Айлин Вульф
Друзья и недруги. Том 1
Эдрик слушал его с возраставшим волнением, даже привстал с табурета, забыв о кубке, который сжимал в руке. Закончив рассказ, Робин приготовился выслушать гневный выговор и упреки, но Эдрик молчал, не сводя с него глаз. Шумно выдохнув, он наконец обрел дар речи:
– Вот значит, как оно! Король знает, что ты жив, и даже удостоверил твое право на графский титул!
– Отблагодарил за то, что я всю ночь лечил его царственный зад! – не удержался Робин и вот тут поймал укоризненный взгляд Эдрика.
– Жизнь среди простонародья на тебя дурно влияет, лорд Робин. Но даже простые люди отзываются о короле с большим уважением, чем сейчас это сделал ты, – строго заметил Эдрик и глубоко вздохнул: – Я рад, что ты очистил себя и покойного графа Альрика от подозрений в измене. Потому король и даровал тебе право на отцовский титул, что больше не считает виновным ни одного из вас. Я вижу, ты приготовился выслушать от меня упреки. Дескать, почему не последовал за королем сразу! Стоило бы упрекнуть, Робин, но не могу: передо мной сразу встает лицо твоего отца. Я любил графа Альрика, был предан ему каждой каплей крови, за всю свою жизнь я не встречал человека благороднее и честнее, чем он. И вот так, в порыве гнева… Нет, сынок, я бы тоже не смог простить.
– Генрих ответил, что он король и не обязан ни перед кем отчитываться в своих деяниях, – тихо сказал Робин.
– Когда-нибудь отчитается. Перед Всевышним, – так же тихо ответил Эдрик и, вернувшись к насущному, живо спросил: – Ты последуешь его зову, когда он пришлет за тобой?
– Когда пришлет, тогда и решу, – спокойно сказал Робин. – Пока, как видишь, он во мне не нуждается.
– Наказывает тебя за гордыню, – усмехнулся Эдрик, – заставляет ждать. Ты же отказался сразу от предложения служить ему ради возвращения владений Рочестеров – вот и получи! И все же, Робин, как бы то ни было, Генрих – великий король! Ты не знаешь, какая смута царила в стране, пока царствовал Стефан Блуаский, а я те времена застал. Генрих не только усмирил мятежных баронов, привыкших к войне с королем и друг с другом, он дал людям законы, суды, создал великую империю!
– Посмотрим, уцелеет ли империя Генриха после его кончины, – ответил Робин. – Если да, тогда я с тобой соглашусь.
Завершая разговор, Робин осведомился, довелось ли Эдрику повидать Реджинальда. Все время, пока Эдрик рассказывал о визите во Фледстан, Робин думал о давнем друге. Но Эдрик покачал головой.
– Нет. Молодой лорд с полгода как при дворе короля. Сэр Гилберт сказал, что в письме сын обещал проведать его и сестру, но не указал, когда.
Разумеется, усмехнулся Робин, как Реджинальд может знать, когда Генрих позволит ему отлучиться? Что ж… Каждому положен свой путь, и он от чистого сердца пожелал Реджинальду удачи – она не будет лишней для того, кто оказался на опасно близком расстоянии от короля.
****
На следующий день Эдрик повез Клэренс в обитель, где ей предстояло воспитываться вместе с дочерью Гилберта Невилла. Узнав, что она не вернется в Локсли и расстается с Робином невесть на сколько, Клэренс разрыдалась.
– Я не хочу расставаться с тобой! – твердила она, вцепившись в Робина. – Не хочу!
– И я не хочу, Клэр, – с грустью ответил Робин, вытирая ее зареванное лицо, – но, кроме желаний, существуют обязанности. Ты вступила в возраст, когда должна получить воспитание, необходимое каждой благородной девице. В обители есть и другие девочки. Я уверен, ты найдешь там подруг, а твой нрав послужит залогом того, что монахини не будут к тебе слишком строги. Там же воспитывается и дочь барона Невилла, так что у тебя появится достойное общество.
– А вдруг она противная, эта дочь лорда Невилла? – пробурчала Клэренс, все еще всхлипывая.
Но по ее заблестевшим глазам Робин понял, что Клэренс уже мысленно в Кирклейской обители, пытается представить будущих подруг, жизнь монастырской воспитанницы – новую, неизведанную, пугающую и манящую.
