Лариса Яковлевна Шевченко
Любовь моя
«Защитила Риту. Я очарована. Даже ее необщительность значительная, предполагающая симфонию переживаний. Молчит, а сама, между прочим, всё подмечает! Может даже обстоятельно обдумывает набросок будущего рассказа и нас туда включает», – по-детски порадовалась Аня.
– Отвечать любезностью на любезность? Искать причины людских бед, самой не окунувшись в среду, в обстоятельства? – упорствует Инна. – Ей чужие несчастья интересны? Дети любят веселые книжки и страшные, но обязательно с хорошим концом. Страшное, если оно не скомпенсировано, действует молниеносно. Оно убивает. И взрослые, в большинстве своем, мечтают об удачных судьбах полюбившихся героев, потому что им самим хочется быть счастливыми.
– Несчастья больно задевают. Но о них все равно надо писать, чтобы меньше было в семьях горя. Что еще излишне экстравагантного числиться за Ритой с твоей точки зрения? Вспомнила, что Рита в угловато-ломанной манере изобразила судьбу сумасшедшей? Даже я читала этот рассказ… А как иначе?.. Видно твои собственные жизненные наблюдения не так уж просты и позитивны, – острым жалом крючка издевки подцепила Инну Жанна. – Тебе документальная проза интересней? Сухие строки не так тревожат?
Аня не поняла ее намека.
«У Жанны с Инной одна фраза логично не вытекает из другой. Разнобой в беседе потому, что каждая как бы отвечает на мысли, возникающие в ней согласно собственному восприятию темы. К тому же Инна все время противоречит и нам и себе», – объяснила себе свое недопонимание Аня.
– Документальные? Не люблю в прессе грубые, малохудожественные, провокационные статьи. (Кто бы мог подумать?) Ладно, больше не буду критиковать, надоело. Сойдемся на том, что я уже высказала, – насмешливым тоном успокоила Жанну Инна и бросила короткий взгляд на Лену. – И все же Ритина последняя книга особняком стоит в ряду остальных.
– Она не изменяет своему имиджу, – опять, закипая, возразила Аня.
– Ты таки прочитала ее или на чье-то мнение опираешься?
– Не только тебе надо быть на высоте. Я долго в нее вчитывалась. В каждой Ритиной фразе бездна пространства для собственного осмысления. Отчасти это область и моих интересов. И хотя многие люди по жизни Риту не особенно радуют, она любит их и жалеет. Они дороги ей до слез, до боли в сердце. Это чувствуется во всех ее рассказах.
– Ха! Звучит убедительно! Не возвеличивай Риту. Кому нужны твои панегирики? Так ты в ней до глубин типа Достоевского доберешься и вовсе потеряешь чувство меры, доведя свои высказывания до абсурда, многопонимающая ты наша! По мне так это мутноватая история. А может, на самом деле Достоевский стоит за Ритиной спиной и мешает ей писать по-своему? – рассмеялась Инна. – Ее излишний психологизм не давит тебе на мозги? Он прорывается в самую глубину, в толщу подсознания? Будь моя воля, я бы пустила его в распыл.
– Достоевского я люблю за то, что он говорит о том, во что я не вникала и мало чего понимала. Но язык его для меня тяжеловат, – созналась Аня.
– Может, все-таки потому, что темы затрагивает неподъемные? – предположила Жанна.
«Инна оттачивает мастерство и делится своими знаниями, чтобы они в ней не закисали или опять просто «разводит» девчонок? Все-таки она прирожденная актриса! И даже когда говорит полнейшую чушь, на нее приятно смотреть. Театр в ее лице потерял великого трагика. А может, комика. Такого, что многие из современных лицедеев за ней чемоданы носили бы. И закрывать ей рот, значит, хотеть невозможного. За талант можно многое простить. Ей бы королев играть». – Лена еле заметно улыбнулась своим мыслям.
– Не слишком вразумила. Ты уверена в своем выводе? Не для красного словца сказала, не затем лишь, чтобы только подискутировать? Сознавайся, это существенно разъяснит ситуацию и облегчит наш диалог, – всерьез восприняла слова Жанны Аня.
