Айлин Вульф
Друзья и недруги. Том 1
– Вряд ли, – буркнул Вилл, вытирая испачканные руки. – Будь ты колдуньей, давно бы уже улетела, а не сидела бы здесь на потеху истинным ведьмам.
Лицо цыганки осталось непроницаемым, но по острому взгляду из-под тяжелых век братья поняли, что старуха оттаяла. Помощь она приняла как должное и, когда колесо было водворено на место, прихрамывая, подошла к повозке.
– Не люблю быть обязанной. Лишних денег у меня нет, да вы и не возьмете их. Так что могу погадать, и будем в расчете.
– Тогда лучше оставайся должницей, – усмехнулся Вилл. – Кто знает, что ты нагадаешь?
– Твой младший брат тоже боится слов старой женщины или не так пуглив, как ты? – спросила цыганка, переведя взгляд на Робина.
Тот, насмешливо толкнув Вилла локтем в бок, протянул цыганке руку ладонью вверх. Она взяла ее в свою, скользнула по ней быстрым взглядом и переменилась в лице.
– Светлый правитель! Прости глупую женщину за то, что насмехалась над тобой! – воскликнула цыганка и посмотрела на Робина так, словно от его слов зависела ее жизнь.
– Мы с братом на тебя не в обиде, – улыбнулся Робин. – Чем глазеть на меня, скажи, что увидела в линиях моей ладони.
– Сейчас, сейчас, Светлый правитель! – заторопилась цыганка. – Благодарю, что не сердишься на старуху!
Она долго изучала ладонь Робина, потом склонила голову, выразив почтение.
– Высокий и тяжкий долг, трудное служение, непростая для смертного судьба. Впереди тебя ждет много испытаний, ты станешь сильным и грозным, будешь внушать врагам не только страх и ненависть, но и уважение, даже восхищение. Ты рожден под высоким и могущественным покровительством, но еще не знаешь, насколько могущественен ты сам! Ты много потерял, но вернешь себе все и даже обретешь больше, чем утратил, но твоя жизнь не сложится просто. Я вижу несколько лет мира и покоя, а после – новая борьба, новые испытания. Еще одно: ты испытаешь любовь к женщине, такую сильную, которая выпадает лишь избранным богами.
Отпустив руку Робина, цыганка посмотрела на ладонь Вилла и покачала головой.
– Тот же долг, то же служение, все почти то же самое. Ваши судьбы разнятся в малости, а в основном совпадают. Даже линии жизни у вас почти одинаковой длины. Отличие в одном. Он – правитель, – цыганка кивнула в сторону Робина, – ты – его советник и воин. Еще одно совпадение: вы будете любить одну и ту же женщину, но одному из вас она станет женой, а другому – сестрой.
Вилл усмехнулся:
– С такими гаданиями ты на кусок хлеба не заработаешь!
Цыганка внимательно посмотрела на него и улыбнулась:
– Да, да. Ты женат, а он обручен, но будет так, как я сейчас говорила.
– А кому из нас кем станет эта женщина, ты можешь сказать? – вдруг спросил Робин. – Когда она появится, где искать ее?
Глядя на Робина, старуха рассмеялась.
– Светлый правитель, даже твои желания не исполняются сразу! Появится, когда придет ее время, а оно еще не настало. Женой станет тому, для кого предназначена изначально. Искать ее нет нужды – тот из вас, кто станет ее супругом, сам встретит ее, когда пробьет назначенный час. А до этого часа даже столкнись вы с ней лицом к лицу, пройдете мимо и не оглянетесь. Так же и она не узнает никого из вас – ни мужа, ни брата. Всему свое время, мальчики, но оно придет, и тогда вы вспомните мои слова!
– Не женщина, а прямо-таки ведьма какая-то! – нахмурившись, заметил Вилл.
– Ведьма? – печально усмехнулась цыганка. – Да, светлый Воин, ее будут звать и так. Не вы – ваши недруги. Вам много придется положить сил, чтобы однажды спасти ее от костра. Но ее душа исполнена света и добра, и никуда вы не денетесь – будете любить ее, каждый, до самого своего последнего вздоха.
