Георгий Григорьянц
Драконий перстень
– Боги отвернулись от тебя, отец, и шлют великую кару!
Сотрясения суши, хоть и меньшей силы, продолжались. Доносился отдаленный рокот.
– Знак свыше, государь! – Менофан с опаской посмотрел на потолок, а затем на Диафанта, и удивился: зачем стоять с мечом, направленным на Фарнака? Умный стратег все понял: – Государь, это уже не поможет. Все кончено. Отпусти сына с миром и позаботься о единении с богами. Твоя миссия на земле исполнена.
Диафант, не дожидаясь приказания хозяина, опустил меч. Все взоры устремились на Митридата.
– Боги на стороне Рима… – Царь, сказав это, как-то сразу осунулся, глубокие морщины прорезались на лбу, и в полной печали поверженный тиран прошептал: – Когда наступает предел жизни, умереть со славой – единственное что остается.
Фарнак молча вышел из храма. Толпа солдат восторженно приветствовала его: «Наш царь!» и еще долго скандировала: «Фарнак! Фарнак!..»
Землетрясение у берегов полуострова произошло, когда празднование в городе Фанагория, посвященное богине земледелия Деметре, достигло кульминации. В церемонии внутри святилища участвовали жрецы, приближенные царя Митридата, его жена и дети. Снаружи толпа горожан, приобщаясь к таинствам культа богини, ждала раздачи пищи богов амброзии – жрецы наливали в пузырьки оливковое масло.
Мощный толчок в недрах земли поверг людей в панику. Испуганные дети Митридата прижались к Гипсикратии. Казалось, храм сейчас рухнет.
– Держитесь меня! – прокричала жена царя. – Мы должны уйти отсюда!
Она, а также Клеопатра Понтийская, Артаферн, Дарий, Ксеркс, Оксатр и Эвпатра поспешно выбежали во дворик.
– Нужно срочно попасть на корабль и отплыть в Пантикапей! – выкрикнула Клеопатра Понтийская, оглядывая разрушения вокруг.
– Море горит! Ничего не получится! Мы переждем здесь, на акрополе Фанагории. – Гипсикратия, схватив за руку маленькую Эвпатру, увлекла ее и остальных детей за собой на вершину горы.
Подземные толчки продолжались. Неотвратимая угроза нависла над городом, стихия рушила дома, куски скал с шумом падали в море. Клеопатра Понтийская в отчаянии побежала в порт одна. Военный корабль уже был готов выйти в море, так как оставаться в гавани стало небезопасно: земля трескалась, катились камни, возникли пожары, толпа у пристани в ужасе штурмовала суда и лодки. В последний момент вбежав на борт корабля, Клеопатра Понтийская бросила взгляд на акрополь и увидела множество обезумевших людей, ринувшихся в полной уверенности, что боги карают город за грехи царя, к вершине горы, чтобы разделаться с его семьей раз уж сам Митридат недоступен. Корабль отчалил.
Разразившись бранью в адрес правителя, разъяренные солдаты и горожане Фанагории хлынули через крепостные ворота акрополя на храмовую площадь.
– Все за мной! – вскричала Гипсикратия, устремившись с детьми к башне с оружием.
Вход преградил злобный солдат, набросившийся с копьем на женщину. Она, сверкнув глазами, ловко увернулась, перехватила древко рукой, отвела удар, а другой рукой, выхватив из ножен кинжал (с ним дочь скифского вождя не расставалась никогда), вонзила его в живот воина. Поверженный солдат свалился на землю.
– Всем внутрь, забаррикадируйте дверь! – крикнула она.
Дети повиновались, бросились в укрытие. Гипсикратия, заметив на стене висевшие на крюке лук и сумку со стрелами, вооружилась и приготовилась к стрельбе. Разъяренная толпа приближалась. Первая стрела пронзила самого оголтелого из нападавших. Он рухнул. Воинственная женщина поражала стрелами каждого, кто приближался к укрытию. Но вот один из бывалых солдат метнул копье. Остановить его полет Гипсикратия уже не смогла… Копье вошло в шею с правой стороны, она, подобно раненой амазонке (как статуя Поликлета), подняла руку и, истекая кровью, медленно опустилась на каменные ступени. Толпа гудела, требовала открыть дверь, а потом, когда кто-то крикнул: «Сжечь!», люди принесли дрова и ветки, обложили ими строение и подожгли. Дверь открылась, задыхаясь и кашляя, дети Митридата выбежали на площадь. Толпа растерзала их.