– Ты лучше объясни мне, откуда в Рите этот, казалось бы, неоправданный оптимизм с ее-то грустной биографией? – попросила Жанна.
– Все очень просто. Сама она обручена с печалью, поэтому не хочет, чтобы читатели, закрыв ее книгу, уносили с собой в душе только горечь, – объяснила Аня. – К тому же она живет с пониманием, что самое прекрасное – оно здесь и сейчас. А то ведь есть люди, которым в хорошую погоду солнце жить мешает, в плохую – дождь. Ничем им не угодишь.
– Обручена и обречена, – неодобрительно фыркнула Инна. – Александр Грин писал «Алые паруса» голодным. Тощие крысы бегали по его комнате. Его чувства явно не совпадали с тем, что он видел вокруг себя и что, витало в смрадном воздухе его квартиры.
– То были его мечты. Тогда он был молод и взирал на мир глазами счастливого человека. Он любил жизнь и надеялся, что она ответит ему взаимностью.
– Сытому и богатому не о чем мечтать, – подметила Жанна.
– Счастье всю жизнь гналось за Ритой… и догнало ее только в книгах, – грустно пошутила Инна. – Судьба хоть в этом ей пока благоволит.
– Грин в зрелом возрасте писал совсем иначе, чем в юности, – с сомнением в голосе подсказала Жанна.
– Самые отъявленные циники – это жестоко разочаровавшиеся бывшие удивительно светлые романтики, – высказала свое мнение Инна. – И мы в юности, растворяясь в культурном пространстве привлекательной фантастики, некоторое время не способны были жить в реальном мире. Воевали, бузили… кому на сколько сил хватало.
– И Риту ждет судьба Грина? – испугалась Аня.
– Она женщина и уже не молодая.
«Вот и понимай эту Инку как хочешь». – Аню вдруг охватило непонятное волнение. Она заметалась, не желая поддерживать разговор, и попыталась разобраться в себе, в своей якобы неадекватности.
10
– Почему слава обрушилась на Риту? Попала под раздачу? – Это Жанна захотела возобновить беседу. Она слишком мало знала о жизни подруг.
Но тема не получила развития.
«Опять вскочила. Ох, эта ее странная противная манера во время разговора долбить своим «комиссарским» пальцем грудь ближайшего из слушателей! Уже раз десять за сегодняшний вечер ее замечаю. Может, она еще и пуговицы откручивает у собеседников, если таковые имеются в наличии? Почему я любые слова Жанны воспринимаю в штыки? Для меня они все равно, что красная тряпка для быка. – Инна сделала мысленную паузу. – Как автомат Калашникова в руках неврастеника… Хочется выхватить и расстрелять… Он бьет избирательно, целенаправленно… Хорошо, что не бомбу. Нервы? Я ей завидую? Особо нечему. Что меня в ней так бесит? У нас с нею психологическая несовместимость?».
– …Читатель прочно сидит у Риты на крючке?
– Меня поражает парадоксальность применения тобой избитых и пошлых фраз, – рассердилась на Инну Аня.
– Разве они у меня в новом контексте не приобретают другую окраску и неожиданное звучание? – изобразив наивную мину, спросила Инна.
Жанна приподнялась было, чтобы ответить, но, отвыкшая от Инниной манеры общения, сразу не нашлась, что сказать, разозлилась на себя и раздраженно отвернулась, будто отказ видеть мог отменить факт присутствия.
– Патронташ опустел? – восторжествовала Инна.
– Умеешь ты создавать «прекрасное» настроение, – наконец выдавила из себя Жанна.
Аня попыталась в этой неловкой ситуации прийти Жанне на помощь, вернувшись к обсуждению Ритиного творчества:
– Признание приходит к тому, кто ломает привычные представления, каноны, кто вносит хоть крупинку чего-то нового.
– А мне кажется, всё теперь упирается в деньги, – деланно развязным тоном заявила Инна.
– Вредничаешь. Срываешь на нас какую-то свою досаду? (По себе меряет?) – взяв себя в руки, с оттенком надменного сострадания спросила Жанна. – Только на твоем месте я бы…
– Ты на своем попробуй.