– Только накрепко запомни, – строго сказал Робин, глядя сестре в глаза, – для всех ты дочь Эдрика. Леди Клэренс из Маласэта. Даже во сне не обмолвись, что ты из Рочестеров.
Проникнувшись серьезностью его тона и взгляда, Клэренс вдумчиво кивнула.
– Не сомневайся во мне, брат! – сказала она и для убедительности прижала ладони к груди: – Я не выдам ни себя, ни тебя. Только не забудь обо мне и найди меня, когда придет время! Я буду очень скучать по тебе, – и, чтобы доставить Робину удовольствие, добавила: – И по Виллу тоже. Передай ему привет от меня, а Дэниса и Элизабет поцелуй и скажи, что это я просила поцеловать их.
– Непременно, сестричка, – улыбнулся Робин, с нежностью глядя на Клэренс.
Похожая в детстве на маленького ангела, она не только подросла, но и подурнела. Однако любящий взгляд Робина видел в нескладном подростке красавицу, в которую сестра превратится, достигнув юного возраста.
– Она немного поплакала, прощаясь со мной, – рассказывал Эдрик, вернувшись из обители, – но уже косила глазами в сторону сада, где гуляли другие воспитанницы. Леди Клэр – молодец! Она твердо запомнила твой урок и иначе как отцом меня не называла.
Робин улыбнулся, гордясь стойкостью маленькой сестры. Вспомнив упоминание о других воспитанницах, он спросил, видел ли Эдрик среди них леди Марианну. Насупив брови, тот минуту подумал и с досадой передернул плечами:
– Нет, лорд Робин, в точности не скажу. Там было много девочек, и которая из них дочь барона Невилла, без подсказки не угадаешь, а спрашивать я не решился. Вы почему ею заинтересовались?
– Просто к слову пришлось, – ответил Робин.
– К слову? – не обманулся его равнодушным тоном Эдрик и ухмыльнулся: – Раз ваша помолвка состоялась, решили не искать другую невесту? Оно и лучше. Я хоть не буду видеть кошмарных снов, как вы возлагаете графский венец на голову простолюдинки!
– Ох, Эдрик, – протяжно вздохнул Робин и рассмеялся: – Ты верен себе!
– Во всем. И особенно в том, что касается чести Рочестеров, – отрубил Эдрик, показывая всем своим видом, что шутки на эту тему считает неуместными.
Прежде чем проститься с Робином, Эдрик заставил его выдержать непростую и долгую тренировку – с одним мечом, с двумя, с одним мечом и ножом во второй руке. Когда Робин взмок, Эдрик опустил клинок и одобрительно похлопал воспитанника по плечу:
– Недурно, милорд, очень недурно! Я наведаюсь как-нибудь в Локсли рассказать вам новости о леди Клэр. Заодно посмотрю на вас с лордом Уильямом. Продолжайте занятия, и из вас получится непревзойденный воин! Вот только, Робин, не лучше для вас с лордом Уильямом покинуть Локсли и поискать другой безопасный приют? Поразмысли над этим и посоветуйся с братом.
****
Робин возвращался из Маласэта в Локсли и всю дорогу думал над тем, что рассказал Эдрик о Гае Гисборне. История с племянницей шерифа, кроме пьяной обмолвки сэра Рейнолда, не имела под собой никаких оснований, чтобы вменять в вину Гаю гибель девочки. Хотя пьяный болтает то, что трезвый крепко хранит в молчании. И все же причин считать Гая убийцей, да еще ребенка, Робин не видел. Сожженные для устрашения дома – иное дело. Для подобной жестокости он не находил оправданий. Зачем вообще понадобилось занимать ум Гаем Гисборном, который никогда не был близок ему? Затем, честно признал Робин, что Эдрик прав: Гай получил над ним тайную власть, а он, Робин, попал в зависимость от молчания Гая, и эта зависимость ему очень не нравилась. Она раздражала, и по мере того как Маласэт отдалялся, а Локсли приближалось, Робин приходил к выводу, что не только Клэренс нуждалась в другом, более надежном пристанище. И он, и Вилл должны оставить Локсли и поискать себе другой приют. В отношении себя Робин не видел никаких причин, чтобы не сняться с места, а вот у брата была семья. Барбара, наверное, предпочтет остаться, но жену и сына Вилл захочет взять с собой. Куда они отправятся и какое жилище Робин может предложить брату, чтобы и мальчику, и Элизабет там было удобно? Он не сомневался в Элизабет – она последует за мужем, не считаясь с комфортом, не боясь трудностей, но по некоторым признакам Робин подозревал, что жена Вилла ждет ребенка. И Дэнис слишком мал, чтобы рисковать его жизнью.
