Айлин Вульф
Друзья и недруги. Том 1
– Ты мог бы рассказать мне все, что знаешь сам, о Посвященных воинах?
Меньше всего Робин ожидал от Гая подобного вопроса. Знание о существовании Посвященных воинов было закрытым для обычных людей. Конечно, любая тайна с веками выходит наружу, но в данном случае она открывалась даже не в легендах, а в слухах о неких древних легендах, которые мало кто знал, а если знал, то забыл. Этим легендам не придавали значения, не знали в основах, не то что в подробностях, и, конечно, не считали их содержание правдивым. В колдунов и ведьм верили куда больше, несмотря на все церковные запреты. Но в голосе Гая Робин услышал волнение, хотя его лицо выражало полнейшее безучастие.
– Почему ты меня об этом спрашиваешь? – осведомился Робин, проглотив наконец эль, которым едва не поперхнулся. – Старые предания, вроде тех, что повествуют о драконах или эльфийских королях.
Гай даже зевнул, якобы с откровенным равнодушием к старым преданиям, но прежде чем Робин успел почувствовать себя в безопасности, вдруг посмотрел на него в упор и с нажимом сказал:
– Я спрашиваю об этом тебя потому, что знаю: ты один из них.
Глаза Робина задумчиво прищурились, а взгляд Гая требовал ответа. Но до того как дать тот или иной ответ, Робин сам задал вопрос:
– Откуда ты узнал о Посвященных воинах и о том, что я принадлежу к их числу?
Отвечать под неотрывным взглядом его потемневших, сузившихся, как в прицеле, глаз было очень тяжело, потому что правду сказать Гай боялся, а значит, придется солгать.
– Случайно отыскал рукопись на древнем языке, но в ней мало что содержалось.
Робин вскинул бровь, почувствовав в его голосе фальшь, и позволил себе в ответ легкую усмешку.
– А ты, оказывается, знаешь древние языки?
– Ты же их знаешь! Почему другим возбраняется? – огрызнулся Гай, и на его лице появилось выражение почти детской обиды: – Не хочешь рассказывать – скажи прямо, а не издевайся надо мной, выказывая превосходство.
– Я не выказываю превосходство над тобой. Просто ты солгал мне, – спокойно ответил Робин. – Признайся честно, и я буду честен в ответе.
– Однажды в Веардруне я услышал твой разговор с графом Альриком, – с огромным трудом, словно язык стал каменным, сказал Гай. – Я не подслушивал. Просто стоял на нижней террасе, а вы с графом вышли на верхнюю, прямо надо мной. Конечно, мне надо было уйти, но ваши слова так заворожили меня, что я не смог заставить себя не дослушать то, о чем вы говорили.
На его лице даже выступил румянец – так тяжело далось Гаю это признание. Он сам понимал, что иначе чем подслушиванием, его поступок назвать нельзя. Но, бросив взгляд на Робина, Гай с удивлением увидел, что тот не рассержен, не оскорблен, словно не нашел в его действиях ничего дурного. Редкий случай! Обычно Робин находил плохое в том, что Гай считал совершенно естественным, сегодня же почему-то вышло наоборот.
Да, сейчас Гай сказал правду. Они с отцом проявили неосторожность, но в том нет вины Гая. Более того, теперь Робин обязан рассказать ему то, о чем он допытывается. Испокон веков считалось, что даже крупица знания, доставшаяся постороннему, не открывается без воли богов. Если подобное случилось, значит, в непосвященном есть нужные способности и в его жилах течет хотя бы капля крови семи родов, потому он вправе узнать остальное.
Посмотрев на Гая иным, очень долгим взглядом, Робин подумал, что не ему менять древние правила. Пусть все решится. Выбор сделает все равно не он, а Гай. Робину лишь должно провести его через испытание, узнать его выбор и принять решение. Выбор за Гаем, решение – только за Робином, но в полной зависимости от выбора Гая.
Прежде чем начать и рассказ, и испытание, Робин спросил:
– Что ты понял из того разговора?
Гай уже окончательно пришел в себя и обрел спокойствие.
