Айлин Вульф
Друзья и недруги. Том 1
– С этим я справлюсь! – заверил Дэнис, сияя от восторга.
Взяв коня за повод, Эдрик бросил взгляд на Элизабет, и они пошли в сторону церкви, за которой находилось сельское кладбище. Дойдя до кладбища, Эдрик привязал коня к дереву, взял Дэниса на руки и пошел следом за Элизабет. Она остановилась возле одного из надгробных камней, и Эдрик, бережно поставив Дэниса на землю, долго смотрел на имя Барбары, выбитое на сером камне. Вынув из-за ворота куртки примятый букетик полевых цветов, он положил его к надгробию. Элизабет даже не заметила, когда он успел сорвать цветы по дороге.
– Что свело ее в могилу? Ведь она была крепкой, здоровой женщиной, еще отнюдь не старой! – спросил Эдрик, не сводя глаз с надгробного камня.
Элизабет рассказала, не забыв о переданном ей Виллом предположении Робина, что явилось причиной смертельной болезни Барбары.
– Она так радовалась рождению Дэниса, так любила внука! Никто из нас не мог и представить, что все это время… – не договорив, вздохнула Элизабет.
Эдрик угрюмо смотрел на имя Барбары и думал, что именно он приложил руку к ее угасанию, сам того не желая. Она любила графа Альрика редкой любовью, когда довольно того, что возлюбленный есть, пусть даже не рядом, а далеко. Если же он погиб, утешаешься тем, что он был и когда-то – долго ли, нет ли, неважно! – ответно любил тебя. Он, Эдрик, отнял у Барбары веру в то, что она была любима. Отнял, не дав себе труда подумать, что Барбара жила этой верой. Не стало ее – не стало и Барбары.
«Выходит, я убил тебя!» – с отчаянием подумал Эдрик.
Ветви тополя, росшего рядом с могилой, всколыхнул порыв теплого ветра, и в шелесте потревоженной листвы Эдрику почудился голос Барбары: «Глупости, Эдрик! Каждому Бог судил свой час. Мой всего лишь пробил. При чем здесь ты?»
Эдрик едва ли не с детской надеждой посмотрел на тополь, надеясь услышать что-нибудь еще, но тишину нарушало только мерное гудение пчел. Элизабет и Дэнис тоже не проронили ни слова.
– Она легко умерла? – прервал молчание Эдрик.
– Да, – ответила Элизабет и грустно улыбнулась: – Она даже была счастливой в свой последний час.
– Счастливой? – нахмурился Эдрик. – Отчего бы?
– Ей привиделся граф Альрик, – сказала Элизабет, не вдаваясь в подробности. – Она разговаривала с ним, и ее лицо было таким светлым до самого последнего вздоха!
– Вот оно что! – вздохнул Эдрик и печально усмехнулся: – Самая упрямая женщина, какую я только знал за всю свою жизнь!
– Бабушка была доброй и хорошей! – возмутился Дэнис.
Вторя сыну, Элизабет возразила:
– Госпожа Барбара была доброй, разумной и очень достойной женщиной, сэр Эдрик. Она не заслужила от вас подобного отзыва.
Дэнис притопнул ногой, выражая негодование, и Эдрик поспешил взять его на руки. Только уважение к ратному наставнику отца и крестного не позволило Дэнису вырваться.
– Ты прав, лорд Дэнис, как и твоя матушка, – сказал Эдрик, коснувшись губами лба мальчика. – Она именно такой и была, как вы сказали. И вместе с тем мой упрек ей остается справедливым.
Элизабет неожиданно заметила, что в уголках его глаз сверкнули слезы. Она слегка опешила и подумала, не почудилось ли это ей, принявшей игру солнечного света за влажный блеск в глазах сурового Эдрика. Но звонкий голос сына развеял ее сомнения.
– Сэр Эдрик, почему вы плачете? – спросил Дэнис и провел ладошкой по его щеке, собирая скатившуюся слезинку. – Вы любили мою бабушку, а она любила не вас, а моего деда, и вы за это назвали ее упрямой?
