Лариса Яковлевна Шевченко
Любовь моя
– Спасибо за совет, не обойду вниманием, – заверила ее Жанна.
– Он как комета ворвался в твою жизнь? Ты его «Козленка в молоке» читала? Это был культурный шок? Он выпал из общего ряда или вообще туда не попадал? – рассмеялась Инна.
Лена не удостоила ее ответа, и Инна поняла почему. «Лучше бы выговаривала, а не играла в молчанку. Моя болтовня ее опустошает?», – насупилась она и сказала осторожно, пытаясь отыскать Ленин взгляд:
– Мне кажется, Захар Прилепин тебе ближе.
– Ты права.
– Фамилия Полякова на слуху, а премий у него много? Наверное, собрал все, которые существуют в природе и теперь где-то занимает ключевые позиции? – спросила Жанна.
– Премий предостаточно, – заверила Инна. – Есть писатели модные, популярные, а есть любимые. А он три в одном. И уж точно «не выцарапывал» премии с «настойчивым трудолюбием». И в толстых столичных журналах, наверное, печатался. Правда, они теперь не попадают в наши периферийные библиотеки, потому что издаются тиражами не более двух тысяч. А до перестройки – до миллиона доходили. К слову сказать, при Союзе для нас они служили камертоном, мы на них ориентировались. Из них мы узнавали, «кто войдет в канон», кто станет популярным.
– Ты думаешь, тогда вслепую выбирали рукописи? Их же горы накапливались, – недоверчиво спросила Жанна.
Ее вопрос канул в тишину.
– Кто и как теперь «вводит» авторов в журналы, вот в чем вопрос. Моя знакомая зареклась бегать по редакциям. Убедилась на примере своего коллеги, что без денег там делать нечего. Даже Чехов говорил, что талант в России не может быть чистеньким, – подняла новую тему Аня.
– Чувствую, ты у меня сейчас договоришься! – рассмеялась Инна. – Лучше скажи, какое серьезное литературное произведение стало событием начала двадцать первого века? И сама ответила:
– Гарри Потер. Оно по тиражу на втором месте после Библии.
– Тебе бы только зубоскалить. Я о своих, российских авторах хочу услышать.
– Ну, знаешь ли… время покажет. Пушкин тоже только после гибели стал широко известен, а современники больше признавали Карамзина и Крылова.
– Сколько талантливых и гениальных художников и композиторов получили признание только после погребения! – сочувствуя, вздохнула Аня.
– В девятнадцатом и двадцатом веках понятие «литературное событие» по-разному воспринималось, – сказала Инна. – Одно и то же музыкальное произведение в разных ситуациях звучит неодинаково, вызывая несхожие чувства, поэтому и у Чайковского тоже случались провалы. И влияние слова зависит от настроения чтеца. Перечитываешь книгу два, три раза и вдруг в какой-то момент тебе открывается совсем другой смысл этого произведения.
– Да уж точно… Наша культура в двадцатые годы потеряла Человека. Ее интересовали только народные массы. Человек был материалом, средством достижения великих целей, – напомнила Жанна.
– И больше не нашла? Отношение к человеку, как к ничтожеству началось уже после первой Мировой войны, – заметила Аня.
– Народ для богатых всегда был скотом. Но не будем об этом.
– По-моему, интерес к личности человека по-настоящему вернули шестидесятники, – сказала Аня.
– А «Тихий Дон»?
– Я же сказала: по-настоящему, глобально.
* * *
– …Сейчас, например, стыдно не читать Улицкую, Пелевина, – ответила Жанна серьезно, будто не почувствовала шутливого Инниного настроя.
– Для меня все равно Лермонтов выше всех их вместе взятых. Его сочные проникновенные слова и их мощный накал всегда со мной, – упрямо сказала Аня.
– Тот, который в пределах школьной программы? Твоя эрудиция в этой области знаний далеко не заходит? Дикий учительский консерватизм! Современница Адама и Евы! Наш Евтушенко может потягаться с Шекспиром по признанию во всем мире, – возразила ей Инна. – Что глаза-то округлила?
– Я не о признании, а об остроте художественного и поэтического видения жизни.