Протяжный раскат грома вывел Робина из задумчивости. Посмотрев на небо, он увидел, как с дальнего края ему навстречу быстро наползает низкая черная туча, которую то и дело прорезали яркие стрелы молний. Робин заметил вдали амбар для сена и погнал коня галопом, надеясь оказаться под крышей раньше, чем хлынет ливень.
Срезав поворот, он увидел женщину, которая тоже спешила в сторону амбара, и узнал Мартину. Робин не видел ее со дня свадьбы, и вот им довелось повстречаться. В сердце вспыхнула короткая боль, как от старой, но зажившей раны. Он предпочел бы избежать встречи, но Мартина обернулась на стук копыт, да и бросить ее одну на дороге, когда вот-вот должен начаться дождь, Робин не смог. Мартина тоже узнала его, и ее лицо озарилось такой нежной улыбкой, словно они расстались только вчера.
– Забирайся на коня мне за спину, – скомандовал Робин, протягивая Мартине руку. – Быстрее, если не хочешь промокнуть!
Мартину не пришлось просить дважды. Крепко ухватившись за руку Робина, она с его помощью неуклюже забралась на лошадь, и Робин вновь поднял коня в галоп. Он почувствовал, как Мартина крепко обвила руками его стан и прижалась головой к его плечу. Первое было объяснимо, если она не хотела упасть с крупа лошади, но второе Робин посчитал излишним, хотя не мог отрицать, что ему приятно ее прикосновение.
Дождь накрыл их до амбара. Робин оглянулся: позади сияло солнце, а впереди сгустилась серая мгла, пронизанная частыми косыми струями. Мир поделился на две половины. Мартина приняла это оглядывание на свой счет и крепче прижалась к его спине.
Остановив коня, Робин низко пригнулся, велев Мартине сделать то же самое, и, оставшись верхом, завел лошадь в амбар. Спешившись, он снял Мартину с коня и подал ей плащ, который был убран в седельную сумку и потому остался сухим. Мартина укуталась в него поверх насквозь промокшего платья и опустилась на слежавшееся прошлогоднее сено. Робин остался стоять в дверях, за которыми неумолчно шумел ливень.
– Что ты пытаешься разглядеть? – спросила Мартина.
Не оборачиваясь, Робин едва заметно передернул плечами.
– Жду, когда пройдет дождь или хотя бы утихнет.
Мартина надеялась, что ему надоест так бесцельно стоять. Судя по туче, обложившей все небо, дождь зарядил надолго, и что Робин мог увидеть сквозь белую стену низвергавшихся потоков воды? Ей очень хотелось, чтобы он сел на валы сена рядом с ней, и она мысленно звала его, неотрывно глядя ему в спину. Почувствовал Робин безмолвный зов или нет, но все равно остался неподвижным. Тогда она поднялась и сама подошла к нему.
Робин услышал за спиной шорох сена, шелест платья Мартины, но не обернулся. Не выдержав, она склонила голову, едва ощутимо прижалась щекой к его плечу и закрыла глаза. Он все равно не обернулся, лишь сложил руки на груди и выпрямился, отстраняясь от Мартины. С укором посмотрев на него, она еле слышно вздохнула.
– В той стороне луг, где мы с тобой встречались по вечерам в прошлом году, – тихо сказала она.
– Ты с него и шла, когда начался дождь? – спросил Робин, по-прежнему стоя спиной к ней.
– Да. Я люблю гулять по этому лугу, – спокойно и просто сказала Мартина. – Прихожу туда так часто, как позволяют дела по дому. Даже осенью, даже зимой.
– Зимой там можно встретить волков.
– Я не боюсь их.
– Напрасно.