– Ты чересчур наблюдателен для своих лет, маленький лорд! – не слишком довольным тоном ответил Эдрик, но, встретившись глазами с Элизабет, признался со всей откровенностью: – Да, я влюбился в нее, едва она появилась в Веардруне. Любил, даже зная о том, что она делит ложе с графом Альриком. Их связь не могла длиться долго, и, когда ей пришлось закончиться, я попросил у графа отдать Барбару мне в жены. Она отказалась, предпочтя покинуть Веардрун. Но я все равно на что-то надеялся и долго тянул с женитьбой. Судьба свела нас с ней через много лет. Казалось бы, больше нет препятствий. Граф Альрик погиб, Барбара все годы после Веардруна оставалась одна, я овдовел. Но она снова отказала мне, и не просто отказала, а выставила из дома. Последнее, впрочем, я заслужил. От обиды на ее отказ я обидел Барбару в ответ. Пусть в том, что я ей сказал, каждое слово было правдой, но говорил-то я, желая уязвить ее, чего и добился. Недостойное желание, жестокие слова! Все порывался попросить у нее прощения, но останавливал себя. А потом узнал, что ее больше нет.
Удерживая Дэниса одной рукой, Эдрик провел ладонью по надгробному камню, безмолвно попросив прощения у той, что теперь не нуждалась в словах, чтобы услышать его просьбу.
– Вот такая история, леди Элизабет, – тихо сказал Эдрик, когда они медленным шагом пошли обратно, и, рассердившись на себя, резко добавил: – Понять не могу, отчего я вдруг разоткровенничался перед вами?!
– Сэр Эдрик, почему ты называешь мою матушку леди? – осведомился Дэнис. – Ведь мой отец в отличие от крестного не удостаивался рыцарского звания!
– Пока не удостаивался, – строго поправил мальчика Эдрик, – но, когда граф вместе с твоим отцом вернут все, что принадлежало Рочестерам, лорд Уильям, несомненно, будет посвящен в рыцари и твою матушку все станут называть не иначе, как леди Элизабет. После супруги графа она станет второй дамой в Веардруне.
– Но отец вовсе не собирается возвращаться в Веардрун! – живо возразил Дэнис, не обращая внимания на предостерегающий взгляд матери. – Крестный вернется, а мы останемся жить здесь.
– Это что за новая блажь?! – сердито удивился Эдрик, мгновенно забыв о собственных печалях.
– Не блажь, а намерение моего отца, – не менее сердито ответил Дэнис. – Я слышал, как он, разговаривая с матушкой, сказал, что здесь он хорош такой, какой есть, а от косых взглядов и перешептываний, будь то в Веардруне или в ином любом замке Рочестеров, устал еще в юные годы. Это потому, что мой отец – незаконнорожденный сын графа Альрика?
Эдрик едва не поперхнулся. Вскинув Дэниса повыше, чтобы смотреть ему прямо в глаза, он наставительно произнес:
– В том нет ничего зазорного, лорд Дэнис. Такие случаи были и есть сплошь и рядом. Граф Альрик любил твоего отца ничуть не меньше, чем лорда Робина, и всегда называл его сыном в любом, самом знатном обществе. Твой отец – достойный человек. А взгляды и пересуды… Люди подчас чересчур любопытны, особенно в делах, которые их не касаются. Я провожу вас до дома. Посадить тебя на коня?
– Да! Спасибо, сэр Эдрик! – воскликнул Дэнис и радостно захлопал в ладоши.
Провожая Элизабет и Дэниса, Эдрик, пользуясь тем, что мальчик не слышит их разговора, но все равно понизив голос, сказал:
– Госпожа Элизабет, вам с лордом Уильямом надо поостеречься привольно вести беседы при лорде Дэнисе. У него чуткий слух, и он очень смышленый, но некоторые вещи ему рано знать в силу малого возраста.
– Наш сын не болтлив, сэр Эдрик, – возразила Элизабет. – Все, что он слышит дома, остается в кругу семьи.
– Тогда я польщен тем, что лорд Дэнис принял меня в этот круг, – довольно хмыкнул Эдрик и, помедлив, добавил: – Мне очень не понравилось то, что я сегодня узнал. Место лорда Уильяма не здесь, а в Веардруне. Я знаю, что при всех своих достоинствах он чрезмерно горд и очень упрям. Остается уповать на графа и на вас, когда придет пора возвращаться в Веардрун.
