Айлин Вульф
Друзья и недруги. Том 1
Стиснув зубы, Гай медлил и медлил, наблюдая за Эллен. И она не обманула его надежд: слилась с ним, вцепилась пальцами в его предплечья и даже скрестила ноги в лодыжках у него на спине. Это оказалось больше, чем он ждал, и вызвало в нем не просто желание обладать Эллен неоднократно и в будущем, но и восхищение ее пылом. Ох, как она отвечает ему! Воистину она великолепна, превосходит всех женщин, которых ему довелось познать, стоит и больших денег, чем он рассчитывал на нее потратить!
Ощутив глубинные спазмы ее тела, Гай наконец услышал громкий крик упоения и только тогда позволил себе расслабиться, с торжествующим возгласом выплеснув семя. Тяжело дыша, он склонил голову и потерся щекой о плечо Эллен. Продолжая обнимать его, Эллен смотрела перед собой изумленными глазами, все отчетливее понимая проясняющимся сознанием, что только что была близка с Гаем Гисборном. Да как же такое возможно? С ней ли случилось подобное?!
– Как с тобой сладостно! – услышала она почти нежное признание. Но следующие слова Гай сказал с прохладной усмешкой: – С вами, простолюдинками, всегда лучше. Только вы да продажные девки умеете разделять удовольствие с мужчиной. Не то что знатные дамы, которым воспитание предписывает неподвижность и сдержанность.
Он вскинул голову, посмотрел ей в лицо, и Эллен увидела в его глазах хладнокровный расчет. Минуты страсти и ласк для него миновали, уступив место времени для дела, ради которого Гай и искал встречи с Эллен.
– Ты можешь рассказать о том, что было сейчас между нами, но не стоит, – размеренным, ничуть не взволнованным голосом произнес он, отстранившись от Эллен и приводя в порядок одежду. – Впрочем, я могу забрать тебя прямо сейчас.
Гай вопросительно посмотрел на Эллен, и она, еще не до конца осознавшая, что произошло, едва нашла в себе силы покачать головой, стягивая на груди разорванную сорочку.
– Тебе надо подумать, – хмыкнул он, поднимаясь на ноги. – Хорошо, я готов ждать. С моей стороны было неучтиво завести с тобой подобный разговор, не испросив согласия лорда Робина, но я руководствовался исключительно уважением к твоим чувствам. Судя по тому, как жарко ты мне отвечала, не прибегая к словам, мое ожидание не продлится долго. Из скромности я умолчу о нашей встрече. Решение за тобой, Эллен.
Она ничего не ответила, низко склонив голову, даже когда его ладонь ласково скользнула по ее волосам. Глядя на нее, Гай усмехнулся. Она не поняла, с каким уважением он к ней отнесся, дав время для раздумья. Ей ли – женщине низкого звания – раздумывать над предложением знатного лорда, учитывая, что она только что принадлежала ему и разделила с ним телесный восторг? Не понимает сейчас, поймет потом. Теперь он хотел Эллен не просто в любовницы, он ждал от нее сердечного чувства, тень которого промелькнула в ее объятиях и в том, как она ответила на поцелуй. Была влюблена в одного, полюбит другого. Непременно полюбит! А уж он для нее ничего не пожалеет, тем более времени для принятия окончательного решения.
Глядя на растрепанные, блестевшие влажным шелком волосы Эллен, на жемчужно-матовую кожу, округлости и плавные линии тела, Гай снова ощутил прилив желания. Нет, решил он, не сейчас. Она еще много раз будет принадлежать ему. Страстная, пылкая женщина! Он не станет сдерживать ее ни в чем, благо она не благородного происхождения и не супруга. Всему свое время, а на сегодня достаточно.
– Не знаю, умеешь ли ты, если нет – научись, – как сквозь сон услышала Эллен. – Опытные женщины знают травы, заваривают их и пьют отвар, чтобы не понести. Все, что я обещал тебе, остается в силе, Эллен. Но предаваться любовным утехам с женщиной, распухшей в тягости, не столько приятно, сколько противно. Понимаю, что рано или поздно ты все равно понесешь от меня. Но чем позже, тем лучше, и в первую очередь для тебя. Подставь мне губы – я желаю поцеловать тебя перед расставанием!
