Лариса Яковлевна Шевченко
Любовь моя
12
Инна разговор с Леной продолжила:
– Чтобы распознать поэта тебе надо прочитать всего лишь несколько стихотворений?
– Как правило, да. Но выбирать стихи надо из сборников разных периодов жизни, чтобы сравнить, почувствовать развитие, найти лучшие.
– Что ты любишь из Цветаевой?
– Ты, наверное, удивишься: «Мне нравится, что вы больны не мной».
– А из Мандельштама?
– «Век».
– Всего-то? Даже Аня с ее великолепной простодушной наивностью и высшей формой непосредственности любит из него больше, – заявила Инна.
– Ты ряженая. При твоем-то триумфе бесчувственности и бессердечия…
– Ну что ты, Инна, я только на пути познания Мандельштама, – нервно откликнулась Аня, испугавшись резкости Жанны. – Скажем так: он мне близок, но чем, я пока не поняла.
– Тем, что его стихи рифмуются с ударами твоего сердца, тем, что они главное дело его жизни… – подсказала Жанна.
– Неравномерными ударами, – своим восприятием уточнила Инна чужое мнение. – Мандельштам уже в детстве писал сильные стихи. Говорят, поэты становятся взрослыми гораздо раньше обычных людей, что рифма – ускоритель жизни, потому что она – спрессованный опыт. И в каждой строчке стиха – вселенная! Не всякому дано снять печать с этих строк, понять природу слова поэта.
– А драматургия, по-моему, – это, прежде всего, подтекст, – сказала Жанна.
– В стихах его тоже хватает.
– Некоторые стихи Мандельштама для меня – высшая математика, а углубляться в них – как совершать цирковой трюк падения в бездну без страховки. Изучение его стихов требует полного эмоционального и умственного, я бы сказала… пожертвования. Такая насыщенность и целостность! Его жгучий темперамент подстегивает меня… Пастернак и Мандельштам, как мне иногда кажется, пишут в одном ключе, хотя вроде бы совсем разные. В них сразу не вникнешь. Читать их трудно. Непонятно, где кончается одна строчка и начинается другая. Их расшифровывать приходится. И на слух многие их стихи я не воспринимаю. Они… нет, все-таки как отдельные планеты.
– Этим поэтам в нашей стране воздуха не хватало, – сказала Лена.
– А нам ума, – рассмеялась Инна.
– Ну… невротика Бродского я бы к ним не отнесла. Может, он великий мудрец, провидец и не гладит по шерстке, но я глуха к нему. Для меня он монотонный и занудный. Если только отдельные сильные строки… – созналась Жанна.
– Наставила нас на путь истины! У каждого поэта свои заморочки, – с чувством превосходства усмехнулась Инна. – Мандельштама нельзя понять без знания предыдущего наследия поэтов. А еще, может, потому он труден, что за ним тянется шлейф Магадана… Чего проще: «Люблю грозу в начале мая».
– Воображаешь, что таким образом отсылаешь меня к классикам? Или Тютчева к ним уже не относишь?
– У каждого свой ряд предпочтений, я не хочу примазываться к общепринятому. Меня, например, Ваншенкин недавно пленил. Раньше я его не замечала, а теперь поставила на почетное место среди любимых поэтов. Увековечила… в своем сердце, – сказала Аня.
– Широко известен в узком кругу.
– «Мосты упали на колени и воду из Дуная пьют». Это он про войну. Иногда, чтобы прочувствовать душу поэта, достаточно одной его удачной строки, – сказала Лена, сделав вид, что не заметила затертую Иннину шпильку.
– У Мандельштама тяжелые мужские рифмы, – заупрямилась Жанна.
– Это естественно при его трудной жизни, – заметила Аня.
– Я недавно прочитала о нем. Раньше эти знания не приветствовались. Можно было залететь… туда же. В молодости я не имела выхода на такого рода литературу. Кое-кто мог бы свести с нужными людьми, но Коля остерегал, говорил, что она для тех, для кого этот шаг – акт отчаяния.