Вилл, вернувшись домой, чтобы собраться в дорогу, обнаружил там Кэтрин, которая не смогла объяснить, куда подевались Элизабет и Дэнис, сказав лишь, что они ушли вместе с Эдриком. Вспомнив, как наставник ссылался на какое-то давнее, но важное дело, Вилл нахмурился. Что за дело, в котором Эдрику понадобились Элизабет и Дэнис? Он едва не отправился на их поиски, как вдруг заметил обоих в компании Эдрика – тот как раз снимал Дэниса с коня. Поймав взгляд Вилла, Эдрик громко спросил:
– Ты, конечно, уже готов отправиться в путь, лорд Уильям?
– Давно был бы готов, если бы ты не увел куда-то мою жену и сына, – в сердцах сказал Вилл. – В этом и заключалось твое важное дело – прогуляться под руку с Элизабет и покатать на лошади Дэниса?
– Но вот я вернул их обоих, – ответил Эдрик, и бровью не поведя на раздражение Вилла, – а ты почему-то стоишь столбом, вместо того чтобы собираться. Так и быть, я сам оседлаю твоего коня, а то мы и к ночи не уедем.
– Благодарю за невиданную доселе любезность! – с иронией отозвался Вилл.
Под усами Эдрика мелькнула улыбка, которую Вилл, стоявший далеко от него, не увидел.
– Ревнует вас, госпожа Элизабет. Даже ко мне! Немудрено, что он так неистово сопротивлялся, когда я всеми способами пытался отговорить его от женитьбы. Очень сильную любовь питает к вам лорд Уильям!
Элизабет усмехнулась и повела глазами в сторону Дэниса. Угадав ее безмолвный намек, Эдрик фыркнул и покачал головой:
– Вы и вправду считаете, что все дело было в этом мальчугане? Нет, госпожа Элизабет, он стал поводом к тому, что непременно случилось бы. Чуть раньше, чуть позже, но вам было не избежать брака с лордом Уильямом.
Не дав Элизабет сказать хоть слово в ответ, Эдрик учтиво склонил голову сначала перед ней, потом перед Дэнисом.
– Я признателен вам, госпожа Элизабет, за помощь, что вы сегодня мне оказали. Храни вас Господь, и вас, маленький лорд. Ведите себя сообразно имени, которое носите, и проявляйте должное послушание родителям.
– Сэр Эдрик все-таки очень странный! – шепотом поделился Дэнис, когда они с Элизабет шли через двор к дому. – Когда отца не было рядом, он говорил о нем очень хорошо. И отец неизменно отзывается о нем с уважением. А стоило им повстречаться – и они ведут себя так, словно едва терпят друг друга!
Элизабет, улыбаясь, слушала сына и думала, что Эдрику самому не стоило пренебрегать собственным советом: меньше говорить в присутствии Дэниса. Помогая Виллу собираться, Элизабет рассказала, где они были. Сразу перестав ворчать на нее, он невесело усмехнулся:
– Как же люди умудряются запутать жизнь и себе, и другим! И прежде всего им в этом помогает та самая любовь, о которой так часто твердила покойная мать, да и ты иной раз.
Не вступая с ним в спор, Элизабет спросила:
– Ты знал, что сэр Эдрик все эти годы любил госпожу Барбару?
Вилл тяжело вздохнул:
– Конечно, знал. Подчас мне казалось, что именно чувства к моей матери вызывают в нем такую непримиримую неприязнь ко мне.
Бросив на Вилла внимательный взгляд, Элизабет положила ладонь ему на руку и, когда он, обернувшись к ней, вопросительно изогнул бровь, убежденно сказала:
– Милый, неприязнь сэра Эдрика сугубо внешняя, а в душе он относится к тебе с такой же любовью, как к Робину.
Вилл недоверчиво покривил губы, обнял Элизабет и поцеловал в лоб.
– Только такая чистая душа, как ты, Лиззи, сумеет разглядеть любовь там, где ее нет и в помине. – Не дав ей возразить, Вилл еще раз поцеловал Элизабет – уже в губы – и строго сказал: – Я вернусь завтра вечером.
