Это было нечто невообразимое! За три часа я, не вставая с колен, заполнила ими все захваченные с собой емкости и выставила их в ряд вдоль дороги. Мои мучения и мытарства были вознаграждены! Это был подарок леса! Ну, вот как это можно было понять, чем объяснить такое везение? Я заслужила расположение старика-лесовика? – Аня улыбнулась. (Позволю себе заметить, что эта непривычная для Аниного лица широкая улыбка, странно его изменила, но не украсила; скромная и нежная ей больше шла.) – Затрудняюсь ответить. Мистика какая-то… Потом, ожидая подруг, я лежала в траве и наблюдала за изменением формы многослойных облаков, движущихся на разной высоте с различными скоростями. Люблю эти завораживающие картины, когда лазурное небо приглашает в свои чудные бездонные объятья. Они отвлекают, уводят от обыденности… В ноябре небо уже другое, неприветливое. А человек, следуя своей душе, тянется к ласке…
А подруги порожняком вернулись. Они за белыми охотились. На них год на редкость урожайный случился. Только не повезло моим коллегам, опередил их в этом лесу кто-то более удачливый и приметливый. Я, конечно, со всеми поделилась грибами. И долго еще радовалась своей удаче и благодарным улыбкам на усталых прокопченных солнцем и ветром лицах подруг. Мы же пешком до леса добираемся. Моя компания – безмужние и «безлошадные» «училки», – сказала Аня, и вдруг безудержно рассмеялась так, что пришлось ей спрятать голову под подушку. А отсмеявшись, еще икая, она продолжила:
– Идем из лесу, а навстречу нам две женщины предпенсионного возраста. Одна спрашивает другую: «Что это ты Кулема Ивановна в лес губы накрасила? Ишь, глазки-то как заголубели!» А вторая ей со смехом отвечает: «А вдруг я там мужичка-лесовичка отыщу!» И у моих подруг от улыбок морщинки разгладились. Шли домой и всю дорогу веселые анекдоты вспоминали, хохотали от души. Это было незабываемо!
А вообще-то я люблю настоящую «охоту», поиск: присматриваюсь к кустикам, траве, мхам, предполагаю, какие грибы в этот период времени должны расти именно в этом месте. И радуюсь, если мои «расчеты» подтверждаются. Не меркантильный интерес, а именно эти наблюдения в большей степени привлекают меня в походах за грибами.
Как я люблю лес в чарующий период ранней осени! Янтарные шатры кленов, золотой дождь березовых ветвей, широкий спектр цветов перламутровых опалов листьев осины, и своеобразные, многоликие оттенки агатов – рябины. Я не любитель превосходных степеней, но восхищаясь красотой леса, я не могу иначе выражать свои чувства.
Я часто хожу в лес одна. Брожу, наслаждаюсь природой, душу наполняю прелестью и радостью, дышу счастьем… В лесу я бываю на сто процентов сама собой. Люблю рассматривать растения. Как интересно Природа оптимизирует их строение! Кажется, Пифагор утверждал, что гармония в Природе определяется соотношением чисел. И это прекрасно! В числе единица искомая целостность мира. Это же гениально!
– Менделеев, создавший универсальный закон для всей вселенной, связал воедино химию и физику, Пифагор – Природу, музыку и математику, а ты, Ленка, физику, литературу и свое альтернативное пространство, – небрежно пошутила Инна.
– А я, даже когда вожусь на кухне, во всем замечаю разумность природы. Например, мыла я облепиху для варенья и обратила внимание на то, что всякий сор всплывал, а ягоды на дно опускались. А если бы они сами не разделялись, мне пришлось бы по одной ягодке выбирать из листьев и веточек, – сказала Жанна. – И огромные арбузы плывут по реке и не тонут. Это их свойство важно для размножения.
– Когда я бываю на природе, то ощущаю весь мир одушевленным. Стоит моему сознанию задержаться на каких-то предметах или растениях, они тут же обретают в моей голове удивительные образы и новые осязаемые формы. Они живут, чувствуют, страдают… Какие-то восхитительные детские фантазии. Хоть сказки пиши, – тихим ясным голосом произнесла Лена. И лицо ее приняло мягкое умиротворенное выражение.
«В каком необычном и неожиданно приятном формате завершился наш разговор о литературе», – удивилась Инна.
26
Лену, наверное, убаюкали тихие, монотонные голоса подруг. Голова ее сползла с подушки. На лице появилось выражение расслабленности и покоя. Но не долго длилось ее блаженное состояние. Задремывая, она опять невольно вникла в беседу подруг. Но доходила она до нее какими-то «лохматыми» клочками.