– Мне не нравятся твои предсказания! И эта женщина, о которой ты твердишь, мне вовсе не по душе, – решительно заявил Вилл. – У меня есть жена, которой я приносил обеты верности в церкви, так что не смущай меня. Ты сейчас договоришься до того, что ты и есть эта женщина!
Цыганка очень пристально взглянула на Вилла и понимающе покачала головой.
– Вот что я скажу тебе, насмешник, и мои слова уже только для тебя! Открой глаза и пойми, наконец, суть того, что имеешь. Иначе вкусишь в самой полной мере тоску и боль.
С этими словами она еще раз почтительно склонила голову перед Робином и отвернулась от братьев, всем видом давая понять, что ей больше нечего добавить к сказанному. Робин и Вилл продолжили путь к Ноттингему, влившись в шумный поток путников и повозок, двигавшихся в направлении города.
– Я готов любить всех женщин как сестер, только пусть меня оставят в покое с глупостями о какой-то невиданной любви! – говорил Вилл. – Меня вполне устраивает Лиз в качестве жены, и я не считаю, что остался внакладе, отведя ее в церковь. Она красивая, домовитая, заботится обо мне и сыне как должно. Нрав у нее легкий, в отличие от моего, покладистый, да и в постели она, признаюсь, весьма горяча. Другой жены мне не надо, а любви и тем более. Так что, брат, прибереги для себя гадание этой старухи, если оно тебе нужно.
Робин слушал Вилла и едва заметно улыбался.
– Что? – сердито спросил Вилл, поймав его улыбку.
Вспомнив наказ Барбары перед смертью, Робин сказал:
– Вилл, ты женился на Элизабет вовсе не потому, что она носила ребенка.
– Только поэтому, – отрезал Вилл. – Если ты собираешься, как моя покойная матушка, втолковывать мне, что я схожу с ума по собственной жене, то не трать слова понапрасну.
Робин вновь улыбнулся, кивнул и умолк.
Они быстро сделали все покупки, которые собирались сделать, потом Вилл потянул брата в ювелирный ряд: ему хотелось найти подарок для Элизабет. Он долго привередничал и не мог выбрать то, что, по его мнению, достойно украсило бы жену. Робин, наблюдая за братом, с головой ушедшего в торг с ювелиром, почувствовал белую зависть и одновременно щемящую печаль одиночества. У Вилла уже есть замечательный сын, и совсем скоро Элизабет подарит ему еще одного ребенка, а Робин был совершенно один.
Эллен оставила его, хотя и была рядом все дни напролет, занимаясь его домом. Вначале Робину было тяжело видеть ее. По привычке он иной раз едва не обнимал Эллен, но вовремя спохватывался. Она имеет право на счастье, на семью и раз собралась замуж, пусть выходит. Эллен тоже на первых порах держалась с Робином напряженно, но он повел себя так, чтобы она успокоилась и расслабилась. По крайней мере, они улыбались друг другу, разговаривали как обычно, и аптечные дела у них остались общими.
Мартина… Он вспомнил о ней мельком, и воспоминание не вызвало в душе прежней горечи. Робин давно излечился от чувства к ней. Она же, напротив, постоянно искала его внимания, даже в присутствии мужа, чем возмущала Робина. Мартину следовало бы задать жене хорошую трепку, но он слишком сильно любил свою красавицу Мартину! Ради этой любви Мартин терпел холодность жены. Рождение второй дочери вселило в него надежду на счастливую перемену, но ненадолго. Он оставался дружен с Робином, но Робин видел, сколько усилий Мартин иной раз прилагает, чтобы в разговоре с ним не сорваться в откровенно враждебный тон. Хорошо еще, что мельница находится поодаль от селения и ему нечасто доводится встречаться с Мартиной. Но каждый раз при встрече повторяется одно и то же: ласковый просительный взгляд, касание руки будто бы невзначай, после чего Робин неизменно отходил от Мартины на несколько шагов, чувствуя на себе горький взгляд ее мужа.
Кто у него остался? Подружки в других селениях – радость для тела, но не для сердца. Сердце оставалось пустым, и иной раз казалось, что в нем гуляют холодные сквозняки и так будет всегда.
