Айлин Вульф
Друзья и недруги. Том 1
– Так и было, но все прошло, – беспечно ответила Эллен, пряча улыбку.
Но, заметив, как засветились ее глаза при упоминании имени Робина, Барбара обо все догадалась.
– Нелли, Нелли, что ты натворила? – тихо сказала она, покачав головой. – Когда-то мне было жаль Лиз, но ты пошла по дороге, которая тебя никуда не приведет. Ведь ты влюбишься в него. Уже влюбилась! А он, если мое суждение о нем верное, не очень-то влюбчивый. Свое сердце он бережет и отдаст его только однажды. Прости за прямоту, но не думаю, что тебе.
– Мне уже все равно, – так же тихо ответила Эллен и попросила Барбару: – Пожалуйста, не рассказывайте о том, что узнали!
– Боишься, что если в селении пойдут разговоры о вас, то он немедленно откажется от тебя? – поняла Барбара и грустно улыбнулась, вспомнив о своем. – Не тревожься, Нелли. Я даже сыну с невесткой не обмолвлюсь ни словом. Но я сочувствую тебе, сочувствую от души!
Эллен не услышала ее слов сочувствия, как почти не заметила и ухода Барбары. Она принялась готовить обед, пребывая словно в тумане, и радовалась, что Клэренс убежала играть на улицу. В присутствии сестры Робина ей бы пришлось следить за выражением лица, чтобы чуткая девочка ничего не заподозрила. Оставшись в доме одна, она могла себе позволить безбоязненно вспоминать минувшую ночь, и она вспоминала. Час возвращения Робина приближался, и Эллен даже приготовила и выпила отвар из успокоительного сбора, чтобы при нем вести себя, как обычно. Она интуитивно понимала, что если покажет Робину хотя бы взглядом изменившиеся чувства к нему, то натолкнется на отчуждение и прохладную вежливость. А Эллен очень надеялась сегодня вновь оказаться в его объятиях.
Он вернулся, и они обменялись обычными приветливыми улыбками и словами. Ни он, ни она ничем не показали друг другу, что помнят, как провели ночь. Пообедав, он ушел к Виллу. Эллен долго ждала его возвращения, затягивая и затягивая домашние хлопоты, но он не возвращался. Когда пришло время укладывать Клэренс спать, Эллен поняла, что и ей надо ложиться, если она не хочет, чтобы Робин заметил ее напряженное ожидание. Лежа в постели, она чутко прислушивалась в надежде услышать его шаги. Вот он наконец вернулся домой, поднялся по лестнице и ушел в свою комнату. Стало тихо. Эллен еще немного подождала. Тишина. Наверное, лег спать. Она не успела вздохнуть от огорчения, что ее надежды не сбылись, как дверь открылась.
Робин сел на край постели и, глядя Эллен в глаза, улыбнулся:
– Пустишь меня к себе, Нелли?
Мог бы не спрашивать! Отвечая на поцелуй, она потянула вверх его рубашку, просунула под нее руки и провела ладонями по его груди. Он сбросил с себя одежду, лег рядом с Эллен, обнял, и она почувствовала себя бесконечно счастливой.
****
Он остался один.
Именно это ощутил Робин после того, как Эдрик покинул его. Он сказал правду, когда говорил наставнику, что помнил его столько, сколько помнил отца и мать. Так оно и было: Эдрик крепко и вместе с тем бережно держал Робина за руку, помогая делать первые шаги. Этого Робин, конечно, помнить не мог, но ему рассказывала мать – графиня Луиза. Отец впервые вложил ему в руку меч, но Эдрик учил его владеть оружием. Неотступная тень графа Альрика, Эдрик стал таким же ангелом-хранителем и для Робина. Недаром отец запретил Эдрику сопровождать его в поездке в Лондон, оставив на его попечении сына.
Робин любил отца и мать, брата и сестру и точно так же – горячо и безоглядно – любил Эдрика. Мать умерла в родильной горячке, отец погиб, у брата началась семейная жизнь, сестра была еще слишком мала. Эдрик предпочел уйти, и Робину очень сильно недоставало наставника, в чем он не стеснялся признаться себе. Но Робин ничего не мог изменить. Он знал, что стоит ему приехать к Эдрику, сказать одно слово – и тот вернется. Но Робин не хотел просить его о возвращении, как бы ни было ему одиноко без Эдрика. Он понимал, что просьба одновременно станет обещанием подчиняться Эдрику в каждом поступке, а свои действия Робин желал определять сам. Поэтому он, стиснув зубы, перетерпел первую боль расставания с Эдриком, зная, что на смену боли придет чувство свободы. Так оно и вышло.