– …Иногда это было до такой степени ни на что не похоже, что я чувствовала себя совершенно отстраненной и от нашего времени, и от своих забот. Во мне возникало непередаваемое чувство пространства ушедшего прошлого, навеянного или образованного ее простыми словами… Обычно оно у нее неимоверно сжато, уплотнено, сконцентрировано, а тут разворачивалось, расширялось и у меня создавалось отчетливое впечатление того, что я нахожусь внутри него. Я наполнялась пониманием того времени, осознанием его значимости. И я четко его формулировала для себя.
– Ренессанс.
– Умеет всколыхнуть душу.
– …В голове не укладывается. И это с твоим-то самомнением, – с невинным видом ехидно подпустила шпильку Инна. – Никогда не забуду как ты…
Но Жанна не пожелала ее слушать и очевидно целенаправленно продолжила свою какую-то предыдущую мысль:
– А ты как Ахматова, «одним ожесточеньем воли» бьешь, обвиняешь, предъявляешь претензии. Как же! «…Прямой и взыскательный взгляд. Взгляд к обороне готовый». И к нападению.
– Инна, оттачивает свое «перо» – язык – на коллегах и знакомых, – поддержала Аня Жанну.
– А ты отпусти им грехи… Человек и так часто несчастен. Он хочет, чтобы его погладили по головке, пожалели, – посоветовала Инне Жанна.
– Некоторые грехи нельзя спускать.
– А себе все прощаешь?
– Прощать – это работа Бога, а я всего лишь человек, – усмехнулась Инна. – У всех много мелких недостатков, и мы каждый день их прощаем друг другу. А кто-то совершит один грех, но такой, что лучше бы о нем не знать.
– Хочешь обрести в душе благородство и покой – меняйся. Не поддавайся неверию, подозрительности, перебори или хотя бы умерь свои отрицательные эмоции. Выметай из себя непорядочность, пошлость, очищай себя от накипи слабоволия и бессердечия, – продолжила проповедовать Жанна.
– Вот тогда по-настоящему почувствуешь красоту Лениных, пусть даже грустных или ироничных строк, – сказала Аня.
– А Лена при религии, каким боком? – не поняла Инна.
– Литература очеловечивает.
– …Хочу привлечь Лену в наш разговор. Я ее детские книги от корки до корки прочитала. Она несет людям груз чужого горя, но одновременно сеет добро, пробуждает терпимость, подобную той, о которой я читала в гениальных стихах Микеланджело Буонарроти – святое для меня имя: «Нам со креста простершие объятья…» И все это для того, чтобы не теряли себя люди, – торжественно произнесла Инна.
– А эта строка откуда? – спросила Аня.
– Не знаю. Отфильтровалась и задержалась в памяти, а может, и сама придумала. Вот еще: «Мечты, недостижимые как горизонт… Хочется удержаться на головокружительной высоте восхищения, но… убогое тщеславие у нас в порядке вещей».
– Ты это о себе? Я онемела. В кои-то веки! – насмешливо удивилась Жанна.
– Я пошутила, а ты уже уши развесила.
– Ловко ты обошла мой щекотливый вопрос.
– У тебя до сих пор не открылись глаза? Долг платежом красен. Каков вопрос, таков ответ.
– Жанна, не принимай к сердцу ее слова, – сказала Аня.
– Теперь говорят: не бери в голову, – рассмеялась Инна.
«Сделали передышку и снова в бой?» – усмехнулась Лена, «ныряя» в дрему.
* * *
– …А я по сию пору Лермонтова боготворю. Никого не могу с ним рядом поставить ни по яркой эмоциональности, ни по темпераменту, ни по силе и глубине высказываний, ни по напряжению, которое скрыто в его строках. Он для меня как первая любовь. Трагичная фигура. Его по жизни любила только бабушка, – увела Аня разговор на другую стезю, видно желая оторвать Инну от раздражающей темы, или хотя бы разбавить ее критический настрой.
– Тут я не стану с тобой спорить. Лермонтова многие не любили за высокомерие и ум. Отсюда его одиночество. Для тебя он лучший писатель всех времен и народов, а мне ближе Пушкин. «Унылая пора! Очей очарованье». Гениально! Прелесть, выстроенная на противоречиях!