– Что-то ты загрустил, братец! – проницательно заметил Вилл, закончив дела с ювелиром и вернувшись к Робину. – Смотри, сколько здесь хорошеньких девиц! Неужели за все время, что я выбирал подарок для Лиззи, тебе никто не приглянулся?
– А должен был? – усмехнулся в ответ Робин. – Мне хватает тех, что уже есть, чтобы я устраивал тайные свидания в Ноттингеме и морочил головы местным девушкам.
– Осмелюсь заметить, и тех, что есть, уже более чем достаточно!
– От кого я слышу проповеди? – рассмеялся Робин. – Ты скоро станешь большим моралистом, чем Эдрик!
Не обманувшись его смехом, Вилл внимательно посмотрел на брата и тихо вздохнул:
– Робин, Робин! Кто же так обжег тебя? Мартина? Или Эллен, решив устроить собственную жизнь?
– Меня никто не обжег, Вилл, – теперь уже отбивался Робин, как прежде сам Вилл. – Я все для себя решил и просто жду своего часа.
Братья пошли прочь от ярмарки, к месту, где оставили лошадей.
– Вот как? И когда же наступит твой час? – спросил Вилл.
– Когда я верну все, что мы утратили.
– И что тогда?
– Тогда я напомню Гилберту Невиллу о помолвке с его дочерью и возьму в жены леди Марианну, – спокойно ответил Робин. – Ее родственные связи как в Англии, так и в Уэльсе будут мне весьма на руку, а приданое поможет поправить дела в наших владениях, которые ощутимо приходят в расстройство из-за неумелого управления сэра Рейнолда.
– Разумно! – усмехнулся Вилл. – Но ты забыл об одном обстоятельстве.
– Каком?
– Поскольку барон Невилл уверен в твоей гибели, он мог связать дочь новым словом.
Робин безразлично пожал плечами:
– Я жив, и ему придется вернуться к первоначальному слову, поскольку последующая помолвка будет недействительна, раз не расторгнута первая. А я не собираюсь отказываться от такой завидной невесты. Даже если она вступит в брак, он не будет законным. Да я и не дам ей обвенчаться с другим. Уведу из-под венца, соблазню, наконец, и ей некуда будет деваться от меня. Не веришь?
Он подарил такой взгляд молочнице, мимо которой они проходили, что та, зачарованно глядя на Робина, не заметила, как выронила из рук подойник.
– Верю! – расхохотался Вилл. – Как не поверить, если из-за одного твоего взгляда разлилось столько молока и чуть не вывернулась девичья шея? Причем сама девица не заметила ни того ни другого! Ну а если леди Марианна окажется не столь красивой, как тебе обещала леди Ри? Когда я видел ее, то особенной красоты не приметил. Правда, она была мала, к тому же опухла от слез.
– Я не говорил, что верну невесту ради того, чтобы наслаждаться ее красотой, – холодно возразил Робин. – Таких богатых и родовитых невест, как она, в Англии сыщется не так уж и много. Красотки же для утех находятся легко и, как ты сам заметил, в большем количестве, чем нужно. Леди Марианна – моя, поскольку я так решил.
Бросив монетку парнишке, которому они доверили стеречь лошадей, братья сели в седла и поехали вдоль городской стены к дороге.
– Постой! – вдруг сказал Робин и потянул Вилла за руку, вынуждая подъехать ближе к стене. – Давай-ка посмотрим, что там происходит.
Вилл бросил взгляд в ту сторону, куда показывал Робин, и брезгливо поморщился. Робин предлагал подъехать к месту, которого все старались избегать: туда, где в ряд стояли виселицы. К одной из них три ноттингемских ратника волокли очередного приговоренного.
– С каких пор тебя стало привлекать зрелище казни? – покривился Вилл.
Но Робин отрицательно покачал головой и, не слушая протестов брата, направил коня именно к виселицам. Вилл, проклиная упрямство Робина, был вынужден последовать за ним.
– Это не казнь, – сказал Робин, когда Вилл поравнялся с ним. – Нет палача, никто не объявляет приговор. И разве ты сам не видишь, кого вешают?