– Будь осторожен, – кивнула она, провожая его нежным, опечаленным даже краткой разлукой взглядом.
Эдрик ждал Вилла во дворе, держа в поводу двух лошадей, и всем видом выражал неудовольствие медлительностью, с которой, по его мнению, Вилл собирался. Словно желая опровергнуть суждение Элизабет о его истинных чувствах к Виллу, Эдрик выговаривал ему всю дорогу до дома Робина:
– Почему тебя всегда приходится ждать? Откуда у тебя привычка копаться? Даже в Веардруне ты умудрялся всякий раз опаздывать к трапезе, когда граф Альрик давно сидел за столом. Вот, полюбуйся: ты заставил ждать не только меня, но и собственного брата и лорда!
Эдрик выразительно указал подбородком на Робина, который поджидал их верхом со второй лошадью в поводу, навьюченной поклажей.
– Кого из вас двоих лучше всего посылать за смертью? – весело осведомился Робин.
Эдрик многозначительно поджал губы, а Вилл, в душе махнув рукой на наставника, рассмеялся.
****
В Маласэт они добрались затемно. Ворота им открыла девочка, в которой Робин и Вилл с трудом узнали Тиль. Она же при виде неожиданных гостей радостно ахнула и всплеснула руками:
– Граф Роберт! Лорд Уильям! Не может быть!
– Ну и выросла же ты, Тиль! – рассмеялся Робин, подхватывая девочку на руки. – Тебя не узнать: совсем большая девица!
Она смущенно опустила длинные ресницы, зарделась румянцем, и Робин ловко передал ее с рук на руки Виллу.
– Дай мне взглянуть на тебя, малышка! – ласково сказал Вилл и, когда Тиль подняла на него глаза, улыбнулся: – Его светлость прав: ты очень выросла с тех пор, как я видел тебя в последний раз!
Тиль смотрела на него во все глаза, позабыв о застенчивости, с откровенным обожанием и восхищением.
– А вы, лорд Уильям, стали таким красивым! Вы и прежде были красивы, но сейчас вы настоящий рыцарь!
– Как раз я в отличие от его светлости в рыцари не посвящен, – рассмеялся Вилл.
– Это не важно, – покачала головой Тиль и неожиданно очень женским, взрослым жестом обвила его шею. – Вы самый красивый мужчина на свете! Я вспоминала вас каждый день и брала с собой в постель вашу лошадку, которую мне подарила госпожа Барбара, чтобы и во сне видеть вас.
Вилл даже растерялся от ее признания. Он помнил, как безутешно рыдала Тиль, узнав, что он собрался жениться, но был уверен, что с годами ее детская любовь угасла. Эдрик очень вовремя выхватил дочь из рук Вилла, и тот впервые порадовался вмешательству наставника.
– Берешь с собой игрушки в постель, значит, ты еще маленькая. А раз маленькая, то тебе рано кокетничать, глупая девчонка!
Тиль насупилась в ответ на выговор отца, но промолчала, чтобы не получить еще больше. Несмотря на строгие окрики Эдрика, она весь вечер ходила за Виллом хвостом, а когда пришло время позднего ужина, забралась ему на колени. Отправив дочь спать и указав Виллу комнату для ночлега, Эдрик, оставшись с Робином вдвоем, сразу спросил о том, что его встревожило:
– Почему ты вдруг решил все перевезти ко мне? Что-то случилось? Тебе грозит какая-то опасность?
Робину не хотелось обременять верного наставника заботами по поводу его отношений с Гаем Гисборном, поэтому он ответил:
– У меня может не быть времени после получения призыва от короля, Эдрик, а когда он случится, не знаем ни ты, ни я. Лучше обо всем позаботиться заранее. Если мне что-то понадобится из того, что я отдал тебе на хранение, то я всегда знаю, где мне это взять.
Эдрик не очень поверил в такой ответ, но по бесстрастному лицу Робина понял, что большего он от воспитанника не добьется. В то же время он признавал разумность поступка Робина и решил оставить его в покое, ни о чем не допытываясь.
Эдрик уже хотел проводить Робина в собственную комнату, предложив ему свою кровать для ночлега, как Робин задержал его.