Лена смотрела на спорщиков то с выражением сдержанного любопытства, то с усталым скорбным спокойствием. Она неосознанно изучала их поведение и выстраивала в голове ту психологическую картину, которая при этом «вытанцовывалась». В любой ситуации она оставалась исследователем.
– Настоящий художник за славу платит жизнью. Цена славы – шагреневая кожа… – снова заторопилась поделиться своими знаниями Аня, пытаясь сгладить ситуацию. – Когда ты один на один с обществом, а надо выдержать, устоять… (А фразы-то и правда шаблонные, затертые.)
– Ты не знаешь, Рита ресурс местных наград уже исчерпала? – вклинила вопрос Инна, желая оборвать нарастание Аниного словоизвержения. (Друг друга гасят – это хорошо.)
– Да. Но Рита считает, что к славе и премиям нельзя слишком серьезно относиться, они всего лишь ярлыки, – ответила Аня.
– Нет, диплом – это документ о том, что писатель что-то значит в литературе. Это признание таланта, – не согласилась Инна.
– Еще Рита говорит, что ни Толстой, ни Чехов не были лауреатами премий, – сказала Аня. – Она утверждает, что молодым премии открывают дорогу, чтобы у них было время подтвердить их следующими достойными произведениями, а ей этого уже не надо.
– А я слышала, что старики обижаются, мол, конкурсы, гранты и издательства теперь только для молодых, перспективных, а их, сохраняющих дух и традиции русской классики, не замечают, они не востребованы, им не помогают, – сказала Жанна.
– В античные времена тоже были конкурсы и награды. Состязательность во все века требовалась творческим людям, как канифоль смычку. Без премий жизнь скучна. Какие страсти разгораются вокруг них! Даже воздух накаляется! Какой возникает спортивный азарт, особенно когда мнение читателей не совпадает с решением жюри! Какое испытание для нервной системы! Это же бои без правил, они так намагничивают наше сознание! – восторженно заявила Инна.
– Есть такая опасность, – усмехнулась Лена. – Иногда такие неожиданные выводы можно услышать о произведении, что невольно хватаешься за голову.
– Когда это кого останавливало! Прут как линкоры, как ледоколы. Если захотят найти хоть какой-то недостаток – всегда найдут.
– Выявлять таланты и давать премии – не самое простое и веселое занятие. Кому-то нравится поп, а кому-то его дочка. Все субъективно. Надо уметь у молодых авторов разглядеть ростки чего-то необычного, не пропустить появление новых тенденций и приемов в литературе. Передний край существовал всегда. Основная задача комиссии по премиям – открывать и продвигать новые имена.
– Получается, эксперты договариваются? – удивилась Аня.
– Лишь отчасти. Слишком много пунктов приходится согласовывать. И там есть свои ловушки. Я членам жюри не завидую. Но художественное качество произведений все равно всегда стоит на первом месте.
– Премия – маяк для читателей: это надо читать!
– Успех, конечно, греет, окрыляет, но главное, чтобы работа над произведением приносила удовольствие и удовлетворение, чтобы испытывать радость от того, что удалось то, что хотела донести, – сказала Лена.
– Понимаю. Я удовольствие от сельской работы никогда не испытывала, только удовлетворение от хорошо выполненного дела, – сравнила несравнимое Аня. – Рита говорила, что эти премии ей сто лет без надобности, они ей хоть и не будь. Это излишества самоутверждения. «Хочется мне наград? В принципе да. Умру я без них? Нет. Вот и делай вывод. Заботит, но без фанатизма. К тому же внешний успех имеет неприятную оборотную сторону – лютую зависть «незаслуженно обиженных», тех, кому не подфартило. Для меня писательство, как медитация, как религия».
– Может в этих ее словах есть элемент игры и кокетства? «Даже Богу нужны колокола». А сама, небось, была бы не против попасть в шорт-лист «Русского Буккера» или «Большой книги», чтобы ее имя не затерялось в истории. Ха! А может сразу в Нобелевские лауреаты? – рассмеялась Инна.