– Мало, почти ничего. Есть какой-то тайный орден, те, кто входит в него, именуют себя Посвященными воинами, и вы с графом Альриком принадлежите этому ордену. Еще я понял, но не знаю, насколько верно, что вступление в орден дарует силу, власть над другими людьми и нечеловеческое могущество.
«Не торопись принимать решение на основании суждения, которое может оказаться опрометчивым», – сказал себе Робин. Что Гай мог понять из обмолвок? Они с отцом говорили о хорошо известных им вещах, а Гай услышал о них впервые.
– Давай поступим так, – предложил Робин. – Сначала я расскажу тебе, а потом ты, если захочешь, можешь задать мне вопросы. Хорошо?
Рассказ был его обязанностью, вопросы – испытанием неофита, но о последнем ни Робин не должен был говорить, ни Гай знать, чтобы испытание привело к верному решению.
Гай молча кивнул, и в его глазах зажглось едва ли не детское любопытство и нетерпение, с каким дети ждут, что им вот-вот откроется давно искомая тайна. Робина даже растрогало это выражение его глаз. Душа Гая в ожидании рассказа Робина сейчас очистилась от всей скверны, что налипла на нее за годы, и была чиста, как душа любого ребенка. Ну, может быть. Не Робину же соперничать с мудростью богов! И он негромким размеренным голосом начал говорить:
– Это не орден в понимании тех орденов, которые существуют сейчас, например тамплиеров или госпитальеров. Братство – более верное слово, хотя, при общем равенстве Воинов, у каждого из них есть собственный долг и, как любые воины, они подчиняются одному командиру. Прежде, в незапамятные времена, этих братств было семь по числу британских королевств и они были многочисленными. Их обязанностью и долгом было поддержание мира в своем королевстве и обеспечение справедливости. Сейчас, разумеется, все изменилось и число Воинов сильно уменьшилось, но перемены не коснулись сути. И тогда и сейчас неукоснительное выполнение долга – обязанность каждого Воина. Но, кроме долга, существуют еще и законы, ниспосланные богами старых времен, которые Воин обязан блюсти. Нарушение этих законов неизбежно влечет кару богов, соразмерную вине нарушителя. Если один может быть подвергнут суровому испытанию, то другого навсегда отринут от круга Воинов. Только ради выполнения долга боги наделяют Воинов способностями, не свойственными обычным людям, но и не чрезмерными, чтобы Воины помнили свое место, не возомнив себя равными богам.
– Так вот почему ты с исключительным искусством владеешь оружием! – выдохнул Гай.
– Нет, – рассмеялся Робин. – Овладевать ратной наукой мне пришлось точно так же, как любому смертному. Ну, может быть, чуть больше таланта, но и только. Способности, о которых я упомянул, заключаются в другом. Посвященный воин умеет открывать память другого человека и видеть в ней все, как если бы сам присутствовал при событиях, хранящихся в этой памяти. При необходимости он может подавить и подчинить себе чужую волю при условии, что она слаба или находится в растерянности. Если один Воин ранен или устал, другой может передать ему часть своей жизненной силы и так поддержать соратника. Это основное, Гай.
– А второстепенное?
– Несколько защитных приемов, которым обучают тех, кто удостоился посвящения. Мой рассказ окончен, Гай. Если у тебя есть вопросы, спрашивай.
Конечно, у Гая были вопросы, и много. Пока он разбирался, с чего начать, Робин устремил на него очень внимательный взгляд в ожидании начала испытания. Выбрав из всех вопросов первый, Гай спросил:
– В чем заключается обряд посвящения?
Робин едва заметно улыбнулся. Не главный вопрос, но и не запретный.
– Все довольно просто. Старший из Воинов совершает определенный ритуал над мечом того, кто проходит обряд. После этого ритуала меч обязан служить добру, а его владелец принят в ряды Посвященных воинов.
– Какая власть дается тому, кто прошел обряд? – очень быстро откликнулся Гай и впился глазами в лицо Робина.