Но вместе со свободой пришло и чувство ответственности за все, что Робин делал сейчас и что мог предпринять в будущем. Эта ответственность легла на него весомым бременем, и Робин понимал, что ее тяжесть будет только усугубляться, но отнесся к этому как к должному. Его всю жизнь готовили к долгу, сопряженному с властью. Время долга пришло, и Робин молча принял его на свои плечи, не сетуя, не жалуясь, не пытаясь освободиться.
Эдрик не взял с собой ничего, кроме собственных вещей. Деньги, документы, фамильные драгоценности – все, что он забрал из Веардруна, осталось у Робина, и тот прекрасно понял намек наставника. Стал таким взрослым, что можешь обойтись без меня? Что ж, посмотрим, насколько разумно ты распорядишься тем малым, что тебе осталось от прежней жизни и чем ты теперь владеешь. Посмотрим, мысленно согласился с Эдриком Робин и убрал все в надежный тайник.
Вилл, не обманувшись спокойствием брата, втайне от Робина предпринял попытку убедить Эдрика вернуться, отправившись к нему в Маласэт. Эдрик не то что не пустил Вилла на порог дома, он ему даже ворота не открыл, и переговоры велись через Тиль. Девочка передала Виллу, что Робин волен жить так, как считает нужным, а Виллу не следует не то что приближаться к дому Эдрика, но даже напоминать о себе. Говоря это, Тиль старательно опустила крепкие слова, брошенные отцом в адрес Вилла, и уже по собственному почину спросила, не разочаровался ли Вилл в браке.
– Нет, малышка, – ответил Вилл, – напротив, я очень доволен. Элизабет – добрая жена во всех отношениях.
– Тогда прими мои поздравления, лорд Уильям, – сквозь забор прошептала Тиль, и Вилл услышал всхлипывания, а потом горький плач.
Покинув Маласэт ни с чем, Вилл на обратной дороге то и дело вспоминал безутешные рыдания Тиль и не знал, что делать: плакать или смеяться. Ведь Тиль была еще такой маленькой, а страдала от безответной любви, как взрослая девушка. Но если о Тиль Вилл забыл довольно быстро, то мысли об Эдрике не оставляли его до Локсли. Вилл уважал наставника, знал, что обязан ему ратными навыками, но поступки Эдрика иной раз вызывали у него раздражение, переходящее в гнев. Эдрик умел повернуть ситуацию так, что именно Вилл становился краеугольным камнем в отношениях Эдрика как с графом Альриком, так и с Робином. Это его умение приносило страдания всем, и в первую очередь самому Эдрику, но за годы, что знал его Вилл, наставник не менялся ни в малости в том, что касалось Вилла. Бастард, которому не место рядом с законным наследником, даже если жизнь свела их в Веардруне. Гордый, упрямый юнец, не желающий вести себя должным, приниженным, образом. А если так, значит, что бы Вилл ни говорил, в чем бы ни уверял, в мыслях он соперничает с законнорожденным братом. Единственное достоинство, которое Эдрик признавал за Виллом, был несомненный талант в воинском искусстве. Но и оно усиливало неприязнь Эдрика к Виллу, делая его в глазах Эдрика еще более опасным соперником Робина.
О неудачной попытке помирить Эдрика с братом Вилл рассказал только Элизабет. Он привык поверять ей свои мысли и ничего не скрывал от нее. Выслушав Вилла, Элизабет вздохнула и погладила мужа по руке, желая успокоить его.
– Нужно время, чтобы сэр Эдрик осознал свою оплошность. Дело не в тебе, Вилл. Сэр Эдрик слишком привык видеть в Робине маленького мальчика. Любя его, он не желает замечать, что Робин давно повзрослел. Сэр Эдрик забыл, что Рочестеры всегда сами определяли и свою жизнь, и свои поступки. Он еще поймет, что ваше фамильное правило распространяется на Робина в самой полной мере!
Слушая Элизабет, Вилл в душе подивился ее тонкому пониманию людских сердец и мудрости, которой была наделена его еще совсем юная жена. Несколькими словами она умудрилась снять груз вины с души Вилла, и он благодарно поцеловал Элизабет в макушку. Она рассмеялась в ответ и вернулась к вязанью.