– …Есть читатели, которые только на «ордена» реагируют, а не на качество произведений. Поэтому есть те, которые, вдохновляясь гонораром, продолжают «творить», не заботясь о высоком духовном предназначении искусства.
– И кто на этот раз попал под твою критику, как под майский дождь? Кого отнесешь к достойным твоего внимания?
– Инна, ты намекаешь на благотворность моих замечаний? – удивленно спросила Аня.
– Ах, прости, оговорилась… под осенний дождь. Или как под строительный каток.
«Мысленно аплодирую», – удовлетворенно улыбнулась Лена.
– …Верить в автора лучше, чем в премии и СМИ. Они дурачат людей, морочат головы, выставляя кого-то модным, кого-то нет, – сказала Жанна.
– Глупо писателям чураться огласки в СМИ. Она работает на их имидж.
«Ох уж эти мне досужие бредни!» – Лена внимала высказываниям с оттенком тревожного недоумения и сначала хотела резко приостановить откровения подруг, но потам решила до конца выслушать, что «народ» по этому поводу думает. На лавочке у дома сидеть ей некогда.
– Келейные награды. Они в основном результат закулисного лоббирования. Их получают писатели-чиновники и блатные из их ближнего круга. Самое обидное, что чиновниками часто становятся не по таланту, а по наследственному признаку: чей-то сын, внук, племянница… Причем, многие уже заранее, с детства, знают о перспективах своего карьерного роста и не очень стремятся приобретать знания. Другое дело – премии на производстве, – сказала Жанна.
– И там начальники себя не обходят, – презрительно фыркнула Инна.
– Кто суд вершит! – усмехнулась Аня.
– Тут важно заметить, что премии придумывают и «пробивают» те, которые сами от них хотят что-то получить, и тем самым обессмысливают и девальвируют их первоначальное назначение, – опять высказалась Жанна.
– А почему устроители конкурсов должны отдавать их другим, а не ими обозначенным? – хихикнула в ладошку Инна. – И чего это мы глазки удивленно вытаращиваем?
– Кто из таких «знаменитостей» останется в веках? – возмутилась Жанна.
– Каждый творчески одаренный человек надеется, что ему посчастливится оказаться среди избранных. Хотя бы попасть в число почетно-номинируемых, – вздохнула Аня, но тут же осторожно предположила:
– Обвиняют других в нечестности обычно те, у кого рыльце в пушку или кому не досталось премий? Те, у которых неврастения на почве зависти?
– Ой, Анька, дай нам с удовольствием позлословить! – рассмеялась Инна. – Независимых премий не может быть в принципе.
– Творческий человек не должен заниматься собственным пиаром, – забухтела Аня.
– А кто за него это будет делать? – удивилась Инна.
Лена не выдержала и неодобрительно заметила:
– Не выдохлись еще? Волна вашей критики может увеличиться до цунами и уничтожить все человечество. Ожидаю шквал возражений.
– Какие на периферии могут быть битвы за премии? Они же копеечные. Смешно слушать. Моя подруга получила семьдесят рублей, так была на верху блаженства. Вот в столице, когда на кону полтора-два миллиона, можно представить, что твориться, – поделилась предположением Жанна.
– А я была бы согласна отдать премиальные деньги, а славу лауреата себе оставить. Деньги с собой в могилу не унесешь, а слава и в реальной, и в будущей жизни осталась бы при моем имени, – рассмеялась Инна. Разговор явно развлекал ее.
«Ничего нового и оригинального не сказали». – Лена прикрыла тяжелые, словно чугуном налитые веки, но снова услышала Инну:
– «Закачала» внучатая племянница в мою электронную книгу произведения авторов, получивших премии «Русский Буккер» и «Большая книга» за последние три года. Далеко не всё понравилось. Нет волнующих тем или нет гениев слова? Цена им другая? Дефицит личностей? А в войну были, и при сталинском режиме тоже. Парадокс? Многих истребили? Геройство отсутствует? Недостаток прототипов? Может, теперь созданное, лет этак через сорок покажется шедевром? Не хотелось бы. Это означало бы полную деградацию.
– Обсудим этот вопрос завтра «на свежую» голову, – спокойно, но твердо сказала Лена и мысленно успокоила себя тем, что на встрече сокурсников будет не до литературных диспутов.