Робин даже прикусил губу, чтобы удержать возглас огорчения. Все. Испытание не пройдено. Существовало много вопросов, как правильных, так и нет, но Гай выбрал самый неверный, выказав им всю свою суть. Он мог спросить о законах, которым подчиняются Воины, узнать подробнее о возложенном на них долге, но его интересовало только одно – власть. Поскольку Гай не прошел испытание, Робин был вправе не отвечать, но ответил:
– Никакой власти, Гай. Исключительно бремя долга, и только. Способности, которые я тебе перечислил, открываются в Воине после совершения обряда, позволяющего вступить в круг Посвященных. Но ты невнимательно слушал меня: они даются богами в помощь для исполнения долга и ни для чего больше.
– Я слушал тебя с большим вниманием, Робин, и запомнил каждое слово, что ты говорил, – усмехнулся Гай. – Но разве нельзя по собственному разумению распоряжаться тем, чем оказался наделен? Подчинять себе чужую волю – звучит очень заманчиво!
– Может быть, – усмехнулся в ответ Робин, – но стоит только однажды обратить силу, данную богами, не во благо, как она тут же оставит того, кто злоупотребил ею.
Гай недоверчиво хмыкнул, но не стал спорить. Вместо этого он предложил Робину:
– Так покажи, на что ты способен! Подчини мою волю своей!
Робин медленно покачал головой.
– Почему нет?
– Потому что это было бы как раз злоупотреблением с моей стороны, Гай. Оружием не играют, а подчинение чужой воли – оружие. Да я и не смог бы. Ты сейчас собран, твоя воля сильна.
– Пусть так, – неохотно смирился с отказом Гай и тут же загорелся вновь: – А что ты там говорил о проникновении в чужую память?
– Я могу открыть память, если на то будет согласие человека, чью память я открываю, – ответил Робин, умолчав, что это он способен сделать и без согласия того, в чью память заглядывает.
Глаза Гая загорелись азартным огнем.
– И ты мог бы показать мне, как это происходит? На примере моей памяти, – предложил он. – Я согласен, чтобы ты открыл ее!
– Гай, это не так безобидно, как может казаться, – предупредил Робин. – Я увижу все, что есть в твоей памяти, – от самых первых воспоминаний до последних, сегодняшних. Ты будешь видеть вместе со мной. В нашей памяти таится много такого, о чем мы и не подозреваем, что предпочли забыть. Оживут все призраки прошлого, спавшие во тьме крепким сном. Ты действительно хочешь увидеть их?
Гай вспомнил об Эллен и побледнел. Его не надо пугать призраками прошлого. В совсем недавнем времени таится то, что он ни за что не откроет Робину.
– Нет, – внезапно охрипшим голосом сказал он и судорожно облизал пересохшие губы, – не стоит. Я повел себя безрассудно. Спасибо, что вовремя образумил меня.
Но ему не удалось провести Робина, который тут же устремил на Гая испытующий взгляд:
– Какие-то тайны, Гай, и именно от меня? Что такого ты сделал и теперь отчаянно не хочешь, чтобы я узнал о том?
Не желая упасть в глазах Робина, Гай честно ответил:
– Да, Робин, у меня есть тайна от тебя. Но только одна. Меньше всего на свете я желаю, чтобы ты однажды узнал о ней. Против собственной воли я нанес тебе оскорбление. Возможно, оно не такое тяжкое, каким представляется мне. Единственное, что я могу привести в свое оправдание: я был введен в заблуждение и пребывал в неведении, что своим поступком задеваю тебя. Но как только мне открылась правда, я сделал все, чтобы исправить положение дел.
Его лицо пылало румянцем от волнения, и таким же взволнованным блеском горели глаза, устремленные на Робина. Тот почувствовал, что Гай абсолютно искренен в том, что сказал, вот только понять, чем он нанес ему оскорбление, Робин из его слов не смог. Любопытство подталкивало надавить на Гая и узнать правду, но Гай словно почувствовал желание Робина докопаться до истины. В его глазах появились мольба и страх, и Робин сжалился.
– Ладно, Гай, я не буду допытываться, чем именно ты умудрился оскорбить меня, да еще так, чтобы я ничего не заметил, – рассмеялся он. – Тем более раз ты говоришь, что пребывал в неведении, а потом все исправил.