– Для меня красота вмещает не только правду, но и доброту, и безмерную глубину тонких чувств. Правда без любви – это ложь, это кнут. Поэтому Роберта Рождественского я больше люблю. Он из прекрасных шестидесятых, из времени торжества поэзии! Но некоторые фразы Мандельштама поражают. «Когда б вернуть мне зрячих пальцев стыд и выпуклую радость узнавания». Может ли какой мужчина о телесной любви сказать более осязаемо?! – Это Лена сказала.
– Одна строка или одна политическая метафора Бориса Пастернака могла высветить столько, сколько не поймешь, прочитав десятки томов исторического содержания. Жаль, я не могу сейчас вспомнить и воспроизвести его слова о Ленине и революции. Мозги устали, – смущенно оправдалась Инна.
– Лена, кто из поэтов тебе предпочтительней? – спросила Жанна.
– Как и в музыке, я у любого автора беру с моей точки зрения самое лучшее.
– А я иногда, под настроение, не против причаститься стихами Вознесенского, почувствовать их музыкальность, – сказала Аня. – Лена, как ты считаешь, Цицерона, Апулея и Золя еще читают? Мне почему-то «Золотой осел» и «Земля», тайком прочитанные в детстве, вспомнились.
– Все сейчас пресыщены открытостью жизни и ее проблемами. Апулей уже не потрясает. Но еще радует, – хихикнула Инна. – Кто бы превзошел его по пылкости и трогательности! Вот было бы увлекательно!
– «Читал охотно Пастернака, а Апулея не читал». Нет, «Читал охотно Конан Дойля… Пинкертона…» – это, пожалуй, больше подходит современной молодежи, – вслух решила Аня. – Да уж… «Улисс» Джойса она, наверное, не знает.
– Сама-то ты с ним знакома? Насмелилась вникнуть? Сподобилась! Осилила?! – удивилась Инна.
Аня смущенно ответила:
– Пока не смогла одолеть. Он ввел в текст массу головоломок по его словам затем, «чтобы следующие триста лет критикам было чем заниматься, и чтобы обеспечить себе бессмертие». Он облекал в шуточную, прикольную форму вполне серьезные вещи и тем придавал им парадоксальное звучание. Это хорошо продуманное, внутренне идеально структурированное, но очень сложно устроенное произведение. Чем и отпугивает.
– Чем еще оно оригинально? – поинтересовалась Жанна.
– Язык трудный, может, и уникальный, но абсурдный. Как он жестко и своеобразно дает собственный портрет! В этом есть какая-то его странность, особливость, что ли… Писательство Джойса – его биологическая потребность, способ существования. Он «выписывает текст изнутри себя… как из желудка».
– Лена, ты тоже так считаешь? – спросила Жанна.
– Ленка у нас без заскоков. А тебе, Аня, стоит разнести такие понятия как нездоровая психика и талант, – посоветовала Инна.
– Это даже ученым и врачам не всегда удается, – парировала та.
– Джойс был правовестником новой литературы? – спросила Жанна.
– Не знаю. Большинство писателей-современников воспринимали его радикальные интерпретации негативно, не вбирали в себя. Физик Юнг считал, что у Джойса больное воображение, – ответила ей Инна.
– Мнение современников и потомков могут сильно разниться, – заметила Жанна. – Его наследниками я полагаю Самуила Беккета и Хармса – звезд абсурда и бессмыслицы. Они считали Джойса гением, утверждали, что у него в произведении поразительное сочетание сознательного и бессознательного.
– Большой писатель, как правило, не школу создает, а поле, в котором купаются последователи. Многие пытались подать себя как Джойс, но не то, не то… другое, не магическое, не затягивает, не вовлекает. Он выуживал свои тексты из потока подсознания. В нем масштабная космическая поэтика, универсум, вселенная! В нем вся английская литература, весь Человек. Как у тебя с английским? Не забыла? Почитай его в подлиннике. Это же музыкальное произведение! – посоветовала Инна.
– И все же в чем основная трудность его прочтения? – взялась упорно настаивать на разъяснении Жанна.
– В тексте нет автора, который обычно руководит читателем. Он не объясняет, как его понимать, как разобраться в мощных слоях хитросплетений его дискурсов.