– Значит, с Клэр все в порядке и она всем довольна, – задумчиво протянул он и, бросив на Эдрика быстрый взгляд, неожиданно спросил: – Ну а что дочь Гилберта Невилла? Ты и в этот раз не смог отличить ее среди прочих воспитанниц обители?
По губам Эдрика пробежала улыбка, совершенно не характерная для его сурового лица, а взгляд слегка затуманился:
– Нет, я видел ее и сразу узнал. Ее теперь невозможно не заметить, хотя она и была в окружении прочих девушек, живущих в монастыре.
– Чем же она так примечательна? – самым незначащим тоном осведомился Робин, внимательно наблюдая за Эдриком.
– Она… – Эдрик глубоко вздохнул и улыбнулся еще шире, словно его взору открылось чудесное видение: – Она так очаровательна, что от нее глаз не отвести. Это нельзя описать словами.
– Но ты попробуй, – предложил ему Робин, – вспомни фигуру, черты лица, глаза, волосы – все, из чего слагается девичья красота.
Эдрик надолго задумался, потом покачал головой:
– Нет, не получится. Конечно, я могу тебе сказать, что она высока для своих лет, изящна сложением, черты лица тонкие, волосы светлые, а глаза как у леди Рианнон. Только ты не получишь из моего описания полного представления о ней. Ее надо видеть! У меня не было цели ни спрашивать о ней, ни рассматривать. Просто я разговаривал с настоятельницей, меня привлек смех воспитанниц, я оглянулся и сразу понял, которая из девушек леди Марианна. От нее словно исходило солнечное сияние. И стоило мне задержать на ней взгляд, как я понял, что на нее можно смотреть бесконечно. Чем дольше я смотрел, тем больше пленялся. Каждое мгновение взгляд открывал в ее облике что-то новое, чарующее до замирания сердца. А все вместе – улыбка, взмах ресниц, взгляд, блеск глаз, движения рук, наклон головы, быстрая и плавная поступь – слагается в такой прекрасный образ, что становится больно в груди!
– Эдрик, я и не подозревал в тебе поэтического дара! – усмехнулся Робин, удивленный жарким красноречием всегда немногословного наставника.
Эдрик сердито махнул рукой в его сторону, но вдруг насторожился и метнул на Робина острый взгляд:
– А что это ты вдруг заинтересовался ею? Вспомнил, что вы помолвлены?
– Я и не забывал об этом, – рассмеялся Робин и нарочито зевнул. – Спросил тебя потому, что просто к слову пришлось.
– И хорошо, что спросил, – усмехнулся Эдрик, не обманувшись видимым равнодушием Робина. – Поверь мне, сынок: она будет тебе хорошей женой. Лишь подожди еще чуть-чуть, пока она не вступит в подходящий для брака возраст.
– Кроме достижения ею нужного возраста, мне придется приложить много усилий, чтобы доказать королю Генриху, что я стою возврата мне не только графского титула, но и всех владений. А это будет не так просто, учитывая жадность короля!
– Сейчас король нуждается не в деньгах от твоих владений, а в твоей верности, молодости и силе, – уверенно ответил Эдрик. – Я убежден, что все сложится для тебя самым удачным образом. Не закуси ты удила два года назад – уже сейчас был бы при всем, что утратил.
****
Расставшись с Робином, Гай провел в терпеливом ожидании некоторое время – слишком долгое для его деятельной натуры! Терпение иссякло, и он перешел к поискам. Занимаясь обычными делами в Ноттингеме, Гай напряженно размышлял, как узнать имя того, от кого зависело решение принять его, Гая Гисборна, в число Посвященных воинов. Он был уверен, что, найдя этого человека, добьется своего, к каким бы средствам ни пришлось прибегнуть. Робин сказал, что знания передаются изустно, но мог ведь кто-нибудь оставить записи, не надеясь на память или по иной причине – неважно какой! Гай пришел к выводу, что если и можно что-то отыскать в рукописном виде, то надо искать в монастыре в Ярроу, аббат которого был известен своей страстью к собирательству манускриптов.