Митридат, получив известие о гибели жены и детей, пришел в полное оцепенение. Укрывшись красным плащом самого Александра Македонского (в коллекции царя находилось много вещей великих людей), он, сидя на троне, погрузился в безрадостные мысли. На помертвевшем лице не было и намека на образ всесильного правителя – прежнего властолюбца, деспота, гордеца, обладателя безудержного нрава, но можно было прочесть единственное желание: уйти из жизни. Придворные, собравшись в тронном зале пантикапейского дворца, тягостно молчали. Наконец царь заговорил:
– Я всю жизнь стремился вернуть потерянное прошлое, считал себя наследником Александра Великого, был одержим идеей осчастливить греков… Но не преуспел, так же как не приобрел ни настоящих друзей, ни верных союзников. Все погибло! Жить незачем…
Он встал, подошел к мраморному столику со шкатулкой, отделанной золотом и драгоценными камнями, и, открыв ее, взял хрустальный закупоренный флакончик с черной маслянистой жидкостью – яд аконит. Раскупорив сосуд, не задумываясь, выпил содержимое и неторопливо вернулся на место. Подняв горделиво голову, стал ждать. Диафант и Менофан встали на колени, галл Битоит остался стоять, невозмутимо наблюдая за самоказнью.
Яд в огромной дозе не подействовал. Митридат внутренне усмехнулся. С юного возраста, боясь отравлений, он приучал себя к ядам и стал к ним невосприимчив. Он поднялся, подошел к Битоиту:
– Бесполезно, мой организм из-за нелепых предохранительных мер не реагирует на яды. Битоит, приказываю: избавь меня от мучений, пронзи мечом! – И закрыл глаза.
Командир галльских наемников, один из телохранителей царя, воинственный и отчаянный, но бесчувственный и равнодушный, обнажив меч, отвел его назад и без колебаний вонзил в Митридата. Лезвие меча, блеснув в лучах заходящего солнца, поразило царя в самое сердце. Тело обмякло и в конвульсиях сползло на ковер. Прикончив царя, Битоит вытащил меч из трупа и протер лезвие о рукав своей рубахи, торчащий из-под кольчуги. С презрением посмотрев на мертвеца, сказал:
– Тиран повержен, мир ликует! – и, не обращая внимания на ошеломленных Диафанта и Менофана, не спеша вышел из зала.
Преодолев перевалы и горные долины, огромная римская армия пришла под стены Иерусалима. Крепостная стена, высокая, со сторожевыми башнями, огибала город, стоящий на крутых холмах, и должна была предотвратить вторжение любого врага. Храм был сам себе крепостью и просматривался на высоком холме, с которого срыли природную вершину. Ворота закрыты наглухо, и город, снабжаемый водой по подземному водопроводу, надеялся выдержать продолжительную осаду.
Аристобулу, явившемуся к Помпею, был устроен внешне радушный прием.
– Аристобул II, царь Иудеи, рад тебя видеть! – Помпей расплылся в улыбке. – Мой друг Цезарь всегда повторяет: «Великие начинания даже не надо обдумывать». Действуй своевременно и игнорируй ничтожное, и ты поступишь мудро!
Умные глаза властителя маленькой страны Иудеи выдавали растерянность:
– Мои мысли тревожны, но мои чувства будоражат кровь.
Главнокомандующий сверкнул глазами:
– Рим ценит почтение и преданность. Выпьем за успех!
Деметрий, подозрительно поглядывая на Аристобула, подал кубки с вином и хищно улыбнулся. Аристобул насторожился.
Помпей гремел:
– Ты будешь великим царем!! Я пью за тебя!! – а потом спокойным тоном объяснил: – Прикажи открыть ворота, мы войдем в город, ты уплатишь десять тысяч талантов, и правь своим народом дальше.
Аристобул вдруг ясно осознал, что совершил роковую ошибку, связавшись с римлянами, и это грозит потерей не только личной власти, но и независимости страны. Подняв кубок, он неуверенно сказал:
– Царь велик, если судьба страны в руках народа. Обещаю все исполнить, если ты уведешь армию.
Поздно. Наивное тщеславие приводит к катастрофе. Горделиво поднятая голова Помпея говорила о высокомерии, а в глазах читался открытый вызов, выдавая приступ необузданного гнева.