– Я думаю, в своих мечтах, она высоко, в смысле премий, не поднималась.
– Ну и зря. Я хочу всем премий много и разных! Да здравствуют праздники! Пусть их будет больше в жизни каждого из нас! – воскликнула Инна. – Между прочим, для меня Буккер важнее Нобелевской, потому что эта награда профессиональная, без примеси политики. Но многие современные амбициозные писатели именно на нее напирают. А мне душу человека подавай! Она мне важна.
– Нобелевская – самая известная, авторитетная и значимая в мире, – не согласилась с Инной Жанна.
– Ты удивительно несговорчивая. Рита недостойна серьезной премии? Премия недостойна ее?
– Не ёрничай, – взвилась Аня. – Рита знает меру своего таланта и никогда не изменяет ему. И пусть «…не кончается (ее) строка».
– А я думала, добиться премии – способ подняться, когда тебя забыли читатели, – опять вставила свое язвительное замечание Инна.
– К успеху обязан стремиться каждый хоть в чем-то одаренный человек. И свою жизнь он должен воспринимать, как возможность удачно себя реализовать. Труд и честолюбие должны быть основой жизни большинства мужчин, – как на школьной политинформации провозгласила Жанна все лозунги кряду.
– Но когда человек видит, что премии получают менее достойные, он начинает задумываться, чувствовать невыгодность своей скромной позиции. «Получается, что на слуху имена тех, кто по блату красивыми бумажками «обклеился», – считает он. Как-то в «Литературной газете» назвали одного писателя детским, а он всего-то один рассказ написал для малышей и «протолкнул» его в журнал. Видно заранее себе место на пьедестале «забивал», – продолжила нападать Инна. – А потом за десять лет – ни строчки.
– Может, он не почувствовал в этом потребность и необходимость, – искренне предположила Аня. – Хватит вздыхать о чужих премиях и успехах. Пыхтим как примитивные обыватели. А какова подоплека такого поведения? А? То-то… Серьезное испытание? Какие-то шестеренки у нас в мозгах соскочили с осей и сбились с орбит, нанося урон интеллекту.
– Я читала, что мысль – производная от сознания. И язык тоже продукт сознания. А на каком языке говорит искусственный интеллект? Ах да, на математическом. А вы знаете, доказано, что от творческой работы мозг меньше устает, чем от нудной и вынужденной. А под воздействием техносферы структура мозга человека сильно меняется. Правда, Лена? Или ты и тут отмолчишься? Тогда пошагово расскажи о своем творческом пути. Не сачкуй.
– Я сначала отметилась в местных газетах, потом отправила свои рассказы в разные Московские издания, чтобы убедиться, что они чего-то стоят. А как же иначе получить подтверждение своим способностям и возможностям? Приняли, напечатали, – ответила Лена на вопрос Жанны.
– Скромница. Не возгордилась, – тут же среагировала Инна.
– И к Рите далеко не сразу пришла мудрость. Она, скажем так, долго искала себя, пока издала первую книгу, – сказала Аня.
– «Слово» особое надо знать, – пошутила Инна.
– Рита не жалеет, что не относится к растиражированным авторам? К тем, которые как по лекалу пишут, – опять встряла Жанна.
– Это ты у нее спроси, – покривила губы Инна.
– Как же ей все-таки удалось пробиться? Ведь общеизвестно, чтобы тебя заметили в России надо сначала получить признание на Западе. Или умереть.
– Ну и шуточки у тебя, Жанна! Меня бесят люди, которым кажется, что признание Запада выше признания своего народа. Они социально нездоровые или незрелые, – возмутилась Аня.
«Бессмысленная, трескучая, бестолковая болтовня», – поежилась Лена.