16
– …А как ты понимаешь выражение: искусство и литература должны идти впереди правды? – Это Аня обратилась к Инне.
Жанна на этот раз оказалась расторопнее:
– Фразы, вырванные из контекста трудно интерпретировать. Я предполагаю, что речь в ней идет о том, что читая книги человек, особенно подросток, как бы репетирует то, что потом будет проживать на самом деле. Так он учится. Потом, в своей жизни, ему проще будет делать правильные выводы. Но неправда тоже интересна писателю, как объект исследования.
– Спасибо за разъяснение, за проявленную заботу. Негоже нам, «представительным, гламурным» дамам быть в неведении, – нехорошо ухмыльнулась Инна.
– Всегда к вашим услугам, – одним галантно-насмешливым кивком, виртуально «расшаркалась» Жанна.
– Трудно простому человеку жить без правды, – вздохнула Аня. – Что кругом твориться! Ложь, ложь… Еще Черчилль писал, что маленькую правду охраняет эшелон лжи, чтобы не дать ей выйти наружу.
– Отец лжи – дьявол! В нас «или Бог, или черт сидит. Третьего стула нет». Русские писатели и художники всегда отвоевывали территорию правды, – сказала Жанна патетически.
– Малевич ее тоже искал? И что нашел? – спросила Аня.
– Черный квадрат. Видно до точки дошел… И произошло нечто замечательное: был создан новый визуальный язык художников – абстракционизм – симфония линий и цвета. Искали, копали и набрели, – хмыкнула Инна. – Такое иногда возникает от неопределенного, но непреодолимого неугасающего желания художников создать что-то вечное: то в каком-то смысле, взрыв феноменальной гаммы цветов, то запредельный полет свободной мысли и способность к ее изречению. Их картины кричат, зовут расшифровывать себя. Кто-то хорошо сказал, что все можно назвать искусством, если его вставить в рамку. А надо возвращаться к человеку. Иногда новое отбрасывает в забытое прошлое: шаг вперед, два назад.
У Ани вопрошающе испуганно расширились глаза.
– Не морщи нос в гармошку, не волнуйся и не злись. Не спятил Малевич. Он в некотором смысле гений.
– Тошно от твоих шуток. Все-таки у тебя шпора в одном месте.
– Юмора не понимаешь.
– А если о тебе кто-нибудь вот так же, мол… до точки, посмотрела бы я, как ты запела.
– Не родился еще такой человек! – гордо вскинула голову Инна и надменно продолжила:
– Черный квадрат и до Малевича изображали, но никто не додумался пришпандорить ему философское обоснование. В этом его гениальность.
Правда бывает ползучая, твердо героически стоящая и летящая… Режиссер Довженко когда-то так сказал. Ты за какой вариант? За беспощадность к ситуации? Ведь жизнь – постоянное преодоление препятствий. Как же иначе? Да?
Аня не поняла, чего добивается от нее Инна и предпочла промолчать.
– …Писатель всей своей жизнью предан слову. А кто-то из великих сказал, что слова – бледные тени мыслей и ощущений, что стоят за ними, – сказала Аня. (Только бы не молчать?)
– Если послушать нашу беседу, то они не такие уж и бледные! – с удовольствием заметила Жанна.
– Литература – документ истории, а писатели – глаза и уши человечества. Вот и суди сама. Не надо вешать этикеток: такой, сякой… Все писатели занимаются поисками смысла жизни, но у каждого свой сектор изучения и своя дорога познания истины, – принялась философствовать Аня.
– Но не каждый имеет право браться за перо. А вдруг извратит эпоху? – заметила Инна. – Вопрос на засыпку: «Может, для писателя важнее то, что состояние творческого подъема уже делает его счастливым?»
– Всего-то, – разочарованно протянула Аня.
– А разве у тебя с детьми не так? – приподняла высокие брови Инна.
– Результат работы тоже важен. – Мне представляется, что литература – средство прожить жизнь тебе не предназначенную, ту, которую не получается найти в реальности, когда хочется чего-то сверхобычного. У писателя много этих жизней… В этом есть хорошая доля чистоты и наивности, что свидетельствует об особой душе пишущих, – сказала Аня. И добавила:
– И их читающих и понимающих.
