Айлин Вульф
Друзья и недруги. Том 1
Глава девятая
Все в Локсли были слишком заняты печальной развязкой истории Робина и Мартины, чтобы заметить, как в сети любви угодил Джон. Однажды он съездил с отцом в Мэнсфилд на ярмарку и вернулся сам не свой. Вынужденные сидеть в Локсли почти взаперти, Робин и Вилл напрасно пытали Джона о новостях, которые тот узнал в Мэнсфилде. Они не смогли добиться от него не то что толкового, но хотя бы связного рассказа. Джон то и дело сбивался с мысли, забывал, о чем только что говорил, не слышал вопросов, замолкая на полуслове и улыбаясь во весь рот блаженной улыбкой. Вилл даже оглянулся в ту сторону, куда смотрел Джон, но, конечно, ничего не увидел.
– Одно из двух, – заявил Алан, потешаясь над отчаянными усилиями Вилла и Робина привести Джона в чувство, – либо ему упало на голову что-то очень тяжелое, либо наш могучий норвежец пал жертвой чар какой-то необыкновенной красавицы!
Последние слова Алана Джон разобрал, ожил прямо на глазах и одарил друзей еще более широкой улыбкой.
– Она и впрямь необыкновенно хороша собой! – с восхищением вздохнул он и воззрился на одному ему видимый образ. – Как цветок! – добавил Джон после долгого молчания.
Потом он поднялся со скамьи и, ни с кем не простившись, ушел, забыв в дверях нагнуть голову, и крепко приложился лбом о притолоку.
– Великий Один! – воскликнул Вилл, провожая друга ошеломленным взглядом. – Если любовь сотворила из такого рассудительного парня, как наш Джон, круглого дурака, то сохранят меня боги от любви!
Следующей жертвой сердечных чувств Джона стала лошадь, которой приходилось слишком часто преодолевать путь до Мэнсфилда и обратно. Судя по тому, как сияло лицо Джона по возвращении, чувства молодого норвежца не остались без ответа, зато конь хирел на глазах. Когда после очередного свидания всадника с возлюбленной лошадь легла на бок и, несмотря на все уговоры подняться, лишь обреченно закрыла глаза, терпение закончилось у Эрика.
– Посмотри, до чего ты довел коня! – обрушился он на сына. – Из-за твоей придури мы останемся без лошади. Когда тебе в следующий раз приспичит поглазеть на свою вертихвостку, отправляйся пешком!
Джон ничего не ответил на упреки Эрика, как-то утром вышел за порог и пропал. Вернулся он через три дня, похудевший, осунувшийся, с сияющими глазами. Едва Джон переступил порог дома, как Эрик набросился на него с кулаками. Дом заходил ходуном, как берлога, в которой внезапно проснулись два огромных медведя: Джон не уступал отцу ни ростом, ни силой. Привлеченные шумом друзья Джона столпились у ограды и, потешаясь, слушали перебранку отца с сыном.
– Ты запретил брать коня, дороги размыло дождями, вот я и не смог быстро добраться до дома! – басил Джон.
– Я не коня тебе брать запрещал, а бегать к твоей пичужке! – раздавался ответный рев Эрика. – Я подыскал тебе отличную невесту нашей доброй норвежской крови, сговорился с ее родителями, а ты собираешься опозорить меня?
– Можешь сам на ней жениться, – предложил Джон и заревел громче Эрика: – Отец, не давай воли рукам! Я ведь могу тебя покалечить ненароком при всем уважении к тебе!
В результате победа осталась за Джоном. На следующий день, во весь голос кляня упрямого сына, Эрик запряг коня в повозку и отправился в Мэнсфилд знакомиться с будущей невесткой. Вернулся он, неожиданно очень довольный сватовством: ему оказали хороший прием, с должным почтением отнеслись к древнему роду викингов, которым Эрик безмерно гордился, и назначили за невестой хорошее приданое. Избранница Джона была из семьи зажиточного суконщика, которому было ничего не жаль для единственной и горячо любимой дочери. Джона родители невесты уже одобрили, оценив упорство и мощь, с которыми он добивался руки и сердца их дочери.