Гай шумно, с облегчением выдохнул, поняв, что не дышал, пока не услышал слова пощады. Но Робин оказался не так милосерден, как могло показаться:
– Взамен того, что я не трону эту тайну, дай мне честные ответы на два других вопроса.
– Какие именно вопросы? – насторожился Гай, но, решив, что раз речь пойдет не о случае с Эллен, то ни о чем, на что бы он не смог ответить, Робину спросить не удастся, кивнул: – Хорошо, спрашивай! Обещаю, что, о чем бы ты ни спросил, я отвечу тебе с предельной честностью.
Подумав, какой вопрос задать первым, Робин выбрал то, что для него пока оставалось неочевидным:
– Как получилось, что сэр Рейнолд вдруг оказался наследником своего брата, притом что тот оставил после себя дочь?
Гай от души удивился такому вопросу, ответ на который казался ему лежавшим на поверхности.
– Маленькая леди Гунреда? Так она умерла. Выпала из окна верхнего этажа башни и разбилась насмерть. Говорят, когда к ней подбежали, девочка уже не дышала. Вот сэр Рейнолд и унаследовал все, чем владел его брат, поскольку иных наследников не было.
– А из окна она выпала сама и совершенно случайно?
Гай посмотрел на Робина все тем же удивленным взглядом и пожал плечами:
– Откуда мне знать? Нянька утверждала, что девочка забралась на оконный выступ, на что-то загляделась во дворе и высунулась так далеко, что соскользнула и не удержалась, а нянька не успела поймать ее. Я никогда не бывал в том замке и знаю об обстоятельствах гибели маленькой леди Гунреды только с чужих слов.
– Значит, нянька не углядела за вверенным ей ребенком. Как ее наказали, Гай?
– Не имею об этом ни малейшего представления, – пожал плечами Гай. – Почему я должен был этим интересоваться? В причинах смерти своей племянницы разбирался сам сэр Рейнолд. Наверное, как-то наказал – ведь упущение налицо. Почему ты меня вообще спрашиваешь об этом?
Помедлив, Робин сказал то, что услышал от Эдрика:
– Потому что, будучи в сильном подпитии, сэр Рейнолд сболтнул, что именно тебе он обязан этим наследством.
Ах, вот оно что! Вот что его интересует. Откуда он вообще узнал о пьяной болтовне шерифа? Вопрос оказался не так прост, каким показался вначале. Но сэр Рейнолд хорош! Старый болван, который во хмелю не умеет держать язык за зубами. С другой стороны, Гай не чувствовал себя виноватым в смерти племянницы шерифа, и у Робина нет права смотреть на него таким взглядом, словно он взял его, Гая, на прицел.
– Мало ли кто и о чем болтает в подпитии! – хмыкнул Гай.
Глаза Робина сузились еще сильнее.
– Ты обещал быть честным, а сейчас попытался словчить, – сказал он так, словно делал предупреждение, за которым последует смертельно опасное действие.
Недолго подумав, Гай решил сказать правду. Он все равно не чувствовал за собой никакой вины.
– Я могу лишь предположить, в чем именно он увидел себя обязанным мне. Когда его брат отошел в мир иной, сэр Рейнолд сильно горевал, но не об усопшем брате, а о том, что жива его дочь-наследница. Мне надоело слушать его стенания по этому поводу, и я сказал, что дети – хрупкие создания. Пока они маленькие, с ними в любой момент может приключиться несчастье. Они могут заболеть, попасть под копыта лошади, свалиться в колодец – все что угодно! Если сэру Рейнолду так претит существование племянницы, пусть молится, чтобы она попала на небеса еще в том возрасте, когда дети безгрешны и становятся ангелами. Вот и все.
Откинувшись на локоть, Робин долго смотрел в пламя костра, пока не повторил:
– Вот и все. – Обернувшись к Гаю, он посмотрел в его темные, откровенно не понимающие глаза и спросил: – Ты что, до сих пор не сообразил, что такими словами натолкнул его на мысль, как расправиться с племянницей и устранить ее с пути к наследству? Ты же умен, Гай, очень умен, и, говоря подобные вещи алчному человеку, обладающему всей полнотой власти в Ноттингемшире, ты не понимал, к чему твои слова приведут?