– Тяжко без гида? – с усмешкой заметила Жанна.
– Я, конечно, не отношу себя к сверхвысоко квалифицированным читателям, но тоже не лаптем щи хлебаю, – спокойно, с достоинством ответила Инна. И Жанне стало стыдно за свой необоснованный и мелкий укол, тем более, что им она ничего не выигрывала.
Но Аня ее выручила привычным методом – перескоком в другую тему:
– Сейчас в основном взрослые читают что «надо», что может пригодиться в дальнейшей работе.
– Звучит кощунственно. А как же литература «для души»? – мгновенно откликнулась Жанна.
– «Нелепо, смешно, безрассудно, безумно, волшебно!» – пропела Инна.
«Лишний раз убеждаюсь, что у Инны гениальная способность непринужденно уводить слушателя от заявленной темы, что дает ей возможность манипулировать людьми. Но в данном случае она поступила лояльно, не завелась. А из Лены щипцами надо вытягивать ее мнение. Даже на этой близкой ей теме нам не удается сломать лед ее молчаливости. А тогда… на первом курсе, ее, бывало, не остановишь, журчала, как звонкий весенний ручеек, – вспомнила Жанна. – А может ее молчание – лучшая демонстрация неодобрения наших мнений? Вот бы подобрать ключик к ее неразговорчивости».
– Понравится ли нашим потомкам Апулей, не перестроит ли он им мозги? – все-таки спросила она Лену.
– Понравимся ли им мы? – сонно отшутилась та.
А Инна, взглянув на Лену, неожиданно подумала: «Губы у нее совсем девичьи, будто не целованные. И рисунок четкий и припухлость детская».
– Я читала, что поэт – это человек, который стоит на краю вселенной и мысленно всю ее охватывает! – восторженно сказала Аня. (А она далеко не сухарь!)
– Поэтично. Но это о гениях сказано, – откликнулась Инна.
– Я еще в детстве заметила, что тексты некоторых книг оказывают на меня гипнотическое воздействие. Они завораживают, притягивают, не отпускают. Наверное, это происходит на каком-то психофизическом уровне. Здесь работает степень условности в безусловном пространстве текста или на читателя действует энергетика самого автора необъяснимым, невидимым, бесконтактным способом пронизывающая произведение и вызывающая отклик в наших душах. И мы представляем всё написанное им так отчетливо, так выпукло. Я лично всегда «видела», героя, за которым мне хотелось идти. Вот так, бывало, почитаю, подумаю и пойму, что не так поступаю, и не совершаю того, что могла бы сделать только ради того, чтобы «кровь привести в волнение». Получается, что, читая, я приходила к осознанию не столько героев, сколько себя. И если ребенок это почувствовал, его не оторвешь от книг.
– Должна огорчить тебя, Аня: плохие люди, как правило, даже в детстве книг не читают.
– И напрасно.
– Неправда, даже в тюрьмах читают, – возразила Жанна.
– А если и читают, то понимают по-своему, откапывая в тексте смачные места и что-то близкое своим порокам. Один мой знакомый с восторгом рассказывал мне, что его любимый герой «небезуспешно ухаживал за девушками». И это все, что он вынес из биографии великого человека, – усмехнулась Инна. – Видно никто вовремя – в раннем детстве – не направил его ум в нужную сторону. И в «Трех товарищах» Ремарка он увидел только попойки друзей, но никак не великую дружбу и пацифизм.
– Преступники глупые, слабые, оттого и жестокие. – Аня вздохнула тяжело и прерывисто. Она всех искренне жалела.
– Среди них встречаются зубры: умные, но злые, неправильно ориентированные личности, – напомнила Инна.
– Говорят, будто писатели видят глазами души и что Бог водит их рукой. Правда это или высосано из пальца? Но приверженцы этой теории держат круговую оборону. Я подозреваю, что первоначально в этих словах был заключен совсем другой, может быть даже юмористический смысл. А вдруг это лишь попытка оправдать свою бездарность, свалив всю вину на Всевышнего? Ведь наверняка есть такая категория писателей? Я теряюсь в догадках, – пошла в атаку на Лену Инна.