Робин замолчал, но Мартина не ждала от него слов. Ей было хорошо просто стоять рядом с ним, слышать его дыхание, вдыхать запах тела, который она различала сквозь его куртку и рубашку, насквозь пробитые дождем. Его присутствие, такое близкое в эту минуту, кружило голову. Она больше не была невинной девицей и сейчас четко осознавала, что с ней происходит, когда он рядом, меньше чем в шаге от нее. Она хотела его, хотела до боли. А он стоял так, словно ничего не замечал: ни ее волнения, ни дрожи, ни частого неровного дыхания.
– Я слышал, ты не так давно родила? – вновь заговорил он.
– Три месяца назад, – ответила Мартина, – дочку. Мы назвали ее Агнес.
– Красивое имя, – она услышала теплую улыбку в голосе Робина, – Мартин, наверное, надеялся на сына?
– Он обрадовался дочери, – совсем тихо сказала Мартина.
– Три месяца, – задумчиво повторил Робин и, повернув голову, искоса посмотрел на Мартину: – Не слишком ли дочь мала, чтобы ты оставляла ее одну ради прогулки?
– С ней моя мать, и, если бы не дождь, я давно бы уже была дома.
Думая о своем, Робин негромко вздохнул и наконец-то отвернулся от двери, оказавшись с Мартиной лицом к лицу. Встретившись с ее глазами и заметив в них ожидание, он вопросительно приподнял бровь:
– Марти?
Вместо ответа она, не сводя с него глаз, положила ладони ему на грудь. Робин замер от неожиданности и медленно покачал головой.
– Пожалуйста! – с жаркой мольбой выдохнула Мартина. – Прошу тебя!
Он посмотрел на нее с жалостью и очень мягко, но непреклонно ответил:
– Нет.
Поддавшись невыносимому отчаянию, Мартина прильнула к его груди, обвила руками его шею и осыпала поцелуями лицо. Робин стоял неподвижно, не отвечая ни на объятия Мартины, ни на поцелуи, но она услышала, как его дыхание невольно участилось.
– Я прошу тебя! – повторила она. – Мы здесь одни, никто не узнает. Пожалуйста, не мучай ни меня, ни себя. Ведь ты сам хочешь этого, я же чувствую! Неужели так трудно: уступить себе и подарить капельку счастья мне?!
Сверкнув потемневшими глазами, Робин резко снял с себя руки Мартины и отступил на шаг.
– Говоришь, никто не узнает? Что я хочу тебя и мучаю? А разве недостаточно, что будем знать ты и я? Да, Марти, я мужчина, а какой бы мужчина не захотел женщину, да еще такую красивую, как ты, оказавшись с ней наедине, когда она предлагает себя?
– Тогда почему ты отказываешь мне в том, чего хочешь сам?!
Она вновь вскинула руки, чтобы обнять его, но Робин перехватил их, крепко стиснув в запястьях.
– Потому, что Мартин – мой друг, и я никогда не посягну на его честь. Вспомни, что ты замужем, родила дочь!
– Да, я замужем, – усмехнулась она. – Но каждую ночь с Мартином я спасаюсь только одним: закрываю глаза и представляю: это ты, а не он. Пока я не стала женщиной, то не знала, что есть разница: делить постель с любимым мужчиной и с нелюбимым. Когда я думаю, как бы все могло быть с тобой… И вдруг наша неожиданная встреча, гроза, амбар – все как подарок судьбы!
Мартина обессиленно закрыла глаза и горько покривила губы. Робин, ошеломленный ее признанием, воскликнул:
– Марти, в какой ад ты превращаешь не только свою жизнь, но и Мартина! Одумайся!
– Пыталась. Бесполезно, – неожиданно спокойно сказала Мартина. – Сил хватает лишь на то, чтобы удержать на губах твое имя, которое уличит в обмане. Я все равно изменяю мужу – не наяву, так в мыслях. Но хотя бы один раз, Робин, один раз пусть все произойдет!
Не в силах выдерживать ее умоляющий взгляд, Робин отвел глаза в сторону.
– Нет, Марти. Нет. Если честь мужа для тебя стоит дешево, вспомни о гордости.
– Гордость? – повторила Мартина и горько рассмеялась. – У меня ее не осталось. Ты растоптал мою гордость в ночь, когда я приходила к тебе перед свадьбой. Если бы ты видел свое лицо, глаза, взгляд! Выставил за порог, не дав сказать ни слова, а теперь напоминаешь о гордости?