Гай, видя в глазах Робина упрек, пришел в раздражение:
– Знаешь, Робин, пусть каждый сам замаливает свои грехи! Я сказал ему то, что сказал, чтобы отвязаться от него. Если у него созрел замысел убийства племянницы, в том не моя вина, и он напрасно приписывает мне заслуги в собственном обогащении после смерти леди Гунреды. Предположим, ее и впрямь вытолкнули из окна, на что ты намекаешь, но за это преступление ответственность лежит на сэре Рейнолде, а не на мне!
– Хорошо хоть ты осознаешь, что ее смерть – преступление, – ответил Робин и отвернулся.
Чувствуя прежнее раздражение, особенно потому, что сам понимал правоту сказанного Робином, Гай поднялся и подбросил в угасающий костер несколько охапок валежника.
– На твой первый вопрос я ответил. Каким будет второй?
Ничего не услышав, он повернулся и требовательно посмотрел на Робина. Тот в глубокой задумчивости устремил взгляд вглубь разгоревшегося пламени и видел в нем пылающие дома. Он долго воздерживался от этого вопроса, в сущности, понимая, что услышит в ответ, но все же задал его. Где-то в глубине души он надеялся, что Гай поступил так, выполняя приказ шерифа, хотя и это не оправдывало его в глазах Робина, но все же умаляло вину. Но ответ Гая уничтожил слабый проблеск надежды, сохранявшийся в сердце Робина.
– При чем тут сэр Рейнолд? Он всего лишь хотел, чтобы подати были наконец уплачены. А как этого добиться, было целиком моим делом. Не хватало еще, чтобы я советовался с ним на каждом шагу!
– Значит, ты сам решил сжечь дома должников, – губы Робина искривились в невыразимо горькой усмешке: – Гай, неужели тебя не остановило соображение, что ты оставил без крова несколько семей? Куда они потом делись, по твоему разумению?
– Устроились у родни, – жестко ответил Гай и, снова сев возле Робина, посмотрел на него с сознанием собственного превосходства: – Не понимаю, как бы ты унаследовал титул отца с таким мягкосердечием?
– Отец не был жестоким человеком, – ответил Робин.
– И я не был жесток. Они упорствовали, легкомысленно полагая, что меня можно разжалобить слезами, но власть не существует без насилия. Ты воин, наследник графского титула, ты не можешь отрицать необходимость применения насилия.
– Я и не отрицаю. Но твердо знаю, что насилие должно быть обоснованным, умеренным и разумным. Какое из этих трех свойств отличало твое решение?
– Все три, названные тобой, – уверенно ответил Гай. – Обоснованное – потому что они отказывались платить. Умеренное – поскольку я велел поджечь только один из домов в каждом селении. Разумное? Да они бы до сих пор уверяли меня, что у них нет возможности внести подати. А так все должники в течение недели погасили долги перед казной. Я поступил правильно, Робин!
– Я не стану рассуждать о том, что они из страха взяли деньги для уплаты податей у ростовщиков под большие проценты и впали в еще большие долги. Ты сам убедишься в этом, когда придет пора сбора податей в следующем году. Будет он урожайным или нет, люди окажутся беднее, чем были прежде, – заметил Робин. – Я хочу сказать тебе о другом, Гай. Дом – та часть мира для любого человека, где он чувствует себя в безопасности, а внешний мир и опасен, и жесток. Укрыться от него можно только в собственном доме. Ты же лишил несколько семей этого блага.
– Жизнь йомена, которую ты ведешь, не пошла тебе на пользу! – ответил Гай с вернувшемся раздражением. – Ты утратил необходимую для знатного лорда твердость, проникся жалостными чувствами.
– Ты так обо мне думаешь? – странно усмехнулся Робин.
– Да! – с горячностью ответил Гай. – Иначе ты понял бы меня и вообще не озаботился бы подобным вопросом. Не удивлюсь, если ты скоро разучишься держать в руках меч!