«О технарях подобного диспута не услышишь. А ведь инженер, по большому счету, тоже творческая профессия. А учитель? Уж куда как творческая. Да и вообще… в любом деле нельзя без полета. А вот Инна – я кишками чувствую – презрительно относится к профессии педагога. Я же считаю свою работу очень важной. Не быть толковому инженеру без хорошего учителя. Мы – первичное звено, – сделала вывод Жанна. – Правда, последнее время всё упирается в качество педагогов. Нет конкурса в педвузы, и троечные учителя выпускают из школ троечных учеников. Да и материальная база учебных заведений только компьютерами пополняется, а они в обучении не панацея, а только инструмент».
– Мне твои прекрасные вопросы не хочется портить тривиальными, недостойными ответами, – пошутила Лена. – Ну… если только под Богом понимать вдохновение. А фразы на самом деле формируются без сознательного участия автора. Наука пока не дает ответа на то, как слова приходят к нам в голову и как вообще рождается талант. Это тайна, загадка Природы, вопрос вопросов. Не размышляла я над природой писательства. Собственно, любая профессия требует определенной предрасположенности, соответствующих данных. Для меня очень важно только то, что человек по-настоящему свободен в творчестве. Свобода его максимально раскрывает.
– Не созрела отвечать на такие вопросы? И все же… – попросила Аня.
– Не возьмусь формулировать научное обоснование, но сама себе я объясняю эту способность строением мозга. Мозг, как и сердце, орган выполняющий ряд определенных функций. Он адаптирует тело к окружающей действительности, строит внутри себя картину мира с учетом нашего собственного внутреннего генного «я», полученного от родителей, которое в нашей жизни как указатель, как красная стрелка. «Я» – это факт нашего сознания. Каждое новое восприятие проходит через фильтр уже ранее воспринятого и накопленного. Если нет потребности в адаптации и развитии, мозг хуже работает. Реальность мы осознаем неодинаково по ряду причин: гены, социальная среда, воспитание, обучение… Не стану вдаваться в подробности, это дело специалистов.
Наука не развивается по прямой. На данном этапе биология выступает впереди физики. И я надеюсь, успешно. Надеюсь, кое-что разъяснится и в нашем вопросе. А вот изначально ли предначертано писательство судьбой свыше или нет… не знаю. Предки наши ведь как говаривали: «Человек нарождается – судьбой нарекается». Судьба человека записана в генах, но насколько она предопределена? Случайно ли складываются гены в такую комбинацию или в результате каких-то сбоев появляются дети с ограниченными или аномально положительными способностями? Наверное, в природе есть законы не только развития, но и ограничения человеческой популяции. Как в физике.
На земле у всего живого единый генетический код. Он будто разлит в воздухе. А есть ли в этом промысел Божий?.. Ни наука, ни религия пока не могут дать ответы на высшие запросы духа. Но мы же как воспитаны?..
Лена улыбнулась.
– Не догоняю, – удивленно изогнула брови Инна и сменила улыбку на усмешку. Ей не понравилась ссылка на Всевышнего.
– И не надо, – попросила Лена. – А вот «почистить» свой «словарик» тебе стоит. У тебя народная речь с бандитской примесью, с… каторжным оттенком. Добиваешься полного совпадения?
– Она вросла в меня, – кокетливо надув губы, – ответила Инна.
* * *
Аню от Жанны не оторвать. Спелись. Одно слово – педагоги.
– По улице нельзя пройти, чтобы не споткнуться о поэта. Титулы писателей раздаются как ярлыки на княжение. Их иногда навешивают из добрых чувств, не в части таланта, а из уважения к человеку, – сказала Жанна.
– И в части… блата.
– Между понятиями поэт и хороший человек можно поставить знак равенства?
– Я бы не рискнула. Недавно видела по телеку, как известный писатель при разводе вел раздел своего имущества, стараясь оставить жену и маленького ребенка ни с чем или на минимуме. Да еще пытался доказать, что прав. Противно было смотреть. Я и до этого к нему предвзято относилась – недолюбливала, – а тут вовсе презирать стала. Честное слово, – заверила Аня и сразу спросила:
– Истина равна правде? Что есть истина?