Венчание состоялось в Мэнсфилде, после чего молодые супруги должны были приехать в Локсли, где для них готовили праздничный стол. Все с нетерпением ожидали новобрачных, сгорая от желания скорее увидеть красавицу, которой удалось свести с ума Джона, едва ли не с младенчества отличавшегося редкой рассудительностью.
Когда на дороге показалась украшенная цветами и яркими лентами повозка, в ней не заметили никого, кроме Эрика и Джона.
– Неужели наш норвежец в последний момент образумился и сбежал из-под венца? – удивленно хмыкнул Алан.
Повозка остановилась, и, выбравшись из-за спины Джона, на землю спрыгнула девушка, вид которой потряс друзей новоиспеченного супруга.
– Действительно пичужка! – весело присвистнул Робин, разглядывая избранницу Джона.
Они ожидали, что молодая жена окажется рослой, белокурой и голубоглазой, не уступающей мужу крепким сложением, словом, настоящей норвежской принцессой. Жена Джона была хрупкой, едва доставала макушкой до плеча мужа. Нежное личико в форме сердечка обрамляли толстые жгуты темно-каштановых кос. Но огромные сияющие агатовые глаза всех покорили мгновенно, заставив улыбаться в ответ новобрачной. Довольный Джон обнял жену и подвел к друзьям, первым делом представив ее Робину.
– Моя Кэтрин! Я уж сказал ей, кто ты на самом деле, – смущенно ухмыльнулся он и, поймав негодующий взгляд Вилла, поспешил горячо заверить обоих братьев: – Кэтти дала мне слово, что никому не выдаст тайну Робина!
– Слово женщины! – фыркнул Вилл, пренебрежительно покачав головой. – А словом сороки ты не успел заручиться?
Кэтрин, присевшая перед Робином в чинном реверансе, тут же обернулась к Виллу. Готовый отразить какую-нибудь колкость, тот был немало обескуражен, когда она, сияя, как солнышко, расцеловала его в обе щеки. Заметив, как смешался всегда ироничный Вилл, Джон разухался смехом довольного филина.
– Сколько же вам лет, прекрасная леди? – спросил Робин, не в силах перестать улыбаться, глядя на Кэтрин.
– Минуло четырнадцать месяц назад, – радостно сообщила она. – Только не обращайтесь ко мне так церемонно, ваша светлость! Я из простой семьи и никакая не леди. Вы обяжете меня, называя просто по имени.
– Тогда и вы окажите мне такую же милость: забудьте о «моей светлости»! – рассмеялся Робин.
Маленькая, живая Кэтрин за считаные дни покорила селение. Казалось, что она родилась в Локсли: настолько прониклись к ней сердечным теплом все жители от мала до велика. Едва она переступала порог дома Вилла, как малыш Дэнис тут же просился к ней на руки. Клэренс, очень осторожная к новым людям, не отходила от нее ни на шаг, когда Кэтрин забегала поболтать с Эллен. Эрик ворчал, что с женитьбой сына дом превратился в постоялый двор, где с утра до вечера снует детвора и со всего селения собираются женщины пошептаться с Кэтрин. То, что Кэтрин сдружилась с Элизабет и Эллен, никого не удивило, но завязавшаяся у нее дружба с Мартиной стала неожиданностью для Локсли.
Мартину редко кто навещал, да и сама она не стремилась ни с кем водить дружбу. Казалось, ей вполне довольно общества мужа и матери, забот по дому и огороду, потом прибавилось и ожидание ребенка. Кэтрин, приехав на мельницу в первый раз вместе с Джоном, пока муж был занят разговором с Мартином в ожидании помола зерна, успела свести знакомство с Мартиной и стала заглядывать к ней. Исходившие от Кэтрин тепло и свет согрели Мартину, и она сама уже ждала новую подругу в гости с тайным нетерпением. Они проводили время за шитьем или вязаньем, и Кэтрин болтала без умолку, развлекая подругу новостями.
– Удивительно, Кэтти, как это все у тебя получаются добрыми да хорошими? – однажды заметила Мартина. – Ты только что рассказала, как Вилл, считай, выставил тебя за порог, вернувшись домой и найдя тебя в гостях у Элизабет. Я бы обиделась, а тебе смешно! Неужели тебя не задела его грубость и ты считаешь и Вилла хорошим?