– Обещаниями сыт не будешь, Аристобул! – полководец был холоден и хмур, что окончательно отрезвило царя.
Легион Габиния подошел к южным воротам Иерусалима. Защитники со стены видели своего предводителя Аристобула среди римлян, спешно занимающих боевой порядок. Солдаты, сопроводившие к воротам царя, оставались за его спиной.
Один из защитников на стене поднял правую руку и жестами спросил Аристобула: «Что происходит? Открывать ворота?» Аристобул собрал щепотью три пальца правой руки и незаметно направил вверх. Жест означал: «Не спеши!» Затем показал ладонь: «Стой!»
Терпение римлян кончилось. Царя привели к Габинию.
– В чем дело, Аристобул? Почему не открывают ворота?
Посмотрев пристально в глаза наместнику, царь с вызовом сказал:
– Иногда злая воля может возобладать над человеком, но благословенный бог помогает справиться с испытанием.
Наместник Сирии Габиний наморщил лоб, на его лице отразились крайняя презрительность и недоброжелательность.
– Задержать! – сквозь зубы процедил он.
Царю заломили руки за спину и увели.
Помпей был взбешен:
– Дело принимает такой оборот, что придется штурмовать город! Мое великодушие принесено в жертву строптивости иудеев.
На другой день под стенами Иерусалима появилась вся армия римлян. Город был окружен войсками. Штурм готовили с западной стороны, наименее защищенной. «Железная машина» (регулярное войско) действовала безотказно: разворачивались метательные механизмы и тараны, готовились зажигательные снаряды, строилась «черепаха», чтобы под ее прикрытием пробить брешь в стене и взять город приступом, расчищали и выравнивали путь для осадных машин, возводили высокую деревянную башню на колесах (она должна господствовать над укреплениями города). Защитники с ужасом наблюдали за этими приготовлениями.
Внезапно ворота в западной стене открылись. Отчаяние твердит: более сильный все равно победит, так зачем же сопротивляться? Но надежда заставляет не падать духом и действовать во вред себе. Сторонники Гиркана открыли ворота.
– О, неожиданно! – со злой усмешкой проронил Помпей.
Римляне ворвались в город. Убивая всех, кто встречался на пути, они пробивались по узким улочкам к жилищу бога. На подступах к храму, в котором не прерывалось богослужение, завязалось сражение – приверженцы Аристобула бились яростно и фанатично, а когда римляне стали теснить, и потери резко возросли, укрылись на территории храма. Мощные ворота крепостной стены, окружавшей храмовые постройки, надежно закрылись.
– Это не храм, это крепость на горе! – возмущался Габиний.
Гиркан, сопровождавший свиту Помпея, печально сказал:
– Храм – самое укрепленное место в городе. Бог сделал его неприступным.
– Гиркан, – Помпей фальшиво улыбался, а в глазах сквозило презрение, – в Риме так говорят: «Рассудительный повелевает, глупый служит» Запомни, нет неприступных крепостей, есть осажденные крепости. Одними можно овладеть с помощью осла, груженного золотом, другими – терпением и упорством.
Общительный и веселый драматург Софокл когда-то сказал: «Время открывает все скрытое и скрывает все ясное». Почему враждовавшие, не слишком умные братья, Аристобул и Гиркан, обратились к римлянам? Почему гордость и тщеславие, подпитываемые страстями, убивают труд добрых начинаний? Храм падет, и иудеи потеряют независимость на две тысячи лет…
Помпей отдал приказ начать штурм крепости, и осаждающие начали насыпать вал с северной стороны. Вольноотпущенник Деметрий обратился к хозяину:
– Проконсул, если разрешишь, я скажу.
– Говори, Деметрий.
– Благочестивые иудеи по субботам не имеют права трудиться. Тора, их религиозный закон, предписывает воздерживаться от работы в этот день. Можно лишь отдыхать и поклоняться богу.
– О, в субботу будем возводить насыпь с особым усердием!
Пока иудеи в субботу молились и приносили жертвы, завоеватели без помех строили насыпь и готовили штурм. В остальные дни недели очаг сопротивления пылал: защитники храма, показывая беспримерную храбрость, сбрасывали на головы противника зажигательные снаряды (горшки с горящим маслом) и поражали врага стрелами и камнями. Штурм затягивался.
– Я не отступлю!! – орал Помпей. – Трибун Фавст, назначаю тебя ответственным за строительство насыпи. Не справишься, разжалую!