Прибыв в Ярроу, Гай с рассвета до глубокой ночи просиживал в книгохранилище, читая свиток за свитком, листая книгу за книгой, но не нашел ни одного упоминания о том, что его интересовало. Его глаза начали болеть от долгого чтения при скудном освещении. Он почти отчаялся, когда аббат, сжалившись, предложил ему свою помощь. Гай Гисборн никогда не был поборником книжной премудрости, и упорство, с которым он рылся на полках и читал без перерыва, едва отвлекаясь на еду и сон, поразило аббата.
– Сэр Гай, скажите, что вы пытаетесь найти, и, может быть, я сумею помочь вам? Все-таки я лучше знаю сокровища своего книгохранилища!
Гай долго смотрел на аббата покрасневшими от усталости глазами, не зная, можно ли довериться священнику. Речь шла о языческих преданиях, и вместо помощи можно было получить долгую проповедь. А если еще и епископ узнает, зачем он отправился в Ярроу!.. Но деваться было некуда. Гай изнемог в бесплодных поисках, которым не видел конца. Он честно рассказал аббату, что пытается отыскать, и тот улыбнулся снисходительной отеческой улыбкой:
– Вот оно что! Сказали бы сразу и не портили зрение. Вы ничего не найдете, сэр Гай. Все, что касается знаний о Посвященных воинах, не подлежало записи. Знания передавались только изустно! Это неукоснительное правило, которого строго придерживались те, кто входил в круг Посвященных.
– А вы откуда о них знаете в таком случае? – спросил удивленный Гай.
Аббат любил поговорить и не смог промолчать, видя в глазах собеседника живой интерес.
– Знаю потому, что прежний правитель Воинов? Средних земель одаривал меня дружбой. Я ведь страстный собиратель старых легенд и преданий! Только не проговоритесь об этом епископу!
Аббат с тревогой взглянул на Гая, и тот, устало улыбнувшись, покачал головой:
– Я вас не выдам, святой отец. Ведь я ровно так же не заинтересован, чтобы о нашем с вами разговоре прознал епископ, который до дрожи ненавидит все, в чем подозревает следы язычества. Так что же поведал ваш друг, и почему вы называете его правителем?
Аббат устроился поудобнее на стуле рядом с Гаем, степенно сложил руки на животе и повел обстоятельный рассказ. Большей частью он повторил то, что Гай и так уже знал. Единственно новым оказалось, что, кроме мужской части истории Посвященных воинов, существует женская, но она не заинтересовала Гая. Он заставил себя терпеливо, не перебивая, слушать рассказ о Светлых Девах – подругах Посвященных воинов, пока повествование аббата не иссякло. Дождавшись, когда он умолкнет, Гай вежливо сказал:
– Очень занимательная история, святой отец. Только мне непонятно, почему ваш друг открыл вам то, что должно сохраняться в тайне?
– Потому что я спросил его об этом, а у Посвященных есть и другое правило: отвечать, если спрашивают. Ведь тот, кто спрашивает, получил право на вопросы в силу крови, что течет в его жилах. Значит, и он может быть принят в круг Посвященных, если выразит такое желание и окажется достойным. Кое-какие обмолвки до меня долетали в юности. Возможно, и во мне есть капля крови древних королевских родов. Когда мы подружились с тем, о ком я упомянул, я любопытства ради отважился расспросить его, понимая, что он должен знать о Посвященных воинах все, что возможно. И вот, выслушав его рассказ, а после, взглянув на него самого уже иными глазами, я понял, что если во мне и есть капля той королевской крови, то она пропала даром. Слишком тяжкий долг, а исполнение этого долга сообразно древним законам казалось мне и тогда, и сейчас попросту непосильным. Во всяком случае, для меня, сэр Гай.
– Чем так тяжел этот долг, святой отец, и что гласят законы, отчего исполнение этого долга становится еще тяжелее? – поинтересовался Гай, не подозревая, что задает аббату тот самый вопрос, которого тщетно ждал от него Робин.
– А вы представьте сами, в какой кристальной чистоте надо блюсти свое сердце, чтобы иметь право взвешивать на его весах, допущено нарушение справедливости или нет! – предложил аббат. – Главный закон требует соблюдения единства цели и пути к ней.
– И что значит сие?