– Я не зажимал тебе рот ладонью, – холодно ответил Робин. – Ты сама выбрала слова, которые мне сказала, и тебе их продиктовала именно гордость. Она никуда не делась, Марти, и ты не вправе меня ни в чем обвинять.
Потерпев поражение, Мартина без сил опустилась на сено и уронила руки на колени. Глядя перед собой невидящими глазами, она прошептала:
– Ты – гибельный омут, Робин. Влечешь, затягиваешь, и спасения нет, – вскинув на него глаза, она невесело рассмеялась: – Как я жалею, что останавливала тебя, а не уступила однажды, на том самом лугу!
Поймав его мгновенный взгляд, она неожиданно поняла: в том, что он оставил ее нетронутой, нет ее заслуги. Сдержанность Робина целиком зависела от его воли, а не от мнимой власти над ним, которую Мартина себе приписала. Наверное, лицо выдало ее мысли, потому что Робин усмехнулся и устало спросил:
– Что-то стало для тебя яснее, чем раньше? Неужели ты действительно считала, что держала меня на коротком поводке? – Оглянувшись на дверь, он сказал: – Дождь прекратился. Отвезти тебя домой?
Она не ответила, и Робин, повернув голову в ее сторону, увидел, что Мартина неотрывно смотрит на него исподлобья и в ее изумрудных глазах горит едва ли не ненависть.
– Лучше так, Марти, – не смутившись выражением ее взгляда, одобрительно кивнул Робин. – Для всех лучше, и прежде всего для тебя. Так отвезти тебя домой?
– Благодарю, но я сама доберусь, – глухо сказала Мартина, швырнув ему плащ.
Рассмеявшись, Робин ловко поймал его прежде, чем он попал ему в лицо, и вскочил на коня.
– Как знаешь. Доброй тебе дороги!
Пригнувшись к шее коня, он выехал из амбара и послал лошадь в галоп. Метнувшись к дверям, Мартина смотрела ему вслед, пока он не скрылся за поворотом, потом приглушенно зарыдала и медленно пошла в другую сторону по луговой тропке.
Вернувшись домой, Робин сменил мокрую одежду на сухую, пообедал, вкратце рассказав Эллен, что Клэренс отныне станет жить в другом месте, и отправился к Виллу.
– Наконец-то! – поприветствовал его брат. – Я не знал, что и думать: ты отсутствовал больше недели! С Клэр все устроилось?
– Да, но есть еще кое-что, о чем нам с тобой надо поговорить. Не держи меня на пороге.
Робин хотел войти в дом, но Вилл неожиданно преградил ему путь.
– Не входи, – сказал он и, встретив удивленный взгляд брата, пояснил: – У меня сейчас Мартин.
– И что? – еще больше удивился Робин.
– А то, что он был в том амбаре. Тоже укрылся в нем от дождя, только опередив вас с Мартиной.
Глядя брату в глаза, Вилл выразительно поднял бровь. Лицо Робина стало жестким, в глазах вспыхнул огонек гнева.
– Вот как? Но он не увидел ничего, в чем мог бы меня упрекнуть!
– Это так, – вздохнул Вилл. – Зато услышал ваш разговор, и то, что открыл в собственной жене, его, как ты понимаешь, не обрадовало.
Робин крепко взял Вилла за плечо и заставил посторониться.
– Он сильно пьян, Робин, – предупредил его в спину Вилл. – Меньше чем за час выпил полный кувшин крепкого вина.
Робин прошел в трапезную, где за столом сидел Мартин, облокотившись и уронив голову на сомкнутые в замок пальцы. Между его локтей стоял наполовину опустевший кубок. Робин остановился прямо напротив Мартина, и тот, почувствовав неотрывный пристальный взгляд, медленно поднял голову и тяжело посмотрел на него из-под набрякших век.
– Тебе не следовало прятаться, – жестко сказал Робин. – Надо было сразу выйти на свет.
– Я задремал, проснулся от ваших голосов, – просто ответил Мартин. – Потом уже не смог заставить себя.
– Хотел убедиться, не предам ли я друга? – спросил Робин, гневно нахмурив брови.
Мартин покачал головой и провел ладонью по бледному лбу.
– Нет, от стыда. Я не сомневался в тебе. Но в ней я ошибся. Даже представить себе не мог, как сильно ошибся!