– Пушкиным привычно прикрываются те, кто дальше школьного учебника не заглядывает, – съехидничала Жанна. Ей очень хотелось уколоть Инну в отместку за ее насмешливость.
– Не используй имя великого поэта в своих примитивных высказываниях, – сделала ей ответный пас Инна. – Писатель талантлив если то, что он сделал, гораздо больше его личной судьбы, и знаменит, если о нем написано больше, чем он сам написал, – никого конкретно не имея в виду, добавила она безликим голосом, но ее лицо при этом повело от еле сдерживаемой злости. Она почувствовала, что ответ на Жаннин выпад прозвучал недостаточно достойно для ее апломба. И это больно задело самолюбие.
А Жанна, будто ничего не заметив, спокойно подтвердила слова Инны:
– Ты права. Но и автору надо много потрудиться, прежде, чем имя начнет работать на него.
«Вряд ли получится отвлечь девчонок от спора. Их продолжает штормить», – вздохнула Аня.
«Снова препираются. То цепляют, то успокаивают друг друга. Ночь накладывает далеко не положительный отпечаток на их разговоры. Такие беседы напоминают мне бесконечное, бестолковое круженье моих мыслей в бессонницу, когда я в полудреме пытаюсь собрать и связать воедино расползающиеся идеи и отдельные мысли и расшифровать заложенный в этих кое-как «сшитых» клочках глубокий смысл», – сквозь сон подумала Лена.
27
– …Прогресс отупляет людей. Жми себе на кнопки – и никакой работы мысли. К тому же люди становятся менее одухотворенные, но более изощренные, – сказала Аня в пространство. – Эти вещи взаимосвязаны?
– Не думаю, – осторожно сказала Жанна.
– А ты подумай, – кольнула ее Инна, не упустив возможности для насмешки.
– Молодежь морально беднее, суше нас, без полета души. Они ходят в театр, в кино, но не обливаются слезами, а хрустят попкорном, – продолжила Аня.
– Зато хохочут, – сказала Жанна.
– О чем ты говоришь! Ржут. Это совсем другое. Какое уж там изящество чувств. Дондурей шокировал меня, сказав с телеэкрана, что на основании двадцатипятилетних исследований ученые сделали ошеломительный вывод, что только три-пять процентов взрослых восприимчивы к высокому искусству, – возмутилась Инна.
– Гарантирую, что среди нашего поколения эта цифра на порядок больше, – заметила Жанна.
– Есть и наша вина в том, что мы упускаем молодежь, и она превращается в бесчувственных монстров, – сказала Аня, и ее рука привычно метнулась к затылку. Это означало, что она начинает заводиться.
– Ты считаешь, что маленькие дети умнее, чувствительнее и эмоциональнее взрослых? – спросила Инна.
– А ты думаешь, ум – привилегия взрослых? Только опыт и знания. Дело родителей научить детей управлять эмоциями, получать и закреплять знания, развивать чувствительность. А для этого их надо, прежде всего, любить, уважать. Родительская любовь – подушка безопасности для детей. Правильно выстроенные отношения в семье – залог нормального воспитания. А еще нужно целенаправленно приучать городских детей к физическому труду, допустим через спорт, и к чтению хороших, умных книг, – ответила Аня. – И твоих, Лена.
– И Ритиных, и Ларисиных, – напомнила Лена.
– Завтра я, на правах редкой гости, не слезу с Лариски, пока все не выпытаю. О Боже! Четыре писателя на одну компанию – это перебор! – засмеялась Жанна.
– А десять педагогов нормально? – спросила Инна.
– Лариса мне писала, что профессор Сталь Анатольевич Шмаков – он у них был главным экспертом по детской педагогике – был потрясен ее первой книгой. Говорил: «Слов не нахожу для оценки. Вы же физик и вдруг такое!» А она ему: «У меня голова физика, но сердце лирика». А профессор Василий Васильевич Шахов с кафедры литературы обнял ее и сказал: «Вы сами понимаете, что написали шедевр? Мы с женой не могли оторваться от книги, пока до конца не прочитали». «Как будто неплохо получилось», – ответила она, смущенная его яркой эмоциональной реакцией, – с удовольствием сообщила Аня. – А какой-то известный писатель сказал: «Мне понравилось. Я бы так не мог написать». Это был серьезный комплимент. Но главную книгу она написала своей жизнью.
– Лариса и похвальба? Нереально, – не поверила Инна.