Теперь и Вилл, к своему удивлению, заметил, что тот, кого намеревались повесить, тоже был ратником шерифа: на его накидке был тот же герб, что и на тех, кто собирался привести не объявленный и неизвестно кем вынесенный приговор в исполнение. Обреченный на казнь ратник не оказывал никакого сопротивления. Подъехав ближе, Робин и Вилл увидели, что он избит до полусмерти. Его лицо заливала кровь, и было невозможно определить, молод или стар тот, на чью шею уже набрасывали петлю его же соратники.
– Что сделал этот несчастный и чем заслужил подобную участь? – спросил Робин.
Его голос звучал так уверенно и властно, что один из ратников незамедлительно ответил:
– Таков приказ шерифа Ноттингемшира, милорд. Этот малый проявил дерзость и непослушание.
Продолжая говорить, ратник обернулся и, увидев перед собой двух йоменов вместо знатного лорда со свитой, свирепо выругался.
– Убирайтесь отсюда, пока сами не отправились на корм воронью!
Он махнул рукой, подавая двум другим ратникам знак натянуть веревку, чтобы завершить казнь.
– Подождите! – в голосе Робина опять прозвучала властность, и ратники повиновались против собственной воли, застыв на месте.
Робин достал из кошелька серебряную монету и подбросил на ладони. Серебро сверкнуло в лучах солнца заманчивым блеском.
– Достаточно, чтобы вы его пощадили?
Старший ратник ухмыльнулся и сделал товарищам знак, по которому те отпустили жертву и, достав из ножен мечи, окружили всадников.
– Я вижу, у тебя есть лишние деньги? – вкрадчиво спросил ратник, с угрозой глядя на Робина. – Мы охотно выпьем на них за здоровье лорда шерифа, но не раньше, чем исполним его приказ и повесим этого парня!
– Исполнишь, и пить будет не на что, – холодно возразил Робин и указал взглядом Виллу, чтобы тот завел своего коня за спины двух других ратников. – У лорда шерифа окажется меньше здоровья, и как бы он не занемог из-за твоей несговорчивости!
– Слезай с коня! – прорычал ратник, выходя из себя от насмешки Робина.
– Вилл, помоги мне с их волей! – быстро сказал Робин.
Воззвав в душе к силе Посвященного воина, Робин тут же почувствовал точно такую же по мощи силу, источником которой стал Вилл. Ратники оказались в незримом кольце, отделившем их от остального мира.
– Уберите мечи обратно в ножны, – размеренным тоном произнес Робин, и ратники, не сводя с него глаз, молча повиновались.
Многолетние, едва ли не с младенческих лет, упражнения дали ожидаемые плоды: Робин физически чувствовал, как воинственный настрой ратников стремительно угасает и сменяется полной апатией. Они смотрели на Робина во все глаза, облегчая ему задачу. Руководить волей того, чей взгляд пойман, легко. Если бы кто-то из них сумел обернуться, то попал бы в такой же захват взгляда Вилла. Робин протянул руку в сторону приговоренного к казни.
– Поднесите его и положите на моего коня.
Ратники повиновались. Поддерживая бесчувственное тело, Робин уронил на землю монету и прежним размеренным тоном сказал:
– Если кто-либо спросит, исполнили ли вы приказ, отвечайте утвердительно. Но сами вы будете знать, что о спасении приговоренного просил монах, который и дал вам это серебро в обмен на жизнь вашего соратника.
– Да, святой отец, – покорно ответил старший ратник и набожно перекрестился. – Вы безмерно добры и сумеете спасти не только тело, но и душу бывшего нашего товарища, который так тяжело провинился!
Вилл едва не рассмеялся, но Робин успел погрозить ему кулаком. Смех ослабил бы поток воли, исходившей от Вилла, и ратники могли выпасть из повиновения.
– А теперь возвращайтесь в Ноттингем! – приказал Робин.
Ратники неспешно побрели к городским воротам, забыв и о том, кого собирались повесить, и о тех, кто помешал довести казнь до конца.
– Робин, у меня нет слов от восхищения! – воскликнул Вилл, с таким восторгом глядя на брата, что тому стало не по себе. – Знаешь, я даже думаю, не ты ли окажешься в нашем поколении воплощением Одина?