– Я слышала, что некоторые из писателей могут погружать себя в транс и в этом странном состоянии их мысли материализуются. Ты знакома с инверсионным методом? – спросила Жанна.
– А куда погружают себя матерщинники? – вместо ответа пробурчала Аня.
– Я думаю, ни до какого транса дело у них не доходит. Выдают желаемое за действительное. Цену себе набивают. – Жанна засмеялась, чтобы все подумали, что она шутит, на тот случай, если кто-то обидится или неправильно ее поймет.
– Не в ту степь ты отправилась. В чужую кухню да еще со своим самоваром, – презрительно хмыкнула Инна.
– Дамы, может, хватит состязаться в эрудиции? Ночь на дворе, – попросила Лена.
Наступила зыбкая и какая-то неполная тишина.
* * *
– Лена, может ты начала бы писать рассказы о насилии в семьях? Предание гласности жестоких фактов – серьезная тема, – небрежно сказала Жанна. – Поищи факты в милицейской хронике, погуляй по новым неизведанным местам своего воображения.
– К этой очень важной теме мне, наверное, уже не подступиться. Я и так работаю в режиме «нон-стоп». Новой книгой для взрослых я хочу завершить очень важный для меня психологический цикл. А дальше, что Бог даст. Чтобы поднять предложенную тобой тему на должный уровень остатка моей жизни уже не хватит. Пока этот вопрос, как и проблемы наркомании и СПИД, стоят на контроле у журналистов, врачей и психологов. Жаль, конечно. Но «нельзя объять необъятное».
– Думаешь, не потянешь или боишься дотошной безжалостной цензуры? Не скрытничай, здесь все свои. Всё останется между нами, – игриво продолжила Жанна.
«Чья бы корова мычала, а твоя бы помолчала», – раздраженно подумала о ней Инна.
– Из чистого любопытства спросила? Я не боюсь критиков. Насколько я знаю, Рита тоже не в обиде на них. Но я больше ценю хороших редакторов. Иногда полезно что-то смягчить в тексте, подправить неоднозначность некоторых фраз. Они могут подсказать, остеречь от ошибок. (Лена увильнула от проблемы с критиками?)
– Оружием критиков должно быть собственное перо, а не длинные языки репортеров, способных только изводить писателей. Современная авторитетная критика – это не подвиг одиночек, а целая система из журналистов, менеджеров и издателей. Статья в газете может вознести человека на олимп или перечеркнуть его судьбу. Критики могут представить простым людям посредственность как талант. «Запустят аферу» в прессу и народ поверит. Никто не возразит. Кто не читал, кто промолчит от неуверенности в своей компетентности. А посредственность в искусстве и литературе – губительный яд, – продолжила рассуждать Жанна. – По мне так критики паразитируют на писателях. У них часто надуманные претензии. Одному моему знакомому вменили в качестве недостатка то, что его книга слишком толстая и ее никто не станет читать. А почему она толстая? Причина на удивление простая. Писатель мог бы сделать из своей книги хоть пять отдельных, но он был не в состоянии найти деньги еще на четыре дорогие твердые обложки.
– Всё это досужие разговоры о критиках, – не вникая в разглагольствования Жанны, безразличным тоном сказала Лена. – Я как-то спросила у Риты: «Что значит редактировать? Я все свои книги для подростков писала сразу набело, и только теперь пытаюсь учиться работать над текстом. Мне, наверное, неплохо бы краткий литинститутский спецкурс на эту тему пройти: простой, незатейливый, рациональный». А она рассмеялась: «Редактировать, все равно, что ваять скульптуру. Бери глыбу и отсекай лишнее».
– Произведение, написанное сердцем, трудно самой урезать. Для меня это за гранью возможного, – прошептала Аня. – Но самое мучительное, это продолжать писать и чувствовать что не то, не то…
– Вот для этого и существуют редакторы, – сказала Лена.
– Анька, у меня есть смутное подозрение, что ты втихаря пишешь. Числишь себя литератором? И никто до сих пор не застукал тебя за этим занятием и не всыпал? – понизив голос, пошутила Инна. – Может, еще и заочный литинститут прошла, этот конвейер по «изготовлению» и воспитанию гениев, где тебя научили чувствовать пульс времени? Все грани твоего таланта раскрыли? И каков твой главный проект этого года? Он будет культурным шоком в ряду текущих событий?