– Так по секрету же, как специалисту по практической психологии детдомовских детей. Еще писала: «Особенно мне была приятна встреча с психологом Надеждой Глебовной Станкевич. Представляешь, влетает к нам на заседание кафедры высокая стройная красавица – мы тогда еще не были знакомы, – «выдергивает» меня в коридор, обнимает и говорит кучу восторженных комплиментов. А я, всё еще погруженная в проблемы своих лабораторий, не могу понять, что происходит. Из аудитории с сердитым лицом выходит мой заведующий, но Надежда Глебовна его не замечает, ее захлестывают бурные чувства. Она говорит о моей книге и о детдомовских детях. И я вижу в этой прекрасной сорокалетней женщине, без пяти минут профессоре, себя в пятнадцать лет: эмоционально безудержную. Прекрасное качество педагога – способность восхищаться! Я благодарна Надежде Глебовне за понимание».
– И, конечно же, Лариса приняла эти восторги с подобающим признанному писателю скромным достоинством! Для интеллигентного человека это понятие – не пустой звук, – ехидно заметила Инна. – Это для меня оно – «предмет» не первой необходимости.
– У Ларисы при всем ее знании жизни сохранилось такое милое, просто завораживающее простодушие детского писателя, – осадила подругу Лена.
– Это ирония?
– Нет, комплимент. Без этого качества ее рассказы для школьников не были бы столь блистательными. А какие у нее легкие, чистые, светлые строки о стариках, об учителях! Они для нее как волшебные кристаллы, дающие силы на преодоление проблем в трудные моменты жизни. И сама она глубоко не равнодушный человек.
– Догадываюсь о ее детдомовской приверженности к трагедиям. Я уже вижу в ней «монументального трагика», – рассмеялась Инна.
– Лариса силою своего пусть даже грустного слова на своем примере возвращает детдомовским детям веру в лучшее.
– И не только детдомовским. Надежда и вера всем необходимы, – добавила Аня свое мнение к Лениному.
– Она умеет без лингвистических изысков, скромными художественными средствами понятными детдомовским детям, достичь максимума – достучаться до их сердец. В каждой ее новелле я ощущаю обостренный взгляд ребенка на далеко недетские вещи, его понимание сложного многослойного мира взрослых. Я чувствую глубину осознания ею сильного родственного, семейного начала как главного центра воспитания детей, – сказала Лена.
– Когда я приезжала к Ларисе, она знакомила меня с коллегами по работе и с интересными людьми из своего писательского окружения, – похвалилась Аня.
– И ты, конечно, не могла не воспользоваться этой счастливой возможностью, – ревниво заметила Инна.
– Лариса показывала мне письма знаменитых писателей, где они утверждали, что ее рассказы достойны того, чтобы попасть в школьные учебники литературы. Памятники им надо ставить за поддержку начинающих талантливых писателей. Эти похвалы изменили всю Ларисину жизнь. Она поверила в себя.
– Охотно верю, – отозвалась Лена. – У нее прямое попадание в писательскую профессию.
– Они готовили из своих похвал для начинающих писателей постаменты под их будущие нерукотворные памятники. Их знаменитые преамбулы и им самим составляли славу? Везде желанные, везде свои, – проехалась Инна.
– Наблюдаю на твоем лице непонятную мне брезгливость при словах «хрестоматийный» прозаик, школьный учебник. Я ошибаюсь? – спросила Лена.
– Жаль, что некому помочь материализовать и воплотить в жизнь мнения аксакалов. У многих этих заслуженных писателей уже нет сил и возможностей отстаивать ни себя, ни других. Им самим сейчас не сладко живется. Тоже издаются малыми тиражами. А без поддержки современных классиков, вам – Ларисе и тебе Лена, – не нюхавшим пороху борьбы за место под писательским солнцем, не пробиться в солидные издательства, – пропустив Ленино замечание, закольцевала свою мысль Инна.
Аня вздохнула:
– В современных учебниках литературы для начальных классов нет тех рассказов, которые в пятидесятые годы закладывали в нас доброту, дружелюбие, сочувствие. На всю жизнь я запомнила, как девочка в пургу несла чужой женщине письмо от ее сына с фронта или как мама, узнав о болезни сына, поехала к нему зимой, за сотни верст, на перекладных… Сейчас для детей в основном развлекательное пишут.
– Кто детям в этом поможет? Если только Божье изволение…
– Жанночка, у тебя есть опыт в таких делах? – елейным голоском спросила Инна, с величавой грацией простирая руки к небу. И добавила беспардонно-весело, с молодежным пофигизмом:
– Галиматью несешь. Про родителей забыла?