С неимоверным трудом подняв голову, Эллен встретилась взглядом с темно-ореховыми глазами Гая. В них отражалась такая властность, что она не посмела воспротивиться. Целуя Эллен, Гай ощутил дрожь ее губ. Оно и понятно! Столько лет вдовства – могла ли она заподозрить в себе такой пыл, такую жажду, подспудно ее томившую?
Еще раз с искренней нежностью и благодарностью погладив Эллен по голове, Гай ушел. Дождавшись, пока его шаги стихнут, Эллен, дрожа всем телом, поднялась с травы, зашла в воду и принялась сначала медленно, а потом торопливо и нещадно вымывать его семя. Понести дитя? Еще чего не хватало! К счастью, она знает нужные травы благодаря урокам Робина. Ох! Не ее оскверненным устам поминать имя Робина всуе!
Наскоро обтерев себя обрывками сорочки, Эллен потянулась за платьем, увидела на песке глубокий отпечаток собственного тела и вздрогнула, с трудом устояв на ногах. Как со стороны она увидела то, что произошло, и увиденное показалось ей непристойной возней спаривавшихся животных. О чем она? Звери не знают греха – они просто заводят потомство, продолжая свой род и выполняя долг перед природой. Она не смеет сравнивать себя со зверьми!
Натянув платье, кое-как заплетя и пригладив волосы, Эллен бросилась в селение. По дороге она сорвала несколько листиков мяты и пожевала, чтобы избавиться от вкуса поцелуев Гая Гисборна. Но прохладная свежесть во рту не помогла избавиться от скверны. Примчавшись домой, Эллен первым делом приготовила отвар, предотвращающий зачатие, и выпила двойную порцию.
Она помнила, как ей было плохо несколько часов, когда она впервые пила этот отвар, поэтому была готова к приступам дурноты и только радовалась, что Робин на полях. Оказавшись с ним лицом к лицу, она не смогла бы посмотреть ему в глаза, а он был очень чутким к переменам в настроениях тех, кого знал хорошо. Робин стал бы спрашивать ее, что случилось, она же не могла сказать ему правду, помня слова Гая: начнется вражда, и эта вражда не на руку Робину. Признаться, что она изменила Робину по доброй воле, было выше сил Эллен. Но ведь так оно и было! Почти. Гай Гисборн словно околдовал ее, лишил способности сопротивляться. Хуже всего, что она испытала удовольствие, но то была сладость тела без радости для души. С Робином все происходило иначе: растворяясь в нем, когда тело плавилось в волнах экстаза, душа воспаряла ввысь. Сейчас же Эллен чувствовала себя подлым существом, над которым восторжествовала похоть. Она никогда не отмоется от объятий Гая Гисборна!
Когда нахлынул первый приступ дурноты, Эллен искренно обрадовалась. По крайней мере, тошнота и головокружение избавили от горьких и бесплодных размышлений. Но очень скоро радость прошла. То, что с ней происходило сейчас, не шло ни в какое сравнение с тем недомоганием, которое ей довелось испытывать прежде. Липкий холодный пот выступил по всему телу. Трапезная кружилась перед глазами, а руки и ноги, сперва онемев, начали отниматься. Цепляясь за стол, потом за табурет, Эллен осела на пол и упала, потеряв сознание.
Найдя ее лежащей на полу и не подающей признаков жизни, Робин подхватил Эллен на руки и перенес на кровать в свою спальню, одновременно послав Вульфгара за Элизабет и Кэтрин. С трудом уловив слабое дыхание, он потер ее виски настоем, запах которого выводил из забытья. Эллен открыла глаза, и Робин увидел, какие у нее крохотные зрачки – не шире игольного ушка.
– Молока, воды, и того и другого побольше! – приказал он Элизабет и Кэтрин, не дав им задать ни одного вопроса. – Она сильно отравилась. Чем?!
Последний вопрос относился к Эллен, но она не смогла ответить: язык онемел и не повиновался ей.
– Нелли выживет? – задыхаясь от волнения, допытывалась Кэтрин, подавая Робину очередную кружку с молоком.