Когда к очередной субботе насыпь была вполне готова, первым на территорию храмового комплекса ворвался Фавст. Римские солдаты, не встречая сопротивления, просочились на Храмовую гору, последовала массовая резня: служителей убивали прямо при совершении богослужений. Тишина наступила, как только большинство защитников было перебито. Ворота открылись, и Помпей в сопровождении легатов и трибунов в нетерпении поднялся на холм и проследовал в ограду внутреннего двора.
Перед римлянами предстал храм: прямоугольное здание из камня и ливанского кедра. У входа, обращенного на восток, установлены два столба из меди. Огромный бронзовый жертвенный алтарь (в нем день и ночь горел огонь) размещался во дворе. Жертвоприношения были призваны очищать от грехов, а также сопровождали любые события в жизни иудея. Рядом – гигантская бронзовая чаша, называемая «море литое», из нее брали воду для ритуальных омовений.
Деметрий, следовавший в свите, шептал на ухо хозяину:
– Проконсул, если разрешишь, я скажу.
– Говори, Деметрий.
– Иудеи хранят здесь сокровища. Обрати внимание на пристройки слева и справа.
И действительно в храме скопились богатства. Многое из дорогих вещей вернули персы после возвращения иудеев из вавилонского пленения, кое-что завещали люди, а жители города помещали здесь на сохранение свои сбережения, потому что доверяли храму: он священный и неприкосновенный. Еще служители здесь чеканили собственную монету.
В передний зал вела лестница. Группа военачальников решительно поднялась по ней, и через деревянные, обитые золотыми пластинами двери, вошла в притвор. Скромное внутреннее убранство удивило Помпея: светильники с елеем, стол подношений, жертвенник воскурений и никаких статуй или растений. Путь в следующее помещение ему преградил закутанный в белые одежды из виссона священнослужитель:
– Остановись! Никому, кроме первосвященника, не дозволено видеть, что находится в святая святых!
В святая святых – помещение, предназначенное для обитания духа бога на земле, – раз в год (в день Пасхи) входил первосвященник и обращался к богу с торжественной молитвой о прощении народа за грехи: разрушение вавилонянами первого храма и утрату ковчега Завета. Затем он приносил в жертву двух козлов: одного – богу, другого, называемого «козлом отпущения», – злому духу пустыни. Над вторым животным первосвященник вне храма исповедовал грехи народа, затем козла уводили в пустыню и сбрасывали со скалы.
Оттолкнув служителя, римский военачальник рявкнул:
– Я Помпей, мне можно!
Он поднялся по ступенькам и толкнул дверь. Первое, что ощутил Помпей, – тревогу, перерастающую в угрозу. Отбросив негативные мысли, продолжил движение. Сейчас он, покоритель мира, великий полководец, император, войдет в особое помещение, где обитает сам бог, поднимется до уровня бога, и тайные знания прольются на него!
В святая святых было темно. Кассий принес факел. Большая темная комната без окон… пуста. Легаты в недоумении стояли за спиной Помпея и переглядывались. Деметрий, не рискнувший зайти, с любопытством тянул шею, чтобы рассмотреть хоть что-то. Кассий пошутил:
– Богу до нас нет никакого дела, он попросту пренебрегает нами, испытывая терпение.
Помпею было не до шуток. Он уставился на перстень дракона, горевший так ярко, что, казалось, прожжет человеческую плоть. Внезапно Гнея охватила паника, появилась нарастающая головная боль, из глаз потекли слезы, слова застряли в горле. Чтобы не потерять сознание, Помпей резко развернулся и вышел из святая святых. Боль исчезла, перстень больше не светился, ясность речи вернулась. За ним на площадку перед храмом вышли остальные. Обратившись к ним, он тихо сказал:
– В храме ничего не трогать. Пошли!
У ворот стоял Гиркан и, проходя мимо него, Помпей объявил:
– Гиркан, я пришлю двух быков в жертву богу. Тебя назначаю этнархом и первосвященником иудеев!
Гиркан поник лицом: этнарх – титул правителя этносом в римской провинции (причем с массой ограничений), не царь и не царского звания. А Помпей продолжал:
– Иудея включается в состав римской провинции Сирия. Наместник Габиний тебе поможет, но не беспокойся, без особой надобности тревожить не будем. Правь, Гиркан!