– Важно, что ты сама вкладываешь в это понятие, – ответила ей Инна. – В шестнадцатом веке Шекспир писал, что «правда слабоумием слывет» и «здесь правда у позорного столба».
– Как я его понимаю! В ответ на мою патологическую честность люди часто крутили пальцем у виска, – вздохнула Аня. – Не умею я ни локтями работать, ни траншеи подрывать ложью. Честность – черта опасная. За несколько веков ничего не изменилось.
– Набиваешь себе цену? Ты безжалостна в своей честности, – заметила Инна.
– А ты, издеваясь, забавляешься, – обидчиво воскликнула Аня.
– Всегда существовали честь и бесчестье. Противоречие – главное содержание жизни и закон ее развития. А Экзюпери сказал, что «истина – это то, что можно доказать и то, что невозможно избежать», – процитировала Инна.
– Приятно удивила. Ты у нас ходячая энциклопедия! Но я не без основания опасаюсь, что в современном мире не до философствований об истине, – сказала Жанна.
– А у меня сначала сложилось впечатление, что я не произвела на тебя впечатления. Истина равна пределу, к которому стремится отношение дельта икс к дельта тэ, при дельта тэ стремящемуся к бесконечности. А так как за икс люди берут совершенно разные функции, то значения истины у них не совпадают, – четко сформулировала Инна.
– Мне нравится ход твоих мыслей, но не компостируй мозги, подводя под философские понятия математическую базу. Да разве тебя переубедишь? Все равно на своем настоишь. И добром это не кончится, – вздохнула Жанна. – Ты неукоснительно придерживаешься только своих правил. Или, может, статься, я ошибаюсь, и мне представится отличная возможность убедиться в обратном?
– Исключаю такой вариант! Шучу. Я просто подчеркиваю неоднозначность подходов к данному понятию, – с невыразимо скучающим видом объяснила Инна, словно гордясь своим безразличием. Но тут же брезгливо скривилась: «Обиделась! Пусть не рыпается. Подумаешь, фифа дальневосточная, приморская. Удостоила себя лицезреть! «Помани дурака, придет издалека». Из вредности буду ей перечить, дурачить и открыто насмехаться, чтобы быстрее отвязалась».
13
– …Возьмем Пушкина, Демьяна Бедного, Хармса. Все они – поэты. И всех их в один ряд? Лично у меня для понимания Хармса не хватает воображения и способности к отвлеченным фантазиям. Рассмотрим святую троицу, созвездие современных корифеев-прозаиков: Акунина, Сорокина, Пелевина. Да, еще Прилепина. Куда ни плюнь – везде великие писатели! Их имена у всех на слуху. Властители дум, кумиры поколений! Им внимают, им рукоплещут! Они составляют славу страны! Их книги являются принадлежностью нашего времени и вечности! Это будущие обитатели русского Парнаса? Их творения, обернутые в бархат и тесненную золотом кожу, тоже станут памятниками литературы наряду со «Словом о полку Игореве»? – надменно спросила Инна. – Завернут в бархат произведения или самих авторов? Да нет же, в бронзе отольют, – подбросила еще одну шпильку Инна.
Но подруги не заразились ее эмоциями.
– Неправомочный вопрос. Это произведения разных эпох. Их нельзя сравнивать, – спокойно заметила Аня.
– Почему же? А с Шекспиром и Пушкиным можно? Тебя не смущает развязный агрессивный тон некоторых современных произведений? Раньше так не писали. Но если к делу подойти правильно… Ах, эти неумолимые доводы здравого смысла и не находящие себе оправдания… тайные мечты!.. Ты в этой ситуации чувствуешь себя до известной степени растерянной?
– Не пойму я тебя: то ли хвалишь, то ли ругаешь писателей? Хватит трепаться. А Поляков? Я за него хочу заступиться. Не назвать его среди знаменитых современников – неправильно! Его Америка знает, – возмутилась Жанна. – Он для тебя писатель не первого ранга или вовсе стоит особняком?