Он не ответил. Ему было не до слов, и он сам не знал, сумеет ли спасти Эллен. Все зависело от того, чем и как давно она отравилась, но, кроме нее, никто не смог бы ответить, а она не могла говорить. Робин вливал в нее кружка за кружкой молоко, воду с настоем, служившим самым общим противоядием. Эллен рвало и тем и другим. Она уже не могла проглотить ни капли, но Робин не оставлял ее в покое, пока все ее тело не стало теплым, покрывшись испариной, а зрачки – обычными, как у всех людей. Только тогда он передал Эллен на попечение Элизабет – Кэтрин подтирала пол, обильно испачканный рвотой.
– Теперь выживет, – устало улыбнулся Робин, отвечая на вопрос Кэтрин, и стер пот со лба. – Лиззи, укрой Нелли как можно теплее и разведи в камине огонь пожарче. Сейчас я приготовлю для нее питье и вернусь.
Он бегом спустился по лестнице в трапезную, где его ждали Вилл и Джон. Встретив их вопросительные и тревожные взгляды, Робин пожал плечами:
– Не знаю, в чем дело. То, что Эллен отравилась, мне очевидно. Но чем и почему – может сказать только она, а у нее пока нет сил. Забирайте жен и отправляйтесь по домам: я сам побуду возле Эллен.
– Странно! – хмыкнул Вилл, прислоняясь спиной к стене и складывая руки на груди.
– Что ты находишь странным? – спросил Робин, занятый приготовлением питья для Эллен.
– Утром Гай покинул Локсли, а днем Эллен отравилась. Странное совпадение.
Как ни угнетало Робина состояние Эллен, он не сдержал улыбки:
– Ты считаешь, это он ее отравил?
Недолго помолчав, Вилл пристукнул кулаком по стене и с тихой яростью в голосе сказал:
– Не знаю. Наверное, он мало смыслит в ядах, да и травить Эллен ему вроде бы незачем. Но совпадение есть, Робин, и оно мне не нравится!
Кэтрин, закончив уборку, вытерла руки и присоединилась к Элизабет. Раздев Эллен, они укутали ее в мягкое шерстяное покрывало, обычно служившее Робину одеялом по ночам, набросили на нее все теплое, что нашли: плащ Робина из тонкой шерсти, плащ из толстого сукна, зимний плащ, подбитый мехом. Эллен била дрожь. Она лежала пластом, молча смотрела на подруг, из ее глаз безостановочно текли слезы.
– Ты ведь не нарочно это сделала, верно? – с надеждой спросила Кэтрин, ласково коснувшись руки Эллен.
Та смогла только отрицательно покачать головой, и Кэтрин радостно заулыбалась. Элизабет поправила груду теплых одежд, так чтобы Эллен была укрыта до самого подбородка, с трудом отыскала в этом ворохе ее руку и крепко сжала.
– Поправляйся, Нелли! Идем, Кэтти! – строго сказала Элизабет, взяв неугомонную Кэтрин за руку, и в дверях напоследок ласково и ободряюще улыбнулась Эллен.
Та удивила подругу, в ответ на улыбку отвернув голову к стене.
Робин провел у постели Эллен всю ночь, давая ей через равные промежутки времени целебное питье. Она из-под ресниц смотрела на него, встревоженного и помрачневшего от волнения за нее, и ей хотелось рыдать. Любимые черты постоянно заслоняло другое лицо – Гая Гисборна. В памяти были слишком свежи события, произошедшие на берегу озера, и она чувствовала себя оскверненной. Да, Робин не хранил ей верность и не требовал верности от нее, но она-то была ему верна. Разве измена, пусть и случайная, не убивает любовь? Эллен хотелось припасть к рукам Робина, заботливо прикасавшимся к ней, и выплакать всю свою боль, обо всем рассказать, повиниться в случившемся. Но стоило такому порыву охватить ее, как в ушах тут же начинал звучать холодный и насмешливый голос Гая Гисборна, и порыв угасал. Она никому не сможет рассказать, не облегчит словами чувство вины. Что Элизабет, что Кэтрин – обе придут в возмущение и передадут ее рассказ мужьям. Что сделает Джон, Эллен не знала, а вот на что способен Вилл, даже представлять не хотела.