«Держится с подчеркнутым вызовом. Таков ее защитный рефлекс? Но ведь никто не нападает», – для себя прокомментировала Лена поведение подруги.
– Каждый человек имеет право на свою точку зрения. Не галди. Не в пейнтбол играешь, с людьми разговариваешь. – Жанна сказала это неожиданно спокойно, как человек, пришедший к окончательному выводу и не желающий попусту тратить время.
Инну удивило столь ясно высказанное пренебрежение к ее замечанию, и, как она ни крепилась, как ни старалась, скрыть свое раздражение не смогла, оно тенью проплыло по ее напряженному лицу.
– Вы знаете, писатель Михаил Бутов тоже очень тепло отозвался о Ларисиных книгах для детей и подростков, – продолжила Аня хвалиться знанием чужих заслуг.
– Как она добралась до редактора толстого журнала? Я слышала, что произведения, присланные в столицу с периферии, сотрудники издательств не спешат получать на почте, – удивленно заметила Инна.
– Ее книги доставил и передал лично в руки редактора один ее хороший знакомый. А потом она позвонила в Москву, и они коротко, но мило поговорили.
– Повезло ей.
– Отчасти. Он не смог посодействовать. Сказал: «Вы же понимаете… Вы умная женщина, раз написали такие книги».
– Комплиментом отделался.
– И на том спасибо. Видно не всё в его силах. Он укрепил ее веру в себя, и только это важно. Еще Лариса говорила, что учителя делают «нарезки», вытяжки из ее книг, выписывают цитаты для своих классных часов, а школьники по ее произведениям ставят прекрасные спектакли. И в библиотеках ее книги нарасхват, особенно после того, как библиотекари города сделали им прекрасную рекламу.
А как-то она поделилась со мной тем, что рассказ, написанный ею в пятнадцать лет, редактор признал самым лучшим в книге, идеальным. Получается, что если бы она тогда начала писать книги, то они были бы еще более талантливыми? Вот так и поверишь, что Шолохов в двадцать лет написал «Тихий Дон» – мощную, глубокую историю, вместившую целую эпоху.
– А я и не сомневалась, – сказала Лена.
– Сколько бы еще написала Лариса ярких умных и полезных книг, поверь тогда себе! А она пошла на поводу у учителя.
– Великого Карузо выгнали из музыкальной школы за отсутствие голоса. Ошибки случаются во всех областях деятельности людей, на всех ее уровнях. Человеческий фактор, – напомнила Жанна. – Никогда не стоит жалеть о не случившемся. Зато теперь Лариса имеет возможность писать мудрые книги. И за это надо благодарить Бога.
– Разве не себя? – усмехнулась Инна.
– В официальном письме из министерства образования Ларисины книги рекомендовалось использовать как учебные пособия для учителей школ, преподавателей и студентов вузов, – «выдала» свой высокий, завершающий аккорд Аня. – А я считаю, что ее произведения должны быть настольными книгами в каждой семье.
– Лена, завидки не берут? – сморщив свой милый носик, спросила Инна.
«Уж припечатает, так припечатает. Очернительством заниматься легче. Ни уму, ни сердцу эти ее выпады. От чего она отталкивается в своих измышлениях или в так называемых шуточках»? – рассердилась Аня на Инну, сбившую ее положительный эмоциональный настрой.
– Я не завидую. У Лары одни достоинства, у меня другие. Нас нельзя сравнивать. Я рада за нее.
– Грустного в Ларисиных книгах слишком много, даже в тех, что для взрослых. Оно и понятно, – вздохнула Аня. – Она мне как-то сказала: «Сынок – вот кто мог бы сейчас написать веселую, полную доброго юмора книгу. Он в этом талантливее меня. Я ему не раз об этом говорила. Но ведь семья, работа… А потом поздно будет. Помнишь, какая я была в промежутке двадцать – сорок лет? А теперь…»
– В нашем возрасте трудно вытаскивать из души светлое и лучезарное. Все больше печальное вылезает наружу. Зато старость – это свобода для творчества, – сказала Жанна.
– Судя по состоянию моего здоровья – не для всех. Я не нужна самой себе, – сказала Инна. Но не была услышана. Она прекрасно выглядела, и подруги сочли ее жалобу на здоровье излишним кокетством.
– Вагон нерастраченной любви, тоски и маленькая тележка радости – таков солидный багаж семейных отношений Ларисиных героев. Потому и книги невеселые, – объяснила Аня.