Вилл хотел напомнить Мартину, как пытался отговорить его от женитьбы на Мартине, но Робин поднял руку, предупредив намерение брата. Мартин и без слов Вилла олицетворял собой полное отчаяние. Робин сел рядом и положил ладонь на плечо Мартина.
– И все же тебе надо было обнаружить себя, – тихо сказал он.
Мартин с трудом повернул голову, посмотрел на Робина и усмехнулся:
– И тогда бы она не сказала того, что сказала, а я так бы и не знал, что она по ночам представляет тебя на моем месте. Ради этого, Робин? Думаешь, я был бы счастливее, не услышав ее признаний?
– Думаю, что со временем все могло бы измениться в лучшую сторону.
– Нет, – протянул Мартин и одним глотком допил остававшееся в кубке вино. – Я, конечно, не стану ей говорить, что слышал ваш разговор, но ничего не изменится, Робин. Для счастливых перемен мне надо стать тобой или хотя бы отчасти похожим на тебя.
– Я должен в чем-то оправдываться? – спокойно спросил Робин.
Мартин угрюмо усмехнулся:
– В чем? В том, что ты такой, какой есть?
Тяжело вздохнув, он улегся головой на стол и тихо захрапел. Вилл и Робин подняли его и перенесли на застеленный овечьими шкурами пол.
– Пусть проспится, – проворчал Вилл и, не сдержавшись, в сердцах добавил: – Одно слово: упрямая ослица!
– Два слова, – хмыкнул Робин. – Но я согласен с обоими. А теперь идем во двор – надо поговорить.
Бросив взгляд на Мартина, Вилл сказал:
– Он крепко спит и ничего не услышит. К тому же Мартин – наш друг.
– Мне надо рассказать тебе о Клэр, – ответил Робин, и Вилл, взяв брата за локоть, сразу же вышел вместе с ним из дома.
Робин открыл Виллу, где Эдрик нашел новый приют для Клэренс, рассказал все, что узнал от него о Гае Гисборне, и закончил тем, что и ему, и Виллу надо покинуть Локсли, не искушая судьбу. Вилл, запрокинув голову, долго смотрел в ясное, очистившееся от туч и промытое дождем небо и раздумывал над словами брата.
– Я никогда не заблуждался на счет сэра Гая, – наконец сказал он. – Мне понятна твоя тревога, Робин, но именно сейчас для нее нет оснований. Гай так долго и истово добивался твоей дружбы, что сдержит данное слово ради того, чтобы наконец получить то, о чем так долго мечтал.
– А когда он поймет, что я не могу исполнить его мечту? – усмехнулся Робин. – Как он поступит?
Вилл неопределенно пожал плечами в ответ:
– Робин, ты вправе располагать собой, а я должен быть подле тебя. Но сегодня я прошу тебя о снисхождении. Лиз утром сказала, что ждет ребенка. Как я могу взять ее в дорогу, да еще не зная куда?
– А я не могу оставить вас, – твердо сказал Робин. – Если я покину Локсли один, то не буду знать покоя от тревоги за тебя, Элизабет и Дэниса.
Прикусив губу, Вилл недолго подумал, потом вдруг рассмеялся и потрепал Робина по плечу:
– Иди домой и поспи с дороги. А вечером приходи ко мне, и мы все толком обсудим.
Робин так и сделал, но вечером, подходя к дому брата, с удивлением увидел, что улица полна народа. Возле дома Вилла собрались все жители Локсли – не только мужчины, но и женщины.
– Что означает этот сбор?! – недовольно спросил Робин Вилла.
Ответил ему Эрик. Подняв руку, он добился полной тишины и обратился к Робину:
– Вилл все рассказал нам, Робин. Это правда, что ты решил покинуть Локсли только потому, что здесь побывал Гай Гисборн и узнал, что ты жив?
Эрик вопросительно посмотрел на Робина, и тот молча кивнул, бросив на брата многообещающий взгляд.
– Тогда послушай нас, – продолжил Эрик. – Ты не для того дал нашим мужчинам оружие и обучил владеть им, чтобы теперь покидать нас. Твой отъезд означает неверие в то, что мы сумеем защитить тебя, случись беда. Если ты не веришь в нас, то к чему обучал? Зачем тратил деньги и время?
Мужчины селения подхватили слова Эрика стройным согласным гулом. Теперь уже Робин вскинул руку, прося тишины.