– Я только рецензии пишу. – Застенчивая радость мелькнула в глазах Ани. – Я этому детдомовских ребят учу, когда они устают от математики и физики. Так сказать, смена деятельности. Они так играют. Им нравится. Некоторые проявляют неиссякаемое рвение. Для этих ребят написать предисловие или рецензию – как дать собственный ключ к произведению. Они гордятся своим серьезным мнением.
– Их рецензии – памятники литературы и филологической культуры! И ты с ними в одном «обозе», – насмешливо «проехалась» Инна по увлечению Ани.
– Какое-никакое, а развитие. Глядишь, кто-то и всерьез приохотится к сочинительству или хотя бы к чтению, – спокойно отреагировала на шпильку Аня. Она была уверена в пользе своих занятий и ирония Инны не могла ее разубедить.
– В университете ты не слыла мастерицей эпистолярного жанра. Приведи в пример хотя бы одну рецензию, – попросила Жанна.
– Не разочаруй, – со смешком поддержала просьбу Инна.
– Пожалуйста. Дала я восьмилетней Юлечке Грибановой книжечку стихов Натальи Ушаковой. Она ее прочитала при мне, картинки внимательно рассмотрела и тут же выдала: «Я буду говорить, а вы записывайте, чтобы мои мысли не успели разбежаться». И начала диктовать серьезно, по-деловому. Я еле успевала за ней. «В книжке разнообразие тем и настроений. Есть веселые стихи и с юмором. Они легко запоминаются. Я так люблю юмор! Есть тут стихи чуточку грустные. Но все они добрые, душевные, с огромной любовью к миру детей и животных. (Так и сказала: «к миру».) Хорошо, что звери в стихах сказочные и оптимистичные. В школе мне надоедает взрослая жизнь. Я устаю от нее, и мне иногда хочется возвращаться в сказку, где нет отметок, строгости, где моя душа отдыхает. Самые мои любимые стихи – таинственные, детективные, которые обязательно заканчиваются смешно или радостно. Одно такое про собачку и детские страхи мы недавно учили в классе. Я его, наверное, всю жизнь буду помнить».
Я сама не написала бы лучше. Вы чувствуете, сколько информации может извлечь внимательный педагог из нескольких фраз, сказанных ребенком?! Юлечка самостоятельно мыслит и говорит языком своего сердца. Обычно взрослые для детей пишут, а у меня они сами сочиняют простенькие рассказики, стишки и с удовольствием читают их друг другу, вместе поют свои песенки. Они в эти минуты такие счастливые!
Еще я приучаю детей запоминать и использовать слова, которые исчезают из народного языка. Старорусский язык очень поэтичный. Я имею в виду не религиозный, а бытовой. Жаль, что усредняется деревенский язык с городским. Телевидение всех «подравнивает». А раньше чуть ли не в каждой деревне был свой диалект. Плохо, когда цивилизация обгоняет культуру. Но ничего не поделаешь, это на данном этапе развития нашего общества неизбежно. «Цивилизация входит в каждый дом», и отталкивается она от коммерческого соблазна.
– Всего-то, – разочарованно протянула Инна. – Пытаешься возродить исчезающий язык?
Ее голос зазвучал еще скучнее:
– И что в твоих занятиях сенсационного?
– Я и не претендую на особенность. Это моя обычная работа с детьми, – гордо сказала Аня. Но при этом грустно подумала: «Она мне завидует?.. Вот поэтому я при детдомовских детях. Они не обидят. Они ценят и обожают меня. А я так и не полюбила мир взрослых».
– Некоторые авторы стремятся «выехать» на применении фольклора, на эксплуатации деревенского языка.
– Въехать, – шутя, поправила Жанну Инна.
– А другие против обращения к народной речи, мол, устарела, ищут свой культурный код, идут своим путем.
– Стремление к новизне иногда заводит творческих людей в непролазные дебри… самолюбования, – заметила Инна.