Робин легко вскочил на ноги, свистом подозвал коня и достал меч из ножен, прикрепленных к седлу.
– Давай проверим, прав ли ты, Гай.
– Давай!
Гай тоже подозвал коня, выхватил меч и встал напротив Робина. Несколько кратких мгновений, пока они оценивающе смотрели друг на друга, одновременный бросок вперед, и меч Гая вылетел из ладони и упал на землю. Робин выразительно посмотрел на Гая.
– Кровь Господня! Я же столько тренировался со дня первой встречи с тобой в этом году! – сокрушенно пробормотал Гай, поднимая меч. – И ничего не изменилось. Наверное, нужно найти более сильного противника для тренировок.
– Все может быть, – спокойно усмехнулся Робин, убирая меч в ножны.
Гай хотел сделать то же самое, но задержал клинок в руках и, задумчиво глядя на стальное лезвие, спросил:
– Робин, кто и когда может призвать меня к обряду и совершить необходимый ритуал над моим мечом, чтобы и я стал Посвященным воином, как ты?
Не оборачиваясь к нему, Робин, мгновение помедлив, ответил:
– Тебя найдут, Гай, если сочтут достойным обряда посвящения. Тебе самому для этого никого не надо искать.
– А как узнают, что я достоин обряда? – жадно спросил Гай.
Робин едва заметно пожал плечами.
– Узнают. Это все, что я могу тебе сказать. Вспоминай то, о чем я тебе говорил. Смотри в самую свою суть, думай, находи в себе то, что необходимо изменить, и меняй. Либо ничего не меняй, если тебя все устраивает. Уже поздно, Гай. Пора возвращаться.
Гай, зачарованно глядя в спину Робина, покивал головой. Они забросали костер землей, сели на коней и, выехав на проезжую дорогу, простились, как обычно.
Робин вел коня неспешной рысью, вспоминая каждое слово из разговора с Гаем, и испытывал огромное разочарование. Он и сам не мог объяснить природу своего разочарования в Гае Гисборне. Он получил ответы на два мучивших его вопроса, и они не удивили его. Но ведь были и способности, и светлые проблески, которые он пытался раздуть в мощное пламя, надеясь, что оно одолеет ледяную часть души Гая. Не получилось, и потому ему следовало отпустить Гая, дать ему возможность идти своим путем, отличным от пути Робина. Он-то готов отпустить, а готов ли Гай? И все же в нем было что-то доброе, пусть Гай и сам не понимал до конца светлую сторону своей души. Любовь к молочному брату, например.
Вернувшись домой, Робин первым делом хотел поделиться с Виллом, о чем у него выпытывал Гай, но его намерение предупредила Элизабет, встретив на пороге с вестью, что ратник наконец пришел в себя. Она по очереди с Эллен дежурила у его постели, пока он оставался в забытьи.
Ратник встретил Робина лучистым, хотя и утомленным взглядом темно-карих глаз и слабой улыбкой.
– Госпожа Элизабет рассказала мне, что я обязан вам жизнью, – сказал он, с трудом шевеля разбитыми губами, когда Робин сел на табурет рядом с изголовьем кровати. – Но она не смогла объяснить причину, по которой вы вступились за меня.
Он вопросительно посмотрел на Робина.
– Просто захотелось узнать, сколько нынче стоит жизнь ноттингемского ратника, – отшутился Робин.
– И как много вы за меня отдали денег?
– Один серебряный шиллинг.
– Боюсь, мой лорд, вы переплатили. Наши жизни нынче обходятся не в пример дешево! – невесело улыбнулся юноша.
Заметив быстрый и неодобрительный взгляд, который Робин бросил на Элизабет, ратник усмехнулся:
– Не упрекайте мистрис Элизабет. Она не называла вашего имени, но в вас невозможно не распознать благородного лорда.
– Мое имя – Робин. Теперь ты его знаешь, и я хочу узнать твое.
– Уильям, – ответил ратник, – Вилл.
– О, да мы с тобой тезки! – рассмеялся Вилл, появившись за спиной Робина бесшумной тенью. – Теперь настал твой черед спасать нас.