– Не болтай глупости! – устало ответил Робин. – Во-первых, это почетная, но отнюдь не завидная участь. Во-вторых, никто не помнит, когда такое случалось в последний раз и случалось ли вообще.
Теперь, когда необходимость держать в плену чужую волю, да еще нескольких человек, отпала, Робин чувствовал себя опустошенным до изнеможения. Его одежда даже взмокла от пота.
– А ты сильнее меня, – с усмешкой гнул свое Вилл, когда они резвой рысью гнали лошадей прочь от Ноттингема, – много сильнее! Недаром ты, а не я, возглавил наш род после смерти отца.
– Просто ты ленив и меньше меня упражнялся, – поддразнил его Робин.
– Зачем он тебе понадобился? – спросил Вилл, небрежно указав подбородком на ратника, неподвижно лежавшего на лошади перед Робином. – Да и жив ли он еще?
Робин натянул поводья, осаживая коня, и рывком усадил ратника перед собой. Тот навалился на него всем телом и уронил голову ему на плечо.
– Жив, – отозвался Робин, когда почувствовал под ладонью стук сердца, и ответил на первый вопрос Вилла: – Сам подумай: если ноттингемские ратники по приказу шерифа собирались повесить одного из своих, значит, он чем-то отличается от них – и в сторону, выгодную для него.
– Надеюсь, ты прав, – хмыкнул Вилл, – но ведь он мог просто что-то украсть у них.
– Если я ошибся, я и исправлю ошибку, – ответил Робин. – Все же я выкупил его жизнь, и теперь она принадлежит мне.
Осторожности ради они свернули с проезжей дороги и поехали лесными тропами. Путь через леса был короче, но до Локсли они все равно добрались только глубокой ночью. Элизабет, сама не своя от тревоги, устала выглядывать в окно. Убедившись, что сын крепко спит, она, не выдержав томительного ожидания, оделась потеплее и пошла к дому Робина, который был ближе к въезду в селение, чем дом Вилла. Завидев на дороге всадников и узнав их, Элизабет радостно ахнула и бросилась навстречу.
– Лиз, ты что, хочешь родить прямо посреди дороги?! – сердито спросил Вилл, спрыгнув с коня и хватая жену на руки. – Почему ты здесь бродишь, одна, да еще ночью? В твоем-то положении!
– Я изволновалась! – виновато прошептала Элизабет, обнимая Вилла. – Устала от беспокойства!
– С чего вдруг ты решила, что именно сегодня за меня надо беспокоиться? – проворчал Вилл, в душе растроганный признанием Элизабет, и, не удержавшись, поцеловал ее. – Я привез тебе все, о чем ты просила, и еще подарки.
– Вилл, помоги мне, – раздался за его спиной отрывистый голос Робина.
Вилл, осторожно поставив жену на ноги и вручив ей поводья, бросился к брату, помогая ему снять с лошади ратника, который так и не пришел в сознание.
– Это и есть твой подарок? – звонко рассмеялась Элизабет, но тут луна вышла из облаков и ярко осветила окровавленное лицо незнакомца.
Элизабет смолкла и испуганно поднесла ладонь к губам.
– Не стой! – сказал Вилл. – Раз уж ты здесь, иди в дом, зажги свечи и разведи в камине огонь. Эллен, верно, давно ушла к себе домой.
Робин с Виллом принесли ратника в бывшую спальню Эллен, положили на кровать и раздели. Вилл протяжно свистнул, увидев, сколько кровоподтеков на его теле.
– Что же он сделал, что с ним так обошлись?
Помимо кровоподтеков, у ратника оказались сломаны несколько ребер. Сделав повязку наподобие жесткого корсета, Робин занялся рваной раной на левой скуле, кровь из которой залила все лицо. К этому часу она уже запеклась, и Элизабет осторожно снимала кровавую корку мокрым полотенцем.
– Он выживет, Робин? – спросила она, с сочувствием глядя на раненого.
– Выживет, – уверенно ответил Робин.
Когда Элизабет стерла с лица ратника кровь, а Робин зашил рану на скуле, братья, наконец, смогли рассмотреть свое нечаянное приобретение.