– И такое случается, – согласилась Аня. – На мой взгляд настоящий объемный литературный язык складывается из народной основы, ограненной талантливыми писателями и…
Просительным усталым взглядом Лена остановила ее рассуждения.
«Молчит, а будто исподволь руководит нашим разговором», – подумала Инна.
* * *
– Лена, раз уж речь зашла о рецензиях, посмотри, пожалуйста, мою на стихи одной поэтессы. Мне кажется, в ней чего-то не хватает. Уважь мою просьбу. Первый раз обращаюсь. Не хочу стать мишенью для критики коллег.
– Я не читала ее стихов, – взглянув на обложку книги, сказала Лена. – Чем они примечательны?
– Меня не содержание, форма рецензии беспокоит.
– Дай взглянуть! – потребовала Инна.
Но по-детски искательная улыбка Ани заставила Лену потянуться за очками.
«…Каждое стихотворение – мощный выброс эмоциональной критической энергии, направленной на борьбу с несправедливостью. Автор четко, прямо и уверенно ставит важнейшие проблемные вопросы современной жизни, перенасыщенной чужой болью, и раскрывает страдания, вынесенные из глубины своего чувствительного сердца… Отмечаю наличие удачных метафор и к месту подобранных эпитетов…» – читает Лена ровные, как в прописях, Анины строчки, и, пряча полуулыбку, что-то выправляет в тексте.
– На основании твоего отзыва у меня сложилось подробное и положительное впечатление о стихах твоей знакомой. Просто надо придать некоторую солидность твоим высказываниям, чтобы отзыв не выглядел школьным сочинением. Можно очень строго подойти к этому или с долей иронии или юмора. Смотря что тебе ближе.
– Например.
– Допустим… – Лена на миг задумалась. – В начало своего текста впиши такую фразу: «Я ожидала найти в книге «лютики-цветочки» и «сердце умиляющие строки», но обнаружила зрелый, жесткий и совсем не романтичный взгляд сильного, самодостаточного автора на трудные жизненные ситуации, глубокое проникновение в психологию человека, в его сложную душу, которую она препарирует со знанием дела, как хороший доктор. Я увидела неожиданные несентиментальные, почти мужские рифмы, философский подход к глобальным проблемам человеческого бытия». Ну, что-то в этом духе. Конечно, это экспромт. Мне надо еще подумать и отредактировать. Давай закончим завтра, на легкую голову? Да, еще… насчет своеобразия ее строк. Отметь, что «поэт волен выражать свои мысли в любой доступной ему интересной форме». Оригинальность не возбраняется, даже напротив – поощряется.
– Ленка, в очках хочется говорить умно, уверенно и с достоинством? Анютка, прописываю тебе постоянное ношение очков, – пошутила Инна.
– Лена, подожди. Я запишу сказанное тобой, иначе до завтра забуду. Это как раз то, что мне нужно, то чего мне не хватало, – обрадованно засуетилась Аня.
А Лена уже прикрыла глаза и словно отключилась.
«Она умеет не только работать, но и бережно дозировать свои силы», – подметила Инна, взглянув на расслабленное лицо и тело подруги.
* * *
– …Что ты пристала к Рите! Ее волнуют проблемы в семьях. Не приписывай ей глобальных мотиваций. Она даже конфликтные политические споры старается перевести в невинную бытовую плоскость. Ее право так писать. Нет у нее ни благодушия, ни излишней умильности, не ранит она свою совесть ни ложью, ни пустыми выдумками. И острые углы не сглаживает. Конечно, может, где-то что-то не договаривает, но это уж дело ее принципов, как и то, что не пишет чернухи и обходится без мата. (Подруги вчера не слышали беседы Риты с Аллой?) Главное, что ее книги дают пищу для раздумий, – несколько раздраженно объяснила Лена Инне.
– А у тебя так величие замысла! Ты же собираешь многовековый опыт трагических оплошностей человечества – никак не меньше, – и одержима идеей рокового поединка между человечеством и судьбой! Или только человека с судьбой, когда единичное приобретает черты общего? Рассматриваешь семейные проблемы в мировом вселенском масштабе? Ты же про нас понимаешь то, что мы о себя додумать не способны. Соединяя в себе логическое, чувственное и интуитивное, ты видишь вглубь… на два… три метра с закрытыми глазами! Это же высший пилотаж! Ты со своими книгами шагаешь сквозь время. Ведь только талантливое вдохновение рождает истинный шедевр. Без тебя мир лишился бы огромной части Надежды. (Это вспышка… чего?)