– Получил признание за рубежом и уже в зоне святости, вне критики? Тоже мне критерий истинности! Масштаб личности писателя надо рассматривать в контексте своей эпохи и своей страны. Мне ближе феерия юмора Шукшина. За границей эти современные писатели представляют нашу страну. За их спинами Пушкин и Гоголь! Они марку обязаны держать! – озаботилась Аня.
– Так и держат! Аня, говори спокойно, без надрыва, без измышлений. Каждая страна гордится своими талантами. Я уверена, что современные писатели и поэты впишут в историю нашей литературы свою яркую незабываемую страницу. (Расхожие представления, шаблонные фразы…) Критикуешь гигантов? Ты с непозволительной легкостью слишком вольно обращаешься с громкими именами. (Часто люди критикуют не от большого ума.) Взорвалась фонтаном вопросов! Затеребила всех. Главное, чтобы писатели сами не относили себя к святым или к категории неприкасаемых, – сказала Жанна.
– Славные имена – это во многом случайный выбор. В их ряду могли бы быть и другие, – теперь уже спокойно ответила на Иннины эмоции Аня. – Просто их некому туда препроводить. У них нет поддержки.
– Инна, у меня от тебя в голове нарастает звон ударов пульса, и буквально закипают мозги. Теперь эстетика, язык, темы – все иное. Другая эпоха, естественно, новые имена. Ниспровергатель! Собираешься обрушиться на современных писателей, раздраконить их? – поджав губы, поинтересовалась Жанна. – Тебе приятней и родней необъятный Бальзак? Обязательно нужна опора на классику? Я недавно Водолазкина прочла и была в восторге. Роскошная проза. Такой сюжет не придумаешь. Прекрасный слог, блестящий русский язык. Люблю книги, которые читаются взахлеб. И те, в которых выплескивается что-то особенное, божественное.
– Насчет Водолазкина ты права. Знаешь, читая, я его представляла совсем молодым человеком, а он седовлас. Недавно Викторию Токареву перечитала и поразилась. Ее рассказы, оказывается, в духе О, Генри! – поделилась открытием Аня.
– А Риту и Аллу ты не видишь в ее компании? Они не могут быть ровней ни ей, ни знаменитым мужчинам? Они же не пишут слащавых совковых женских романов, но о них не больно-то распространяются. Разве этих женщин не постигает разочарование в связи с тем, что их имена не значатся в одном списке с Токаревой?
– Может, не доросли? – осторожно предположила Аня.
– Они где-то поодаль стоят? Чем хуже женский детектив в сравнении с мужским или, допустим, та же фантастика? Ты не готова обсуждать эту проблему? – спросила Жанна.
– Они не около и не примыкают, а в своем, женском ряду стоят, параллельном относительно наших мужчин-современников, которым я, конечно, отдаю должное и причисляю к лучшим творцам конца двадцатого и начала двадцать первого века… – со злорадным задором начала Инна.
– Почему в отдельном, а не в общем?! Надо сломать рамки и встать в один ряд с мужчинами, – возмущенно заявила Аня. – «Женская проза! В ней длинные стилистические конструкции, избыток прилагательных. Мы пишем короче и четче», – говорят мужчины пренебрежительно. – А как же Толстой, Золя и им подобные авторы? Посмеемся вместе с великими классиками? И потом, чувства одной строчкой не выразить, эмоции тем более. Факты требуется излагать коротко. Пусть предъявят другие доказательства своего превосходства, тогда и поговорим. Мужчины одним сильны, мы, женщины, – другим. Не тема писателя выбирает, а писатель тему – добавила она, и как бы поставила точку в разговоре с Инной.