– Раздражает меня преклонение и излишнее почтение к иностранцам. В рот им заглядываем, принижаем себя в их глазах. Даже на российских конкурсах ждем новых ванклибернов и вудиаленов. Как-то – уже давно – слышала я по телеку выступление одного француза-пианиста. Козел-козлом, а наша публика ему аплодировала. Я решила, издеваются. Ан, нет… И что он о нас подумал? Что мы дураки? У себя на родине он, видать, давно в тираж вышел или вообще не значился в талантливых. Мы за границу самых лучших артистов посылаем, а они к нам списанных стариканов. Обидно за тех, подобострастных. Забыли, что «у советских собственная гордость!» – сердито сказала Аня.
– Не бухти. Раньше так было, теперь все иначе. Разве ты не заметила? А хлопали потому, что не могли тактичные, воспитанные люди обидеть гостя, – объяснила Жанна.
– Ритина слава… только в областном масштабе, – с легкой паскудинкой в лице тихо сказала Инна. – Не прорвалась она пока что ни в Москву, ни на мировую арену. Оно, конечно, понятно: раньше выход за кордон, хотя бы в многоликую Европу, был не самым простым делом. Но Москва могла бы пасть к ее ногам.
– Не зарывайся. В Москве Риту знают и премиями не обходят. Ведь каждая ее книга по-своему уникальна. А за границу, с нашими-то зарплатами и пенсиями… – обидчиво возразила Аня.
– Трудно женщинам имеющим семью быть писателями. Особенно, если мужья не олигархи или их вовсе нет, – вздохнула Жанна.
– Мужчинам, конечно, много проще, их быт не засасывает. Им жены всё на блюдечке с голубой каемочкой преподносят. А тут каждый день три-четыре часа кухне как отдай. И прочее, и прочее… Иногда некоторые прорываются через семейную скуку, через подавление кем-то. Но случается, что душевные силы оставляют… Знаменитый пианист Николой Луганский сочувствовал женщинам, восхищался ими. Говорил, мол, женщины так загружены бытом, что просто поразительно, что они еще способны чего-то добиваться вне семьи.
И по России мужчины разъезжают, и за границу – предел мечтаний – могут позволить себе податься, рекламируя свои книги. А женщину муж не отпустит. Как же он без няни обойдется! И дети за ней хвостом, и внуки. Она как лодка на приколе. Одна знакомая поэтесса мне жаловалась: «У меня вдохновение, а муж не дает писать, чувство вины культивирует, мол, дела стоят, а ты тут со своими рифмами… И я тону в обидах. Так ведь можно и себя и его возненавидеть! Он еще только начинает звенеть ключами, отмыкая дверь, а всё мое тело от головы до кончиков пальцев рук и ног уже пронизывают сотни нервных молний».
А другая поэтесса грустила: «Мне бы посетить нетронутые прогрессом места Сибири, откуда родом моя мама. Такая жажда впечатлений! Они могли бы перерасти в достойные сюжеты, в прелестные строки!.. А я как за высокой стеной, по верху которой спиралью «бежит» современная колючая проволока с током, состоящая из… должна, должна, должна. Выматывает эта естественная семейная преграда. Убивает. Но ведь родные, кто им, кроме меня, поможет? Есть вещи, в которых только женщина может проявить себя наиболее полно. Мужчине их нельзя передоверять. Это для детей может плохо кончиться», – поделилась печальными познаниями Аня. – Кто-то из моих друзей сказал: «Для вдохновения надо находить такие места, куда не добирается быт».
– Стало быть, кранты их поэзии, – прокомментировала ситуацию Инна. – И тут женщины поражены в правах. Качнется ли когда-нибудь маятник гендерного дисбаланса в женскую сторону?
– Ну, если учесть, что успехи женщин часто зависят от «качества» характеров их мужей… – вздохнула Аня, – то высокой поэзии нам не дождаться.
– У женщин профессия и творчество заполняют все пустоты, образующиеся в результате неудачной личной жизни, – сочувственно усмехнулась Инна. – Больших успехов добиваются не имеющие семьи. У мужчин все наоборот. Как правило, жены стараются делать все, чтобы мужья достигли своего максимума, даже в ущерб своим амбициям.