– Вилл очень хороший! – едва ли не с нежностью в голосе ответила Кэтрин. – И он вовсе не был груб. А выпроводил он меня так забавно, что я не могла не смеяться. Он всегда так делает – не хочет ни с кем делиться вниманием Лиз, когда сам дома.
– Мартин же не ведет себя так, когда ты приходишь к нам, – возразила Мартина.
– Может, и вел бы, если бы не боялся тебя огорчить, – ответила Кэтрин.
– Получается, Вилла чувства Элизабет не волнуют ни капли! И что хорошего ты находишь в его бесцеремонности?
Кэтрин улыбнулась и ловко перевела разговор на другую тему. Она могла бы сказать, что Вилл в отличие от Мартина уверен в чувствах жены. Мартин же до сих пор не мог понять, чем заслужил свое счастье, и пусть Мартина уже носила под сердцем дитя, все равно не знал, как к нему относится жена. Он радовался каждой ее улыбке и не стал бы рисковать благосклонностью Мартины, предъявляя претензии на полное внимание, что мог себе позволить Вилл.
Никто бы не подумал, что Кэтрин при всем своем легком нраве обладает и твердой волей, и решительностью, которую было трудно предположить в хрупкой и юной женщине. Первыми ее характер испытали на себе муж и свекор. Жена Эрика и мать Джона Сигню умерла десять лет назад, и отец с сыном привыкли к холостяцкому укладу. Порядок в доме они наводили по своему мужскому разумению, что, по мнению Кэтрин, означало: никогда.
На следующее утро после свадьбы Джона и Кэтрин селение было разбужено громогласным ревом Эрика:
– Женщина, не твоего ума дело, где я держу инструмент, нужный мне и в доме, и в кузнице!
– Конечно, отец, – чрезвычайно покладистым тоном ответила Кэтрин, – но если ты и впредь намерен хранить свои железяки в сундуке с одеждой, позволь дать тебе совет: переложи их в ларь с мукой. Там они будут уместнее.
Джон с неописуемым удовольствием наблюдал, как его маленькая жена дает отпор огромному Эрику, в гневе нависшему над Кэтрин исполинской глыбой. Подыскав язвительный ответ на предложение невестки, Эрик открыл было рот, в чем тут же раскаялся. Кэтрин подхватила с пола соломенную подстилку и встряхнула ее перед носом свекра. Дом заполнило густое облако пыли.
– И скоту место во дворе, а не в доме у очага, – продолжала она таким голосом, словно вразумляла малого ребенка.
– Я никогда и не держал в доме… – начал было Эрик, но, встретив веселый взгляд Кэтрин и услышав приглушенный смех сына, закрыл рот.
– Сходите-ка с Джоном на озеро, – миролюбиво предложила Кэтрин, не обращая ни малейшего внимания на побагровевшее от злости лицо Эрика, – наловите рыбки, пока я прибираюсь в этом хлеву, а когда вернетесь, я сварю вкусный суп.
– Не смей говорить со мной, как с младенцем! – рявкнул Эрик. – Не то сама не заметишь, как окажешься в своем супе вместе с рыбой!
Взяв Джона за шиворот, Эрик подтолкнул сына к двери. Увидев, что возле дома собралась половина селения и все как зачарованные слушают перепалку маленькой Кэтрин со свекром, Эрик окончательно рассвирепел.
– Здесь вам не ярмарочный балаган! – разогнал он непрошеных зрителей и укоризненно покачал головой, глядя на Джона: – Ну и женушку ты привел! Спасибо тебе, сынок. Это же настоящая оса! Так и вьется, так и жалит!
Из открытой двери вылетела гора мусора, и Эрик поспешил убраться с собственного двора, оставив поле боя за торжествующей невесткой.
Счастливая, влюбленная в мужа Кэтрин хотела, чтобы счастливыми были все, не только она. Поэтому ее волновало и печалило одиночество Робина, особенно когда она наблюдала за крепким семейным союзом Вилла и Элизабет.