Поймав удивленный взгляд юноши, Вилл пояснил:
– Нас замучило любопытство: в чем ты провинился перед сэром Рейнолдом, что он приказал повесить собственного ратника?
– Сэр Рейнолд? – Вилл-ратник иронично усмехнулся. – Нет, приказ о моей казни отдал не он, а лорд Гисборн. Шериф только подтвердил его волю: он ни в чем и никогда не отказывает сэру Гаю. Должно быть, не смеет. Этим я тоже обязан сэру Гаю.
Поморщившись, он дотронулся до рассеченной скулы. Братья переглянулись. Понимая, что от него ждут более подробного рассказа, молодой ратник вытянулся поудобнее и стал говорить.
Вилл Статли не помнил своих родителей. Да и прозвище – Статли – ему дали соратники по дружине шерифа Ноттингемшира. Его младенцем нашли у дверей церкви, в которой он потом провел служкой все детские годы. Но Уильям мечтал стать не монахом, а рыцарем, воином и всегда с завистью провожал взглядом вооруженную свиту лордов. Настоятель собора сломал много розог о его спину, отчаявшись заставить безродного воспитанника смириться с будущей монашеской стезей. К большой радости Вилла, его приметил один из ратников сэра Рейнолда: мальчик постоянно глазел на ратные тренировки, открыв рот от восхищения. Вилла забрали из собора в услужение к сэру Рейнолду, ратник, принявший участие в его судьбе, стал обучать его умению владеть оружием, и дело пошло так успешно, что все диву давались. То, на что другим требовались месяцы неустанного труда, Вилл осваивал за считаные дни. В шестнадцать лет он стал ратником шерифа и оставался им до двадцати, пока его служба не закончилась самым печальным образом.
Робин вскользь спросил Вилла, принимал ли он участие в штурме Веардруна, и тот, бросив на него короткий, но очень внимательный взгляд, ответил отрицательно. В то время он еще был служкой в соборе.
– Значит, ты стал одним из лучших ратников шерифа? – переспросил тезку Вилл и недоверчиво выгнул бровь: – И сейчас хочешь уверить нас в том, что сэр Рейнолд так легко позволяет Гаю Гисборну прореживать свое войско, вешая тех, кем это войско гордилось?
Вилл Статли глубоко вздохнул, и в его спокойном взгляде выразилось тайное упорство.
– Сэр Рейнолд ни в чем не отказывает сэру Гаю, – повторил он. – Мне не раз казалось, что он и сам в душе боится его – ровно так же, как ноттингемские ратники опасаются ратников Гая Гисборна. Я пробыл на службе у шерифа неполных четыре года, и постепенно мне перестала нравиться моя служба. Сэр Рейнолд со временем передал всю власть Гаю Гисборну. Сначала он всего лишь охотно принимал помощь своего воспитанника в делах Ноттингемшира, сам давал ему поручения, но потом… Лорд Гисборн не выпускает из рук то, что в них однажды попало. Сэр Рейнолд только именуется шерифом Ноттингемшира, на самом деле таковым является Гисборн, и все его приказы для ноттингемских ратников так же обязательны и безусловны, как для ратников самого сэра Гая. А чтобы в точности исполнять приказы Гисборна, – по лицу Вилла Статли пробежала черная тень, – иной раз надо обладать каменным сердцем.
– Но ратники Ноттингемшира – не наемники сэра Гая, – возразил Робин. – Вы не обязаны повиноваться его приказам!
– Да, – согласился Вилл Статли, – и двое из нас попытались указать на это Гаю Гисборну. Обоих наутро нашли мертвыми. Выпили лишку, упали в сточную канаву, захлебнулись нечистотами. Мерзкая смерть, верно?
– Верно. Значит, после этих смертей новых попыток неповиновения Гисборну не случалось?
– Почему же? – усмехнулся Вилл Статли. – Одна случилась, и ее результат вы сейчас наблюдаете. Я вмешался в правосудие, творимое сэром Гаем именем шерифа, но вместо сэра Рейнолда.