– Ты в силах объяснить, что с тобой случилось? – спросил Робин утром, когда убедился, что Эллен уже вне больше опасности.
Ночью придумав объяснение, Эллен обстоятельно и толково рассказала, какие травы перепутала, готовя лекарства. Выслушав, Робин недовольно покачал головой:
– Удивительно, что ты осталась жива! Нелли, нельзя же отвлекаться, занимаясь приготовлением лекарств! Теперь тебе придется выбросить всю свою аптеку, а лучше закопать, чтобы не отравить траву, а вместе с ней и скот, который случайно набредет на то место, где ты выльешь свои настои!
Через несколько дней Эллен полностью поправилась. Воспоминания о Гае Гисборне сгладились в ее памяти, и она почувствовала себя лучше не только телом, но и душой. Ей даже казалось, что ничего не было. Она почти уверовала в это, и все шло хорошо, пока в один из дней Робин не обнял ее, повернул лицом к себе и посмотрел в глаза очень знакомым ей взглядом.
– В доме сейчас только мы с тобой. Вульфгар вернется поздним вечером, – сказал он и привлек Эллен к себе. – Пойдем в спальню, если ты не против подарить мне пару-другую часов!
Сказал – и милосердное забвение смыло, как водой из того самого озера. Эллен вспомнила все в мелочах и, глядя в озорные, потемневшие от желания глаза Робина, с неумолимой ясностью поняла, что больше никогда не сможет быть с ним близка. Она станет презирать себя, отдав объятиям Робина и подставив его губам свое опозоренное изменой тело, в котором вместо тепла, обычно разливавшегося под его взглядом, смерзался ледяной сгусток. Глядя в его – такое любимое! – лицо, Эллен приняла решение.
– В чем дело? Я чем-то обидел тебя? – спросил Робин, чутко уловив перемену в ней, всегда льнувшей к нему и забиравшейся в такие минуты в постель раньше него.
Положив ладони на обнимавшие ее руки Робина, Эллен посмотрела ему в глаза и тихо сказала:
– Помнишь, ты говорил мне, что я свободна? Пришло время расстаться, Робин. Я решила, что мне и в самом деле пора обзавестись семьей.
Робин выслушал ее, и его глаза сузились. Она была права: он сам настаивал на том, что она свободна от него, подразумевая при этом, что и он свободен от обязательств перед ней. Но терять Эллен оказалось больно, гораздо больнее, чем он предполагал.
– За кого же ты собралась замуж? – спросил он, убирая руки с ее стана.
Это движение причинило боль уже ей. Но Эллен решила быть твердой и идти до конца.
– Между нами только самое начало, чтобы говорить об этом.
Робин грустно улыбнулся: вот еще один человек, ставший ему родным, покидает его. Положив ладони на скулы Эллен, он поцеловал ее в лоб – тепло и нежно, но как брат, а не любовник – и сказал:
– У вас все сладится, я уверен! Ты замечательная женщина, Нелли, и я от души желаю тебе счастья.
Он отошел от нее, уже иной, дружелюбный, но отчужденный, словно минуту назад не сжимал ее в страстных объятиях и не звал в постель. Изнемогая от боли, Эллен спросила:
– Теперь ты найдешь другую служанку?
Отломив кусок от ковриги хлеба и налив в кружку молока, Робин пожал плечами:
– Только если этого захочешь ты сама, Нелли. Скажи, я пойму.
– Я предпочла бы остаться, Робин, и продолжать вести твой дом, – ответила Эллен, не желая поступаться последней возможностью видеть его так же часто и подолгу, как прежде. – Мы ведь можем остаться друзьями?
Сделав глоток молока, Робин отставил кружку, обернулся к Эллен и крепко сжал ее руки:
– Мы и были друзьями все это время, мой самый верный и добрый товарищ! Не беспокойся, Нелли, ничего между нами не изменилось, кроме одного. Но ведь мы знали, что наша связь рано или поздно закончится, верно? Лучше так, чем с моей женитьбой, когда разрыв причинил бы боль тебе.
Последними словами он выдал себя. Эллен поняла, что ему небезразлично, что она оставляет его, но ничего исправить она не могла.