– Почему у Робина нет если не жены, то хотя бы подруги? – спросила она у Элизабет. – Я ведь вижу, какими глазами на него смотрят едва ли не все девушки в Локсли! А он одинаково приветлив с каждой, и только. Неужели никто не сумел задеть его сердце?
– Подруг у него больше, чем следовало бы, – усмехнулась Элизабет. – Просто все они живут в других селениях, он же предпочитает сам навещать их, не приглашая в Локсли.
– Не хочет обременять себя обязательствами? – догадалась Кэтрин.
– Наверное. Кое-кому удалось задеть его сердце, причинив ощутимую боль.
– Так он испытал разочарование? – огорченно протянула Кэтрин.
– Скорее решил, что переболел тем, что сродни болезни, и стал не подвержен сердечным чувствам, – рассмеялась Элизабет.
Не одна она считала число подружек Робина чрезмерным. Эллен больше нее огорчалась из-за его отлучек в другие селения, особенно когда он возвращался домой не вечером, а к утру. Однажды она не выдержала и попеняла ему. В ответ Робин обжег ее быстрым и не слишком добрым взглядом.
– Я не обещал хранить тебе верность, – резко сказал он и, увидев, как Эллен расстроилась, смягчился: – Нелли, если тебя это утешит, то знай, что я никому не даю подобных клятв.
– Да, конечно, – вздохнула Эллен и понимающе кивнула головой, – на твою верность, как и на детей от тебя, получит право лишь та, что станет твоей женой.
– О чем ты? – пренебрежительно хмыкнул Робин. – Детей пусть рожает – это ее святая обязанность передо мной как супругом. А верность… На свете много красивых женщин. К чему ограничиваться объятиями одной, даже если она жена?
– Принося в церкви обеты при венчании, дают и обет верности, – напомнила Эллен.
Робин зевнул и с небрежением пожал плечами:
– А также быть вместе не только в радости, но и в горе, и прочие обещания. Но все ли их держат, Нелли?
– Кто как умеет, – ответила Эллен, неодобрительно поджав губы. – Знаешь, Робин, мне сейчас стало жаль девушку, которую ты возьмешь в жены, пусть я не знаю даже ее имени, не то что ее саму!
– Ну почему же не знаешь имени? – усмехнулся Робин. – Я тебе его называл: леди Марианна. Когда я добьюсь, чтобы меня восстановили в правах, то напомню ее отцу о помолвке и предъявлю права на свою невесту.
– А если к тому времени сэр Гилберт Невилл, считая тебя погибшим, выдаст дочь замуж за другого?
– Значит, мне придется раньше открыть ему, что я жив, – хладнокровно ответил Робин. – Пока договор о нашем обручении в силе, леди Марианна не может выйти замуж ни за кого, кроме меня, равно как и я не могу жениться на другой.
– Но если ты еще не будешь восстановлен в правах, не потребует ли от тебя барон Невилл расторжения этого договора, чтобы освободить дочь от прежних обязательств?
– Потребовать он может, но я не соглашусь. По всем статьям леди Марианна меня полностью устраивает в качестве супруги, а искать другую невесту у меня не будет времени.
– Робин, ты словно кобылу на ярмарке выбираешь! – в сердцах заметила Эллен.
Он рассмеялся, обнял ее и поцеловал.
– Уже выбрал, Нелли. Вернее, за меня выбрали. Так тому и быть.
– Но почему ты считаешь, что не обретешь в браке любовь? – упорствовала она.
– Обрету или не обрету, брак все равно остается браком, – сказал Робин и рассердился: – Прекрати этот разговор, Нел! О ком мы говорим? О девочке, которой не исполнилось и тринадцати лет? Которая сейчас занимается вышиванием очередного покрова для обители, куда отец отослал ее на воспитание? Представляю, чему ее научат монахини! Смиренно молиться во время исполнения супружеских обязанностей и сносить их с подобающим знатной даме терпением.
Не желая сердить его еще больше, Эллен унялась и посочувствовала в душе незнакомой ей леди Марианне, о которой будущий супруг говорил с таким снисходительным небрежением и равнодушием. Вилл не желал признавать, что питает любовь к Элизабет, но Робин в отрицании сердечных чувств зашел много дальше брата. Вилл любил, как бы ни отпирался, – Робин не любил и не желал любви. Слова, которыми он завершил разговор, служили тому подтверждением.