Разбиралось дело о браконьерстве. Лесничий обвинял виллана в том, что тот убил королевского оленя и был застигнут на месте преступления с ножом, испачканным кровью. Виллан утверждал, что он всего лишь набрел на оленя, когда животное издыхало, израненное волчьими клыками. Да, он прирезал оленя, но ради того, чтобы избавить от агонии, ну и чтобы мясо не пропало, конечно.
Оленья туша была принесена на суд в качестве доказательства, и Вилл Статли, который нес в зале дежурство, чтобы чем-то себя занять, осмотрел мертвого оленя, пока Гай Гисборн выслушивал стороны. Виллан говорил правду: олень был жестоко истерзан острыми клыками, которые могли принадлежать только волкам. Наверное, он подвергся нападению целой стаи и вырвался от волков чудом. Уверенный в оправдательном приговоре, Вилл Статли отвлекся от судебного разбирательства и прислушался только тогда, когда Гай Гисборн огласил приговор. Виллан был признан виновным в браконьерстве и подлежал наказанию.
Вилл Статли онемел от изумления. Гай Гисборн не придал никакого значения оправданиям подсудимого, не приказал осмотреть тушу оленя, и теперь ни в чем не повинному виллану должны были отрубить правую руку до локтя.
– И тогда я вступился, – продолжал говорить Вилл Статли, – своей властью я остановил ратников, которые были готовы вести подсудимого к палачу, схватил за ногу мертвого оленя и подтащил к сэру Гаю. Я указал на следы клыков, и лесничий был вынужден подтвердить, что животное не выжило бы с такими ранами. Я говорил, а сэр Гай смотрел на меня с каменным лицом, немигающими глазами, и в зале воцарилась мертвая тишина.
Приговор был изменен на оправдательный, и виллан ушел свободный и невредимый, во весь голос славя справедливость и милосердие Гая Гисборна, гнев которого обрушился на непрошеного защитника – Вилла Статли.
– Он отпустил всех, кроме других ратников и меня. Едва двери закрылись, как сэр Гай преобразился. В него словно дьявол вселился! С искаженным от ярости лицом он заявил, что мое вмешательство было преступно и неоправданно. Какой-то жалкий виллан сохранил руку, но теперь каждый посчитает возможным усомниться в справедливости приговоров, вынесенных сэром Гаем или шерифом, будет оспаривать их решения и перестанет подчиняться. Говоря это, он надел на руку латную рукавицу и изо всех сил ударил меня по лицу. Потом вдруг сразу успокоился, словно вид крови, залившей мое лицо, оказало на него благотворное действие. С тем же бесстрастным выражением он сказал, что моя участь должна послужить примером для всех, кто полагает возможным вмешиваться в суд, творимый им – Гаем Гисборном. Вот, собственно, и вся история, – вздохнул Вилл Статли и устало закрыл глаза. – По приказу сэра Гая мои же соратники избили меня, потом им приказали исполнить приговор, который вынес мне сэр Гай, а сэр Рейнолд безропотно утвердил.
Еще утром Робин усомнился бы в правдивости подобного рассказа о Гае: слишком разительно отличался его образ, описанный Виллом Статли, от того, который видел сам Робин. Но к этому часу он знал о Гае Гисборне больше. Когда в своем рассказе Вилл Статли только дошел до слов о заступничестве за виллана, Робин в душе уже знал, что произойдет дальше. Знал не потому, что вид жестоко избитого Вилла Статли красноречиво свидетельствовал о последующих событиях, а потому, что был твердо уверен: Гай хочет власти и никому не простит посягательств на нее, пусть даже в поисках справедливости. Но как же причудливо соседствовали в душе Гая жестокость, проявленная к Виллу Статли, к виллану, едва не осужденному на увечье, и глубокое сочувствие к скорби молочного брата, неимоверная тяга к светлому и средства утверждения власти, которые он щедро черпал из мрака!
– Вы купили мою жизнь, – вывел Робина из задумчивости голос Вилла Статли, – теперь она принадлежит вам. Как вы намерены распорядиться ею?
– У меня нет намерений распоряжаться твоей жизнью, – ответил Робин. – Когда выздоровеешь, можешь отправиться куда пожелаешь или остаться здесь.