****
Гай приехал в очередной раз через месяц. В доме, находясь в обществе Робина, он ничем не дал Эллен понять, что помнит и о своем предложении, и о том, что между ними произошло. Эллен, напряженная до дрожи в первые минуты его пребывания в доме Робина, потихоньку расслабилась, но, как оказалось, рано. Если Гай Гисборн находился неподалеку, расслабляться и забывать о нем было крайне опрометчиво.
Именно так она и подумала, когда вышла во двор набрать дров для камина и услышала за спиной негромкий голос:
– Что ты решила, моя красавица? Я дал тебе целый месяц для размышлений.
Она обернулась и увидела, что он стоит всего в шаге от нее, ожидая ответа с бесстрастным выражением лица. Искра волнения проскальзывала в его глазах, но во дворе были сумерки, и Эллен ничего не заметила.
– Нет, сэр Гай, – непреклонно сказала она.
– Нет? – он выгнул бровь, и выражение бесстрастного ожидания на его лице сменилось почти веселым любопытством: – Почему нет? Нам ведь было хорошо вместе. Помнишь, на берегу озера? Я-то помню. Помнил о тебе все это время – настолько, что не бросил ни одного взгляда на другую женщину, не то чтобы разделил с кем-то ложе. Я, наверное, влюбился в тебя, Эллен.
Последние слова Гай произнес с кривой усмешкой, стыдясь нежного признания простолюдинке. Она же молча смотрела на него и старалась не поддаваться ни его словам, ни сочувствию, которое вновь шевельнулось в сердце. Гай Гисборн влюблен в нее, наверняка ждет ответных чувств, но, оступившись один раз, Эллен не хотела вновь сбиваться с дороги, проложенной собственным сердцем, и обманывать стоявшего перед ней мужчину, который никогда не сможет добиться ее любви.
Гай принял ее молчание за колебания и вложил больший жар в уговоры, пытаясь соблазнить Эллен тем, что, по его мнению, было самым желанным для любой женщины.
– Вспомни, какую жизнь я обещал тебе: полную неги и роскоши. Разве дешевый наряд тебе милее шелков? Тяжелый труд предпочтительнее праздности? Что тебя ждет здесь, Эллен? Солнце спалит кожу, морщины раньше времени украдут всю миловидность лица. Постоянная работа согнет спину и плечи, завяжет жилы узлами под кожей рук, да и сама кожа огрубеет и ссохнется.
Пока он перечислял все, что ждет ее в будущем, если она не примет его предложение, Эллен справилась с волнением и гордо выпрямилась, глядя Гаю в лицо.
– Отчего же наш лорд, занимаясь трудом, не уступает вам в воинской стати? Его спина ровна, плечи всегда расправлены, и голову он склоняет только в церкви.
Гай, прищурившись, долго смотрел на Эллен и вдруг рассмеялся коротким злым смешком.
– Ах вот оно что! – очень тихо сказал он, впившись в лицо Эллен взглядом, принизывающим насквозь. – Значит, я ошибся, и ты служила ему не только по дому. После меня, наверное, не так просто ложиться с ним, красавица Эллен? Или ты больше не согреваешь его ложе, стыдясь пылкости, с которой отдавалась мне?
Она смотрела на него во все глаза, поразившись его проницательности. То, что он сказал после, пронзило ее сердце огненной стрелой.
– Почему ты умолчала о связи с ним? Я хочу быть ему другом, так неужели я стал бы делать подобные предложения женщине, которую он удостоил благосклонностью? Да еще соблазнять ее! Ты хоть кому-нибудь говорила, что была со мной?
Задыхаясь от боли при мысли о том, как просто могла бы спастись в тот августовский день, Эллен выдавила из себя:
– Нет, никому!
Покачиваясь на носках, Гай упер руки в бока и смерил ее откровенно презрительным взглядом:
– Нет? Да можно ли тебе верить?! Моли Бога, чтобы твой ответ оказался правдой. И если скажешь одно только слово, и особенно ему, я отрежу тебе язык.