«Смакуют, смакуют… Кое в чем они, конечно, правы… Прощаю их только потому, что бессонница тому виной. Боже, мой! Как раскалывается голова!», – устало забухтела про себя Лена. И тут же другая, глубоко запрятанная незваная мысль пронизала ее: «И мне когда-то хотелось проехать по большим городам Сибири, по ее селам пешком пройти!.. Поздно».
– Лена, то, что вы с Ритой не имеете филологического образования, сказывается на качестве ваших произведений? Ну, там отсутствие специальных знаний: что есть зачин, интригующая завязка, мощная увлекательная кульминация – точка, в которой сходятся все сюжетные линии, неожиданная развязка, бурный финал. А еще композиция, стилистика, динамика, моторика текста. Или допустим, неумение развивать собственное своеобразие, – поинтересовалась Аня. – Помню, Рита шутила, что училась писать вприглядку и вприкуску. А издержки воспитания чувствуются? Не в Переделкино росли. (Она проспала начало разговора?)
Лена на этот раз отреагировала неожиданно основательно:
– Я остро чувствую недостаток знаний. Первое время это меня очень беспокоило. Но редактор сказал: «Очень хорошо, что ваша голова не забита стереотипами и шаблонами. Я вправе ожидать от вас свежие мысли и их оригинальное выражение. Вы никому не подражаете, пишете по-своему. И это самое главное. А поднатореть в некоторых азах можно и в процессе редактирования». Но я твердо знаю, что литературный институт мне бы не помешал.
– Трудно служить одновременно двум музам? Наука – это мозги, литература – эмоции. Сложно объединять в себе рациональное и иррациональное? Получается, что у тебя несколько лет подряд на полную катушку работали оба полушария мозга. Одно накапливало гуманитарную информацию, другое передавало студентам естественные знания.
Ты осталась в профессии. Но это же сумасшедший график жизни! А Рита из двух призваний выбрала главное – писательство. Она, когда полностью погрузилась в написание книг, шутливо мне жаловалась, что с трудом решает задачки для внука, что у нее совсем атрофировалась часть мозга, отвечающая за научное мышление. Может, у нее переключаться не получалось? А ты, Лена, уникум, – восхитилась Аня.
Но Жанна другую точку зрения преподнесла:
– Я как-то услышала по радио мнение одного известного физиолога на эту тему. Так он утверждал, что физики – не математики. У физиков активно работает то же полушарие, что и у поэтов, и мышление у них не вербальное, а образное, поэтому среди технарей много людей искусства. И те, и другие пытаются создать модель мира. У тех и у других прекрасное воображение.
Физик Вавилов писал стихи. Я читала, что выражение лица, когда он создавал стихи и формулы, у него было одинаково вдохновенное. Поэзия – это тоже познание. Поэзия – это кратчайший путь донесения мысли до человека. Она не только рифмует слова, но и не допускает зла и жестокости. Ее словообразующая функция…
Инна перебила Жанну:
– Гениальный Ландау прекрасно знал поэзию. Вся его жизнь была ею пронизана. Понимал, что развитие науки без красоты и высокой нравственности обрушит цивилизацию. Он говорил что-то вроде того: «Физик, не воспринимающий красоту – плохой физик». Оно и понятно. Мир создан удивительно гармоничным и прекрасным! Как можно его изучать, не любя и не восхищаясь им? Ландау в равной степени реагировал на красивое доказательство теоремы и на изящество прекрасно выполненной великим ваятелем скульптуры… и на красивых женщин.
– А я в этой связи Александру Васильевну Очирову вспомнила. Поэт, доктор философских наук, политик! Вот кого надо читать старшеклассникам и большим начальникам, – сказала Аня. – До революции в России поэзия в лицеях была отдельным предметом. Она занималась воспитанием чувств. Теперь же, в контексте современного общества, поэзия окончательно потеряла свою ценность. А для нормального развития общества, как известно, общий императив образования должен быть гуманитарным. Многим ученым, чтобы творить, нужен гуманитарный фон. Он обогащает и вдохновляет.
– Вы знаете, на планете существует некоторый процент людей, которые до сих пор считают, что солнце вращается вокруг земли. Не верится, но есть исследования, статистика, – прошептала Жанна с таким видом, будто сообщала подругам великую тайну. – Я этого не понимаю. Есть вещи, которые каждый должен знать обязательно и точно.