С видимой стороны жизнь Робина мало в чем изменилась, в ней только прибавилось ратных занятий. Теперь, когда Эдрика больше не было в Локсли, Робину и Виллу пришлось взять на себя обязанности наставников в воинском деле. Но братья прекрасно понимали, что сами еще далеки от совершенства, поэтому, закончив занятие с друзьями, начинали собственное занятие – друг с другом. Отныне рядом с ними не было никого, кто указывал бы на ошибки, и они были вынуждены проявлять большую внимательность в тренировке, следя не только за собой, но и за промахами соперника. Зной или дождь, ветер или холод, но каждый день Робин и Вилл уделяли по нескольку часов тренировкам, пренебрегая усталостью. А ведь еще были сельские работы, сестра, образованием которой надо было заниматься, и Вилл поделил уроки поровну с Робином, как бы Клэренс в душе тому ни противилась. Кроме того, у Робина оставались занятия лекарским делом, у Вилла – жена, которой он считал должным уделять время, чтобы Элизабет не имела оснований для жалоб, – право на них Вилл признал за нею, как только сказал в церкви все слова, сложившиеся в брачный обет.
Вилл незаметно для себя тоже претерпевал изменения. Все подметили, насколько улыбчивым и жизнерадостным стал Вилл, которого всегда помнили сдержанным до суровости. Барбаре казалось, что вместе с Элизабет в ее доме открылся негасимый источник света и радости, в лучах которого грелась она сама. Чем бы ни занималась Элизабет, Вилл неотступно следил за женой и, если считал дело, за которое она бралась, обременительным, либо перехватывал работу из ее рук, либо попросту приказывал оставить хлопоты для других. Его забота о жене доходила до таких крайностей, что Барбара однажды не выдержала и в лоб заявила сыну:
– Вилл, беременность не означает, что женщина превратилась в стекло и может разбиться от любого усилия. Оставь Лиззи в покое!
– Ах, матушка, что ты можешь об этом знать?! – упрямо воскликнул Вилл, изрядно позабавив Барбару таким ответом.
Октябрь подходил к концу, живот Элизабет разросся так, что она передвигалась с видимым трудом, но признаков приближения родов не было. Вилл, тревожась за нее, пришел за советом к Эллен и брату. Те, как могли, постарались его успокоить. Джон, бывший в тот час в доме Робина, скроил невероятно вдумчивое лицо и предположил:
– Вилли, может быть, и нет ничего? Знаешь, женщины иногда обманываются в подобных надеждах!
Вилл с трудом удержался от подзатыльника, а Джон, заметив его гнев, довольно заухал, как филин в лесу.
На следующее утро, в первый ноябрьский день, Вилл и Элизабет проснулись в насквозь промокшей постели: у Элизабет отошли воды. Вилл скатился с лестницы, громко зовя на помощь Барбару. Та, поднявшись в спальню и быстро оценив ситуацию, подняла невестку с кровати и пересадила в кресло. Вилл, возмутившись, попытался отправить жену обратно в постель и даже сам застелил кровать сухими простынями, но Барбара решительно прогнала сына.
– Хочешь, чтобы от тебя был толк? Тогда оставь меня и жену в покое и позови Эллен мне в помощь!
Вилл так и сделал. Не удовольствовавшись Эллен, он попросил помощи и у Робина. Тот расхохотался в ответ, но, поддавшись на отчаянное выражение лица Вилла, отправился в его дом вместе с Эллен, прихватив с собой Клэренс.
– Успокойся! – по дороге Эллен пыталась вразумить Вилла. – Первые роды всегда долгие. Ты успеешь выспаться, прежде чем Лиззи родит.
Если бы на дворе была ночь, ее словам было бы суждено сбыться, но не днем, особенно когда к вечеру сверху стали доноситься стоны Элизабет. К этому часу в доме Вилла собрались все друзья, и Алан, довольно покрутив головой, воскликнул:
– Поверить не могу: ты через пару часов станешь отцом! Первый из нас!
Не слыша друга, Вилл с отчаянием посмотрел на Робина и тихо спросил:
– Она ведь может умереть?
– Все обойдется, – уверенно заявил Робин. – Сам убедишься!
– Она? – переспросил Мартин. – Ты уверен, что Элизабет родит дочь?
Вилл лишь махнул рукой в его сторону, а Робин и Джон обменялись улыбками. В отличие от Мартина они-то прекрасно поняли, что Вилла беспокоила исключительно жизнь Элизабет.
Ночью стоны перешли в крики, и Вилл только морщился при каждом новом вопле Элизабет, едва удерживаясь, чтобы не закрыть уши ладонями, что, по его мнению, уронило бы его в глазах друзей. Наконец крики смолкли, и Вилл медленно поднялся с табурета, не сводя глаз с лестницы. Перед его глазами предстало распростертое и безжизненное тело жены. Иначе почему она вдруг перестала кричать? Он хотел подняться наверх, как хлопнула дверь и спустилась Барбара со свертком на руках.