Она смотрела в его изменившееся, холодное лицо и не могла поверить, что эти твердые, кривящиеся в пренебрежительной усмешке губы целовали ее почти с нежностью, что она жалела его, когда он зарывался лицом в ее грудь, что эти глаза – узкие темные ледяные щели – смотрели на нее озорно и ласково. Сейчас перед ней стоял совершенно другой человек, который не удовольствовался тем, что уже сказал, а намеренно добил ее:
– Знаешь, кто ты, Эллен? Ты предательница, которую ему следовало бы вышвырнуть из своего дома. Ты не то что его ложа – его взгляда недостойна, похотливая дрянь.
Отвернувшись от нее как от грязной, паршивой дворняги, Гай вернулся в дом. Эллен, подождав, пока успокоится безумный стук сердца, пошла следом. Когда она переступила порог, Робин мельком улыбнулся ей, а Гай не удостоил взглядом, словно никакой Эллен рядом не было. Она подошла к камину и стала укладывать в него дрова. Заметив, какая она подавленная и притихшая, Робин встревожился:
– Нелли, что-то случилось?
Она с трудом удержала слезы, вызванные его ласковым голосом, и, поймав напряженный взгляд прищуренных темных глаз Гая, покачала головой.
– Все хорошо. Я просто немного ушиблась, когда брала дрова с поленницы.
– Надо быть осторожнее! – назидательным тоном заметил Гай и, довольно улыбнувшись, отвернулся от Эллен, забыв о ее существовании.
Глава двенадцатая
Пробыв один вечер среди друзей Робина, Гай решил, что с него достаточно. Он больше не хотел упражняться в выдержке, да и Робин ему был нужен один, а не в кругу друзей – простых или знатных, без разницы. Теперь, навещая Робина, он не останавливался на ночлег, всегда возвращаясь на постоялый двор, где его ждали ратники. Он старался даже в дом не заходить: видеть Эллен ему было не просто неприятно – она вызывала в нем отвращение. Узнай Робин, что женщину, с которой он был близок, Гай соблазнил, и едва начавшей укрепляться дружбе пришел бы конец.
Гай стал приглашать Робина на верховые прогулки, и того вполне устроил подобный образ их встреч, сокративший общение с Гаем с дней до часов. Нельзя сказать, что общество Гая было ему совсем неприятно. Гай обладал немалыми достоинствами, в числе которых были ум, наблюдательность, знания. Ему нельзя было отказать и в обаянии, когда он не напускал на себя высокомерие, а как раз с Робином он держался как с равным, без обычной надменности. Поэтому Робин видел самую привлекательную сторону натуры Гая Гисборна, хотя и не заблуждался в том, что есть и иная, та, которая до сих пор лишь чуть-чуть приоткрывалась и тут же пряталась. Вот эту, иную, сторону Гая Робин и пытался изучить, не провоцируя ее открытого проявления.
В Гае была странная двойственность, приводившая к противоречивости слов и поступков. Он был увлекающимся, горячим, способным на благородные порывы, и одновременно преклонялся перед силой, ставил холод разума много выше простого веления сердца. Душа Гая представлялась Робину смесью самых противоположных свойств.
Гай был интересным собеседником, мог удивить неожиданным суждением о привычных, казалось бы, понятиях. Но в то же время он оставался ярым проповедником раз и навсегда, по его мнению, установленных порядков, отчего казался Робину лошадью, которая видит мир, ограниченный шорами на оголовье. Робин однажды попытался мягко разубедить Гая в неизменности мира, но тот в ответ разразился такой длинной и жаркой проповедью, что Робин понял: Гай слышит только себя. С той же мягкостью он отступил и больше не затевал споры о том, что для Гая было незыблемым. Еще он заметил, что Гай очень ревниво воспринимает то, что Робин в чем-то более осведомлен, чем он сам.
– Я совершенно не понимаю, зачем ты потратил время на изучение арабского языка! – однажды сказал он, когда Робин упомянул восточную пословицу сначала на арабском и только потом перевел на французский.
– Я изучал медицину. Без арабского языка постичь ее невозможно: в знаниях о здоровье и болезнях Восток продвинулся гораздо дальше Запада, – ответил Робин.
– Большинство лекарей не умеет даже читать! – возразил Гисборн. – По-твоему, они менее тебя искушены в медицине?