В лагере римлян царило приподнятое настроение. В палатке Помпея собрался командный состав. Деметрий разливал вино по кубкам, а полководец провозглашал:
– Мы взыщем с Иудеи контрибуцию – десять тысяч талантов! Все получат вознаграждение за взятие Иерусалима!
– Во имя Рима! – заорали вояки.
– Аристобул обманул меня! – злость отразилась на лице Помпея. – Его с семьей увезем в качестве пленников!
– Да-а-а!! – кричали легаты.
– Габиний! Ты как наместник не сильно прижимай иудеев, предоставь им некоторую автономию, а порядок поддерживай с наименьшими затратами.
– Слава Помпею! Слава Габинию! – рев пьяных офицеров разносился по всему лагерю.
Помпей, позволивший себе расслабиться после пережитого днем, прищурил глаз:
– А завтра мы начинаем планировать поход в Набатею…
Генералы и офицеры, уставшие от походов, давно не были дома и надеялись, что со взятием Иерусалима война закончилась, открыли рты, но не произнесли ни звука.
В палатку стремительно вошел Тиберий, восемнадцатилетний военный трибун:
– Проконсул! Прибыл гонец с известием о смерти Митридата!
Немая сцена. Все застыли, окаменели. Способность анализа медленно возвращалась к потрясенному Помпею. Он подумал: «Как некстати!.. Война до победного конца… Вот и конец войне… Миссия исполнена…»
Он смотрел на Тиберия долго и изумленно, как будто пораженный молнией. Озадаченные офицеры ждали реакции главнокомандующего и во все глаза смотрели на него. Закон о передаче ему командования римской армией на Востоке действует до смерти Митридата. В Риме сенат давно выражал недовольство затягиванием войны, а знатные горожане побуждали народ требовать возврата армии из Азии и защищать город от намечавшегося вторжения понтийского царя. Гней преднамеренно оттягивал завершение войны, часто специально не ввязывался в сражения с противником, придумывая разные предлоги и заставляя солдат покорно маршировать по азиатским дорогам. Теперь он увяз в Иудее. А все потому, что не получалось решить в сенате главный вопрос о земле во владение ветеранам его армии. Без поддержки ветеранов он в Риме никто, и мечта стать диктатором неосуществима.
Наконец, выйдя из ступора, проконсул глухо произнес:
– Войне конец.
– Ио!!! – раздался триумфальный крик офицеров.
Присутствующие, уже не замечая Помпея, смеялись, шутили, поздравляли друг друга, договаривались о предстоящих попойках, подшучивали над Габинием, которому досталось беспокойная провинция, строили планы на будущее.
Помпей смотрел на этот разгул необузданного веселья и думал: «Судьба неизбежнее рушит планы, чем помогает осуществлять задуманное».
Когда командиры ушли, он сел за чтение письма Фарнака, сообщавшего о мятеже в Боспоре и самоубийстве отца. «Я отправил корабль с дорогими дарами для тебя, а также с телами отца и его детей. Выражаю желание стать другом Рима», – писал он.
– Тиберий, – Помпей, подняв голову, посмотрел на трибуна и медленно, негромко приказал: – подготовь распоряжение: Митридата с почестями похоронить в царской гробнице в Синопе, в бывшей его столице. Противника надо уважать, ведь без его величия и мы ничтожны. Войскам готовиться к возвращению в Рим.
Оставшись один, Гней думал о превратностях судьбы, пока Деметрий не отвлек его от грустных мыслей:
– Проконсул, если разрешишь, я скажу.
– Говори, Деметрий.
– Ты раздвинул власть римлян до Египта, а сам Египет остался вне поля твоих интересов. Обрати взор на эту страну. Надежные люди рассказывают, что ее правитель нашел то, что делает каждого великим провидцем, наделяя магической силой и бессмертием.
Помпей встрепенулся:
– И что это за вещь?
– Свиток творца! С помощью него можно постичь язык и письменность всех народов, получить власть над природой и людьми, встать вровень с богами.
Помпей встал. Его охватило сильное волнение. Глаза выражали решительность и непреклонность.
В Риме смерть Митридата, которого Помпей Великий загнал в ловушку и победил, вызвало бурное ликование. По предложению консула Цицерона были объявлены десятидневные празднества и игры. Фарнак, выдавший римлянам труп отца, надеялся, что его объявят царем Понта, но просчитался: получил лишь Боспор и затаил обиду.