– Дело не во мне, – сказал он и вновь метнул на Вилла сердитый взгляд, догадавшись, что именно брату он обязан общим протестом. – Я не хочу навлечь опасность на Локсли, если Гай Гисборн все-таки откроет шерифу, что я жив и где меня отыскать.
– О какой опасности ты толкуешь?! – воскликнул отец Алана Патрик. – Мы вольные люди! Наша земля не принадлежит ни Гисборну, ни шерифу, подати мы платим исправно. Для нас нет никакой опасности, но для тебя она есть. Видит Бог, Робин, если ты в душе считаешь, что мы отступим перед ратниками сэра Рейнолда и позволим тебя захватить, тебе должно быть стыдно. Мы считали тебя больше своим другом, чем графом и лордом!
Как ни тревожно было на душе у Робина, его тронуло такое единодушие жителей Локсли.
– Останемся, брат, – негромко сказал Вилл, мгновенно уловив в Робине сомнение в назревавшем решении. – Со дня встречи с сэром Гаем прошла почти половина месяца. Если бы он выдал тебя сэру Рейнолду, тот на следующий же день прислал бы в Локсли если не ратников, то наемных убийц.
Робин решил остаться.
****
Дни шли, Гай о себе известий не подавал, в селении не видели чужих и подозрительных людей, и тревога Робина понемногу умерилась. Умерилась, но не исчезла, словно котенок, который спит, свернувшись клубком, но то и дело во сне выпускает острые коготки.
Теперь, когда Клэренс больше не было в Локсли, проживание Эллен в доме Робина могло вызвать толки. Эллен прекрасно понимала это, но помалкивала, надеясь, что Робин не вспомнит о приличиях. Но он вспомнил, и на следующий же день предложил ей вернуться в собственный дом. Ей ничего не оставалось, кроме как подчиниться. Дни Эллен по-прежнему проходили в доме Робина, занятые домашними заботами, но ее ночи стали одинокими. Очень редко он позволял ей вечером остаться, и никогда не приходил в ее дом сам. Эллен безумно тосковала по жарким ночам с ним, оставшимся в прошлом. Ей отчаянно не хватало его объятий. Из неопытной женщины, боявшейся домогательств и брезговавшей делить ложе с мужчиной, он воспитал в ней искушенную, страстную и пылкую любовницу, не смущавшуюся ни одной прихотливой любовной фантазии.
Она могла бы подыскать себе мужа, ведь была хороша собой и молода. Но ей никто не был нужен, кроме Робина. Она любила его страстно и самозабвенно. Днями ее сердечная тоска утолялась его обществом, а ночами Эллен рыдала в подушку, чувствуя, как горит всем телом, жаждущим именно его ласк. Понимал ли Робин, что происходило с его верной подругой и служанкой? Наверное, понимал, потому что, когда тоска Эллен становилась особенно нестерпимой, оставлял ее ночевать и, отмахнувшись от возможных сплетен, дарил ей себя без остатка, не давая уснуть до утра.
– Нел, так нельзя изводить себя, – однажды сказал он, когда она, склонив голову ему на плечо, лежала в его объятиях, боясь уступить сну хотя бы мгновение рядом с ним. – Тебе следует выйти замуж. Мужчины на тебя заглядываются, и стоит тебе только выразить намерение покончить, наконец, с твоим затянувшимся вдовством…
Эллен не дала ему договорить, мягко накрыв его губы ладонью, и Робин, вздохнув, поцеловал ее руку, прекратив увещевания.
****
Минула весна, а в июне в дом Вилла пришло горе. В течение последних двух лет Барбару то и дело мучила лихорадка. Робин приходил на помощь, когда болезнь укладывала ее в постель, между приступами заставлял пить укрепляющие отвары. Барбара подчинялась, глядя на Робина с ласковой снисходительностью, приводившей его в раздражение.
Однажды он не выдержал и резко сказал:
– Вы хотите поправиться? Вспомните: у вас есть семья! Сын, невестка, внук. Неустанная скорбь истощает силы.
Барбара печально усмехнулась в ответ:
– Да, мой лорд, я не стану скрывать, что в сердце продолжаю оплакивать графа Альрика. Но ты ошибаешься – дело не в скорби.
– Тогда в чем?
На это она предпочла промолчать.