– По-моему, многие из них просто шарлатаны, – сказал Робин. – Меньшей части повезло за счет знаний, которые они получили от грамотных наставников, но и только.
– Я удивляюсь, для чего тебе понадобилось заниматься медициной, – с легким раздражением пожал плечами Гай. – Военная стратегия и тактика, понимание, как надо строить замки и крепости, ратное умение – вот занятия для истинного воина!
Робин искоса посмотрел на него и не стал говорить, что все эти годы он усердно занимался и тем, что Гай считал единственно подходящим для воина. Но эти занятия не мешали ему уделять свободное от сельских работ время не только медицине, но и музыке, и стихосложению, и многому другому. К чему вызывать у Гая еще большую ревность к знаниям Робина? Поэтому он просто пожал плечами и с беззаботной улыбкой ответил:
– Считай это занятие моей причудой.
Улыбка Робина волшебным образом подействовала на Гая, и он улыбнулся в ответ. Как ему было радостно при мысли, что Робин наконец-то стал его другом, что они сейчас только вдвоем и ни с кем не надо делиться обществом Робина, особенно с его братом-бастардом! Гай чувствовал в душе, что Вилл по-прежнему очень близок Робину, ближе, чем он, и ему это не нравилось. Он хотел стать единственным другом Робина и с едва уловимой настойчивостью пытался сблизиться с ним настолько, чтобы Робин поверял ему все свои мысли, полностью открывал душу. Но Робин видел эту настойчивость, и она претила ему. Он слишком дорожил своей независимостью, а желание Гая порождало именно чувство зависимости. Гай же чутко улавливал сопротивление Робина и упорство, с которым тот сохранял малое, но тем не менее расстояние между ними. Боясь утратить то, чего он уже смог добиться, Гай изо всех сил старался сдерживать те свойства души и нрава, которые могли оттолкнуть Робина. Его поведение сильно напоминало повадки птицелова, который пытался поймать в силки птицу, очаровавшую его своим пением, и Робин чувствовал себя этой птицей.
Так он и сказал Виллу, дав выход раздражению.
– А что ты можешь сделать? – возразил в ответ Вилл и сочувственно сжал руку Робина. – Терпи! Да, ты сейчас зависишь от Гая, сам это понимаешь, потому и взбешен. Здоровье короля Генриха ухудшается, но он все еще царствует. Зова он тебе не прислал, значит, придется ждать воцарения Ричарда. Если ты сейчас повздоришь с Гаем, он никогда не простит тебе краха своих иллюзий. Ведь он почти уверился в том, что стал для тебя самым близким другом, а ни о чем большем он в жизни и не мечтал. Если не хочешь глупо погибнуть, терпи.
– Ты считаешь, что если между нами случится ссора, то Гай выдаст шерифу, где меня найти?
– Даже на кончик мизинца не сомневаюсь в этом! – уверенно ответил Вилл.
Поймав тяжелый и помрачневший взгляд Робина, Вилл невольно пожалел о своих словах – подобным суждением о Гае Гисборне он, сам того не желая, навел мысли Робина не на осторожность, а на малодушие. Младший брат не малодушен и не потерпит, чтобы его таким посчитали. Поэтому Вилл поторопился исправить допущенную ошибку.
– Знаешь, мои слова были продиктованы многолетней неприязнью к Гаю, – сказал он. – Но положа руку на сердце и справедливости ради я должен признать, что данное тебе слово он держит. Думаю, не нарушит его и впредь: поступиться словом чести значило бы покрыть себя несмываемым позором. Гай никогда не захочет так низко пасть, особенно в твоих глазах.
Вилл с удовлетворением заметил, что достиг цели: Робин утратил мрачность. Но он все равно остался задумчивым и долго молчал, прежде чем признаться:
– Я ведь обманываю его! Гай и я – мы никогда не сможем стать друзьями, такими же, как мы с тобой, а он желает именно этого. Наши с ним прогулки, беседы лишь укрепляют Гая в заблуждении. Мне следует объясниться с ним начистоту.