– В сущности, Нелли, все очень просто: проявляй внимание, не открывая душу, не прилагай чрезмерных усилий, чтобы заполучить девушку, и сам не заметишь, как она станет твоей. С той же легкостью умей вовремя расстаться: утешь подарком и ласковым словом, выкажи благодарность и уходи не оглядываясь.
Поставив тем самым точку в разговоре, который был неприятен как для Эллен, так и для него самого, в глубине души огорченного ее всплеском ревности и упреками, Робин подхватил мечи и отправился на тренировку с Виллом. Эллен, оставшись одна, принялась готовить обед. Перебирая в уме каждое слово, сказанное Робином, она не могла не признать, что говорил он резко, но доверительно и со всей откровенностью. А значит, его душа, как бы он ни утверждал обратное, для нее оставалась открытой, хоть и не распахнутой настежь. Впредь надо держать себя в руках, подавляя ревность в зародыше, если она не хочет утратить его доверие, которым дорожит больше всего на свете. Как ни странно, поддавшись ревности и получив от Робина жесткий отпор, Эллен сумела найти утешение в том, что он сказал. От других Робин уходит, а к ней неизменно возвращается. Понимание, что его возвращения обусловлены прежде всего тем, что они живут под одним кровом, ее не смутило. Ведь он, ночуя дома, не пренебрегал Эллен, и ей этого было достаточно, чтобы считать себя ближе Робину, чем его неизвестные ей подружки.
Эллен не знала, что далеко не все отлучки Робина связаны с подругами в других селениях. Только Вилл был посвящен в то, что большую часть времени, проводимого за пределами Локсли, Робин уделяет посещению монастыря в Ярроу. Эдрик, который был единственной нитью, связывавшей Робина с внешним миром, не давал о себе знать, и Робин очень скоро после его отъезда в Маласэт начал задыхаться в добровольном заточении. Ему как воздух были нужны книги, знания о том, что происходит в Англии и за ее пределами. Тогда он вспомнил о дружбе отца с аббатом из Ярроу и рискнул наведаться в монастырь, открыться настоятелю и получить от него то, в чем нуждался. В свои намерения Робин посвятил Вилла – отчасти потому, что всегда поверял брату свои мысли и планы, отчасти чтобы Вилл не обеспокоился непривычно долгим отсутствием Робина. Вилл сначала усомнился в разумности замысла брата, но графа Альрика и аббата из Ярроу действительно связывала крепкая дружба, и сам Вилл испытывал такую же потребность в новостях и книгах, как и Робин. Он вызвался сопровождать брата, но тот отказался: отсутствие в Локсли их обоих вызовет ненужные толки. Книги же Робин привезет Виллу сам, если аббат не забыл о дружбе с графом Альриком.
– А если забыл и не просто так, а ради собственной безопасности? – спросил Вилл, испытующе глядя на брата. – Ты понимаешь, как рискуешь собой?
– Я справлюсь, – кратко ответил Робин, бросив выразительный взгляд на убранный в ножны Элбион.
Вилл, соглашаясь, молча кивнул. Братья тренировались в умении обращаться с оружием каждый день, и за годы, прожитые в Локсли, воинское искусство достигло совершенства. Любой из них мог легко справиться в одиночку с несколькими противниками, даже с десятком.
Опасения Вилла оказались напрасными: аббат ничего не забыл. Не будучи чересчур отважным, он был добрым человеком и чтил память погибшего друга. Когда Робин под видом паломника пришел в монастырь и после службы преклонил перед ним колени, как все, кто искал благословения, аббат едва не задохнулся от волнения, увидев знакомые черты, только в более молодом облике. Сделав Робину знак следовать за ним, аббат привел его в свои покои. Запрокинув голову – он был значительно ниже Робина, аббат с радостным изумлением вглядывался в неожиданного гостя.