Робин с тревогой наблюдал, как лихорадка приступ за приступом истощает силы Барбары. Она заметно осунулась, похудела. Элизабет тоже встревожилась и принялась готовить для свекрови самые разнообразные блюда, а во время трапез с мягкой настойчивостью уговаривала больше есть. Барбара старалась не огорчать невестку и скрывала пропавший аппетит, не давала себе спуску в домашних делах, хотя Элизабет перехватывала из ее рук любую работу, оставив ей лишь шитье и вязанье. Но лечение Робина и заботы Элизабет никак не могли привести к исцелению. Каждый приступ был сильнее и беспощаднее предыдущего. В начале июня Барбара снова слегла, и что бы ни делал Робин – один или с помощью Эллен – лихорадка не отступала.
– Придумай что-нибудь! – умолял его Вилл, с отчаянием вглядываясь в бледное до прозрачности лицо матери.
Робин тяжело вздохнул, вскинув покрасневшие от бессонных ночей глаза. Шли третьи сутки его непрерывного дежурства у постели Барбары, и он был на грани изнеможения – не столько физического, сколько душевного.
– Я не смогу ее спасти! – обреченно выдохнул он. – Вилл, мужайся: этот приступ – последний.
– Почему?!
Дернув плечом, Робин признался:
– Она не сопротивляется, и от этого все мои усилия бесполезны.
Вилл перевел на него взгляд и хрипло спросил:
– Ты хочешь сказать, ей все равно – выздоровеет она или нет? Быть такого не может! Она не такая! Сколько я ее помню, она никогда не сгибалась!
Робин угрюмо молчал, и тогда Вилл заставил себя успокоиться. Опустившись на одно колено, он стиснул ладони брата и, глядя ему в глаза, произнес:
– Скажи, в чем причина? Что ее уводит от нас, от меня?
– Полагаю, тоска, – тихо ответил Робин, – не оставлявшая ни на минуту тоска по нашему отцу. Твоя мать – волевая женщина, умеет скрывать свои чувства, чтобы не обременять ими ни тебя, ни Лиззи. Вот она и скрывала, а тоска тем временем подтачивала ее здоровье. Но, кроме тоски, есть что-то еще. Что – я не знаю! Спрашивал, но она не сказала…
Вилл порывисто прижался лбом к его плечу, и Робин, проглотив комок в горле, прильнул виском к голове брата.
На четвертый день Барбара не выходила из забытья и дышала с трудом. К вечеру она открыла глаза, но так и не пришла в себя окончательно. Возле ее постели собрались Вилл, Элизабет и Дэнис, но Барбара видела только Робина. Ее исхудавшая рука блуждала по его лицу, едва прикасаясь истаявшими пальцами к скулам, темным волосам, очерчивая глаза, линию рта, словно Барбара пыталась на ощупь увериться в том, кого видела. И когда уверилась, на ее бледных – едва ли не белых – губах появилось слабое подобие улыбки.
– Альрик!.. – услышали все ее слабый шепот. – Ты все-таки пришел ко мне!
Вложив руку в ладонь Робина, Барбара с бесконечной любовью посмотрела ему в глаза и робко спросила:
– Неужели я действительно ничего не значила для тебя, была только одной из многих и ты ничуть не любил меня? Даже когда мы были вместе?
– Вот оно что! – почти неслышно прошептал Робин. – Неужели все годы, покинув Веардрун, ты терзала себя этой мыслью?
– Нет, я верила, но потом… Ты ни разу не навестил меня, не вспомнил обо мне, овдовев. Умоляю, скажи мне правду! Я так устала!..
В ее глазах явь мешалась с миражом, который Робин хотел рассеять – сказать, что она ошиблась, приняв сына за отца. Но заметив, как Вилл резко отвернул голову в сторону, чтобы скрыть от всех лицо, услышав тихие всхлипывания Элизабет, он передумал. Взяв руку Барбары в свои ладони, Робин проговорил хрипловатым от волнения голосом:
– Я любил тебя! Ты была мне мила, и это чистая правда.
На губах Барбары замерцала несмелая улыбка. Слабо сжав его руку, она с глубоким раскаянием прошептала:
– Ты можешь простить меня за то, что я скрыла от тебя рождение сына? Помнишь, как ты рассердился, когда в первый раз повстречал его? Вернувшись за ним, ты почти ничего не сказал мне. Прости меня, Альрик!