Ратник оказался совсем молодым – не старше двадцати лет. Черты усталого бледного лица, оттертого от крови, были приятными. На нем не было многолетнего отпечатка жестокости или свирепости. Если бы Робин и Вилл не знали, кого спасли от смерти, то разглядели бы в раненом одного из ноттингемских ратников только благодаря одежде.
– И все же мне очень не нравится, что сначала здесь появился Гай Гисборн, а теперь еще и парень из числа ратников шерифа, – вздохнул Вилл и, покачивая головой, пристально вгляделся в неподвижно лежавшего юношу. – Сколько же он прослужил шерифу? Так молод! Неужели прямо в первый день службы провинился перед сэром Рейнолдом, и настолько, что тот отправил его на виселицу?
– Кто его ведает! – задумчиво ответил Робин. – Расскажет сам, когда придет в себя.
****
Потому ли, что он во всю мощь обратился к силам Посвященного воина, или под впечатлением слов старой цыганки, ночью ему приснилась та, чье появление предсказала гадалка. Она выступила из темноты, словно луч света, одетая то ли в белое платье без рукавов, то ли в сорочку из тонкой, струящейся вдоль стройного тела ткани. Длинные волосы окутывали ее плащом почти до колен. Тонкий, изящный силуэт…
– Это ты? – одними губами спросил он, когда она подошла совсем близко к его постели.
Два слова вмещали в себя слишком много вопросов, но она поняла каждый из них и произнесла одно короткое слово, которое стало ответом на все, о чем он спрашивал:
– Да.
Она прилегла рядом с ним и положила ладонь ему на грудь. Он обнял ее, и она склонила голову ему на плечо так привычно, словно они много ночей засыпали в объятиях друг друга. Тепло ее тела, шелковистых волос и еле слышного дыхания породило в его душе небывалое прежде умиротворение. Ему показалось, что он знал ее всю жизнь и она всю жизнь незримо сопровождала его, где бы он ни был.
Она приподняла голову и с улыбкой заглянула ему в лицо. Ее черты поразили его совершенством, которое было оживлено исходившим от нее очарованием и мягким душевным светом. Проснувшись утром, он не смог вспомнить ее лица. В памяти остался лишь неясный образ и неуловимое ощущение пленительной красоты.
Он провел кончиками пальцев по ее лицу, повторяя его нежные очертания. Она задержала его руку и прижалась губами к его ладони. И так они смотрели друг другу в глаза, где находили свое отражение. Внезапно он вспомнил слова из предсказания цыганки, что любить ее будет не только он. Его сердце кольнула тревога. Он не расстался бы с ней даже под угрозой смерти, но что если она выберет другого? И, утопая в ее бездонных глазах, которые таили в себе изначальную женскую суть, он спросил:
– Кто я тебе?
Она улыбнулась, ее ладони легонько сжали его скулы, губы дотронулись до его губ так невесомо, словно капля прохладной росы скользнула по лепестку цветка. Он услышал тихий нежный голос:
– Муж.
Вздох несказанного облегчения вырвался из его груди. Он обнял ее с правом, которое ему дал ее ответ, и поцеловал уже без боязни спугнуть ее. Она ответила на его поцелуй, прильнув к нему так тесно, что он услышал биение сердца в ее груди.
– Назови свое имя!
В ее голосе послышалась нежная, чуточку лукавая улыбка:
– Ты его знаешь.
Он понял, что она права и он задал излишний вопрос. Конечно, он знал имя своей Девы, как знал его каждый Воин. Но в жизни ее могли звать совершенно иначе – тайное имя на то и было тайным, чтобы он по нему мог узнать ее. Предупредив его новый вопрос, она прошептала:
– Тебе известны оба имени. Ты много раз называл меня так, как зовут все, кто знает меня.
Он не стал ничего уточнять. Она его жена, он держал ее в объятиях, запах ее кожи и волос кружил ему голову, и он пожелал соединиться с ней, слиться в одно целое, познать как жену. Но она с видимым сожалением отстранилась.
– Не сейчас, милый мой, не во сне. Только наяву! Я скоро приду к тебе, ты лишь узнай меня, прими и не отпускай.
– Да разве такое возможно – не узнать тебя или отпустить? – спросил он, лаская волны ее волос.