Вот этого Вилл желал меньше всего и твердо решил пресечь опасное намерение Робина. Неизвестно, чем закончится подобное объяснение, но ничего хорошего Вилл не ждал, понимая, что брату придется немедленно покинуть Локсли. Если Робин отправится в путь, Вилл считал себя обязанным последовать за братом. Но Элизабет должна родить всего через месяц! Брать ее в дорогу нельзя, а оставлять одну Вилл не хотел – и решил прибегнуть к дипломатии.
– Разве Гай предлагал тебе поклясться в вечной дружбе? Я уверен, что он ни словом не обмолвился о сокровенном желании стать твоим другом, стараясь достичь своей цели молча. Он хранит молчание – и вдруг твое объяснение! Он оскорбится, Робин, и будет прав: любой на его месте почувствовал бы себя задетым, когда в ответ на деликатность получаешь удар наотмашь. Конечно, ты в своем праве поступать так, как считаешь нужным, но сначала хорошенько подумай.
«Элизабет», – понял Робин, слушая Вилла. Но то, что у Вилла есть свой интерес в том, чтобы между Гаем и Робином сохранялся мир, Робина не задело. Он сам создал положение, в котором оказался и которое исподволь тяготило его. Кто мешал ему сказать «нет», когда Гай попросил разрешения навещать его в Локсли? Вежливость и желание быть справедливым к Гаю, который поклялся честью, что будет хранить убежище Робина в тайне. Он ответил согласием и получил то, что имеет теперь: чувство зависимости. Но виновен ли в том Гай или он сам? В любом случае Вилл точно ни в чем не повинен.
– Ты, несомненно, прав, в каждом своем слове, – признал Робин, не сдержав вздоха. – Причина того, что я чувствую себя в западне, кроется в моем отношении к Гаю, а не в его поступках. Да, он ни единым словом не дал мне повода к объяснению, и твое предостережение оправданно.
Вилл почувствовал укол совести, но благоразумно решил перевести разговор на другую тему, не связанную с Гаем Гисборном.
Дело было в конце ноября, и братья ехали на ярмарку в Ноттингем. Кони бежали неторопливой рысью, Робин и Вилл никуда не спешили, наслаждаясь холодным, но ясным и солнечным днем и обществом друг друга. Ночь застигла их в дороге, и они свернули на постоялый двор, где Вилл немедленно загнал Робина в комнату, снятую для ночлега, и сказал хозяину, чтобы ужин им подали прямо туда.
– Ты, братец, слишком похож на отца! – отмел Вилл все протесты Робина, который хотел поужинать в общей трапезной и послушать новости. – Хоть бы бороду или усы отпустил, чтобы сходство не так бросалось в глаза! Если тебя узнают, не оберемся беды, поэтому удовольствуешься моим обществом! И не забывай, что я старше тебя и могу попросту дать тебе по шее, если ты не угомонишься.
– Еще неизвестно, кто кому даст по шее, Вилли! А если ты будешь чаще смотреться в зеркало, то поймешь, что тебе тоже надо отпускать усы и бороду, чтобы уменьшить сходство с отцом! – не остался в долгу Робин.
Они расхохотались, вспомнив свою первую встречу, когда подрались, выясняя, кто из них главный. Им было удивительно легко и хорошо друг с другом.
Утром они продолжили путь и всего в миле от Ноттингема встретили старую цыганку. Она сидела на обочине дороги, прямо на голой земле, и горестно созерцала повозку, у которой отвалилось колесо. К появлению двух всадников цыганка отнеслась с полнейшим равнодушием. Когда Робин и Вилл спешились и занялись починкой повозки, старуха с усмешкой спросила:
– Какие-то вы беспечные, парни! Что если я ведьма? Возьму вот и превращу вас в мулов, как мой собственный!
Услышав в голосе нотку обиды, братья догадались, что цыганка давно, но безуспешно просила помочь ей. В Ноттингем направлялось много и конного, и пешего люда, но никто не пришел на помощь. Цыган побаивались, а эта и впрямь походила на ведьму морщинистым смуглым лицом и седыми космами, выбивавшимися из-под пестрой головной повязки. Возможно, кто-то даже обозвал ее именно так, а может быть, цыганке было не привыкать, что ее принимают за ведьму.