– Это означает не только стремление к праведной цели, но и прежде всего праведность средств ее достижения. Какой бы благородной ни была цель, Посвященный воин не имеет права устремляться к ней, поступаясь милосердием и проливая невинную кровь. Вы полагаете, это легко?
Обдумав то, что сказал аббат, Гай покачал головой:
– Не просто нелегко, а невозможно, святой отец. Все равно что тебе дали в руки меч из лучшей стали и самой отменной закалки, но оставили на нем ножны, да еще и руки спутали если не накрепко, то все равно так, что ты едва можешь шевелить ими. Нет, если речь идет о воинах, а не о монахах, подобный закон неисполним!
– А они его исполняли, сэр Гай, и куда прилежнее, чем многие монахи исполняют данные ими обеты.
Гай пренебрежительно махнул рукой в знак того, что легенды всегда приукрашивают как достоинства героев, так и пороки злодеев. Но аббат стоял на своем:
– Если бы я много лет не знал того, кто следовал этому закону, не отступая от него ни шаг, то, как и вы, усомнился бы в том, что это возможно.
– Этот ваш друг, поведавший вам о Посвященных воинах, – почему вы решили подступиться к нему с расспросами? Отчего были уверены, что он вообще должен о них что-то знать? – напряженно спросил Гай.
– Я ведь упомянул, что в старые времена Посвященных воинов каждого королевства возглавлял сам король. Прямой потомок королевского дома Мерсии – кому же знать, как не ему? В отличие от власти, которую можно взять силой, власть над Посвященными воинами того или иного края передается только по наследству, по праву крови. Он и был правителем Воинов Средних земель, которые раньше входили в королевство Мерсии.
Догадка лучом мелькнула в мозгу Гая, и он, стараясь не выдать волнения, спросил:
– Ваш друг – это ведь покойный граф Хантингтон?
Аббат с удивлением посмотрел на Гая.
– Да-а, – протянул он. – Как вы догадались?
– Я всегда знал, что Рочестеры ведут начало от королевского дома Мерсии, – солгал Гай как можно более непринужденным тоном. – И если он был правителем Воинов Средних земель, то ему наследовал…
Полагая, что Гай Гисборн, как и все остальные, считает молодого графа Хантингтона погибшим, аббат не усмотрел большого греха в том, чтобы сказать правду:
– Его сын Роберт Рочестер, разумеется. Он бы и стал новым правителем Воинов нашего края. Что с вами, сэр Гай? Вам дурно?!
Заметив, как лицо собеседника залилось бледностью, а на висках выступил пот, аббат зашарил рукой по столу в поисках кубка с водой или вином. Гай успокоил его вялым взмахом руки:
– Здесь довольно душно, святой отец, а я изрядно утомился за долгие дни непрерывного чтения. Благодарю вас за беседу, которой вы утолили мою жажду знаний, а сейчас мне надо выйти на свежий воздух. Голова закружилась.
Заставив себя улыбнуться встревоженному аббату, Гай вышел из книгохранилища в коридор, а из него – в монастырский двор.
Послушник гнал стадо коров, мычавших и звякавших подвязанными к шеям колокольчиками, кузнец подковывал лошадь, монах бросал курицам горсти зерна, и те громко кудахтали, сбиваясь в тесную кучу. Двор был полон звуков повседневной жизни, но Гай ощущал себя в абсолютной тишине, словно ему залили уши воском. Глядя перед собой невидящим взглядом, он привалился спиной к каменной стене и долго стоял, глубоко вдыхая прохладный воздух, насыщенный разнообразными запахами – от нежного аромата первой травы до зловония нечистот. Наконец к нему вернулся слух, Гай понял, где он, увидел все, что происходит вокруг, и почти беззвучно посмеялся над собой.
Какой он глупец! Ему понадобилось отправиться в Ярроу, проехать десятки миль, чтобы найти то, что всегда находилось у него прямо перед глазами. Ему не достало ума вложить в простую, почти собранную мозаику единственную недостающую частицу, притом что все это время она лежала у него на ладони! Он вспомнил последнюю встречу с Робином, разговор с ним и скрипнул зубами от досады. Вместо того чтобы выплескивать злость на Вилла, негодовать на то, что бастарда удостоили обряда, а его заставляют ждать, ему надо было задать Робину всего лишь один вопрос: кто заступил на место твоего отца?