Она задумчиво улыбнулась. Ее глаза вдруг стали печальными, и она с грустью сказала:
– Все возможно, если ты сам того пожелаешь! – она склонилась к самым его глазам и ослепила их серебристым сиянием: – Но я верю тебе и верю в тебя!
****
Гай навестил Робина в очередной раз всего через день после того, как Робин и Вилл привезли избитого ратника шерифа. Тот пока не пришел в себя и только стонал от боли, когда его поворачивали в постели.
Лицо Гая, хотя тот старался быть приветливым, показалось Робину слишком безрадостным, словно его что-то печалило. Перебросившись с ним несколькими словами, Робин решил, что Гай нуждается в помощи. Помочь же ему мог доверительный разговор, который сложно вести в движении. Робин попросил Эллен снабдить его флягой с элем и съестными припасами. Она сделала все, о чем он просил, и подала ему седельную сумку, в которую сложила и флягу, и еду.
– Ты что-то сама не своя, – заметил Робин. – Все время о чем-то думаешь и молчишь.
– О чем говорить? – пожала плечами Эллен.
– Например, о том, когда твоя свадьба, – улыбнулся Робин. – Я все жду, что ты представишь нам своего избранника, и никак не могу угадать, кто же им стал.
Эллен вздрогнула, но тут же улыбнулась Робину как ни в чем не бывало.
– Тебя ждет сэр Гай, – напомнила она, – а мне надо вернуться к раненому.
Робин проводил ее взглядом, пока она поднималась по лестнице, и чуть слышно щелкнул пальцами. С Эллен творилось что-то неладное. Она вовсе не походила на влюбленную женщину, которая вот-вот пойдет под венец, да и никаких приготовлений к венчанию Робин не замечал. Он не знал и того, за кого она собралась замуж. Все дни, как обычно, Эллен занималась делами по дому Робина: стирала, шила, убирала, готовила еду. По вечерам она уходила домой, а не на свидания. Ни разу Робин не увидел ее с мужчиной, который бы ухаживал за Эллен, как за будущей женой. Может быть, она собиралась замуж за того, кто жил не в Локсли? Но Робин не помнил, чтобы Эллен хотя бы раз покидала селение. Если жених сам приезжает к ней, то, получается, тайно и по ночам. Но в таком случае честны ли его намерения? Конечно, она уже не неопытная девица, а взрослая женщина и понимает, что к чему, чтобы позаботиться о себе, и все же на счастливую невесту Эллен никак не походила. Надо поговорить с ней, выспросить, что происходит, решил Робин. Но сейчас его ждал Гай, и тоже не в самом веселом расположении духа, в чем Робин окончательно убедился, понаблюдав за ним несколько минут. Обычно разговорчивый Гай был молчалив и отделывался короткими фразами, пока они ехали по прозрачному, уже скорее зимнему, чем осеннему лесу.
– Я так хорошо изучил окрестности, гуляя с тобой верхом по этим местам, что теперь не могу понять, как заблудился! – сказал Гай, и это было самым длинным предложением, которое он произнес в течение часа.
Когда они добрались до одной из полян, окруженной высокими березами, Робин решительно спрыгнул с коня и под удивленным взглядом Гая стал собирать валежник.
– Посидим у костра, перекусим и выпьем эля.
Гай молча кивнул, спешился и принялся помогать Робину, складывая валежник в кучу. Распалив костер, Робин постелил на опавшие листья плащ из толстого сукна и кивком предложил Гаю устраиваться. Достав из седельной сумки припасы и флягу, он положил их на край плаща. Гай взял флягу и сделал несколько больших глотков. Пошевелив палкой горящий валежник, Робин подбросил в костер новую охапку и, глядя на мрачное лицо Гая, предложил:
– Расскажи, чем ты расстроен. Ведь расстроен, Гай?
Вопрос Робина вывел Гая из хмурой задумчивости, он поднял голову и невесело улыбнулся:
– Расстроен? Нет, скорее огорчен. За своего молочного брата Джеффри.
Робин знал, что молочный брат Гая – простолюдин, а потому Гай должен быть о нем невысокого мнения, хотя Джеффри и возглавлял его дружину. Но, видно, Гай испытывал к молочному брату привязанность, несмотря на сословные различия.