– Граф Роберт! Значит, вам удалось уцелеть? Но с вашей стороны было крайне неосторожно вот так являться сюда. Вы стали очень похожи на отца, а он был здесь частым гостем и памятен многим моим собратьям, пусть даже история с разгромом вашего рода почти забылась.
Робин тоже стал частым гостем монастыря в Ярроу, хотя и не настолько, как граф Альрик. Аббат подробно рассказывал ему все новости, он распахнул перед Робином двери в книгохранилище, где тот проводил долгие часы. Он заказал копии книг, которые Робин хотел всегда иметь под рукой, и позволял гостю брать с собой любые другие книги с условием возврата в очередной приезд в монастырь. Благодаря аббату Робин и Вилл узнавали обо всем, что происходит в обширных владениях короля Генриха – как на острове, так и на континенте, и словно ощутили наконец приток свежего воздуха.
Аббат ни разу не спросил, где Робин нашел приют на годы, что прошли с гибели графа Альрика и падения Веардруна. Оберегая дорогого сердцу гостя от чужих любопытных глаз, он и себе не позволял любопытства. Он довольствовался тем, что нашел в Робине благодарного слушателя, жадно внимавшего каждому слову о событиях в королевстве, и равного собеседника в том, что касалось книжной премудрости, в которой аббат был одним из самых искушенных людей, с кем Робину доводилось встречаться. Только однажды он не удержался и завел разговор о дальнейшей судьбе Рочестеров.
– Тебе ведь минуло двадцать лет, сын мой. Самый возраст для славных дел и свершений! Как долго еще ты собираешься пребывать в безвестности?
Робин лишь усмехнулся в ответ и неопределенно пожал плечами.
– Ждешь воцарения на троне Англии нового короля? – догадался аббат. – Но что вселяет в тебя уверенность в милости того, кто наследует королю Генриху? К тому же Генрих постоянно меняет решение, кому он оставит корону.
– В такой ситуации, святой отец, единственно верный выход – открыться самому Генриху. Но именно к этому я не расположен, – твердо ответил Робин.
Аббат долго молчал, постукивая пальцами по краю стола, за которым расположился Робин с арабской книгой о медицине. Задумчиво глядя на Робина, он заговорил медленным, размеренным тоном:
– Я никогда не спрашивал тебя, сын мой, где твое пристанище. Сначала ради твоей безопасности не хотел обременять себя лишними знаниями. Потом догадался, что ты предпочел остаться в Средних землях, подчиняясь собственному долгу и помня о тайном венце правителя, унаследованном тобой от графа Альрика.
Робин поднял на аббата глаза, и тот, угадав в них искреннее удивление, с грустью улыбнулся:
– Удивлен тем, что я знаю, кто ты? Верховный правитель Посвященных воинов, хранящих мир в Средних землях. Не забывай, мы с твоим отцом были очень дружны, а старинные легенды – моя страсть.
– Скорее удивлен тем, как вам удается совмещать в душе древние верования с верой во Христа, – улыбнулся Робин.
– Как и всем, как и тебе, – пожал плечами аббат и с отеческой снисходительностью потрепал Робина по плечу: – Ты же веришь в любовь, в справедливость, в милосердие? Значит, веруешь в Спасителя так же, как я.
– Кроме того, что вы перечислили, я также верю в надобность силы и оружия, если, не прибегая к ним, нельзя защитить справедливость, – возразил Робин.
Аббат насмешливо фыркнул:
– В чем же ты видишь противоречие? Разве мало у церкви воинственных орденов? То же монашество, но с мечом в руке!
– А что защищает меч в руке рыцаря храма? Во имя чего он проливает кровь и отнимает жизни?
– Не одобряешь крестовых походов? – понял аббат и глубоко задумался, прежде чем ответить: – Люди нуждаются в символах для укрепления веры.
– А вера нуждается в том, чтобы ее укрепляли огнем и мечом ради символов? – усмехнулся Робин. – Святой отец, я представляю цель крестовых походов более простой, чем вы: создание новых королевств, приобретение власти, искание богатства.
– Ради чего ты счел бы недостойным достать меч из ножен, – хмыкнул аббат. – Людская природа несовершенна, сын мой. Прояви к ней снисходительность и пойми, что большинство идет в Святую землю, воодушевившись верой в праведность цели.