– Современные мужчины усиленно приковывают наше внимание к гендерным признакам. Выделять женщин-писателей в отдельную категорию, это как отставлять в сторону лысых, кудрявых и рыжих, – опять возмутилась Аня. – Почему мужчины всегда разделяют и разводят? Риторический вопрос? Боятся сравнений? Считают свои произведения слабее? В чем проигрывают? Женщин-врачей уже не дискриминируют. Свыклись. А об учителях я вообще не заикаюсь. Тут, скорее, наоборот…
– Ну, если учесть, что женщинам до недавнего времени не позволялось носа из кухни высовывать, а теперь они рулят, – усмехнулась Инна. – Хорошая литература не имеет пола. Нет женской прозы, женской живописи или скульптуры. Ты отличаешь творения Родена, от произведений его помощницы? Между прочим, после ее ухода он больше ничего не создал. Этот факт не наводит тебя на грустные размышления?
Я недавно «Синдром Петрушки» Дины Рубиной прочитала, – вместо того, чтобы продолжать отвечать Ане, задумчиво поделилась Инна. – Мощнейшая психологическая вещь. Гениальная. Мне за нее хотелось поклониться автору. Книга об эгоизме, непонимании между любящими мужчиной и женщиной, об одиночестве вдвоем, о чуть ли не патологическом увлечении любимым делом и последствиях всего этого… Я читала и думала, что если бы у меня не было племяшей, для меня всё могло бы закончиться вот так же… Бывали такие моменты. А я отношу себя к категории сильных.
– Рубина уже не наша, – напомнила Жанна.
– Какая разница! Она свое советское нутро из себя до конца еще не скоро вытравит. Оно из-за каждого угла выглядывает и выпирает как ребра из худосочного тела. Оно словно тень облаков над всем… У Рубиной советская фактура произведений, наша закваска, наше тонкое понимание души, – безапелляционно заявила Инна.
– Мужчины утверждают, что женщины плетутся в хвосте событий, а через их произведения проходит своевременный анализ жизни всей страны. «А они не добирают в чувственности и эмоциональности», – могла бы возразить я. Но сочту за лучшее промолчать. Каждый творец ценен своей индивидуальностью, – сказала Аня.
– Не слишком ли много у нас гениев на один квадратный километр территории? Есть ли у нас сейчас писатели такой общественной значимости как Распутин? – сама себе задала вопрос Инна.
– По мне так экология семейных отношений не менее важна экологии природы. И почва для этой темы слишком благодатная. – Лицо Ани передернула короткая, какая-то извиняющаяся улыбка.
– Значит, книги наших девчонок чего-то да стоят! Инна, завидуй, – фальшиво засмеялась Жанна.
– Для полного счастья мне только этого и не хватало, – отозвалась та.
– Инна, не пойму я тебя. За кого ты стоишь? – растерялась Аня.
– Я жду открытий, новых имен, которые обрели бы особое звучание в нашем расхристанном обществе, чтобы их книги сметали с полок магазинов! Я жду пришествия русских литературных гениев!
– Чтобы современные читатели опустошали прилавки? Ты давно посещала книжные развалы и библиотеки? – спросила Аня.
– Здрасте-пожалуйте! Приехали!.. А я о чем? Давайте, не мешкая, сами поделим всех писателей на известных, знаменитых, талантливых и гениальных.
– Какая самоуверенность! Не нуждаются писатели в твоей классификации. Да и не по тебе эта работа. Пупок надорвешь. Как зубами-то заскрежетала! – усмехнулась Жанна.
– Такие прекрасные слова забалтываем, – тихо заметила Лена.
Инна взглянула на подругу. Та молча кивнула на ее немой вопрос и закрыла глаза.
– Писатели разные, их нельзя ни сравнивать, ни в одну кучу сваливать. Каждый велик по-своему. В современной литературе есть много имен, заслуживающих самого пристального внимания, – вступилась за писателей Аня.
– Так уж и велики, – хмыкнула Инна.
– У нас тот не велик, в кого не бросают грязью, – отметилась неконкретной критикой Жанна. – Лена, твоя слава еще не достигла пика?
– Нет, – отмахнулась Лена и еще глубже «погрузилась» в подушку.
– …Мне Пелевин подходит. Его тексты наполнены аллегориями и метафорами, – тихим шепотом поделилась Аня. – Он пишет о вымышленной современности.