– С ним приключилась какая-то беда?
– Беда? – переспросил Гай и усмехнулся. – Скорее освобождение от обузы, которую он взвалил на себя по глупости или из-за ненужного благородства, называй как хочешь. Одна из моих служанок оказалась в тягости. Я узнал об этом, когда увидел, что у нее живот из-под фартука выпирает. Что ж! Всякое бывает. Свалялась с кем-то, понесла, так выходи замуж. А ее никто в жены брать не захотел, все отказывались и твердили, что не спали с ней. Она же молчала и лишь слезами заливалась. Пришлось поговорить с ней строже, и тогда она созналась, кто отец ее ребенка. И кто бы, ты думал, им оказался? Сэр Рейнолд! Этот старый боров еще на что-то способен! Затащил девчонку в постель, когда был у меня в замке, и слова мне не сказал!
– И что же?
Гай пожал плечами.
– Вот и вышло, что замуж ее никто по доброй воле не брал. Оставлять ее с животом без мужа – какой пример для других? И вдруг мой молочный братец заявляется ко мне и говорит, что готов жениться на ней! Зачем тебе она, спрашиваю. Жалко ее, отвечает. Пытался отговорить его, да без толку. Обвенчались, она потом на него смотрела так, словно он ее от смерти спас, не знала, как угодить ему, чем услужить. Две недели назад она родила мертвого ребенка, а через день и сама умерла. Казалось бы, оно и к лучшему, но Джеффри, сдается мне, успел привязаться к ней и до сих пор ходит с хмурым лицом. Я пообещал найти ему другую девушку в жены, чистую, никем не тронутую, дать за ней приданое. А он ответил, что больше не намерен жениться, раз уж так вышло. Вроде бы глупо, Робин, а у меня сердце за него болит. Нельзя же так расстраиваться! И жену его жаль: как шерифу откажешь? Ох, будь моя воля, свернул бы я шею сэру Рейнолду и за девчонку, и за Джеффри!
– Сочувствую вам обоим, – искренно сказал Робин. – Не знал, что ты так привязан к молочному брату.
– Привязан? – Гай на мгновение задумался. – Скорее привык к нему. Он вырос вместе со мной, я помню его сколько себя самого. Преданнее человека, чем он, у меня нет. Не знаю, чем заслужил его преданность, но дорожу ею. Когда ему было десять лет, отец выдал его мать замуж за конюха. Тот был вдовцом, и покойная жена оставила ему сына, младше Джеффри года на три. Балованный мальчишка, у которого один ветер в голове. Конечно, он стал любимчиком, а Джеффри от названого отца доставались одни подзатыльники, хотя к сводному брату Джеффри относился с приязнью. Только легче его жизнь от этого не становилась. Однажды я даже не выдержал и вступился за Джеффри, когда отчим весьма жестоко наказал его за проделку собственного сыночка. Все-таки Джеффри хоть и простолюдин, но мой молочный брат, что обязывает относиться к нему с большим почтением. Я пригрозил его отчиму, что выгоню вон, если он впредь хоть пальцем дотронется до Джеффри, и принудил заняться воспитанием собственного отпрыска. Последнее не больно-то получилось – лет пять назад этот парень вообще сбежал и до сих пор не дает о себе знать. Ну да не о нем речь. Может быть, из чувства благодарности за трепку, которую я задал его отчиму, Джеффри и проникся ко мне такой преданностью. А может быть, нас с ним связало схожее одиночество.
Гай тряхнул головой, отгоняя непрошеные чувства, которых сам устыдился, и сказал иным голосом – чуть напряженным:
– Ладно, все это суета обыденной жизни. Раз уж мы с тобой устроили привал ради того, чтобы побеседовать толком, то и у меня есть к тебе разговор, Робин. Я давно хотел поговорить с тобой о другом, более вечном.
– О чем? – осведомился Робин, делая глоток эля.
Эль был сладковатым, душистым и немного отдавал можжевельником. Робин задержал напиток во рту, не торопясь глотать и думая, что именно таким он представляет вкус солнечного дня позднего лета.