Лена, тебе не трудно сидеть одновременно на двух стульях? – спросила Жанна.
– Напротив. Работа и хобби – это же прекрасно! Есть бальзам и есть разрядка. Замечу, таких как я «гуманитариев» среди нас – каждый второй. Помнишь Эда? Нашел себя в поэзии. Это его лекарство от усталости и внутренней опустошенности. Сумел-таки укротить и использовать, казалось бы, неисправимо-поэтический беспорядок своих мыслей.
– Он о любви пишет? – поинтересовалась Аня.
– И о ней тоже. Еще он любит всё карикатурное, гротескное…
– А говорят, что мужской поэзии о любви сейчас не встретишь. Всюду женщины. Это раньше мужчины посвящали, воспевали… Эд – это такой страшненький, маленький, головастый толстяк с тонкими ручками? Я того изобличила? – осторожно уточнила Жанна.
– Голова у него и правда большая. Но это достоинство. Лучше, что ли, если маленькая? – защитила поэта Аня.
– Генетика Эда в плане внешности малость подкачала. Невзрачный фасад противоречит его внутреннему содержанию, – сказала Лена, – Но это неважно. После нескольких минут общения его внешних недостатков уже не замечаешь, они компенсируются талантом и обаянием. К тому же у него грустные-прегрустные и добрые-предобрые глаза. И стихи он пишет совершенно удивительные! Правда, когда крепко «подзаправится», чтобы расслабиться, потому что не может сочинять в состоянии нервного транса. Алкоголь, по его «неправильному» мнению, позволяет ему глубоко погружаться в себя. Стихи Эда дышат жизнью! Неизгладимое впечатление оставляют. Всё в его жизни вопреки… Его талант на русской почве, из истинно русских корней произрастает. Он родом из Мурманска. И что примечательно…
– А ты, друг мой сердешный, от каких корней росточек? – игриво перебила Лену Жанна.
Но ответила ей Инна:
– У меня родословная на лице отображена, а у Ленки темное детдомовское прошлое и национальность под вопросом. Помнится, она не хотела ничего общего иметь с отцом… да и с матерью… у нее там не все гладко.
– А в тебе так идеальная породистая чистокровность. Моя национальность – советский, а теперь российский человек, – осадила подругу Лена. – Не люблю, когда нагло, без согласия «больного» проводят анализ крови. По делам суди о человеке. Эта твоя процедура смахивает на…
Лена не закончила фразу, но Инна ее поняла, ускользнула от жесткого наказания взглядом, но не образумилась:
– Прозвучала мысль о новом типе человека? Во мне, конечно, тоже далеко не «чистая» кровь, но уж точно не совковая. А у тебя какой компот в крови? Прибалтийская какую пересиливает? Помнишь анекдот: «Еврейка плюс армянин – получается истинно русский человек!» Усомнилась? – прицепилась Инна теперь уже к Ане.
– «Обалдуй ты Ивановна», – детской фразой спокойно откликнулась та. А сама подумала недовольно: «Если ты подробно знаешь чьи-то биографии, это не дает тебе право вмешиваться в их личную жизнь и дергать за нервы».
В Ане говорили прошлые, глубокие детдомовские комплексы.
И Лену покоробило беспардонное прилюдное копание Инны в ее родословной, и она намеренно продолжила рассказывать о поэте:
– Эдик, будучи трезвым, стесняется высвечивать эту милую сторону своей личной жизни. Не читает своих стихов вслух, не мучает свое семейство и друзей своими шедеврами, не показывает рукописи специалистам, хотя я не раз выражала ему свое восхищение и недовольство: «Не скрывай то, «чем ты можешь прославить Творца!» Так и не уговорила.
– Боится примелькаться? – ехидно спросила Инна.
– Не суди о нем свысока. Он хороший поэт, но слишком скромный. Смеётся: «Оставлю потомкам, то бишь внукам. Пусть помнят меня».