– Милый мой склеротик, не путаешь ли ты его с Поляковым? – удивилась Инна. – У него сочный русский язык и такое мощное переплетение смыслов. Он уже титулованный классик. Многие лета ему. Прочитай его черную, апокалиптическую комедию «Чемоданчик». Сплошь едкая афористическая критика.
– Каждому художнику интересно по-своему обыгрывать жизненное пространство, соединять не соединяемое. Иначе не стяжать ему славы. – Это Жанна попыталась теоретизировать.
– По мне так фантастика Пелевина несуразна. (Инна подначивает?)
– Ты что, Пелевин умопомрачительный, фантасмагорический фантаст. У него особая сатира, – сказала Аня.
– Особая? Обычная, мужская, – не согласилась Жанна. – Сейчас во всем мире в моде галлюциногенная фантастика. Буквально засилье ее. Шизофреническая разорванность сознания, двоемыслие, многомыслие… тонкая грань между выдумкой, мистикой, мистификацией и фантасмагорией. Бог знает что! В ней много откровенного безумия, которое не цепляет, но пугает. Сработана она, конечно, хорошо, но зачем? Фантасты ставят себе некую особенную художественную задачу? Они ищут выход в новые философские идеи и в их осмысление? Может, пытаются найти входы в подсознание, когда человек в пограничном состоянии? У этих писателей патологический интерес к его самым темным глубинам? Их не пугает мир, лежащий за гранью рассудка? Они любители пощекотать нервы? Во времена Леонардо да Винчи у людей искусства тоже был высокий уровень восприятия жизни и созданных ими произведений, но без отклонений.
– Не надо в каждом произведении искать магистральную линию… партии. Универсализм теперь не нужен. Мы не создаем новый капиталистический народ взамен советскому, – фыркнула Инна.
– Фантастика не представляет угрозы для реалистической литературы, не поглотит ее? – посетовала Жанна.
– Да брось ты. У всякого свой «барабан». Чувствуешь себя мальчишкой-героем – пиши о мушкетерах! Пламенный привет мужественным, но бесшабашным персонажам и их счастливым читателям! В пылу веселья всем море по колено! – привычно насмешливо и патетично ответила ей Инна.
– Людям нравится фантастика, они как-то сразу к ней потянулись. Она же в плену держит, невозможно оторваться. Она нужна людям, иначе бы ее не переводили на разные языки, – спокойно сказала Аня. – Фантастика в человеческом сознании творит чудеса. Она раскрепощает, делает более счастливыми. Писатели создают мир, которого нет, но он настолько осязаем, что, кажется, будто на самом деле существует.
– Только Агата Кристи и Жуль Верн все равно по количеству переводов на другие языки занимают первые места, – заверила подруг Жанна. – Чем хороши фантасты? Тем, что их интерпретации фактов, интереснее самих фактов? – с сомнением спросила она.
– Да, это парад литературных трюков, аттракционов и занимательных моментов! Пиршество новаций и идей! Изощряются, кто во что горазд, – весело ответила ей Инна. – А тебе нужны голые журналистские, отличающиеся только неожиданными фактами сюжеты или страстные нравственные, но громоздкие проповеди Толстого? Либо отражение реальности, либо изображение иллюзий? Это разобщение. Но сам факт – я читала – еще не есть правда. Правда в литературе – внутри художественных образов. Они доводят повествование до совершенства правды, – разъяснила Инна свою точку зрения Жанне.
– Для школьников в большей степени нужна не фантастика, а приключенческая литература. Она не уводит детей от реальной жизни, но подпитывает неистребимую любознательность, воспитывает благородство, достоинство, развивает чувство необыкновенного и воображение, без которого человек не поймет, что кому-то, допустим, больно. Приключения – это череда экстремальных обстоятельств, в которых добро и смелость обязаны восторжествовать. Авторы и их герои призывают превозмочь возможности среднего человека. Эта литература не назидательная, а авантюрная и интересная. Она – источник радости, наслаждения и великая сила, объединяющая подростков. И если фильм мелькает перед глазами, то сюжет книги крутится в голове, и читатель «видит» его глазами своего воображения, – бросилась в подробные рассуждения Жанна.