– И гибнет, оставив земные блага меньшинству.
Аббат вскинул ладони в примирительном жесте:
– Ладно, не будем углубляться в дискуссии, не имея сил убедить друг друга в собственной правоте. Вернемся к тебе, сын мой. Ты выбрал скромную, безвестную жизнь, назначив себе урок смирения. Похвально! Но Средние земли нуждаются в тебе, и не в твоем смирении, а в твоей защите. Для этого тебе надо обрести власть, которой обладал твой отец. Как ты сможешь ее получить, не примкнув ни к одной из царственных особ?
– Именно эту задачу я пытаюсь решить, – спокойно ответил Робин. – Пока у меня решения нет, но я уверен, что найду его.
Аббат печально покивал головой.
– Уверенность в себе – отличительная черта Рочестеров. Что ж! Возможно, судьба сама однажды приведет тебя к решению. А пока я буду молиться за тебя, сын мой, за то, чтобы ты обрел силу как можно быстрее. Твой край сотрясается от произвола шерифа Ноттингемшира, от бунтов, которыми люди на него отвечают.
Наверное, он молился с необыкновенной горячностью, потом что в следующий приезд Робина в Ярроу, едва он устроился за столом в книгохранилище и погрузился в изучение чертежей крепостных укреплений, аббат сразу пришел к нему. Он был в чрезвычайном возбуждении, хотя и пытался держаться с подобающим его сану спокойствием.
– Что случилось, святой отец? – спросил Робин, оторвавшись от книги.
– В монастырь только что привезли больного, сын мой. К несчастью, наш брат-травник несколько дней пребывает в другой обители, обучая монаха, заступившего на место умершего травника. Я знаю, что ты весьма искушен в медицине.
– Но у меня нет при себе никаких лекарств, – ответил Робин.
– Аптека монастыря в твоем распоряжении.
Когда Робин поднялся из-за стола, готовый следовать к постели больного, аббат протянул ему монашескую рясу:
– Облачись в нее, сын мой.
Робин посмотрел на него внимательным взглядом:
– В этой предосторожности есть необходимость?
– Более чем! – ответил аббат и, когда Робин надел рясу поверх собственной одежды, принужденно сказал: – Дело в том, что больной, нуждающийся в целителе, не кто иной, как Генрих Плантагенет.
– Король?!
– Да, сын мой. Он возвращался из Йорка и в пути совершенно занемог. Его привезли полчаса назад, и он в очень плохом состоянии, насколько я могу судить. Возможно, сама судьба свела вас под этим кровом.
Робин понял, что подразумевал аббат, но с усмешкой покачал головой:
– Возможно, но ради него, а не меня, коль скоро он нуждается в лечении, а в отсутствие вашего травника только я в силах помочь ему.
Аббат рассердился:
– Умерь свою гордость, сын мой! И, кстати, отдай мне меч. Я заметил, что он остался при тебе.
– Стыдно вам, святой отец, подозревать меня в том, что я воспользуюсь оружием против того, к кому иду как целитель, – оскорбившись, холодно ответил Робин. – Он ведь не один, раз вы решили скрыть меня под монашеской рясой. Если мне придется защищаться от его свиты, я предпочел бы делать это не голыми руками. Меч останется при мне, но для короля он не представляет угрозы. Даю вам в том слово!
– Хорошо, – вынужденно смирился аббат. – Иди за мной, только накинь капюшон и склони голову, как подобает монаху!
Робин сверкнул глазами, но подчинился. Аббат привел его в свои покои, возле дверей которых стояла стража. Войдя внутрь, Робин увидел короля Генриха, лежавшего на кровати в одежде, заляпанной дорожной грязью, и еще двух человек. В одном он узнал Уильяма Маршала, во втором – незаконнорожденного сына короля Жоффруа.
– Наконец-то! – раздраженным тоном воскликнул Маршал, бросив разгневанный взгляд на аббата и его спутника: – Это и есть ваш лекарь, святой отец?
– Да, и очень искусный, – ответил аббат.
– Тогда пусть быстрее принимается за дело! Королю совсем худо!