– Сыночек! – сказала она, не сводя нежных глаз со свертка, потом заметила собственного сына. – Лиззи родила тебе отменного мальчишку – крепкого и здорового! Познакомься с первенцем, Вилл! Он у тебя настоящий красавец!
Она передала сверток Виллу, и тот, неловко приняв его на руки, откинул край пеленки с лица младенца.
– Дай посмотреть! – обступили Вилла друзья.
Вилл недоверчиво вглядывался в красное сморщенное лицо ребенка, который беззвучно открывал и закрывал большой беззубый рот.
– Матушка, какой красавец? Это же настоящий уродец! – прошептал он с откровенным ужасом.
– Кто уродец? – возмутилась Барбара. – Думаешь, сам был краше?
Она потянулась отобрать ребенка, но в этот миг младенец открыл глаза, и Вилл увидел, что уже сейчас они такие же, как у него самого, – золотистые, светло-янтарные. Жестом остановив мать, он вгляделся в лицо сына и вдруг, довольно ухмыльнувшись, приложил губы к младенческому лбу в первом отцовском благословении. Ребенок в ответ разразился плачем, что ничуть не расстроило Вилла. Он продолжал смотреть на сына с чувством невыразимой гордости.
– Отдай, довольно! – потребовала Барбара, решительно забирая новорожденного у Вилла. – А сам иди и поблагодари жену, пока она не уснула!
Когда Вилл вошел в спальню, Эллен уже успела привести Элизабет в надлежащий вид и переодела ее в свежую ночную сорочку. Вилл сел на край кровати и сжал в ладонях ослабевшие от родовых мук руки жены.
– Ты видел сына? – спросила она, заглядывая Виллу в глаза. – Он тебе понравился?
– Отличный парень, и красивый как ангел! – выдохнул Вилл, широко улыбнувшись.
– И очень похож на тебя! – улыбнулась Элизабет.
Вилл гордо кивнул. Сейчас он бы поколотил любого, кто назвал бы его сына уродцем, как это сделал он сам несколько минут назад. Посмотрев на Элизабет, он слегка нахмурился и недовольно проворчал:
– Ты так орала, Лиззи! Я боялся, что своими воплями ты перебудишь все селение! Если роды настолько мучительны, я готов удовольствоваться единственным сыном и уберечь тебя от беременности впредь.
Эллен, убиравшая окровавленные простыни и полотенца, шумно вздохнула. Разве так поздравляют жену, родившую первенца, да еще и сына? Но Элизабет ничуть не обманулась тоном Вилла. Напротив, ее растрогало, что он беспокоился за нее, и она ласково сказала, сияя усталыми, но счастливыми глазами:
– Что ты, милый! Я подарю тебе столько детей, сколько нам их пошлет Господь! Я так люблю тебя, Вилл!
Смущенный ее признанием, Вилл неловко потерся лбом о взмокшие от пота волосы Элизабет. Ему всегда было приятно слушать ее слова любви, он лишь испытывал неудобство, что не может ответить тем же. Элизабет незаметно для себя уснула в его объятиях, и он долго еще просидел бы возле нее, если бы Эллен его не выгнала, решительно заявив, что Элизабет после родов нужны сон и покой.
Вернувшись к друзьям, Вилл увидел новорожденного сына на руках у Робина. Брат смотрел на младенца с улыбкой, в которой смешались нежность и умиление. Подойдя к Робину, Вилл заглянул в лицо ребенка, тоже улыбнулся и тихо, чтобы не разбудить сына, спросил:
– С моей стороны не будет большой дерзостью попросить тебя стать его крестным?
Робин оторвал глаза от племянника, посмотрел на Вилла и так же тихо ответил:
– Ты оказываешь мне честь, брат, и я принимаю твое предложение с радостью и гордостью.
Через несколько дней сына Вилла и Элизабет окрестили и нарекли Дэнисом. Глядя на румяного большеглазого мальчика, Вилл не мог понять, как ему пришло в голову так нелестно отозваться о сыне в первые минуты знакомства. Теперь он казался ему самым красивым ребенком на свете, и Вилл мог без конца смотреть, как он жадно сосет грудь Элизабет, расплескивает воду в лохани во время купания, сонно закрывает глаза в колыбели.
– Не надышится на маленького Дэна! – прошептала Барбара на ухо Элизабет, однажды наблюдая, как Вилл укачивает сына и даже пытается напевать ему колыбельную.