Есть великие писатели, а между ними существуют узкие зазоры, ниши для таких как ты, тоже способных развивать литературу, вносить крупицы нового. Так заполни эту вакансию! Господа! Проникнитесь величием момента. Победная музыка звучит в наших головах. АВЕ-Лена! Ура! Равнение на Лену! Я предугадываю блестящую будущность ее шедевров.
Это то, к чему смутно рвалась твоя душа? (Инна иронизирует или таким оригинальным способом оттягивает на себя внимание подруг?) А по мне так величие замысла предполагает великого героя, такого, чтобы вровень или выше короля Лира! Великого писателя делают великие трагедии. Или ты считаешь, что талант писателя в том, чтобы обыкновенного человека поднять на небывалую высоту, потому что этот простой человек не так уж и прост, что каждый из нас непознанная, неосвоенная вселенная?! Может, ты веришь, что увидела то, что до тебя никто не замечал? Нет? Ты глубже прочувствовала, иначе преподнесла: проще, яснее, доходчивей, так, что от твоих рассказов защемило в груди? И этого тебе достаточно? (Что это с Инной?)
«А тебе, Инна? Повторяешься. Лихо обошлась с подругой. Завелась, тормоза не сработали. Ты с радостью взяла бы свои слова обратно, но для тебя из-за упрямства это невозможно? И теперь, пытаясь провальную ситуацию обратить в выигрышную, ты будешь грубостью стараться наказать всех, кто станет на тебя нападать, защищая Лену? И только за то, что ты по своей вине оказалась в неловком положении? В кои веки мы собрались вместе совсем не для того, чтобы собачиться. Наломала дров… А может, в глубине души ты уже каешься в опрометчивом поступке, в своей несдержанности?» – Это в голове Ани промелькнули сочувственные мысли.
– Инна, это демарш, шантаж, циничное подстрекательство? Или стеб? Это откровенная чушь! Матерь Божия! Посовестилась бы говорить такое. Ты бываешь очень неделикатной. Может, не стоит вести разговор в столь своеобразной… недопустимой манере? Ты так шутишь? – тихо спросила Жанна. Мягкий нажим ее голоса благотворно повлиял на Инну, и она как-то по-детски примирительно ответила:
– А ты страшная зануда. Я всегда говорю только то, в чем совершенно уверена. Видишь, я никого не намерена щадить.
«Можно подумать, что злые несправедливые слова вылетают из Инки против ее воли, – в недоумении застыла Аня. – Почему бы Лене не окоротить (усмирить) подругу? Сама-то она не станет подгонять себя под внешние приличия, хотя быстро схватывает ситуацию. Лена боится ее обидеть? Поэтому Инна прячется под ее крыло? Лене неловко себя защищать, и она всё оставляет на наше усмотрение?.. Я это ставлю ей в вину? Каждая из нас совершенно естественно существует в своей особенности, в своей странности… Можно подумать, что у Лены только и дел, что с Инной возиться».
– Если спорящий переходит на личности, значит, он плохо владеет предметом дискуссии, – спокойно заметила Жанна.
– Приговорила. Зато вспышки злопамятности и мстительности не числятся среди моих грехов. Я от них еще в детстве прививку получила.
– Долго корпела над речью? Ты являешь собой «диковинное» зрелище. Не нашла подходящих к случаю слов? Так позаимствовала бы… у Ани и перепедалировала.
«Что это сейчас было? «Одолжила бы у Ани!..» Вот это выпад! За все насмешки отомстила, – опешила Лена. – Мо-лод-чи-на. Инна «вдохновила» Жанну на «героический подвиг» против себя же самой?.. Но этим Жанна еще больше выведет Инну из себя».
– Быстро закончила разнос, – глумливо изумилась Инна скрипучим сквозь сухие горло и губы голосом. – Продолжай. Мели Емеля – твоя неделя.