А нужен ли был этот вопрос, если ответ казался теперь таким очевидным? Кто же, как не наследник графа Альрика? Не потому ли он не видел ответа, что, при самой высокой оценке достоинств Робина, вознести его на такую вершину было просто немыслимым? Ведь он считал себя равным Робину, а так должен был признать за ним недосягаемое превосходство!
Гай вспомнил все, что говорил ему Робин, и даже зашипел от охватившей его ярости. Советовал проявить терпение, зная, что судьба Гая целиком в его воле! Обязанный Гаю тем, что до сих пор сохранил жизнь и свободу, как он отплатил ему за добро? Даже не соизволил открыть, что он и есть тот человек, о котором Гай говорил при нем вслух, что надеется его отыскать. А он-то считал, что наконец достиг заветной мечты и стал другом Робина! Не просто глупец, а трижды глупец.
Не в силах оставаться в бездействии, Гай перевел взгляд на своих ратников. От них немедленно отделился командир дружины и оказался возле своего лорда. Гай ровным и очень спокойным голосом приказал:
– Седлаем коней, Джеффри. Я нашел то, что искал, и больше мне здесь нечего делать.
– Да, милорд, – ответил Джеффри, внимательно глядя на Гая. – Куда мы направимся?
– Еще не знаю, в дороге решу, – сказал Гай и, круто повернувшись, пошел проститься с аббатом.
Обмениваясь с гостем учтивыми словами, аббат гадал, не навредил ли он Робину. Пока Гай приходил в себя в монастырском дворе, у него было время поразмыслить. Вспомнив все, что он слышал о молодом лорде Гисборне, аббат невольно пожалел об откровенности, вызванной желанием поболтать. Уж больно собеседник оказался внимательным, что подкупило разговорчивого настоятеля. Когда же Гай вдруг ушел из книгохранилища, сославшись на духоту, он долго думал и пришел к выводу, что и внимание гостя было чрезмерным, и дурнота на него напала слишком внезапно. Но что сказано, то сказано, и аббат всем сердцем надеялся, что Робин не пострадает. Ведь его все равно считали умершим. Слишком узким был круг тех, кто знал, что молодой граф Хантингтон жив.
Покинув монастырь, Гай долго ехал в молчании, которое не осмеливались нарушать его ратники. Джеффри задал хороший вопрос: куда ехать? Гай и сам не знал куда. Первым порывом было отправиться к Локсли и немедленно потребовать от Робина объяснения, но, тут же представив насмешливый взгляд синих глаз, Гай подавил это желание. Вот он примчится в Локсли, столкнется лицом к лицу с Робином – и что скажет? Как малое дитя, забросает упреками? Нет, он и так оказался смешон и впредь не допустит, чтобы Робин хотя бы раз посмеялся над ним. Он призовет его к ответу, но сначала продумает, как это сделать. Ему был нужен не просто ответ – он хотел принудить Робина сделать то, в чем тот до сих пор ему отказывал. Обряд! Гай представил возможности, которые станут ему доступны после обряда, и у него сильнее застучало сердце.
Он приказал возвращаться в замок, где заперся на два дня в своих покоях, обдумывая план в деталях, до самых мелочей. Промаха допустить нельзя – значит, он не промахнется. Ах, Робин! Сладкоголосая птица-малиновка – недаром тебя так прозвали! Манишь песней, чаруешь трелями, но не даешься в руки. Но и на малиновок ставят силки. Вот и он расставит силок, из которого Робину не удастся выбраться.
Отмахиваясь от посыльных сэра Рейнолда, настойчиво призывавшего Гая в Ноттингем и нуждавшегося в его помощи в делах, Гай думал, рассчитывал и наконец пришел к выводу, что продумал все. Каждая мелочь предусмотрена, силок безупречен, и теперь он готов к разговору с Робином. От мыслей он перешел к действиям, и когда подготовка была завершена, со спокойным сердцем отправился в Локсли. Он сам удивлялся, насколько у него хорошее настроение: он даже напевал всю дорогу и улыбался. Ему было приятно чувствовать собственную силу, сознавать, что Робин окажется полностью в его власти, не заподозрив подвоха.