– Это экзальтированный Герка намеков не понимает, сам ко всем суется со своим примитивом. Я слышала, Эд Иннокентия Анненского – того, который из времен Блока – очень любит. Говорит о нем: «Там, где прозаику, чтобы выразить какую-то мысль, требуется несколько страниц, хороший поэт укладывает ее в одну строку». По типу того: чтобы на сцене или в кино изобразить, что два человека любят друг друга, не обязательно много говорить, достаточно показать в прихожей две пары небрежно оставленной обуви, – сказала Инна.
– Творчество Анненкова сказалось не только на стихах Эда, – заметила Аня. – Он многим расчистил почву от лишнего, наносного. (Аня держит связь с Эдом?)
– Ах, этот… вышеупомянутый безумно талантливый Эд! – полушепотом «вскричала» Инна, протирая глаза, словно только что проснулась. – Ату его! Ату!
Женщины натянуто рассмеялись. Инна гордо распрямилась, не давая разъяснения своим эмоциям. Мол, всяк по-своему пусть расценивает и изощряется.
Аня, придвинувшись поближе к Лене, сказала:
– А я в твоей детской прозе чувствую музыку твоих прежних стихов». Лена молча кивнула. И вдруг очень тихо прошептала:
– Недавно ночью по телевизору роман «Вера» обсуждался. Молодой современный писатель Снегирев «Буккера» за нее получил. Представляешь, автор тоже считает, что герой нашего времени – женщина. Я впервые слышала, чтобы мужчина с таким пониманием и глубоким сочувствием говорил о проблемах женщин и так категорично об инфантилизме современных мужчин. Автор подробно остановился на причинах этого, казалось бы, абсурдного явления. Я слушала и мне казалась, что он читал написанные пятнадцать лет назад черновики моей, так и не вышедшей из-за болезни книги. Он говорил моими фразами! Я была приятно потрясена. Получается, мои «изыскания» в этой области что-нибудь да значили! Вернусь домой и обязательно попрошу в библиотеке эту его книгу.
Инна, уловив мысль Лены, ревниво пробурчала:
– Мужчина получил?! Тебе бы все равно не дали эту премию. И ты знаешь, почему.
– Я рада за него. Мне важно, что Снегирева будут читать мужчины и, может быть, многие из них задумаются не только о своей глобальной миссии на земле, но и о роли в семье.
– А прочитать роман, написанный женщиной им слабо или ниже их достоинства?! – сердито фыркнула Инна.
* * *
Почувствовав, что неприятно задела подругу, Инна предприняла попытку возобновить разговор.
– Лена, а серьезная болезнь автора может повлиять на качество его книг?
– Накладывает отпечаток. Произведения становятся глубже, трагичнее. Писатель передает свои мысли яснее, четче, без излишеств. Предчувствие смерти очень концентрирует ум. Это одна из причин краткости изложения. Автор торопится успеть осуществить задуманное. В его книгах больше философии, строгих размышлений и четких выводов. В них то пугающая прямота, то жуткая безнадежность. Как-то так, – ответила та.
– А в живописи возникает что-то типа «черного квадрата» Малевича. Да? Его черный цвет – просто космос! Понимал ли он, что за черным квадратом последует красный, а за ним белый? – спросила Инна.
Ей ответила Аня:
– Ты о психике? Для меня «черный квадрат» Малевича не обращен ни к чувствам, ни к разуму. Это просто черное внутри белого. Все люди трактуют его как хотят. Может, этим он и интересен.
– Я бы черный круг нарисовала. Черная дыра – символ вечности и бесконечности. Она, по-моему, философски глубже квадрата. Мне не выпал случай удостовериться в обратном, – сказала Инна.
– Не знаю. Я о Чехове говорила. Он не понаслышке знал, что такое тяжелый недуг, – недовольно пробормотала Лена. – Беспросветность в его прозе отчасти из-за его болезни. Ты могла бы представить себе человека, пишущего веселые рассказы накануне своего неминуемо скорого ухода из жизни или хотя бы в предчувствии его? У него были не трескучие фразы, а выстраданные строки, написанные кровью человека, который никогда не шел против своих убеждений.