– Все-таки ты вздорная особа. Выбирай выражения, не пережимай, не заносись. С чего это ты вдруг рассвирепела? У тебя ранневесеннее обострение? Ты находишь свое поведение нормальным? Твое предположение оскорбительно. (А твое?) Что ты себе позволяешь? В голове переклинило? И впрямь природа «дарования» бывает разная. До ручки дошла или играешь на публику? Выдаешь несуразности с единственной целью эпатировать нас? Как же надоела мне за сегодняшний день твоя умствующая акробатика! А может, воображаешь, что открываешь нам тайные догматы?.. Как ты «тактична и добра»… Будь любезна, возьми свои слова обратно. Моя просьба не обременительна? – серией вопросов закончила свой монолог Жанна.
«Как завелась, как раскрутилась! Какой строй речи! Без длинных протяжек, без раскрашивания отдельных фраз, натянутых как струна монотонной интонацией», – удивилась Лена.
Во взгляде Жанны промелькнуло столько многообещающего, с огромным запасом не словарных слов из репертуара какого-либо старшины-сверхсрочника, что Инна неуверенно пробормотала:
– Прокурорский тон тебе не идет. Решила меня добить? Насквозь меня хочешь просверлить своим укоряющим взглядом? Фи, тратить время на светские условности, расшаркиваться друг перед другом? Я привыкла оставлять за собой право самой решать, как мне поступать в том или ином случае и что говорить.
– Поступать, как тебе заблагорассудится? Бесстыжие твои глаза! Прирожденная интриганка. Признаться, меня это не удивляет. Но тошнит от подобных разговоров. Ты, стало быть, считаешь, что в твои обязанности входит оскорблять людей, выставлять их подлецами, дураками, мерзко уродовать? Невероятно, но факт. Не надоела еще пустая трескотня? – невинным голосом уточнила Жанна. – Чемерицы объелась? Нет, чтобы извиниться. Не боишься последствий?
– Когда я стою одной ногой на утлой опоре, то всегда вижу впереди другую, более надежную, на которую могу перепрыгнуть, чтобы не провалиться в болото, – самоуверенно ответила Инна.
– «Не буди во мне зверя». (Наша студенческая фраза!) Собственно, я хочу уберечь тебя от опасных иллюзий, – поспешила смягчить свою угрозу Жанна.
– Я внимательно выслушала твой приговор. Ты даже отдаленно не права. Не передергивай, я имела в виду другое, – искренне удивилась Инна такому решительному напору Жанны. А про себя мрачно подумала: «Та еще… стерва. Эквилибристика, жонглирование смыслами… Кошечкой прикидывается! А коготки-то будь-будь, похлеще моих. Приперлась, ждали ее тут. Не замедлила явиться! Сто лет с ней не пересекалась. И кто ее так настропалил против меня? Ну, ты у меня еще попляшешь!»
И спросила уже вслух:
– Какая муха тебя укусила?
– Цеце, – отрезала Жанна.
– Будьте благоразумны, замолчите обе! – голос Ани сорвался на фальцет.
– Где уж нам, бесталанным, сдерживаться! – приподняв подбородок кверху, отозвалась Инна.
«Инна обычно «играет на опережение». Сама уводит неприятный разговор на выгодное ей направление. А если не получается, то признать чужое мнение и явную правоту все равно не хочет и «включает непродуманную дурочку». И сейчас такой способ общения избрала, – грустно повела сама с собой беседу Лена. – Ничего не поделаешь, у Инны опять не хватило сил вовремя остановиться, но испытанный метод как всегда пришел на помощь. Как ей спастись от себя самой?.. Самолюбивой была с детства. Помнится, на соревновании по бегу предпочла травму позорному проигрышу. Нарочно со всего размаха упала на асфальт, ободрала локти, колени… Даже когда была не права, всё делала ярко, талантливо, событийно, будто жирным шрифтом писала! Схватиться за раскаленное железо, на дерево выше мальчишек забраться – нормально! Дружила в основном с пацанами, которые степень своего презрения выражали дальностью плевка. Я таких сторонилась, но могла и сдачи дать, если цепляли… А будучи взрослой, Инна умно на работе горела. И преданней ее в моей жизни не было. Она умела радоваться и любила радовать. Что теперь с нее, больной, взять? Жива и слава Всевышнему…