Подойдя к кровати, Робин почувствовал исходившее от короля зловоние. Генрих лежал, закрыв глаза и стиснув зубы, лицо блестело от пота. Робин приложил ладонь к его лбу и ощутил сильный жар. Мельком окинув короля взглядом, он заметил, что его штаны мокры от крови. Того, что он увидел, было достаточно, чтобы понять природу недуга, свалившего Генриха, особенно если учесть запах, заставлявший всех, кто был рядом, невольно морщиться. Но чтобы удостовериться полностью, Робин взял короля за руку и прибег к лечебной магии друидов, которой обучался в Уэльсе. Отдавшись потокам тепла, он быстро нашел наивысшую точку, а по ней – и само место воспаления.
– Государь провел весь день в седле? – спросил он, осторожно кладя руку Генриха на постель.
– Разумеется, – с прежним раздражением ответил Маршал. – Король не терпит иного способа передвижения! Святой отец, ты будешь задавать пустые вопросы или займешься облегчением его страданий?
– Снимите с него одежду, – не обращая внимания на раздражение Маршала, сказал Робин и обернулся к аббату: – Нужна чистая вода и корпия. Я же пока возьму в аптечной комнате все, что необходимо.
Вновь посмотрев на больного, Робин неожиданно столкнулся с пристальным взглядом Генриха. Губы короля покривились, из них вылетел хриплый шепот:
– Ты! Явился с того света за моей душой?
– Нет, государь, – сдержанно поклонился королю Робин, догадавшись, что Генрих в тумане жара и мучительной боли принял его за графа Альрика. – Я пришел лечить ваше тело.
Аббат, напуганный тем, как мгновенно король уловил сходство Робина с отцом, указал взглядом на дверь, безмолвно предлагая поторопиться в аптечную комнату. В дверях Робин услышал властный и более громкий голос Генриха:
– Дайте вина!
Сын короля Жоффруа вопросительно посмотрел на Робина, и тот сказал:
– Не больше кубка, вино должно быть некрепким и подогретым, без пряностей.
– Какого дьявола?! – взревел Генрих, услышав распоряжения Робина. – Я хочу сладкого анжуйского вина! Пусть эти монахи сами лакают кислый виноградный сок, к которому привыкли!
Робин обернулся с порога, устремил на короля неотрывный взгляд и, сковав его волю, произнес:
– Нельзя, государь, если не хотите, чтобы вам стало хуже.
Смиряясь под взглядом странного монаха, Генрих проворчал:
– Куда уж хуже? Ладно, пусть принесут такого вина, как он сказал. Только поторопитесь!
– Что с ним? – спросил аббат в аптечной комнате, где Робин выбирал нужные лекарства и складывал флаконы и пучки сушеных трав в корзину.
Они были вдвоем, дверь аббат предусмотрительно запер, но все равно понижал голос до шепота, говоря о короле. Робин не удосужился последовать его примеру и, не прерывая своего занятия, ответил обычным тоном:
– Воспаление в заднем проходе, причем довольно давнее. От скачки верхом обострилось, и, думаю, не сегодня, а несколько дней назад. Сегодня он просто свалился.
– И ты справишься с этим?
Робин пожал плечами:
– Я облегчу ему боль и сниму жар, но, чтобы излечиться полностью, он должен месяц, а то и два оставаться в постели, не пить крепких и сладких вин, к которым имеет пристрастие, судя по его лицу и фигуре, не есть пряной и жирной пищи.
– Король Генрих в постели целый месяц! – хмыкнул аббат.
– Вот и я о том же, – усмехнулся Робин. – Поэтому излечить его окончательно мне не удастся.
Вернувшись в покои аббата, он увидел, что король лежит в постели, переодетый в ночную рубашку, а возле него остался только сын-бастард.
– Я отправил Маршала спать, – буркнул король. – Иди и ты, Жоффруа.
Тот попытался возразить:
– Вдруг брату-травнику понадобится помощь?
Генрих в ответ яростно сверкнул глазами:
– Твоя помощь никому не понадобится! Перевернуться на бок или живот я еще в силах. Отправляйся в постель! Завтра отправимся в путь, как только отслужат утреннюю мессу.