Отъезд Эдрика привел еще и к тому, что друзья Робина и Вилла стали коротать вечера у Робина. Раньше они предпочитали собираться в доме Вилла, побаиваясь сверлящего взгляда Эдрика, неусыпно наблюдавшего за всеми, кто приходил к Робину. Это были веселые и шумные вечера. Друзья приводили с собой подружек, младших братьев и сестер, и дом наполнялся голосами и смехом до глубокой ночи. Алан играл на лютне и пел. Вилл, помня, как брат любит музыку, раздобыл для него латинскую гитару, звучание которой было сложнее и разнообразнее, чем у лютни. Робин с большой охотой вспомнил навыки игры, и Алан стал браться за лютню, только если его очень сильно упрашивали. У него не было такого голоса, как у Робина, – глубокого, чарующего, чтобы девушки слушали его с такими же завороженными лицами, какие у них становились, когда пел Робин.
Год выдался урожайный, и селение получило хороший доход. Робин и Вилл смогли, не обращаясь к отцовскому серебру, купить все необходимое и даже побаловать подарками женщин, находившихся на их попечении.
– А все же, братец, тебе нужно одеваться скромнее, – заметил Вилл и выразительно подергал Робина за рубашку, сшитую из дорогого тонкого полотна. – Слишком уж ты выделяешься среди прочих парней Локсли! Твоя одежда за милю выдает знатное происхождение!
– И кто бы меня упрекал в господских привычках! – насмешливо фыркнул Робин, с не меньшей выразительностью поправив ворот рубашки Вилла: ткань была точно такая же, словно для шитья рубашек обоих братьев взяли одну и ту же штуку полотна.
– Дело не в одежде, – вздохнула Эллен, украдкой бросив на Робина влюбленный взгляд. – Облачи ты, Вилл, брата хоть в дерюгу, в нем по стати и достоинству распознают знатного лорда. Не надо и графских регалий, чтобы, едва глянув на Робина, понять, кто перед тобой.
Но после хорошего урожая неожиданно случился падеж скота, и селение приготовилось к тяжелой зиме. Вот тогда Робин обратился к деньгам Рочестеров, чтобы жители Локсли смогли восполнить потери и наступившая зима не стала голодной.
Избавленное от необходимости платить подати лорду вольное селение начало богатеть, и теперь уже не только Робин и Вилл могли позволить себе дорогую и добротную одежду. Девушки защеголяли новыми нарядами, на выпасах появились верховые лошади, кроме тех, что были у братьев Рочестеров, неприхотливые дома сменялись добротными. Среди других селений Ноттингемшира, где царили порядки сэра Рейнолда, затерянное в лесной глуши Локсли стало настоящим островком вольности и благоденствия. Очень скоро его жителей, наведывавшихся на ярмарки в соседние селения и города, можно было отличить от прочих не только по признакам достатка – холеным лошадям, добротной упряжи и одежде. Прежде всего их выделяло особенное достоинство, которое начало проступать в их лицах, голосах, поступи. Жителям Локсли было чем гордиться: имея настоящее оружие и обучившись владеть им, они могли сами защитить селение от кого угодно, не прибегая к помощи шерифа Ноттингемшира.
Робин ни взглядом, ни словом не давал понять жителям Локсли, что он чем-то от них отличается. Но Эллен была права: отличие крылось в самом Робине. И постепенно жители Локсли к нему начали обращаться с просьбами рассудить той или иной спор. Был ли он связан с потравой чьей-то коровой чужого поля, установлением очередности на луга для покоса или с чем-то еще, Робин никому не отказывал. Выслушивая спорщиков, он объявлял решение, и в чью бы пользу оно не выносилось, его не оспаривала ни одна из сторон. Справедливость Робина была в глазах жителей селения непререкаемой.
Пошел третий год с тех пор, как он нашел приют в Локсли, и за все это время никто не выдал его тайну. Эдрик предупреждал, чтобы все молчали о Робине даже на исповедях, но и в этом не оказалось нужды. Сельский священник, отец Мэтью, тоже жил в Локсли и стал одним из самых преданных хранителей тайны графа Хантингтона. Он добровольно принял обет молчания во всем, что могло хоть немного повредить Робину, лишь усерднее просил в молитвах простить ему собственный грех умалчивания на исповедях.
Жители Локсли безошибочно связывали с Робином перемены к лучшему в жизни селения. От всего сердца желая ему возвращения утраченных прав и владений, они втайне вздыхали, думая о том дне, когда это случится и Робин навсегда покинет их, чтобы занять место, принадлежавшее ему от рождения.
